Текст книги "Снохождение (СИ)"

Автор книги: mso

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 60 страниц)

– Что ж, – встала она, – мне было очень приятно иметь с тобой дело. Я…

– Прежде чем ты уйдёшь, я снова должен кое-что сказать.

Миланэ навострила ушки, крайне внимая, готовая уловить любое слово.

– Приглашаю на маленькую прогулку. Ты так расстроилась. Почему бы не развеяться?

Она с удивлением посмотрела на протянутую руку, на это приглашение. «Зачем он меня приглашает? Куда ведёт? О Ваал, что делать?», – выжидала Миланэ, внешне спокойная.

Вообще, это свидание – невозможно. Кто он, и кто – она?

«Быстрее, пока не убрал ладонь!».

И Миланэ очень медленно протянула ему руку навстречу.

– Может, я смогу достать эту книгу? Поспрашиваю? – легко поднялся он, оставив монеты на столе и увлекая за собой.

– Благородный жест, Амон. Только ты не сможешь отличить настоящее от подделки.

– Это большая жизненная задача: отличать настоящее от подделки. Мне кажется, чем больше я живу, тем меньше справляюсь.

– Должно быть иначе, не находишь?

– Ещё бы. Но как есть. Расскажу тебе историю: недавно, дней десять назад, был на представлении в Мармаросском театре; кстати, стоит сходить, там ставятся отличные драмы. Там ставили «Целая жизнь беспорядка». Актёр всего один, на протяжении всего спектакля, и он больше молчит, нежели говорит. Почтенная публика неистовствовала, а мне показалось, что где-то я был обманут и задумался об истинности в искусстве.

– Хорошая шутка насчёт истинности в искусстве. Зачем ему такая категория, как «истинность»?

– Так её нет, истинности?

– Я это не подразумевала. Нужно лишь иметь в виду: оно соткано из фантазмов и иллюзий; отражение блужданий, скитаний душ – искусство. В этом его безмерное величие. Зачем ему подражание миру?

– Как знать, вдруг я, вдруг ты, вдруг все мы тоже сотканы из чьих-то фантазмов?

– Най-най. Нет. Метафизическая профанация. Отрицание существования мира – змея, кусающая свой хвост. Мы ведь говорим, чувствуем, думаем. Мы имеем сознание. Волю. Намерение. Силу. Игнимару. Ты ведь сознаёшь сам себя, ты волишь.

– Это ничего не доказывает. Вот например, я сплю, мне что-то снится, я этому верю. Но разве это не фантазм? Чтобы показать мысль: бывало ли с тобой такое: сон во сне, заключённый в сон?

– Бывало ли со мной подобное? Ох Амон, задавать такой вопрос Ашаи-Китрах – почти неприличие. Это как спросить любого взрослого льва о том, играл ли он деревянным мечом в детстве.

– Неудачное сравнение. Я не играл деревянным, а сразу стащил у отца настоящий.

– Хорошо, согласна. Признаю поражение в сентенции, – засмеялась Миланэ.

– Как быстро ты сдаёшься.

– Вовсе нет. Быстрое признание ошибок – путь к победе.

Он, похоже, куда-то целенаправленно вёл её; это не было похоже на спокойную, равнодушную к любому направлению прогулку, но на путешествие с конечной целью и смыслом.

Она беспомощно осмотрелась вокруг. Интересно, все души, весь львиный род, что ходит вокруг неё – они получают то, что хотят? Или каждый чувствует нехватку в жизни чего-то главного, основного, бесконечно важного?

– Знаешь, я обязательно попытаюсь найти его для тебя, – лёгким касанием он предложил ей взяться за руку.

Это было крайне неожиданно, смело, без оглядки на всякие временные условности. Похоже, Амон не боялся любого отказа; Миланэ, чуть погодя, очень осторожно приняла предложение, хотя не знала, правильно ли поступает.

– Не надо. Всё-таки вероборческая книга. Я не хочу, чтобы ты рисковал.

Миланэ сразу же поймала взгляд почтенной львицы, что шла навстречу. По всему, её интересовало: с кем так идёт эта Ашаи-Китрах?

– Совсем недавно ты была готова идти на риск сама, да ещё втащить меня с Халом.

