Текст книги "Снохождение (СИ)"

Автор книги: mso

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 60 страниц)

– Спасибо, наставницы.

– Присядь, Миланэ, размысли о вере. Дай нам краткое время.

Дисциплара присела, а они отошли.

Почти всё. Но осталось ещё кое-что.

Ученица, начинающая проходить испытания, издревле отмечалась особой отметкой – большой полосой от макушки до переносицы, а также узорами под глазами и на шее. Со временем узоры стали необязательными, но нанесение большой полосы стало неуклонной традицией. И вот именно сейчас Круг Трёх, разузнав и прочувствовав её личность, должен решить, какой именно цвет подарить ей для отметки. Всего цветов – семь, каждый обозначает некую добродетель Ашаи: синий, чёрный, тёмно-фиолетовый, коричневой охры, тёмно-зелёный, серебряный и ярко-алый.

Этот обряд, с точки зрения канонов, не является чем-то особенным, лишь небольшой частью ритуала начала Приятия и данью далёкой-глубокой традиции. Но ученицы, на самом деле, с ума по нему сходили. Символизм каждого цвета раскладывался по косточкам; каждая бесконечно представляла, какой именно цвет ей будет подарен; некоторые сёстры после Приятия занимались долгой рефлексией по поводу того, какой именно цвет дал Круг Трёх и почему он выбрал именно его; эта тема оказывалась очень популярной у дисциплар старших годов. Из-за этого обряд несколько раз пытались искоренить, однажды – лет сто назад – почти удачно, но в итоге всё вернулось на круги своя.

Стоит отметить, что цвета распределяются действительно неравномерно. К примеру, синий цвет, обозначавший истину, верность и преданность, даётся очень часто. Также вполне обычным является чёрный цвет – символ силы, власти и строгости. Тёмно-фиолетовый цвет, обозначающий благородство, часто назначается ученицам патрицианского происхождения, а также тем, кто имеет великие достижения в позах и жестах, танцах, и кто вообще крайне хорошо смотрится средь львиного рода. Коричневый означает мать-землю – сдержанность, милосердие, доброту; он красуется на переносицах учениц, что имеют склонность к целительству и фармации. Более редкий гость – тёмно-зелёный, самый смутный по значению из всех цветов, потому шутят, что его дают тем, кто ни в чём не может проявиться; но общепринято считается, что он воплощает знание, надежду, благополучие, добрый нрав. Одни полагали, что получить его – обидно, другие – что это сулит удачу.

Самые редкие: серебряный (искусность, яркие таланты) и ярко-алый (огненная смелость, отвага, ярость души, опасность для врагов). Злые языки поговаривали, что серебряный цвет редок из-за дороговизны и сложности изготовления такого пигмента; что касается ярко-алого, то он был, наверное, самым дешёвым и доступным в изготовлении. Но его редкость объяснялась не только тем, что дисциплара должна иметь нетривиальную сумму качеств, но и очень важной вехой истории сестринства и Сунгов. Именно его четыреста лет на Приятии получила Ваалу-Наамзира, одна из почётнейших фигур в истории Ашаи-Китрах…

…Четыреста лет назад, во время великих побед, завоеваний, достойного богатства и подъёма Сунгов, во время сильного Сената, никто и подумать не мог, что к власти может придти жестокий, алчный к удовольствиям, мести и полубезумным выходкам, и – самое главное – умный тиран-Правитель.

Имя его было Тастас.

Эту страницу в Имперской истории Сунгов считают самой позорной; светские историки не любят её освещать, всячески пытаясь подогнать объяснения, как это могло случиться. Но Ашаи-Китрах напротив – считают её показательной.

К власти он пришёл тихо, неслышно, без шума; он был вторым наследником предыдущего Правителя. Старший брат не мог стать Рукой Ваала, ибо ещё будучи подростком, упал с лошади и сильно ушибся головой; настолько сильно, что стал полностью слабоумен, и Ашаи-Китрах вместе с докторами некоторое время пытались исцелить его, но безуспешно, после чего сжалились и подарили кроткую смерть.

