Текст книги "Снохождение (СИ)"

Автор книги: mso

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 60 страниц)

– У каждого свой порок.

– Его пороки слишком вредны.

– Я о себе.

К зданию стражи уверенным, топчущим всё на пути шагом направлялся Хайдарр, желая вмешаться и узнать, надобна ли его притягательной Миланэ какая-либо помощь, потому что он готов отрубить головы всем её недругам.

– Ну, чего там? – требовательно, с напором спросил он.

– Всё хорошо. Деньги вернули, вор пойман, можно ехать дальше, – тут же сказала-успокоила Миланэ. Обратилась к главе поста: – Благодарю за защиту и помощь. Сильного льву дня.

– Верен делам Императора, – несильно, формально стукнул себя по груди. – Красивого дня для сиятельной.

– Идём, – заторопился Хайдарр, желая её уберечь, как маленькую.

– Меня уже все заждались? – улыбнулась она.

Глава поста вернулся обратно, в свою вотчину. В коридоре перепрятал деньги, предварительно пересчитав (тысяча империалов!) и по привычке попробовав на зуб (доверяй, но проверяй).

Вошёл в комнату. Первый страж уже успел привязать вора к огромному кольцу в стене и делал полезное: точил меч. Присев за стол, глава задумался. Вдруг, кое-что вспомнив, взял с другого стола обращение Миланэ, повернулся к окну и начал читать.

Стражам и просекуторам Сармана

Прошение

Ваалу-Миланэ-Белсарры из рода Нарзаи, Сидны дисциплары на данное время

9-го дня 4-ой Луны Всхода 810 года Э. И. я, Ваалу-Миланэ-Белсарра из рода Нарзаи, Сидны дисциплара на данное время, направлялась в дилижансе из Марны в Сарман, где со мною путешествовало семь особ. Один из них, молодой лев, имени, положения и рода занятий мне неизвестных, перед Сарманом начал громко спорить о делах хозяйственного толка с другим путешественником, а именно львом по имени Хайдарр, рода мне неизвестного, воином-дренгиром. Во споре он не соблюдал общих приличий, прибег ко всяческой неумеренности, ругательствам и сквернословию, о чём был сразу предупреждён мною. Дурное поведение он прекратил по моему требованию, но о таком нечестивом поведении я сразу сообщила на первом посту, а именно перед Сарманом, вследствие чего молодой лев был задержан стражами, как подозрительный и беспокойный. Считаю долгом предупредить всех охранителей права о сем случае, верно подтвердить полную истинность вышеупомянутых происшествий, и данными мне привилегиями просить охранителей права отдать сему молодому льву именно то наказание, которое причитается за дурное и глупое поведение в обществе честных Сунгов и в присутствии Ашаи-Китрах.

9-й день 4-й Луны Всхода 810 Э. И.

Подпись,

стамп

Потом повернулся к преступнику:

– Что, дружок. Поздравляю.

Тот поднял низко склонённую голову, посмотрел на него с тоской, вздохнул, и продолжил уныло считать мгновения своей жизни.

– Поздравляю со вторым рождением, шакалья кровь. Имел ты счастье украсть у дивно доброй сердцем Ашаи-Китрах. Твоё счастье. Мне бы такое.

Тот снова поднял голову, но теперь уже в истинном изумлении.

– На. Читай, – протянул ему бумагу, но тут же забрал обратно. – Ты и читать не умеешь, наверное.

– Умею, – еле ответил он.

Глава поста тёр подбородок, снова и снова перечитывая написанное.

– Это… Сознаёшься в том, что ругался и буянил в дилижансе? – задумчиво спросил он.

– Что?..

– Сознавайся, дурень, другого шанса не дам.

Скорее не из слов, но из тона, Райнар понял, что где-то здесь его счастливая звезда, какое-то чудесное избавление от множества горестей и смерти.

– Сознаюсь, – кивнул он.

– Вот и хорошо. Я б тебя сгноил, если бы не её просьба.

– И что теперь?

– Пару недель гной будешь катать из-под скота, а потом катись на все четыре. Хотя я бы тебя сам в этот гной закопал.

Райнар вдруг сполз на пол; руки, привязанные к кольцу, безвольно повисли.

Подошел первый страж, глянул своему старшому через плечо.