Она очень легко и осторожно освободилась от плена его пальцев, что держали ладонь. Не время. Знак благосклонности дан, не более, не менее.

– Я передумала. Одумалась. Видела цель, не замечая препятствий. И любой твой укор будет справедливым. Но я всегда пыталась быть честной Ашаи. Я не воровка. Я не буду красть даже из самых благородных побуждений, а поверь – они таковы; я знаю, что «Снохождению» не место на кладбище книг, оно не должно быть заточено в тюрьме. Нельзя получать знания через низость кражи, а преступление против собственности – одно из самых ужасных.

– А кому принадлежит книга? Кто её написал?

– Малиэль, из рода Млиссари, почти две сотни лет назад.

Миланэ посмотрела на Огненную башню Дома Сестёр, что виднелась вдали, на востоке. До этого она немного сомневалась; но теперь полностью уверилась, что Амон – совершенно не тот, за кого себя выдает.

– Так ты хочешь эту книгу достать лично для себя?

– Да.

– А как остальные? Вероятно, есть некто ещё, кто интересуется подобным.

– Не исключаю, что есть, – кивнула Миланэ.

– Значит, не нужно ограничивать поиск библиотекой Марны. Если есть единомышленники, у кого-то должна быть эта великая и ужасная книга; я не верю, что она лишь в одном экземпляре. Иначе зачем её запрещать?

– Единомышленницы, – поправила она. – Горе в том, что я не знаю, как найти этих единомышленниц.

– Искать нужно повсюду, где может появиться интерес к творению с именем «Снохождение». Там-где-ходят-по-снам.

Эта незатейливая, даже дурашливая фраза (Амон смеялся над её поиском, считая всё причудой самки – это нетрудно ощутить) мгновенно приковала ум Миланэ, аж остановилось сердце; стало понятно, что Амон по-своему прав, до жути прав. Здесь было очень много простейшей житейской мудрости: искать почитательниц «Снохождения» там, где-ходят-по-снам.

– Амон, ты очень умён. Право, я впервые по-настоящему чувствую прямую силу ума льва.

Он только повёл ушами и улыбнулся, не понимая, смеётся ли Миланэ или говорит всерьёз.

– Милани, вот что: у тебя после того случая нету страха перед мостами?

– Вовсе нет. Скорее, теперь буду искать всякий мост.

– А ты можешь признаться, что тогда произошло? Вовсе не похоже – прости за грубость – что ты принимала нечто, скажем так…

– Я поняла. Ашаи-Китрах позволительны вещества; но поверь, ходить абы-какой посреди ночной улицы – это столь же преступно, как для любой иной Сунги. Должна признаться, что в тот вечер готовила опиум для одной небольшой компании, но это не могло повлиять. Как объяснить… Я сама не до конца не понимаю, что произошло. Скажем так, у меня внезапно изменилась метанойя… – задумчиво ответила Миланэ.

– Метанойя? – удивился Амон, ловко обогнув медленную старушку.

– Состояние сознания.

– Как странно. Не слышал такого слова.

– Это слово Ашаи-Китрах; вообще, светские уши не должны его слышать, но наш случай требует исключения. Видишь ли, мы можем осознанно бродить во снах; и нечто подобное случилось со мной, когда возвращалась домой, прямо наяву, противу моей воли, которая, верь – не так уж слаба. Я незнакома, и знания сестринства не дают мне внятного ответа на вопрос: что это было? Но «Снохождение» могло бы дать ответы.

– И ты сразу решила его найти, прямо после этого случая?

– Нет, конечно, ещё много-много раньше.

– Тогда почему книга под запретом, если она полезна для Ашаи?

– Формальных причин много. Главная: будто бы Малиэль занималась сущим вероборчеством и отрицала Ваала.

– А ты как считаешь? – посмотрел он на неё.

– Не знаю. Как могу составить мнение, если не могу полностью прочесть «Снохождение»?

– Тогда боюсь предположить, что ты можешь не найти ответа на вопрос. Тем более, что он бесконечно сложен, вида: как может быть, что я, ступая домой, вдруг провалилась в сон, а потом решила спрыгнула с моста?

– Очень смешно. Амон, я могу и не найти ответа. Но хочу попытаться; я желала бы иметь возможность искать его повсюду. К сожалению, цензура Империи не даёт мне возможности, а потому я вынуждена делать то, что делаю… точнее, делала. Как видишь, мне пришлось оставить всё это – слишком опасно для всех, не только для меня… – развела она руками, и они свернули за угол.