Так Тастас, неожиданно для себя, стал наследником и первейшим кандидатом на верховную власть. Вкратце говоря, никаких усилий к взятию власти Тастас не делал, она ему свалилась сама, как множеству иных Императоров-Правителей. Все считали его недолгой, переходной фигурой, концом династии Тентерианов, Сенат и высшие круги Империи готовились к долгой возне за предводительство, и Тастасу была уготована недолгая, спокойная власть, длительностью максимум в десятилетие, после чего ему бы тихо-рассудительно предложили не противиться воле Великого Сената всех прайдов Сунгов и без истерик, добровольно уйти на прекрасный, заслуженный покой с бесконечным досугом.

Никто не учёл нескольких вещей. Воспитывался он не матерью, а ненавистными тётками и всяческими няньками, постоянно переезжая с места на место, в детстве много болел и страдал от сильных ушных болей, которые не могли унять даже самые сильные средства; и, самое главное, Тастас ненавидел всех, потому что сызмальства его не любил никто. Власть, неожиданно попавшая в когти, стала единственным, ради чего стоило поиграть в игру жизни.

Обладая врождённым талантом к сокрытию намерений и сплетению выгодных интриг, Тастас убрал ближайших конкурентов, в том числе родного дядю. Под множеством благовидных предлогов он создавал верную ему группу, потихоньку подминал Сенат и очень удачно сеял в нём раздор.

Первыми недоброе учуяли, как всегда, Ашаи-Китрах. Они уходили «в тень», согласно давнему выражению, если Правитель Сунгов переставал действовать так, как им нравилось. Но Тастас, оказалось, отлично сумел управляться с ними; выросший среди львиц, научился с ними обходиться, в смысле ненависти и интриганства. Он отлично пользовался разногласиями между Вестающими и влиятельными группами сестёр, а также слабостью тогдашней Высокой Матери.

За три года он изменил расстановку сил до неузнаваемости.

Высокая Мать поначалу не решалась выступать прямо против воли Императора; все считали, что она «выжидает удобного момента». Но потом для многих стало большой и неприятной неожиданностью, что Высокая Мать вдруг поджала хвост и перешла на его сторону, произнеся хвалебную речь на Церемонии Нового Года после Ай-Юлассая. Уже тогда над Тастасом собрались тучи дурной славы и страха.

Несмотря на внутренние раздоры, большинство Ашаи-Китрах, от простой сестры в посёлке до любой марнской Вестающей, не могли принять этого. Поняв свою ошибку и осознавая, что вскоре ей суждено тихо погибнуть от яда, заботливо подлитому в вино, Высокая Мать сделала беспрецедентный доселе поступок – сбежала прочь, пропала, словно в воду канула. Это оказалось настолько большим ударом для львиц Ваала, что по Империи прокатилась волна самоубийств Ашаи-Китрах самых разных возрастов и положений, что разуверились в идеалах сестринства.

Тастас очень умело воспользовался этим. В своих речах он неустанно повторял:

«Ашаи-Китрах – только самки. Это надо помнить всегда. Всякого льва, который превозносит львицу выше себя, мы называем глупцом. Тогда почему мы хотим остаться в дураках рядом с Ашаи-Китрах? Они говорят, что должны служить? Так пусть служат, как могут, не смея мудрствовать».

Он не хотел слышать давней мудрости: «Кто из Правителей пойдёт против сестринства – обречён». Он хотел перевернуть эту мудрость: кто пойдёт среди Ашаи против Правителя – обречены.

Легата была сильна, как никогда. Она вершила великие победы на западных границах Империи, расширяя их. Тастас присваивал все победы, впрочем, всячески обхаживая воинов, позволяя им почти всё, и регулярно путешествуя по западу.

Это возымело великое действие на многих Сунгов.

Сестринство очутилось не только «в тени». Оно оказалось в настоящей опале. Многие Вестающие пошли на уступки действующей власти, роль сестринства в теневой стороне политики крайне умалилась, сёстры начали прогибаться. Казни и пытки при Тастасе стали обыденностью, нередко этой участи не могли избежать и предварительно разоблачённые (или изгнанные) Ашаи.