– А чего так? – негромко спросил.

– У неё это, как его, Приятие скоро. И у них там традиция, что нужно всех прощать перед этим…

– А что написала?

– Смотри…

Тот вмиг взял прошение и с любопытством начал читать, шевеля ртом во время чтения, хмурясь и вскидывая брови.

– Ээээ, как-то это всё… – почесал он короткую гриву.

Глава поста сел за свой стол и невидящими глазами уставился на вора.

В дилижансе всем было интересно узнать: Ваалу-Миланэ-Белсарра верно заверила всех, что вор получит по заслугам, получив отмщение за кражу – одно из самых тяжких преступлений по воззрениям всех добрых Сунгов во всей Империи: от Хольца до Тобриана, от Норрамарка до Хустру. Заодно Ваалу-Миланэ крупными стежками зашивала сумку с помощью суровой нити, любезно предоставленной львицей-матерью, а иглу она уж имела свою, и жалела, что сумка эта уже не будет выглядеть, как раньше, и вот незадача: больше не придётся брать её с собою в путешествия, что ждут посреди будущей, долгой и счастливой жизни, залитой солнечным светом, наполненной добрыми встречами, приятными сюрпризами, хорошим обществом и прекрасным служением.

Путешественники обсудили ужасную да незавидную судьбу воришки и остались довольны справедливостью, что восторжествовала. Как только закончили об этом говорить, так сразу дилижанс остановился у большого и красивого прибывного двора Сармана. Все вышли: в Сармане дилижанс должен был сменить извозчего и лошадей, а потом ехать себе далее на запад.

Получив свою скатку, закинув сумку через плечо, осмотревшись, Миланэ остановилась возле дилижанса, вроде как для того, чтобы покрепче всё связать и осмотреть перед уходом; но на самом деле она поджидала Хайдарра, который куда-то запропастился сразу после приезда и всё не приходил. Миланэ хотела попрощаться с ним, ибо негоже уходить от всякого, кто разделял с тобой ложе, без прощания и последнего доброго слова; нет-нет, но вспомнишь всё несказанное смутными вечерами.

Он наконец-то прибежал, запыхавшись.

– Убегал по делам.

– Помоги здесь. Стяни. Да, вот так… моя благодарность. Спасибо, сильный лев Хайдарр.

– Чепуха.

Миланэ смерила его взглядом, вздохнула и посмотрела в сторону. Ещё миг – и она уйдёт, сказав «Прощай, Хайдарр».

– Миланэ, я… – вдруг схватил он её за ладонь, но остепенился, отпустил. – Может, пойдём, чего выпьем?

– Я должна попасть в Сидну до захода солнца.

– Ага… А, ну да. Миланэ, я вот что хочу сказать… – скороговоркой молвил он, будто опасаясь, что она исчезнет.

– Не надо ничего говорить, Хайдарр. Давай лучше я отдарю тебе нечто в память о мне.

– Но у меня ничего для тебя нет.

Миланэ уже хотела предложить ему обменяться клочками шерсти, у него – с гривы, у неё – с хвоста; так делают и влюблённые, и супруги, и любовники у неё в Андарии, да и не только там, а ещё и в Хустру, и в Дэнэнаи, и в Юниане, и в Хольце, да ещё много где; такое зовут «обменяться памятью» или «обменяться запахом». Многие прайды считают это дурным обычаем, особенно такие ханжи, как львы и львицы Сунгкомнаасы, ну и ничего, какая разница, что кто там думает. Она испытывала к нему симпатию, и желала оставить о себе добрую память. И теперь, если он подумает о львицах духа Сунгов нечто плохое, справедливо или нет, то пусть сразу вспомнит её, и его плохие мысли смоет волной былых воспоминаний…

– Хотя постой, – сказал Хайдарр, копошась у себя за пазухой, и торопливо кое-что вытащил под свет солнца.

– Что это? – спросила Миланэ, хотя ясно видела, что это – амулет с простым, вязаным шнуром, на котором висели большие зубы разных тварей, а посередине находился изрисованный узорами белый, круглый камешек с красной точкой посередине. Такие вещицы часто делают в посёлках на удачу или там на добрую охоту, от укуса змеи, дурного глаза и так далее и тому прочее. Миланэ помнила, что такие амулеты, как истинная юнианка, умела делать Хильзе, причём могла такой заделать чуть ли не за один присест, и мастерила их в некоторые минуты скуки.