– А нельзя об этом поговорить с кем-то… в твоём дисципларии, не знаю… с другими Ашаи-Китрах?

Вообще-то, Миланэ уже заметила, что он действительно пытался вникнуть, а не просто поддерживал разговор ради посторонней цели.

– Можно. Но это вряд ли что-то даст, а то и может привести к беде. Видишь ли, у нас не поощряется интерес к сновидению. Это примерно то же самое, что бегать и расспрашивать о чём-то неприличном: вроде бы можно, но не стоит. Это сложная тема, Амон, – улыбнулась она, сцепив пальцы рук.

– А на что похоже сновидение, которое испытывает Ашаи-Китрах?

– Согласно канонам, об этом нельзя говорить со светскими душами, – не очень уверенно попыталась увильнуть Миланэ.

– Несправедливо. Ты требуешь справедливости к своему желанию знания, ты была готова ради этого рискнуть очень многим и наверняка нарушить множество правил. А теперь говоришь, что канон что-то не разрешает, и будешь этому покорна.

Да она совсем не против, на самом деле. Предстояло сложное объяснение, и Миланэ вдохнула поглубже.

– Посмотри вокруг. Вокруг дома, дорога, львиный род… облака… лавки с коврами… что ещё… виднеется дворец Императора… Всё это – наш мир, твой и мой; мы сейчас в нём вместе. Тем не менее, его беспрерывно выстраивает наш ум. Но если твоя сила воли достаточно сильна, и ты умеешь укрывать ум тишиной, то твоя душа при засыпании сможет попасть в серость без впечатлений, но при всём этом сможет осознавать себя. Тогда у тебя два пути: либо ум начинает измышлять новые, личные фантазмы, в которых странно смешаны реальные впечатления, воспоминания, осколки иных миров. Либо душа уходит через бурю междумирья и начинает блуждать по иным мирам, в которых ум пытается выстроить новую, совершенно непривычную для сознания картину, потому что… этот новый мир даёт… ему… новые впечатления. Настоль непривычную, что этому попросту нет слов.

– Значит, веришь в то, что другие миры существуют? – то ли с иронией, то ли с недоверием спросил он.

Она не могла поверить, что обсуждает это. Сколько долгих дней, сколько тёмных ночей это могло существовать лишь наедине с собой!

– Я знаю, что они существуют. Потому мне и нужно «Снохождение». Я сновидица, Амон.

– Но это – вероборчество, – уверенно сказал он. – Я слаб в вопросах веры, но… все знают «Девять оснований». Там написано, что мир – един, что мир – один.

– Безусловно. Я сама – воплощённое вероборчество. Неправильная Ашаи, отвергнутая устоями веры Сунгов. Невозможная Ашаи. Каково?

– Изумительно – вот каково. Ваалу-Миланэ, не вера Сунгов опровергает тебя; это ты отвергаешь то, что теперь зовётся верой Сунгов.

– Смеёшься… – вздохнула она, и заметив его отрицательный кивок, спросила: – Почему ты так думаешь?

– Я верю тебе.

– Почему?

– У веры нет разумных доводов. Здесь разум всегда смешон. Она – чистое впечатление. Чувство. Твой взгляд. Твои жесты. То, как ты улыбаешься; то, как глядишь в сторону, задумавшись о мимолётном; даже то, как взмахиваешь рукой и как склоняешь голову, слушая меня. Твои поступки – безрассудно-невозможны в том мире, где все со всем согласны, и всем ведомо своё место; и вполне ясны – если понимать их чистый смысл. Мне не требуются доказательства – я их нахожу в тебе. Я верю в такую Ашаи-Китрах.

Она слушала это словно в полусне, с чуть открытым ртом.

«Это… Это…», – застыла её мысль в изумлении странного очарования. Но Амон не дал завершить её, додумать до конца, а тут же указал на мост вдалеке:

– Гляди: там некий художник рисует портреты. Давай попробуем?

Было сложно понять, что именно он желает предложить; потому, покачав головой, словно освобождаясь от наваждения, Миланэ с улыбкой спросила:

– Что попробуем?

