Автор книги: ЛетАл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 73 страниц)
Одного не пойму — что я тут забыл?! Я свою работу сделал: вычислил очередного курьера, организовал передачу товара — партии, вполне достаточной для того, чтобы посадить на иглу половину учеников какой-нибудь городской школы, и даже не одной. Наркоторговец задержан с поличным, и причитающиеся мне десять процентов от стоимости наркоты давно греют карман.
Так за каким чертом Дьяволу-Митлану стрельнуло в жопу затащить меня в тайные, по его словам, казематы, о существовании которых мало кто знает даже из служащих этого заведения? Решил мне очередное испытание на стрессоустойчивость организовать? Так мне этих стрессов в последнее время и без его заебов хватает.
Мутный он, этот чел. В его присутствии я всегда чувствую себя, мягко выражаясь, неуютно. Хищником, встретившим на охотничьей тропе более сильного зверя. Не могу я с ним ни расслабиться, ни культурно отдохнуть на редких встречах по поводу и без. Инстинкты постоянно держат тело в напряжении, ожидая вероломного нападения от коварного «босса», который ни одного слова не говорит без подъебки, вкладывая в них какой-то свой, не всегда тайный, смысл.
Смысл его действий в эту ночь мне вообще непонятен. Все время допроса, на который он меня затащил, ловлю на себе его изучающие взгляды, словно Борис сканирует мои реакции на происходящее. А мне с каждой минутой становится все сложнее их скрывать.
Нет, мне не жаль арестанта, и сочувствия к нему нет. У судьбы всегда есть несколько путей. Этот человек избрал легкий — и сейчас тяжело расплачивается за свой выбор. А мне всего лишь тупо интересно, насколько еще его хватит, потому что я устал. Просто без всяких прикрас — УСТАЛ!
Обреченно кошусь на Бориса. Вот кто на самом деле хищник, причем тщательно маскирующийся. Такой кайф от избиения беззащитного существа может получать только истинный маньяк. В предвкушении конца этой пьесы, исход которой понятен всем, с нетерпением жду, когда актеры уже перейдут к последнему акту и все наконец-то закончится.
Но спектакль и не думает кончаться. Новые и новые удары сыпятся на таджика, а меня начинает ломать. Отчаянно хочу оказаться подальше отсюда. Раздражают эти продажные шкуры — менты. Раздражает этот торгаш смертью. Раздражает само место «новой работы», которое люто-бешено ненавижу.
Нечасто оказываюсь в монументальных стенах старинного здания, но каждый раз буквально кожей чувствую, насколько они пропитаны гнилостной энергетикой. Словно под землей разверзлась пасть неведомого монстра, пожирающего живые сущности и оставляющего после трапезы смердящие тлетворностью объедки человеческих душ.
Сколько их здесь… Большая часть черных, отягощенных земными грехами. Но нет-нет да мелькают светлые невинные, чьи хозяева угодили промеж жерновов некомпетентной власти. Но и те и другие одинаково неупокоенные. Смотрят на меня пустыми глазницами, вымораживают душу — кто смертельно опасной озлобленностью, а кто вселенской тоской.
И чем ниже этаж, тем сильнее ощущается тошнотворный смрад, который, кажется, стекает склизкой пузырящейся массой в эту камеру допроса. Мне хочется кричать: «Неужели их вижу только я?!». Кажется, вдыхаешь в себя не воздух, а чью-то неприкаянную сущность, и меня откровенно мутит.
Еле сдерживая рвотные позывы, выскакиваю в коридор и стремительно направляюсь в закуток сортира, хотя все внутри призывает делать ноги не просто из подвала, но и вообще из этого места куда подальше. Вот только позволить себе такую «роскошь», как позорно сбежать и тем самым выставить себя слабаком перед Митланом, я не могу.
Пытаюсь успокоиться, перевести дух. Взять себя в руки и не потерять лица. Но в голове такой хаос, словно били меня, а не взятого мной на торговле наркотой парня.