– Бери, это тебе, на память, – бесхитростно сказал он, с почти детской искренностью протянув амулет ей в руку.

Миланэ приняла подарок и начала вертеть, разглядывая; на самом деле, большого любопытства к вещице у неё не появилось, так как не особая любительница подобных штук; ей нравится серебро, а из золота нравится белое, иногда – жёлтое, но не любит красное; её глазу приятны цветные драгоценные и полудрагоценные камни. Тем не менее, отметила, что сотворен он симпатично, тепло и без лишней вычурности, в немного странной манере, хотя вид у него был изношенный.

Есть такое очень важное умение – принимать подарки; в дисциплариях этому даже учат, это входит в уроки будущей сестры-Ашаи. Если будешь принимать любой подарок, будь то маленький или большой, без радости и с заносчивостью – значит, вредишь не только себе и дарящему, но и всему сестринству.

«Пусть возникнет радость на грани глупости, потому как всякий дар носит в себе непостижимую тайну и символизируют дар вообще, дар как идею, а все вы – дочери дара духа, дочери счастливой судьбы, запомните это», – так однажды об этом говорила наставница Ваалу-Даэльси, Ашаи с печальным, полуотсутствующим взглядом, крупного, чуть нескладного сложения, целых пятнадцать лет прожившая в далёком-далёком горном поселении в Норрамарке, имевшая трёх детей и понятия не имевшая, где они; её любимое занятие – тихое пребывание посреди любых садов, полей, лесов и гор, где она наблюдает за птицами. Даэльси есть совершенный, безупречный знаток птиц: она легко предсказывает по ним погоду, урожаи, чью-то судьбу и множество других вещей, не говоря уже о том, что может рассказать о всякой птице почти всё. Учёные, правда, не могут почерпнуть у неё много знаний: во-первых, она их терпеть не может, во-вторых, у неё для каждого вида – своё название, совершенно отличное от общепринятых и научных.

«Я – Ашаи-Китрах, а летать всё не научилась», – любила приговаривать. – «Наверное, для нас уготованы иные дары».

– Моя благодарность, Хайдарр. Прелесть, Ваал мой, он такой милый. Откуда он у тебя? – засверкали глаза Миланэ, вся она аж закрутилась-завертелась от довольства.

– Сестра дала на память. Бери.

Дар чуть не ускользнул из её ладоней – до того она удивилась, и даже чуть нахмурилась, не понимая такого странного легкомыслия с его стороны.

– Погоди… Он – от твоей сестры? Тебе разве не жаль его отдавать?

– Тебе – ничуть, – уверенно сказал Хайдарр.

– Погоди. Это слишком. Твоя сестра падёт в печаль, когда узнает, что ты отдарил амулет.

– Я еду к ней, она сплетёт ещё. Кроме того, у меня больше ничего нет, совершенно ничего. И знаешь что: наберусь наглости и попрошу подарить мне тот листок с цитатой. Когда я стану старым, негодным и ворчливым, то вытяну его из закромов, сяду на пенёк возле своего дома и буду читать.

«Настаивать, он будет настаивать, да ещё обидится, если я его не возьму. Да и потом, у него действительно ничего нету, а запахом он обменяться либо не хочет, либо не знает как. По всему, амулет для него слишком многого не значил, потому… нет, не стоит обижать, пусть уж будет так…».

– Он маленький… Там немного слов, – только и ответила дочь Сидны, удивившись такому пожеланию.

– Разве в количестве дело?

Миланэ посмотрела на него, потом молча вынула сложенный вдвое, желтоватый лист с цитатой и с книксеном отдала ему, всё ещё зажимая в левой руке подаренный амулет.

– Спасибо, – спрятал Хайдарр этот лист.

– Да хранит тебя Ваал, воин, – обняла ладонью его щёку.

– И тебя, сиятельная Ваалу-Миланэ, – дотронулся он к её щеке.