Кроме того, проявилась тяга Тастаса к вполне определённому роду насилия. Он, благочинно имевший в супругах двух патрицианских тихонь, обожал тащить на ложе или насиловать Ашаи, причём именно их и только их; причём он выворачивал всё так, что подобное всегда было обязательством Ашаи-Китрах, и не только по отношению к нему, но и к остальным Сунгам, в первую очередь – воинам. Учёные Марнского университета по его указу собрали доказательства, что-де в древности у Сунгов так было заведено: Ашаи должны всяко слушаться Руку Ваала и раздаваться Ему да воинам. С этой целью он особенно любил посещать дисципларии под благовидными предлогами.

Для дхааров настали несладкие времена (Тастас их ненавидел).

Казалось, Тастасу был уготован быстрый конец. Но не тут-то было.

Всеми в Империи овладел всеобщий страх выступить супротив и появилась наивная вера в то, что это просто «перемены» и «возврат к сильным нравам предков». Кроме того, победы Легаты убеждали Сунгов, особенно низшие слои, что «всё, как надо». Несогласных сестёр ставало всё меньше. Остальные либо молчаливо соглашались с положением дел и плыли по течению, либо полностью уходили от общественной жизни и заботились только о каждодневном.

Среди несогласных оказалась новая Высокая Мать, избранная впопыхах и в суматохе. Она во многом являлась креатурой самого Тастаса, который уже тогда успел глубоко пустить когти в дела Ашаи; тем не менее, она втихую примкнула (но не возглавила, что уже странность) к несогласным.

Сначала появилось множество планов по убийству Тастаса. Задача казалась сложной, но выполнимой, ибо убить льва, даже такого властного – не столь хитрое дело: все живые – смертны. Но дело оказалось много сложнее. Политические противники оказались разгромлены или пребывали в жалком состоянии. Криминальные круги боялись браться за сложнейшее дело и прямо утверждали, что при этом Правителе чувствуются вполне неплохо. На радикальных светских заговорщиков (которые должны существовать при таком тиране!) выйти не удалось, несмотря на мощнейшие связи сестринства. То ли они таились крайне глубоко, то ли их… просто не было. Недовольные патриции и сенаторы сразу шли на попятную при намёках на объединение усилий против Правителя. Все смельчаки находились либо на войне, обагряя славой себя и всех Сунгов, либо были казнены. Более того, Тастас быстро пронюхал, что Ашаи начали сплетать ему смерть. Поговаривали, что у него была личная мантисса, из числа предавших сестринство. Он знал, что Вестающие, в своём большинстве – против него, потому пользовался их услугами чрезвычайно осторожно. Отравить его оказалось делом невозможным: пищу готовили самые доверенные головы, и то он приступал к еде после нескольких проб; молодая Ашаи, попытавшаяся это проделать по поручению сестринства, была найдена убитой самым мучительным способом.

Удивительно, но Тастас не чувствовал себя загнанной серной, напротив, он наступал на сестринство; это обескураживало несогласных Ашаи-Китрах, они не понимали его уверенности. Он небезуспешно колол сестринство, как орех. После нескольких провалившихся покушений он не только не забился в угол, но начал ещё больше куражиться.

В невесёлых мемуарах тогдашних Ашаи писалось:

«Страшный сон. Книги Злой Памяти переполнены».

Именно в этот момент, на шестой год правления Тастаса, в истории Сунгов появляется Ваалу-Наамзира, воспитанница Криммау-Аммау. Классическое описание её внешности гласит, что она слыла привлекательной, небольшого роста, помеси тобрианской и сунгкомнаасской крови, слегка худощавой, с отличительной чертой – у неё всегда были чуть видны верхние клыки, что, вообще-то, считается недостатком в красоте; есть два её портрета, выполненные художниками ещё в дисципларии. Происходила она из обедневшего благородного рода. Приятие у неё было ранним даже по меркам тех времён – в двадцать лет, после чего она отправилась в маленький городишко на западе, Томст. Там стала Ашаи рода для магистра городка и отвечала почти за всё, ибо сестёр в городке оказалось всего две, считая её. Доподлинно известно, что она сочувствовала сопротивлению сестринства и была вполне осведомлена о ужасном положении во верховной власти Сунгов; тем не менее, как многие обычные Ашаи, ничего не могла поделать и продолжала жить дальше, не особо заботясь.