– Увидеть, что получится.

Миланэ вовсе не против увидеть, что получится, потому идея была благосклонно принята.

Мостовая под ними кончилась: им следовало пройти по набережной две сотни шагов к тому мосту по небольшой, утоптанной тропке, по которой мало кто ходил. Возле неё тянулся длинный, кованый забор, за которым цвела садовая аллея; по всему, там размещался фансиналл – заведение молодых львиц. «Может, именно здесь служит Эмансина», – почему-то подумала Миланэ. Вместе с нею вспомнила и о самой близкой подруге – Арасси. Вдруг очень захотелось её увидеть. Вот прямо сейчас.

Амон вдруг умолк.

– Миланэ, могу посметь востребовать правду?

– Не знаю. Как сказано в Кодексе: Ашаи-Китрах не могут лгать. Но никто не обязывал говорить правду, – улыбнулась ему Миланэ. – А что ты хочешь узнать?

– Ты… тебе нравятся портреты? В смысле, художники, искусство? С тебя рисовали некогда портрет?

«Вовсе не это желал ты спросить, нет-нет-нет: передумал в последний миг, ушёл на попятную. Зачем? Зачем? Не иди назад, нет, иди вперёд, вперёд…», – подумала она и посмотрела на него; Амон понял, что она поняла. От этого он не то что бы растерялся, но со вздохом поглядел в землю перед собой, будто оправдываясь за свою осторожность.

– Естественно, нравятся, – не торопясь, ответила Миланэ. – С меня и светотип снимали, для личного дела, после Совершеннолетия, и я смогла выбить его копию для матери. Теперь он у неё; и портрет писали… года два назад…

У Амона было удивительное для неё свойство, просто приводившее в некий пугливый восторг. Она чувствовала, что может довериться, причём не так, в некоторых делах и осторожничая, а полностью, вот прямо вся.

Тем временем они почти подошли к мосту, возле которого проходила оживлённая торговля и суета, даже больше – была образована некая ярмарка; Амон снова начал шутливо расспрашивать её, не боится ли она теперь ходить по мостам и возле них, на что дочь Андарии снова вполне серьёзно ответила, что она теперь напротив – будет искать их. Поначалу Амон рассмеялся, а потом посерьёзнел и вдруг сказал очень смешную штуку о том, что у неё – красивый нос. Вдруг Миланэ не осталась в долгу и ответила, что у него – симпатичные уши и грива ничего.

Почему-то с ним было очень легко. Она ни с кем не ощущала такой лёгкости, непринужденности, свободы.

Тем временем они подошли ко всему действу; здесь было множество львят, разномастных торговцев, некая группа лицедеев и смельчаки, которые, будто нарочно напоминая Миланэ о прошлом, прыгали с моста в реку. Как раз прибыла стража, чтобы унять это непотребство, и даже завязался скандал, за которым они немножко понаблюдали. Потом Амон купил ей всяких лакомств и они прогулялись по мосту взад-вперёд. Вообще, по окружающей публике Миланэ поняла, что Амон завел её в тот район Марны, где жили львы и львицы, скажем так, не самого высокого рода. Затем вспомнили о своём намерении и таки взяли в оборот одного из художников.

Это был лев чудного вида: толстоватый, со взъерошенной гривой, наружности совершенно ординарной, скучной, с недовольной миной. В обычном случае Миланэ бы никогда и ни за что не стала ему позировать, даже в его сторону не посмотрела. Но в этот солнечный, прекрасный день, в этот час у них оказалось столь хорошее состояние духа, что не хотелось обращать внимание на подобные мелочи. Тот указал Миланэ встать необычно далеко, у противоположной стороны моста. Это удивило, ведь перед ними ходили львы-львицы, но лев ворчливо ответил, что ему виднее – он ведь искусен, а как вы думали. Что ж, Миланэ не стала спорить, встала, где указано; поначалу вздумала принять какую-нибудь классическую позу Ашаи-Китрах, но потом вняла, что будет смотреться смешно, долго пребывая в ней посреди всей толпы, а к позам и жестам надлежит относиться крайне внимательно, учтиво, бережливо – они не должны стать объектом двусмысленного отношения; она и так начала ловить на себе недоуменные и смешливые взгляды. Но ничто не могло смутить её превосходного состояния духа, этого солнечного внутреннего ожидания. Потому она просто уложила руки на перила и чуть улыбалась Амону, который просто стоял и смотрел на неё.