Улыбнувшись ему, Ваалу-Миланэ взяла свою скатку, взмахнула хвостом и ушла прочь по широкой, несуетной улице. Он притворился, будто тоже уходит, но остановился и начал наблюдать за нею, уходящей. Ему было интересно, обернётся ли она, но Миланэ не оборачивалась, уверенно направляясь по своему пути, верно зная, по какой тропе ступают её лапы; ему стало немного стыдно, что он упрятал её ночную рубашку, скатав в походный плащ, который сейчас валяется под сиденьем вместе с мечом, и призадумался о том, поняла ли Миланэ эту пропажу или нет, а ещё подумал, что он ничем не лучше того воришки, которого поймали перед Сарманом, притом неважно, что ночнушка и так безнадёжно попорчена, и о том, что он не мог её не украсть, ведь он просто сходил с ума от этого запаха, и когда утром ах дисциплара, ах Миланэ, ушла мыться, то сразу схватил её ночное одеяние и вдыхал запах шерсти и тела, просто не в силах насытиться (а когда услышал шаги, так откинул ночнушку прочь, и она повисла на шкафу), и ещё о том, что эту Миланэ, волнующую серьёзной красотой Миланэ, все только обкрадывают, берут у неё, но от того ничего не иссякает в её огненном сердце и не уменьшается пламя в её горящих ладонях.

«Не удивился, если бы она сама отдала кошель тому глупому дитю», – подумал Хайдарр, не зная, сколь близок к правде и сколь многое Миланэ подарила Райнару, без зазрения совести обворовавшему её.

========== Глава X ==========

Глава X

Никакой трудности с путешествием из Сармана в Сидну, между которыми лишь от силы десять льенов или бодрых два часа ходу, Миланэ не испытала. Знающая всё местное получше родного посёлка в Андарии, она в первую очередь пошла к площади возле казарм стражи Сармана; эта площадь – своеобразный отправной пункт, из которого завсегда можно добраться в Сидну самым различным способом; на этот раз Миланэ не стала искать дарового способа, набиваясь в милые попутчицы в какой-нибудь обоз стражи, и её за небольшую плату подвез старый извозчий, который ездил здесь столько, сколько Миланэ себя помнила, вместе с четырьмя юными ученицами-сталлами в сопровождении наставницы Ваалу-Шаалины, тёмненькой, худенькой львицы лет тридцати пяти с большими глазами, большой мастерицы ядов, отрав и прочих злых веществ. Миланэ хорошо знала сестру Шаалину: вместе с несколькими подругами около луны ходила к ней на занятия; Шаалина тут же начала расспрашивать что да как, о поездке в Марну и самой Марне, посетовала на погоду и рассказала о последних новостях в дисципларии.

Сталлы, все уже почти взрослые – семнадцать лет – смирно и как-то печально сидели на лаве повозки, не вмешиваясь в разговор и не болтая друг с другом. Заметив их настрой, Миланэ спросила, что у них случилось, и Шаалина вместо них ответила, что вскоре наступит двенадцатый день последней Луны Всхода, и к Церемонии Совершеннолетия осталось всего ничего, считанные два дня. Припомнив весь ужас и переживания Церемонии, Миланэ прижала уши в знак солидарности; выяснилось, что одна из подруг ещё не может уверенно возжигать пламя игнимары, а потому есть большие шансы, что от волнения не сможет проделать этого на Церемонии, что означает только одно – придётся попрощаться с тропой Ашаи.

Миланэ надавала кучу советов, хотя и знала, что они почти бесполезны.

Когда вдалеке, из-за деревьев, показался знаменитый обелиск на входе, Миланэ притихла. Она успела соскучиться по дисципларию, по матери духа. Впереди завиднелся главный въезд, сверкает обелиск высотой в пятьдесят шагов, и за ним, вдалеке – стаамс, главное здание любого дисциплария. Но повозка свернула налево, на небольшую аллейку, которая вела к другому, будничному въезду, ведь главный должен содержаться в чистоте и нетронутости, как и дорога к нему.

Страж-привратник поднимает руку в приветствии, улыбается; извозчий лениво отвечает и перекинулся с ним парой слов:

– Как оно?

– Хорошо.

Проехав шагов тридцать, повозка остановилась.

– Прибыли, сиятельные, – вздохнул извозчий и, прикрывшись ладонью, посмотрел на оседающее солнце.

Поблагодарив его, все Ашаи вышли.

Сейчас, в предзакатное время, вокруг почти никого не видать.