Всё круто изменилось, когда в несчастный Томст пожаловал Сам, Его Вечность, Правитель Сунгов, ведомых Ваалом, Длань Ваала, Вершитель Судеб Протекторатов и Доминатов, Завоеватель земель, Император Тастас. Наамзира узнала об этом заранее, за несколько дней. Одни говорят, что прознала мантикой, другие – что просто шла молва. Как бы там ни было, она загодя отдала единственного полуторагодовалого сына в надёжные руки, понимая, что пока Правитель будет в городе, то продыху никому не будет, в том числе и ей.

Тастас очень любил забавляться, приглашая различных низких положением Ашаи на завтраки, обеды, ужины или просто так; больше всего он любил это делать при путешествиях в Империи, ибо в Марне ему все надоели. Он мог вести с ними обходительные беседы; либо наоборот, пуститься в полный сарказм и всячески унижать. Он мог похвалить, мог и приказать изгнать из сестринства, что совершали его подхвостки, старшие сёстры при дворе, наспех собирая Круг Семи и придумывая повод. Конечно же, не обходилось без омерзительных сцен, непристойных намёков и насилия.

Так Ваалу-Наамзира попала к нему на ужин. Свидетели тех времён сообщают, что держалась она очень просто, словно пришла в гости к другу-лавочнику. Следуя своим прихотям, Тастас распорядился усадить её возле него и устроил нечто вроде допроса: кто такая? откуда родом? как тебе здесь? есть лев, любишь его? а что лучше – опиум или южный кррсагн? Наамзира не только не отступила, но вполне начала поддерживать диалог, и вскоре они разговорились. Потом Тастас приказал гостям веселиться дальше до полуночи (и не дай Ваал кто-то уйдёт раньше), а сам забрал с собой Наамзиру.

Ну, всем всё понятно, никто и ухом не повёл.

Уникальность истории Наамзиры была не только в том, что существовало множество свидетельств современников о тогдашних событиях. Она также вела записи; большинство из них пропало, но некоторые сохранились и вошли в общий свод, составленный исследователями и почитателями позднее, с названием «Триумф воли».

…Хотела убить его в тот вечер, далеко не отходя. Но сразу наткнулась на препятствие. Тастас очень бережётся, нельзя подступиться просто так. Сирну на входе в походный шатёр забирают (внимание: он никогда не спит в помещении в малых городах. Только форты, крепости, т. п.). В личных комнатах всегда десяток стражей. Вообще оказалось, что мою сирну на том ужине не забрали лишь по величайшему недоразумению, из-за этого, как позже я узнала, несколько стражей попали на каторгу…

Случилось неожиданное: Тастасу понравилась Наамзира, и он забрал её с собой.

Записи свидетельствуют о чрезвычайном присутствии духа у Наамзиры: рассуждала она спокойно и методично; понимала, что пока не пришло время, нужно быть как можно ближе к Тастасу, а это значило только одно: мастерское подыгрывание. Так и было. Тастас продолжал развлекаться, путешествуя по западу Империи, но Наамзира стала для него кем-то вроде фаворитки. Более того – советчицы. Она демонстрировала надменность по отношению к остальным Ашаи, пренебрежение и на пару с Тастасом издевалась над ними.