К единственной чести художника, закончил он крайне быстро. Амон, не посмотрев, пожелал рассчитаться, но тот почему-то не принял денег, мгновенно собрал свои вещи и почти убежал. Почесав гриву и поглядев ему вослед, Амон развернул толстый рулон бумаги.

Они уставились на сие творение.

– И как тебе? – первой решилась сказать Миланэ, часто моргая.

– Даже не знаю… – Амон продолжал почёсывать гриву.

– Ну, и мне невдомёк… Смею заметить, хотя, как молвила Ваалу-Даима-Хинрана: «Суждения лёгки, а нелегка тропа». Так никто не делает. И вообще. По-моему… уровень начинающего… скажем где-то так… странный лев… у него нет особого дара, что тут скажешь… – Миланэ почему-то не находилась со словами; точнее, она так вежливо выражала своё глубокое недоумение.

– Ага, ага…

А потом Миланэ прямо созналась:

– Кошмар.

Амона это очень развеселило. Дотронувшись к её руке возле локтя, он молвил с огнём в глазах:

– Я боюсь, в твоём случае все художники обречены на неудачу.

– Очень жаль слышать. Отчего?

Они снова вступили на тропу, по которой сюда пришли.

– Ты разве не знаешь? – многозначительно спросил он.

Теперь пришла её очередь многозначащего молчания; много они прошли, около сотни шагов, прежде чем она остановилась посреди тропы, прямо под сенью послеполуденных лучей солнца, что пробивались сквозь листву; дул ветерок. И затем она свершила нечто крайне затейливое, весьма неожиданное, даже для себя: с хитростью самки провела кончиками когтей по его руке, будто бы совсем нечаянно; Амон обратил внимание и чуть сбавил шаг, пытаясь верно осмыслить – не показалось ли? Но тем временем львица-Ашаи свершила так, чтобы её ладонь очутилась в его ладони, совершенно случайно, естественно, и полностью остановилась, будто недоумевая от его внезапной медлительности. И, естественно, поймала взглядом, чуть подалась вперёд, и в итоге он, наверное, совершенно бессознательно, обнял её за талию; тем не менее, всё случилось так, будто бы именно на нём лежит вся ответственность.

Устроив притворство, что она удивлена такой смелостью, молвила:

– Я? Что я могу знать… – вздохнула. – Я не знаю, что делаю, Амон, – очень мягко обняла Миланэ его шею, распрямив руки. – Не знаю, что делаю. Не знаю… Может, ты знаешь? Амон, кто ты?

Она была готова к неизбежному, ну почти готова, потому как боялась, словно на первом свидании, но ничего не случилось: Амон посмотрел куда-то вниз и в сторону, будто в чем-то повинный.

– Идём.

Снова шаги по тропе.

– А куда мы идём? – требовательно спросила Миланэ.

– Я хочу показать тебе Императорские сады.

Миланэ утихла и решила выждать, что будет.

«Может, он прав: вокруг хвостов много. Неприлично, тем более – мне».

По дороге они наткнулись на лавку, в которой продавались писчие и каллиграфические принадлежности. Вспомнив, что у неё нет почти ничего из необходимого в новом доме (всё осталось в Сидне), Миланэ попросилась заглянуть туда на маленький миг. Маленький миг весьма затянулся, и вот почему. Несмотря на то, что лавка находилась на весьма пыльной и пустынной улице с унылыми домами в два этажа, внутри ожидал действительно превосходный ассортимент. В свете свечей графисы, перья, кисти, дощечки, чернильницы были неописуемы. Более того, за прилавком находилась хозяйка собственной персоной, старшая сестра-Ашаи, львица глубокого возраста силы, немного толстоватая, с очень живым взглядом, тонкой линией рта, серо-пепельного окраса. Это было весьма удивительным, потому как всякая Ашаи-Китрах, даже если она хозяйка магазина, не станет торговать лично; канонами торговля для Ашаи-Китрах не запрещена, но находиться за прилавком лично, торговаться, угождать посетителям – весьма неодобрительно: велик риск уронить достоинство сестринства. Но всё оказалось гораздо интереснее: выяснилось, что эта сестрина – не кто иная, как Ваалу-Эсендина. В среде увлекающихся каллиграфией она – живая легенда, а в дисциплариях её имя знает почти каждая ученица. Впервые за много десятков лет светским каллиграфам было указано их место, и сестринство Ашаи-Китрах снова могло сказать: «Нас не превзойти».