Что ж, Миланэ в первую очередь надо в стаамс – отчитаться о проделанном задании. Ваалу-Шаалина со своими сталлами пожелала Миланэ красивой ночи; свершив жест недолгого прощания, они ушли направо, в сторону огромного жилого квартала, Сиднамая, где живут многие Ашаи Сидны и которого сейчас не видно из-за садов.

Миланэ первым делом пошла к обелиску; от него же будет путь по широкой аллее прямо в стаамс.

Возле обелиска, из чистой бронзы, вылита статуя основательницы дисциплария, Ваалу-Ханэмаристе, которая в преклонении держит большую чашу – символ целительства; по очень старой традиции, после путешествия и отлучения всякая воспитанница Сидны должна подойти к статуе и дотронуться к чаше. Тысячи тысяч пальцев дотрагивались к ней, потому она была вычищена ими до идеального блеска.

Бросила скатку на траву, возле гранитных плит круглой площади обелиска. Здравствуй, Ваалу-Ханэмаристе, красивого тебе вечера, это я, Сидны дисциплара Ваалу-Миланэ-Белсарра. Левая рука дотрагивается к чаше, небольшой книксен с поклоном, правая отходит в сторону в жесте благодарности. Хвост чуть выше, кончик вверх.

«Надо бы пойти и вещи оставить в комнате», – подумала Миланэ. Ещё подумав немножко, решила оставить всё своё добро у стражей стаамса, на входе, нужно лишь старые комментарии не забыть, их нужно сейчас сдать как молчаливое свидетельство исполненного обязательства, проделанной работы. Ведь Миланэ всегда исполняет то, что приказали наставницы…

…я исполнительна, да, я верна, всегда делаю дела верно и до конца – цените меня, наставницы, цени меня, Сидна, оцените меня, Сунги! Ваал мой, я совсем, вконец устала от дороги. Сейчас приду, и ничего не заботит: просто кровать, и просто сон, даже есть не особо хочется…

«С чистым намерением ты войдёшь», – так начертано на фасаде стаамса, сравнительно невысокого, архитектуры строгой, даже простой, лишь стрельчатые арки внутри и огромная каменная балюстрада выбиваются из общей канвы строгости, да высокий-высокий шпиль, который исходил из центра внутреннего двора стаамса, с которого можно увидеть чуть ли не весь Северный Ашнари, всю провинцию, а Сарман так и подавно видно. Миланэ у входа в стаамс поприветствовала двух наставниц, потом одну, потом ещё трёх, потом тут же встретила подруг, но молвила, что спешит и должна идти, да, да, красивого вечера, тихой ночи, зашла вовнутрь через большие двери с резьбой, поприветствовала входных стражей, зашла в ним, оставила вещи, только вынув старые комментарии и бесцельно пролистав их. Немножко подумав, она покопошилась в сумке и упрятала кошель с деньгами патрона поглубже. Ещё немножко подумав, открыла её и достала письмо патрона, чтобы сразу отдать помощницам амарах. Вытаскивая письмо, уронила амулет, подаренный Хайдарром. Поставила обратно, немного присмотревшись к нему.

Странный, вообще-то. Надо будет показать кому.

– Когда слышащая Ваала возвратится, смею спросить? – спрашивает страж, подергивая усы.

– Около полчаса, сир.

Затем Миланэ всячески повертелась перед небольшим зеркалом в комнате стражей, чтобы осмотреться и привести себя в порядок; ей страшно не нравилось, что она вся в дорожной пыли и вообще вид у неё так себе, дорожный, будничный, то бишь никакой. Захотела чуть подвести тентушью глаза, потом передумала и вышла прочь из комнаты стражей, прижимая к груди старые комментарии и письмо патрона.

Главный зал, посередине – большая чаша с огнём Ваала, который, по идее, никогда не должен гаснуть, но уж на веку Миланэ он тух от недосмотра то ли два, то ли три раза; она всегда мечтала, чтобы в один прекрасный день он угас, и никто не мог его зажечь, но вдруг приходит она и совершает это, ведь у неё прекрасная, сильная игнимара – то, что надо. Сверху, над головой – большой раздвижной купол, чудо здешней инженерной мысли. Когда дождь или непогода, то смотрители прикрывают его, когда погода хороша – он открыт. По краям – коридоры в два этажа, ведущие в самые разные помещения стаамса, отделенные от основного зала колоннадой. Все стены этих коридоров – в фресках, большинство из которых созданы самими сёстрами; некоторым от силы десяток лет, некоторым больше четырехсот. Чудовищный разнобой в стилях, временах и темах фресок никого не заботит; точнее, все делают вид, что не заботит – традиция.