Спустя луну они вернулись в столицу. Появление новой фаворитки произвело фурор среди высшего света, местных Ашаи, что прогнулись под Тастаса, а тем более это взбудоражило сопротивление, ибо до этого Наамзира была всем незнакома, являясь обычнейшей воспитанницей Криммау-Аммау. Все считали её обычным увлечением Правителя, но он вдруг объявил на одном из пиров, что намерен взять Наамзиру в супруги. Хотя никто не посмел возражать, он тут же поведал, что в давние времена правители прайдов вполне сожительствовали со сёстрами. И вообще, брак Ашаи и Длани Ваала очень символичен, так что здесь в запрете Ашаи на брак можно сделать исключение. Да. Но, впрочем, никто особого значения не придал – увлечения Тастаса были крайне ветрены. Что касается Наамзиры, то её считали очередной подхвосткой, не стоящей внимания; доброчестные сёстры давно уже заклеймили её, как ещё одну негодяйку, предавшую Ашаи-Китрах.

Через несколько дней одна из столичных Вестающих с безмерным удивлением сообщила своим сёстрам, что в сновидении с нею связалась Ашаи, что находится подле тирана. Надо сказать, что Вестающие тогда уже поголовно перешли на сторону сопротивления, поэтому его падение было лишь вопросом времени. Удивление её состояло в том, что разговор в сновидении считается недоступным простым Ашаи-Китрах; постфактум Вестающие признали, что Наамзире Ваал подарил возможность вестания, чтобы свергнуть тирана.

Так Наамзира дала о себе знать. После долгих размышлений с нею связались наяву, устроив встречу в тайных комнатах марнских терм; Вестающим, с их огромными возможностями, это оказалось под силу. Наамзира сообщила, что ей требуется помощь, ибо просто так ни яд, ни оружие к Тастасу не пронесёшь. Высокая Мать (которая тоже пришла на встречу), Вестающие, сёстры сопротивления и Наамзира договорились, что объединят усилия и отправят диктатора к предкам.

По сути, все эти сёстры, несмотря на огромные последующие усилия, лишь стали свидетельницами поступков Наамзиры, которая практически всё сделала – волею случая – сама. Ей пришлось, играя роль, вместе с Тастасом оскорблять Высокую Мать, которую тот вызвал для «важного разговора», узнав, что сестринство не на шутку плетёт заговор; он обещал её казнить, если она не успокоит «своих сук»; Наамзира, смеясь, заставила Высокую Мать целовать свой хвост, утверждая, что вскоре именно она станет главной Ашаи, как только превратится в супругу Тастаса. Тому идея очень понравилась, и он отдал распоряжение готовиться к великой церемонии и пиру, которого ещё не знали Сунги.

Изначально Наамзира планировала отравить Императора вином. Это отражено в её записях, которые она вела амстунгом – шифром, ключ к которому был у сестёр сопротивления. Сестринство весьма быстро нашло путь для передачи эссенции строфантина. Поскольку тот всегда пил с нею из одного кубка, у Наамзиры не существовало иллюзий на свой счёт. Вообще, в этом и заключается величие Наамзиры – в её записях нельзя найти и тени сомнений насчёт собственной смерти. Она лишь хотела, чтобы эта смерть стала приговором для Тастаса.

К большому несчастью, служанку, которая проносила яд в дворец, волею глупого случая поймали на горячем. Тастасу прислуживали Ашаи-предательницы, которые в своё время из страха поддержали его, а теперь им было некуда деваться. Они знали толк в скрытных способах убийства и умели их раскрывать. Служанка не знала, кому именно назначался яд, и это спасло Наамзиру. Понятно, после этого случая бдительность в дворце возросла. Тастас разместил охрану прямо в спальне, а сам спал с мечом у изголовья и кинжалом на голени. Спал он всегда сам, не допуская даже Наамзиру, а тем более супруг, которые давно уже жили затворнической жизнью в южной резиденции. Но Наамзире он, в целом, доверял, в своём понимании доверия, конечно.