Миланэ изумилась тому, что здесь не находились посетители, кроме них, но Эсендина ответила, что так бывает, особенно в некоторые дни. Безусловно, дочь Сидны не могла упустить шанса побеседовать со столь известной сестриной; Эсендина оказалась крайне простой в общении, безо всякой спеси и высокомерия; казалось, она немножко устала от вопросов, которые задавала Миланэ, по той простой причине, что слышит их чуть ли не каждый день. Её работы почему-то не продавались, как это обычно бывает в подобных лавках, на что мастерица ответила, что они заказаны на луны вперёд, а деньги она пускает когда как, но большому счету даёт на всякие добрые дела, особенно на сиротские приюты, потому что на себя тратить деньги не умеет. Затем в разговор вошёл Амон. По правде говоря, Миланэ поначалу не желала, чтобы он вообще начинал говорить, ибо он мог сказать не то что бы глупость (она уже вняла, что Амон весьма умён), но нечто невпопад, но опасения оказались совершенно напрасными, отчего Миланэ почему-то даже воспряла, возгордилась, хотя и сама до конца не поняла, почему (а, может, всё поняла, но не желала себе признаться); кстати говоря, Эсендина однажды назвала их «парой», что немножечко смутило, потому как Миланэ ещё совершенно не задумывалась, как именно назвать то, что происходит между ними. Внимательно выслушав их беседу, Амон попросил Миланэ «написать что-то красивое»; конечно, тем самым поставил её во весьма неудобное положение, поскольку перед мастерицей каллиграфии можно запросто попасть впросак. Но отказываться – тоже нехорошо. Вдруг ей кое-что пришло на ум, и Миланэ условилась, что напишет, но покажет лишь тогда, когда сама посчитает нужным (или не покажет никогда, вот так). Они с Эсендиной ушли в сторонку, Миланэ кое-что написала тушью на дорогой грейпферовой бумаге; со скучающим видом Эсендина отметила:

– Сидна. Неплохо.

Указала на несколько недостатков, а главный тот, что «когда спускаешь штрих, то давишь на кисть», что недопустимо. Миланэ же пришлось только удивляться, как по нескольким строчкам эта львица-Ашаи смогла определить, где она обучалась каллиграфии. Потом она сложила бумагу вчетверо, к неудовольствию Эсендины, и спрятала себе под пласис, возле пояса. В конце концов, Миланэ накупила много нужных и полезных вещей, и рассчитавшись, сообщила, что всё это позавтра заберёт её служанка по имени Раттана. На том посещение было окончено, и они вышли.

Они продолжили путь, и тут Амон завел разговор о дисципларии:

– Долго Ашаи-Китрах учат каллиграфию в дисциплариях?

– С самого начала, со сталлы. С двенадцати-четырнадцати лет.