За чашей, на небольшом постаменте находится высокий шест. Некогда, очень-очень-очень давно, ещё до всяких времён Империи, все Ашаи ходили с длинными шестами, в рост львицы, которые служили и символом, и оружием, и орудием переноски, и в чем только не пригождались. Обычно его носили за спиной и украшали множеством способов. При созыве любого Круга, будь то Круг Трёх, Семи или Девяти, шест втыкался в землю, и вокруг него собирались сёстры, чтобы обсудить вопрос, по которому был созван Круг. Но теперь древняя, полуварварская традиция откинута и позабыта.

Ей в самый конец, потом нужно пройти через внутренний двор, всегда прямо-прямо-прямо. Там, в конце, находится Админа – внутренне управление дисциплария.

Если бы Ваалу-Миланэ дали задание доставить в библиотеку Марны обычную, незапрещённую, хоть даже и самую дорогую книгу, то это не требовало бы никакого отчёта. Никаких формальностей, никакого бумагомарания. Но даже такая, казалось бы, мелочь, как возложение новых комментариев к вероборческой книге (первой группы!), требует отчёта в Админе. А они уже сами доложат, куда надо: и библиотеке Сидны сообщат, и наставнице, которая отправила с заданием, и даже, наверное, в Надзор отправят какую-то бумажку.

Она ступает мимо фонтана центрального двора.

– Милани, Милани!

Навострив уши, Миланэ глядит влево.

– Наконец-то! С возвращением.

Длинные тесьмы пласиса развеваются от ветра движения, быстрые, но в то же время полные достоинства шаги к Миланэ.

– Спасибо, Айни, – и объятия сомкнулись.

Это – одна из лучших подруг Миланэ, Ваалу-Айнэсваала, надменная и гордая дочь Сунгкомнаасы, из богатого рода самой хорошей крови. Надменность, аристократизм настолько естественно и прирожденно обитали в ней, что это не вызывало никакого отторжения. Её всегда холодный взгляд на самом деле теплее многих жарких заверений в вечной дружбе и верности; никогда Айни не позволит себе низкой грубости, подлости, пошлости.

– Как поездка? – улыбается она, осматривая подругу.

– Хорошо, Айни, – кивнула Миланэ, прикрыв глаза. – Всегда бы так.

– Мы с Арасси сегодня хотели пойти в Сарман, – намекнула подруга.

– Айни, посмею предложить: приходи лучше к нам. Ко мне и Арасси.

Вдруг ей страшно захотелось увидеть подругу-Арасси. Она всегда любила её какой-то странной, тоскующей любовью; она не походила ни на дружескую, ни на интимную, даже слова «родство душ» имели тут немного смысла.

– К вам в дом? – казалось, Айнэсваала удивлена.

– Конечно, – Миланэ с подругой вошла под колоннаду внутреннего двора. – Если увидишь Шасну, то обязательно передай. Просто приходи, просто побеседуем. Мы так давно не собирались на наши посиделки.

– Согласна, – заулыбалась Айни, но поверхностно; улыбка вдруг пропала с её красивого лица, и она добавила с меланхолией, глядя в сторону-вниз: – Я согласна…

– Что такое? – ощутила её Миланэ.

Та вдруг беззащитно обняла себя и совершила почти что немыслимое: прильнула спиной к гладко-круглой, белой колонне.

– Волнуюсь.

И тут же обрела над собою власть и отпрянула от своей опоры, а ладони свершили жест открытости: левая держит правую за запястье у солнечного сплетения, правая – ладонью к небу.

– Сколько осталось? – спросила Миланэ, хотя прекрасно знала сколько.

– Десять дней… Знаешь, что самое ужасное? В эту неделю не дают никаких заданий, никаких служений. Ничего делать не надо. Раньше я думала, что это хорошо. А теперь поняла, как это трудно – сидеть без дела в ожидании…

– Не печалься. Я с тобой. Мы и об этом поговорим.