После превращения в триумфатора западной войны его стали интересовать только пиры, развлечения и оргии; дворец Императора начал напоминать кичливую и пошлую обитель какого-нибудь варварского конунга. Но надо сказать, что на пирах и оргиях он больше любил посиживать-наблюдать; непосредственно сам предпочитал развлекаться в одиночку; как правило, это были одна-две куртизанки, которые свозились со всей Империи, или какая-нибудь Ашаи (или несколько), самых разных возрастов, происхождений, служений и положения. Больше всего ему нравились дисциплары, которые под тысячу и одним предлогом затаскивались в дворец. Практически всегда при этом присутствовала и Наамзира, которой приходилось брать самую активную участь – Тастасу так нравилось.

Казалось, если та решилась убить Тастаса, не думая о себе, то сложности особой нет. Надо лишь взять что-нибудь острое и дело за малым. Но всё оказалось не так просто. Оружие в дворце было под строгим запретом, кроме стражи и самого Императора. Ножей к блюдам не подавали. Яд вообще искали даже там, где его и помине быть не могло. Всякую львицу, которая должна была посетить Тансарра, осматривали самым дотошным образом от ушей до когтей лап. Для Наамзиры существовала поблажка – она могла входить к Самому в лёгком одеянии без осмотра. Но тот сам совершал осмотр, делая вид, что обнимает. Остальным запрещалось приближаться к нему ближе, чем на десять шагов.

Тем временем, Тастаса начали донимать ночные кошмары, а здоровье его сильно подорвалось – стараниями многих сильных Ашаи, в том числе и Вестающих, в сны ему приходили подарочки. Практически каждую ночь он вставал с жуткими воплями, правда, мало-помалу он – живучий, сволочь – привыкал. Тем не менее, так ему оставалось не слишком долго. Возможно, сложись всё иначе, Наамзира бы просто дождалась его смерти, так и не исполнив личную задачу, но оставшись в живых.

«…В эти дни попросил спать с ним. Он в первый раз меня о чём-то попросил – я насторожила уши. До того лишь распоряжался. Надо сказать, ночью ревёт как львёнок, я его притишаю и утешаю. Ходит под себя. Добрая работа, сёстры», – писала Наамзира в те дни. – «Всё испрашивает, что делать с ночным сном. Говорю всякое, пустое. К великому сожалению, продолжает осматривать меня, нет ли оружия или острого. Я не смогу задушить его подушкой. Всё, доступное в спальне, слишком ненадёжно…»

Но вскоре произошло событие, сыгравшее ключевую роль. Одной из дисциплар Сидны, что посещала Марну по будничным, прозаичным делам, не повезло попасться на глаз опричникам Тастаса. Долго ли, коротко ли, но ей вручили приглашение, от которого невозможно отказаться. Дисциплара явилась без промедлений; никто не знает, была ли она столь наивной или столь смелой, но явилась в полном облачении, с сирной, вела себя гордо и вызывающе; когда ей намекнули, зачем она явилась, та наотрез отказалась и объявила происходящее балаганом. Её тут же упекли в застенки, а ручные Ашаи собрали Круг Трёх, чтобы изгнать несчастную, ни в чём не повинную дисциплару из сестринства. На это пришёл полюбоваться Тастас – ему нахвалили красоту пленницы. Он приказал Кругу Трёх поскорее заканчивать, ибо у него появились на неё свои виды; Тастас также распорядился позвать Наамзиру, та сразу пришла; он попросил её убедить красотку, что не стоит слишком строптивиться, ибо иметь побитых ему не нравится, и вообще, ему нравится, когда самка со всем согласна. Играя роль и смеясь, Наамзира подошла к сестре духа, но та проявляла характер, и плюнула Наамзире прямо в глаза.

Исследователи и почитатели далее расходятся во мнениях, потому что в дальнейшем свидетелей тех событий оказалось ничтожно мало. Достоверно известно, что руки у дисциплары были связаны, а сирну у неё не забрали; известно, что эта дисциплара, дочь рыбака, имела привычку привязывать ножны сирны особым узлом, намертво, и это могло сыграть свою роль. Также известно, что Наамзира «возмутилась» и начала хлестать её по щекам, а также трясти, на что дисциплара лишь рычала. Находясь прямо подле неё, Наамзира вытащила её сирну и как-то припрятала у себя.