Тут-то он изъявил любопытство о подробностях жизни учениц в дисциплариях, потому Миланэ пришлось пуститься в пространные рассказы, упуская некоторые моменты, которые воспрещено оглашать по обетам и канонам: что ученица-найси до двенадцати, иногда тринадцати или совсем редко – четырнадцати лет учится у своей первой наставницы; как проходит она Круг Трёх Сестёр, которые определяют её судьбу: обучаться тропе Ашаи в дисципларии или с наставницей; как поначалу непросто сталле находится в дисципларии в отрыве от родных земли и дома; что в дисциплариях тоже плетутся интриги, причём самые беспощадные; как ужасна и волнительна Церемония Совершеннолетия, подлинно решающая судьбу юной львицы, и которую не проходит примерно треть учениц-сталл из дисциплариев и половина из свободных Ашаи; что ученичество в дисциплариях совершенно не похоже на таковое в любом светском заведении, и в чём-то отличается большим попустительством, а в ином – жесточайшими строгостью и требовательностью; что юная Ашаи-Китрах, сначала в качестве сталлы, а потом, после Совершеннолетия – дисциплары, учит множество вещей: и общеобразовательные предметы, навроде словесности или математики, и веру Сунгов с её историей, игнимару, некоторые азы сновидения («Совершенно нищие азы», – выразилась она), нужные для «видения Ваала» («Будь оно неладно, сие видение», – отметила Миланэ, внезапно вспомнив об Арасси), фармацию, травничество и знахарство, медицину, обучение дарам духа навроде страйи или эмпатии, ритуалистику, жесты, этикет (и светский, и сестринства), риторику, азы древнего языка, каллиграфию («Вот теперь ты её видел», – сказала Миланэ, на что Амон вмиг ответил: «Не видел, так как ты спрятала написанное», и она смутилась), музыку (Амон захотел при случае услышать её игру на чём-либо, и Миланэ согласилась, что «когда-нибудь»), различные таланты вроде танцев, песенного искусства, стрельбы из большого лука, мантики и тому подобного; рассказала Миланэ о близких подругах, особенно Арасси, естественно, сокрыв её секреты; о некоторых забавных случаях, приключившихся с нею в Сидне за все эти годы; ни словом не обмолвилась о своём пребывании на Востоке; плавно увильнув от обсуждения Сидны, начала описывать свою родину – Андарию, а ещё повещала о доме и родных; дошла до рассказа о сестре и племяшах, отметив:

– …Сестра моя избрала себе в супруги льва довольно странных, я бы сказала – посредственных качеств. Тихий он; да и вообще, прости меня, как говорят львицы помеж собою – «никакой». Но сдаётся мне, что сестру такое вполне устраивает, что странно…

– Что здесь странного? – не согласился Амон. – Странное только для тебя, а она в нём что-то видит. Каждый имеет право любить, как хочет и кого хочет.

– Не отрицаю. У меня просто есть мнение, которое всегда прячу перед нею… я вообще многое прячу перед нею. Каждый достоин права любить и быть любимым, безусловно. Я знаю это, я ведь Ашаи-Китрах.

– А что такого говорят Ашаи насчёт любви?

– Ах, Амон, это зависит от воления самой Ашаи. Единого мнения нет: среди нас кто как хочет, так и любит; и кого хочет. Всё в твоих когтях.

– Не совсем понял, честно. У вас должен быть некий… некое общее мнение, как общности, как сестринства. На всё у вас есть общие мнения, а тут?

– А нет всецелого мнения. Почто оно? Ты гляди, средь нас есть львицы свободных нравов, а есть построже. Зависит от наследия, воспитания, родной земли. Как хочешь, так поступай.

– И ты…

– И я – андарианка по крови, и по духу – тоже.

– А что говорят Ашаи: существует ли любовь с первого взгляда?

«Завёл меня такими тропами!», – подумалось Миланэ, и она стала идти ещё медленнее, чем прежде.

– Забавный вопрос, – молвила она, хотя не видела в нём ничего забавного или смешного. – Я ведь упоминала: нет у нас общего мнения о всякой любви.

– Тогда как полагаешь ты?

Нет, Миланэ не против. Она далеко не против. Ей всё происходящее доставляет удовольствие; ей нравится эта игра, и нравится Амон, честно-честно; но её угнетало, даже чуть раздражало то, что он хранит в себе глупую, затаенную грусть, словно опасается или боится. А Миланэ очень не любит, когда лев боится и весь среди сомнений: это вмиг повергает её в уныние, потом в раздражение, а затем – в тихую ярость. Потому не могла внутри себя решить: почему он беспокоится и почему боится? вообще, как с ним быть?

– Возможно… Вполне может быть, – она поглаживала шею. – Я не уверена ещё… – опустила взор долу. – Я хотела бы увериться, – подняла к нему. – Спрошусь: почему лишь мне суждено отвечать на вопросы? – потребовала. – Ты мне скажи. Вот ты мне и скажи.

Под колоннадой голос преображался – даже лёгкий шёпот был слышен.

– Совершенно, безусловно – она существует. Мне мало сказать; хочешь, я тебе докажу?