*** Wolf’s Rain OST — Face On ***
Набираю в ладони ледяную воду и плещу в горящую физиономию. Капли сбегают с мокрых сосулек волос, падают на футболку, расплываясь серыми пятнами. В мутном зеркале без рамки взгляд исподлобья. Безумный. Дикий. Черные омуты зрачков затопили радужку. Желваки ходят под окрасившейся лихорадочным румянцем кожей резко очерченных скул, ужесточая черты лица. Губы плотно сжаты, словно наложенная на них печать молчания заставляет хранить тысячи тайн. Демон. Я ли это? Нет. Всего лишь маска, чтобы не ебнуться в этом чистилище. Все их надевают, не только Дэн. И я не исключение.
При одной лишь мысли о моем сетевом наваждении вмиг спадает защитный заслон, и в отражении зеркала на самого себя смотрю я, или, правильнее сказать, — снова я. Расстроенный, замудоханный бесконечными думками о правильности сделанного шага. Но я не мог поступить иначе. Никогда ни с кем не делился. А уж Дениса делить с кем-то и подавно не собираюсь. Он должен принадлежать одному мне. Однако понять это парень обязан сам, и разобраться в себе я ему время дал.
Только с разбирательством он не спешит. Не звонит, и — что самое раздражающее — я его практически «не слышу». Словно парень залез в ватный кокон, в котором безвозвратно глохнут все частоты, и сидит в нем, не высовывая носа. А я не могу себя сдержать и с упертостью мазохиста постоянно заглядываю к нему на страницу, наверное, для того, чтобы в очередной раз испытать щемящую боль вкупе со злостью, видя, что Безликий в Сети и снова кого-то добавил в друзья.
Кому-то еще дан зеленый свет. Допуск в его виртуальную обитель. А я сам закрыл в нее дверь, оставив себе лишь Веру, что Дэн позвонит. Но рингтон моего телефона, каждый раз заставляя на миг замереть и наполнить душу Надеждой «А вдруг?..», неизменно приносит разочарование. Неужели я ошибся — и не нужен Денису?..
На хер! Не думать! Не здесь и не сейчас. Эти мысли разрушают. Делают слабым даже такого сильного человека, как я. Бесспорно, что пережитые перипетии судьбы меня закалили, но это вовсе не значит, что ужесточили и очерствили. Я сохранил в себе уголок нежности и, чего греха таить, Любви, который открыл Дэну. Но именно из этого уголка поползла трещина уязвимости по неприступным стенам возведенной мной самим крепости отчуждения.
Да я и сам готов был для него разрушить свой бастион. С готовностью распахнул настежь окна, двери. И он сквозняком пронесся по всем «комнатам и залам». Взбудоражил моих забившихся по углам Демонов, пробрал до мурашек по коже и, казалось, стал полноправным владельцем моих хоро́м. Но…
Ветер — он и есть ветер… Его же в руках не удержишь. Налетел, вывернул раскрытый мной зонтик души наизнанку и понесся дальше, гонять пыль по мостовыми да портить девчонкам прически. Может, ему действительно со мной скучно? А может, я слишком эгоистичен и непозволительно многого требую? Ведь ветер — он и есть ветер. Захлопни окна, впустив немного свежего воздуха, и озорник-сквознячок сам собой зачахнет, умрет. А ты продолжишь задыхаться в замкнутом пространстве своего замка.
Я сейчас чувствую себя именно так — мне как будто кислород перекрыли…
— Елисей… — голос Митлана за спиной выдергивает из мыслей. — Все в порядке? — спрашивает скорей для проформы, чем действительно заинтересован, тонко намекая, что я не имею права здесь расслабляться.
— Да, все нормально. — Мгновенно даю себе команду собраться и натягиваю привычную маску похуиста. Закрываюсь кованой кольчугой и стальными латами. Не хочу ни перед кем обнажать свою душу, а показывать свою уязвимость здесь — вообще противопоказано.
Вовремя этот Дьявол явился, а то такими темпами и до мягких стен в желтом здании додуматься недолго. Нужно отвлечься, сосредоточившись на очередном важном деле, загрузиться по полной, чтобы с маниакальным постоянством не возвращаться к мыслям о Дэне.