Всё кончилось тем, что дисциплару изгнали, исхлестали кнутом, вывезли и выбросили в лесу в десяти льенах от Марны. Великая загадка, зачем её вообще оставили в живых; к сожалению, ей это не помогло, и она умерла от горячки в ближайшем посёлке, обрывчато поведав, что случилось. Её история оказалась столь невероятна для обывательского уха, что ей не поверили.

Через два дня Тастас был мёртв.

Многие подробности остались тайной. В ту ночь он снова мучился кошмарами и с ним снова спала Наамзира. Известно, что среди ночи раздались его крики и хрипы, которые охрана услышала сразу; обнаружили Тастаса исколотого, с разрезанной шеей, в которую впилась сирна. Ашаи сидела на краю кровати, вся в крови, и пила что-то из кубка. Её сразу поволокли в темницу, но уже там она упала в слабость и умерла к утру.

Уже к вечеру того дня Ашаи-Китрах объявили о сути случившегося, быстро совершили переворот и совместными усилиями со светским сопротивлением поставили управлять Сунгами одного из сенаторов. Дворец сразу взяла Легата. В нём было обнаружено множество ужасных вещей и доказательств. Тело Наамзиры нашли в темницах; на середине её хвоста обнаружились ленты цвета шерсти, назначение которых поняли не сразу – именно ими она намертво привязала сирну к хвосту.

Её сожжение прошло с величайшими почестями. О её поступке гласилось в каждом уголке Империи: несколько дней Вестающие передавали только сообщения о Ваалу-Наамзире, указывая распространять их повсюду. Приверженцы Тастаса вмиг разбежались. Записи, переданные ранее, частично сохранились у сестёр сопротивления, частично были найдены в её личных покоях, рассованные по тайникам и углам.

…Многие из сестёр рассудят и осудят: как могла я жертвовать кровью близкой мне духом, не только взирая без внешней страсти, но ещё надругаясь? Так отвечу, не в оправдание своё, а в назидание будущим Ашаи: если мы не сразим эту чернь, что возомнила себя Дланью Ваала, любой ценой, то можно будет сказать, что всё сестринство погибло, ничего от него не осталось. Но знайте: так не будет. Будет так, как возволит Ашаи. Если сыновья Сунгов не могут убрать варвара на тронце, то сделают это дочери Сунгов…

Биографию Ваалу-Наамзиры изучали с величайшей дотошностью. И установленная истина, мелочь промеж иных: на её Приятии, когда ещё никому ничего не было известно, и мир казался велик и прекрасен, она получила алый окрас на переносице…

…Миланэ преклонялась, глядя перед собою на два шага, как и полагается при позе криммау-аммау. Но тут она услышала, что наставницы о чём-то… спорят.

Любопытство взяло верх, она украдкой подняла взор.

Скади, сопровождая речь размашистыми жестами, что-то доказывала Вериссе. Та стояла, застыв с вытянутой рукой, в которой нечто держала схожее на маленькую чашечку; похоже, именно в ней был пигмент для окраски.

– Нет, нет, нет.

Хильрара, судя по всему, держала нейтралитет и слушала обоих.

Миланэ слышала всё плохо, фрагментами, ибо уши прижаты, как положено.

– Но…

– Для неё… не знаете!

– Не слишком… чувствовала…

– Нет, – отрицала Скади. – Только…

В конце концов, тихо вмешалась Хильрара, и Верисса развернулась, жестом призвав к себе служителей; Миланэ вмиг снова стала смотреть вниз.

Заминка была неожиданной, странноватой: при таком важном ритуале не должно быть несуразностей.

Сестры Круга Трёх, наконец, подошли к ней. Она из криммау-аммау перешла в «позу безволия и отдачи» – омраани-аммау, при которой просто встаёшь на колени; она разрешена Ашаи только для строго определённых мгновений, всё остальное время сестринству не вольно вставать на колени, как каким-то рабам или дхаарам.

Ваалу-Миланэ закрыла глаза и ощутила холодное прикосновение между ушами. Скользкое и холодное, прикосновение продолжало путь ко лбу, потом к переносице и окончилось у самого носа.