– Милани, я передам Шасне. Около восьми, хорошо?

– Хорошо.

– А пока: красивого дня.

– Уж вечер.

– Пока бьёт свет, то есть надежда, – уходила Ваалу-Айнэсваала

Миланэ вошла вовнутрь ещё одного зала, поприветствовала ещё нескольких знакомых сестёр. Пошла прямо, к широкому коридору, поплыла мимо его стен с узорами. Стены всех коридоров в Сидне имеют на стенках широкую полоску с узором, причём каждый коридор несёт свою, отличную от остальных; каждый из этих узоров принадлежит определённой провинции, например, андарианские узоры шли по длинному коридору на втором этаже, в левом крыле, который вёл в большой зал с замысловатым названием «Зал прекрасного действия»; в нём (да и не только в нём) ученицы до нытья в лапах и руках повторяют жесты, упражняются в позах (как нужно возлегать, сидеть, стоять, преклоняться – предусмотрены почти все случаи жизни) и оттачивают искусство танца. В другом крыле есть «Зал прекрасного покоя», поменьше размером, в котором (и не только в нём) учат одеваться, прихорашиваться, приводить себя в порядок, научают манерам. Миланэ всегда удивлялась такому разделению; ей, как и многим, казалось, что значительно разумнее упражняться в позах в Зале прекрасного покоя, и вообще, такое разделение казалось надуманным.

Она толкнула дверь и вошла в приёмную Админы. Её встретила огромная люстра на потолке, широкая стойка и запах бумаги.

– Доброго вечера, слышащая Ваала, – первой, согласно правилам, поприветствовала её престарелая служащая.

– Этот вечер прекрасен, – облокотилась о стойку Миланэ, положив перед собою комментарии. – Пожалуйста, пусть львица примет: Ваалу-Миланэ-Белсарра, восемьсот третий год, прибыла из Марны, исполнив поручение, отданное наставницей Ваалу-Хильзари.

В восемьсот третьем году прошла её Церемония Совершеннолетия.

– Сейчас, одно мгновение…

Служащая начала ворошить бумаги, а Миланэ осмотрелась. В приёмной, кроме неё и ещё двух служащих сидела львица-Ашаи совершенно тёмного, почти коричневого окраса, крупного сложения; по виду, очевидно, свободная наставница; с нею была и маленькая, лет десять-двенадцать, ученица-найси. Они вместе о чём-то грустили, сидя на низеньком диванчике перед маленьким столиком.

«Приехали после Круга Трёх на приём. И неудачно, наверное», – подумалось Миланэ.

– Размещение новых комментариев… в библиотеке Марны… к вероборческим книгам. Верно? – отвлекла служащая.

– Да, верно.

– Хорошо. Наша библиотека уже закрыта, поэтому я их опечатаю и передам завтра. Также мы уведомим Ваалу-Хильзари, – привычной скороговоркой тараторила львица, протягивая на подпись книгу-реестр и заодно протягивая бумажку, чтобы Миланэ застамповала её для опечатывания комментариев.

– Миланэ!

Надо же, вот неожиданность: это она, это – наставница Хильзари!

Сама Хильзари всегда воплощала собою живой, собирательный, классический образ Ашаи-наставницы. Роста не высокого, не низкого, сложения не крупного, но и не хрупкого, почти всегда в пласисе тёмных оттенков с длинным шлейфом, свисающим спереди-справа, с пояса (негласный признак наставниц); возраст её совершенно стёрт, и ей одинаково можно определить как тридцать, так и пятьдесят лет. Всегда немного торопливая, зачастую нетерпеливая, иногда – с толикой жёсткости, даже жестокости, но в то же время всё понимающая, всё чувствующая и предчувствующая, в меру строгая, в меру мягкая, поощряющая почти всё, кроме излишеств, твёрдой веры и добропорядочного отношения к своим обязанностям. Глаза карие, небольшие, нос остренький, окрас – самый обычный – светлое золото.

– Восславим Ваала, видящая свет Ваалу-Хильзари.

– Да восславим, слышащая. Милани, я успела по тебе соскучиться, – обняла ученицу Хильзари. – Как только узнала, что ты прибыла, так сразу сюда. Всё сделала?