– Я не прот…

Она уже знала, что Амон сделает это, рано или поздно – но сегодня; и не пошла бы с ним, если бы не хранила любопытства и желания узнать его получше. Тем не менее, Миланэ представляла всё чуть иначе: вот он заводит в совершенно безльвиное, но очень красивое место; вот он почти до боли сильно обнимает и набрасывается с поцелуями, как на добычу, решившись окончательно, опасаясь, что ученица-Ашаи ускользнет или решит, что хватит с него дразнилок да игр. Ведь кто он, и кто – она?.. Если брать «по уму», то такие отношения ей не под стать; безусловно, их знакомство интересно, да и нельзя упустить то, что Амон спас жизнь. Но всё равно льву неопределённых занятий и происхождения нужно быть крайне смелым, чтобы завоевать расположение Ашаи.

Но Амон совершил всё иначе: в его поцелуе не было ни желания совладать с нею прямо здесь-сейчас, ни испуганной дерзости. Ей показалось, что она целуется первый раз в жизни, только с вычетом обычного страха и неумения, который всегда есть во всяком первом поцелуе. Амон держал её за талию, не спускал с неё глаз; вдруг он дотронулся к её уху, словно впервые разглядывая крайне ценную вещь; чуть выпустив когти, пригладил скулу; дотронулся к подбородку. Миланэ слышала чужие шаги, ей стало неловко, что их застанут вот прямо так, как влюблённых подростков, потому она смущенно улыбнулась, а потом даже неподдельно застеснялась. Смущение, наверное, привело Амона в тихий восторг, потому что в смущении она, как оказалось, безумно красива; да и вообще, всегда была такой…

На них с недовольством поглядели некий сир в тоге с высокой, строгой и отвратительной с виду хаману.

Ашаи-Китрах очень хорошо чувствует душу тех, с кем становится близка, а потому Ваалу-Миланэ уже знала, что относится он к ней с неподдельной нежностью. Он действительно влюблён, но раздосадован одновременно. Только теперь, через этот поцелуй, Миланэ поняла, сколь ему грустно, и почему-то вдруг испугалась, что сделала нечто не так.

– Не уверена, но кажется… ты убедил меня, – Миланэ рассматривала его, словно узнав наново, обнимая шею и плечи.

Вдруг он пригласил снова идти дальше.

– Доселе я сам не знал, что такое возможно. Хотя не могу сказать, что любовь мне неизвестна.

– Да и мне совестно жаловаться на судьбу, – она ждала, что Амон возьмёт её за руку. – В моей жизни было место чувствам; хотя с Ашаи – наверное, понимаешь ты – всё чуть иначе.

– Моя мама рассказывала, что каждая любовь, которую нам посчастливилось встретить в жизни, вовсе не должна обеднять нас сердцем, обременять душу тяжестью воспоминаний. Нет, она добавляет нашему сердцу богатства, и даже если узы разорвались, то надо сохранить самое лучшее из того, что было.

Вдруг Миланэ поняла, что сама становится жертвой: не она вынуждала ждать, а он; не она вынуждала волноваться, а он; не она с ним играла, а казалось – он. Он вёл себя с нею, с Ашаи, столь уверенно и спокойно, как с обычной львицей, и она начала понимать, что не сможет сопротивляться этой уверенности.

«Ваал мой, я влюбляюсь в него… Влюбляюсь в него, по самые уши. Какой кошмар, что будет!»

– Твоя мать была львицей великой мудрости.

Они давно уже миновали несколько кварталов, время плыло незаметно.

– Я многое поведала о себе. Теперь твоя очередь.

– Миланэ, для этого я и вызвал тебя на крошечную прогулку.

– Не называй эту прогулку крошечной, не спеши сдаваться, – она коснулась его руки.

– После того, что услышишь, ты вряд ли захочешь иметь со мной дело.

– Посмотрим.

Они вышли на открытую набережную. Пологий берег в зелёной траве, маленькое озерцо; судя по тому, что вокруг был лишь почтенный львиный род, каким-то непостижимым образом они успели войти в Сады Императора; Миланэ и не заметила этого. Амон уселся прямо в тени большого дерева бильбао, из листьев которого можно варить отличную мазь для открытых ран, пригласил это же сделать Миланэ, но потом сразу встал, видимо, опасаясь, что ей будет непросто присесть в её наряде. Но опасения напрасны: большинство нарядов Ашаи предназначены для того, чтобы в них можно было преклоняться и вообще чувствоваться весьма свободно, чего не скажешь о многих одеяниях светских львиц.