Гулкие шаги по напольной плитке сталинских времен эхом разносятся по длинному коридору. Спиной чувствуя пристальный взгляд Бориса, возвращаюсь к камере. Мужики, что вели допрос, смолят в коридоре, тихо переговариваясь. Видимо, или «падишахам» наскучило представление «мая твая не понимать», или «ишак» сдох.
— Блять, время спать, а мы ни в одном глазу, — жалуется один из парней, подпирая спиной стенку.
— И не говори, — устало вздыхая, соглашается второй и дает волю фантазиям заебанного семейной жизнью мужика: — Я лучше бы к Любке поехал, да ночку у нее провел, пока жена у тещи гостит.
— Хули мы возимся с этим моджахедом? Все равно молчит, как рыба об лед, — снова сокрушается первый, разглядывая сбитые казанки.
— Определить на постой к академикам* — и через недельку жизни у параши и с порванным очком этот степной орел петушком закукарекает. — Никто не смеется над замызганной шуткой. Усталость дает о себе знать.
— Так и молчит? — вклиниваюсь в разговор ни о чем. Не очень меня радуют такие собеседники, но что поделать, я с мужиками в одной упряжке, хоть и внештатник.
— Так точно! — по форме, выработанной годами службы, отвечает опер и переходит на «человеческую» речь: — Я бы эту паскуду давно уебал! — Глаза бликуют яростью, кулаки сжимаются, выдавая серьезность намерений.
— Не кипятись, — с некоторым раздражением в голосе выдает Митлан и по-отечески похлопывает сотрудника по плечу. — Он мне живым нужен и по возможности способным более-менее внятно говорить.
— Борис Николаевич, добрый вы слишком с подобной швалью. Давить по-тихому надо этих выродков.
— Неправильно ты рассуждаешь, Виктор. — Иронично-снисходительная улыбка, что так меня бесит, трогает жесткие губы. — Сам подумай, что с мертвого возьмешь? Ни бабок не стрясти, ни информации. Удавили, и что?! Это как одну крысу грохнуть среди всего помета. А надо найти их гнездо, вот тогда получим хоть какой-то временный эффект. А насчет выгоды… — Мужчина задумчиво почесал вечно щетинистый подбородок. — По всему вижу, родня этого хмыря не выкупит, да и диаспора за такую мелкую сошку дергаться не станет. Вывод, сам понимаешь, один — нужно вытянуть из него информацию о крупной рыбе.
— Расколем! И не такие ломались-ломались и в итоге сламывались. — Сотрудник потирает казанки на рабочем кулаке, показывая готовность к продолжению допроса с пристрастием. — А нет, так посадим в камеру, там по одному «волшебному» слову быстро развяжут язык любому.
— Неправильно, опять же! Ты слишком горяч и скор на расправу. Надо человека расположить к себе. Вселить в него Надежду! Чтобы он верил, что выход у него все же есть, — поучительным тоном Борис пускается в никому не нужную демагогию. — Знаешь анекдот? Даже если тебя съели, всегда есть два выхода. Так вот и нужно показать задержанному, что тот выход, что он видит как жопу, для него единственно верный.
— Больше делать нехуй. У нас тут что, городская свалка, возиться со всяким отбросом?
— Вот поэтому ты, Виктор, столько лет и сидишь в одном звании, — раздраженно заключает старший, устав объяснять очевидные для него вещи. — Тебе с такими понятиями лучше в группу захвата идти.
— Давайте я сам с ним поговорю, — вклиниваюсь в эту словесную перепалку. — Думаю, передо мной он перестанет валять дурака.
— Без проблем, только один ты в камеру не пойдешь, — Борис бросает на меня изучающий взгляд и поворачивается к порядком уставшим и злым подчиненным: — Ладно, парни, отдохните. Время «плохих» полицейских прошло. Сейчас моя очередь вступить в игру.
Заходим в камеру, и меня опять обволакивает сконцентрированная энергетика серой клетки с давяще низким потолком. «Запах» боли, страха, агрессии проникает в поры и, кажется, пачкает меня еще больше. Задыхаюсь от тягостного смрада, но терплю, убеждая себя, что это всего лишь фантом.