– Сделала, моя наставница. Вот как раз отдаю старые комментарии.

– Ладненько, сдавай побыстрее, и пойдём, есть дела.

– Ваалу-Миланэ пусть не забудет о стампе, – напомнила о себе служащая Админы.

– Да, да. Конечно, – спохватилась Миланэ. – Вот, прошу.

– Спасибо, всего прекрасного.

– И львице.

– Всё? Закончили? – поинтересовалась наставница.

– Да-да, всё, – кивнула служащая, отвлёкшись на другую работу.

– Пошли, Миланэ.

«Хммм, куда это мы?..», – подумала Миланэ, когда они направились не к выходу из приёмной, а налево, где находилось представительно Палаты, а вместе с нею – Имперского Надзора Веры.

Вдруг её сердце сжали тиски мгновенного страха.

Промелькнула совершенно невозможная мысль: «Знают!». И тут же утихла. Совершенно невозможно, чтобы наставница, которую она знала столько лет, взяла да и отправила её в Надзор.

За дверью был ещё один зал, полный небольших колонн. Впереди их ждала широкая лестница, которая вела к амарах дисциплария.

Хильзари взглянула на свою ученицу.

– Что с тобой?

Пришлось вскользь соврать:

– Приятие… Иногда меня охватывает волнение.

– Эти страхи, эти страхи. Хоть кто-нибудь может не воображать из Приятия пытку? – вздохнула Хильзари, на ходу кивнув другой сестрине, что шла навстречу.

– Ваалу-Хильзари спокойно себя вела перед своим Приятием?

– Нет. Но это не значит, что никто на это не способен, – развевался шлейф наставницы от быстро-уверенной походки.

– А что у нас за дела? Куда идём?

– Тебя после приезда хотела видеть амарах, лично.

Признаться, неожиданно.

– Какая честь… Но зачем, наставница знает?

Ваалу-Хильзари пошла намного медленнее, а потом и вовсе приостановилась:

– Видимо, настал час узнать, – сказала она со вздохом, склонив голову набок, – что тебя ждёт после Приятия.

Она не хотела отпускать Миланэ. Ей вообще всегда было трудно отпускать в мир учениц, к которым привязалась. Дочь Андарии оказалась одной из таких; и сейчас наставница желала сказать много хороших слов, прежде чем отпустит её на этот разговор. Она понятия не имела, что именно амарах хочет сообщить, но была уверена, что пришёл час личной беседы амарах с ученицей перед Приятием – через него проходит каждая дисциплара; обычно на нём, в общих чертах, дисциплара и узнаёт, куда уедет отдавать долг служения на ближайшие несколько лет.

По многолетнему опыту Хильзари знала, что чем раньше вызывают на эту беседу, тем хуже и труднее будет назначение. Прекрасно зная, что у Миланэ отличный дар игнимары, помня о её хорошем знании похоронных и траурных ритуалов, и опыте на Востоке, Хильзари небезосновательно боялась того, что её снова отправят на Восток, в Первый или Второй Восточный Доминат, в какой-нибудь из штабов Легаты, чтобы служить воинам, и – самое главное – сжигать их огнём Ваала, когда они падут; и уже не как ученицу, а как полноценную сестру, а это – надолго… Незавидная судьба: там, в конечном итоге, только неизбывная тоска, тоска, тоска, смерть, истеричные интриги, и снова тоска… И Ваалу-Хильзари знала полно Ашаи-Китрах, которые после служения на Востоке изменялись до неузнаваемости. Поэтому в голосе наставницы тускнела печаль, и она без особой радости вела ученицу к Ваалу-Леенайни. «Кому-то это надо делать», – бессмысленно утешалась Хильзари. – «Кому-то надо».

Но Миланэ не обратила никакого внимания на все эти оттенки чувства. Застыв на месте, она с испуганным видом уставилась на Хильзари.

– Письмо! – приложила руку к щеке, аж зазвенел серебряный браслет.

– Какое письмо?

– Ваал мой, я забыла письмо патрона в комментариях! – и не спрашивая, без спросу прощения, быстрейшим шагом заторопилась обратно.

– Какое письмо? Какого патрона? – спрашивала Хильзари, чуть ли не бегом догоняя Миланэ.