– Входящая к нам пусть не имеет сомнений.

Всё. Испытания начались.

Ни слова больше не говоря, не оборачиваясь, сёстры Круга просто удалились, оставив её в полном уединении. Где-то гулко хлопнули двери, Миланэ поднялась. Дотронувшись к холодному, поглядела на палец; на нём остался ярко-алый след пигмента с киноварью.

Когда она шла к больнице, то все, абсолютно все делали книксен, равняясь с нею. Обычай. Все они видели знак на её лице, все понимали, что сейчас дисциплара на великой стезе испытаний.

Миланэ, правда, совсем не замечала всех этих книксенов и взглядов уважения.

Нет, невдомёк. Как можно убить львицу за то, что она заглянула в книжку без спроса? Так, погодите, любой может сказать, что есть выбор: можно умереть, а можно уйти. Но ведь уйти – равносильно смерти. Это будет совсем другая Миланэ, которая не будет знать, что и как ей делать в мире. Не так ли?

Её начала смешить глупая абсурдность бытия.

В приёмной встретили с чрезвычайной обходительностью и осторожностью, будто Миланэ была больной, а не дисципларой в Приятии. Светские служащие отвели её к Ашаи, что расслаблено возлегала на ротанговом кресле на заднем дворе; сидела она спиной к Миланэ.

«Хм, первое испытание в больнице. Даже не знаю, что может быть. Неужели фармация? Ох…», – разочарованно думала дочь Андарии. Скука же. Она до вечера будет возиться со ступками, бродить по холодному погребу (в котором всегда чихаешь от мелкой травной пыли), а это успело надоесть ещё много лет назад.

Испытующей оказалась Ваалу-Серетта. В дисципларии все знали Серетту как мерзкую характером склочницу с замашками старой девы; наставляла она целительство и врачевание, но делала это неважно, преимущественно занимаясь безнадёжно больными. В дисципларии она засиделась, пребывая тут не менее десятка лет, что, вообще-то, запрещено канонами. Также поговаривали, что она и впрямь старая дева (в этом её, кажись, уличила одна из правдовидиц), что тоже, вообще-то, запрещено канонами – Ашаи перед Приятием должна знать льва хотя бы раз. Серетта не была старой, лет под пятьдесят, но выглядела воистину на все семь десятков.

Стало чудовищно жаль, что вести первое испытание дано именно ей. Глупый, неуместный сарказм судьбы, и резчайший контраст с её воистину великолепным Кругом Трёх.

Равнодушные, безучастные глаза посмотрели на дочь Андарии.

– Восславим Ваала, наставн…

– Восславим. Эх.

Она ничего не говорила, и Миланэ-Миланиши вдруг села напротив неё, не ожидая приглашения. А что такого.

– Это тебе красную краску на нос дали, да? – с какой-то базарной любопытцей, даже завистью спросила Серетта.

– Я не знаю, наставница. Не смотрела, – бесстыдно и с наслаждением соврала Ваалу-Миланэ.

– По поручению сестринства даю тебе первое испытание. Согласно твоим талантам. Иди в термы, – говорила она, рвано и кисло. – Через полчаса. Не больше. Там придёт важный военачальник Легаты. Прямо из Марны. Ты умеешь стальсу, – полувопросительно сказала она, цокнув языком. – Сделай так, чтобы он остался доволен. Одна из комнат малого зала. Кажется, вторая слева. Да пребудет с тобой Ваал.

– Спасибо, наставница. Я отчитаюсь по завершении.

– Отчитайся, – с брезгливым вздохом сказала старая дева.

Это правда. Потому она ненавидела всё молодое, а особенно Миланэ с её известно «каким» талантом к стальсе.

Прошла по аллее сотню шагов, свернула направо.

Термы Сидны, как и вообще вся Сидна, построены на тёплых водах, которые известны на всю Империю. Главные термы (ведь есть ещё несколько маленьких) представляли собой плоское каменное здание, изнутри почти всюду облицованное мрамором.