Зато причина моих изматывающих ощущений вполне реальна. Сидит за металлическим столом упрямым и бестолковым «ишаком». Живым, хоть и изрядно покоцанным. Раскачивается, как маятник, не обращая на нас никакого внимания. Молится, что ли? Я б на его месте тоже молился. Но на его месте я не окажусь никогда.
Быстрым взглядом намечаю для себя место дислокации — у самого входа, подальше от покоцанной мрази, и, утянув первый попавшийся стул, седлаю его так, чтобы спинка загораживала солнечное сплетение от давящей энергетики, устанавливая своеобразный щит. Митлан, как хозяин положения, устраивается в голове стола. Закидывая ногу на ногу, бросает на столешницу пачку сигарет.
— Анзур, ты уж прости наших сотрудников. Горячие, неопытные, — спокойно, словно с давним приятелем встретился, начинает допрос Митлан, и меня передергивает от его тона, которым он «льет мед» на уши таджика. — Ночь на дворе. У всех семьи, дети, любовники… — Покручивая в руке дорогую зажигалку, бросает взгляд на меня и продолжает «задушевную» беседу.
Мое секундное недоумение сменяется внезапным осознанием, что передо мной разыгрывают вторую часть пьесы под названием «плохой — хороший полицейский». Не смогли сломать физически, значит, в ход пойдет психологическое давление. Знаю все эти приемы, только у меня выдержки не хватит с такой мразью так разговаривать. Но Николаевич в своем деле — профессионал.
Именно эта особенность так не нравится и напрягает меня в нем. Митлан всегда словно наблюдает за тобой, оценивает реакции, действия с точки зрения психолога. В общении он подключает и умело использует своего рода дар, что дается кому от природы, а кто и развивает в себе эту внутреннюю чуйку.
— Анзур, ты же умный, — «хороший полицейский» продолжает кормить пряниками «плохого парня». — Понимаешь, в какую передрягу попал? Тебе светит от десяти и выше, а ведь у твоей матери слабое сердце, — Борис даже и не пытается скрыть своей осведомленности. — Отец в возрасте. Уважаемый человек.
Мне даже не нужно смотреть на таджика, чтобы чувствовать то же, что видит мент: Анзур реагирует, дает слабину под гипнотическим взглядом гээнкашника, который ни на миг не отпускает вожжи, понукая упрямую скотину.
— Представь, как им будет трудно. Придется передачки тебе на зону отсылать. Деньги в общак вкладывать, и немалые, которые с тебя стрясут по-любому. Никакой пенсии не хватит! Мефаҳмам*? — обращаясь на понятном допрашиваемому языке, психологически давит.
Черные глаза Митлана безотрывно смотрят на заключенного, будто пытаются разглядеть всю правду, что спрятана за одним черным и другим с изъяном — подернутым голубоватой пленкой бельма. И кажется, читают таджика, как открытый коран, подмечая каждый нюанс мимики, каждое неосознанное движение.
— Такой ты им старости хотел? Бедная женщина — ее ребенок в тюрьме, с горя же можно умереть. Какой позор для отца — сын наркоторговец. Но ты же, наверное, не виноват?! Тебя заставили? — Сколько сочувствия в голосе, статуя Девы Марии кровавыми слезами бы залилась*.
— А жена, дети? У тебя же мальчик?! — не повышая голоса, без кулаков и какого-то внешнего напряга опытный психолог методично долбит таджика по ахиллесовым пятам. — Ребенок вырастет без отца. — Кадык наркоторговца дергается. — Когда ты выйдешь… Если выйдешь… — Борис настолько не спеша прикуривает, что сразу становится очевидным — дает таджику время хорошо осознать услышанные им слова. — Парень и знать тебя не будет! Без отцовского глаза по твоим же следам пойдет. А может, и хуже: не продавать будет, а покупать… — Митлан выдыхает сизую струйку дыма в лицо голодного до курева задержанного и заканчивает мысль: — Для себя.
Сидел бы сейчас перед ним бывалый урка, может, и не повелся на все эти психофокусы. И то не факт. У каждого есть болевые точки. Митлан безошибочно находит и без зазрения совести давит на них, внимательно подмечая, срабатывает или как.
— Но ты же можешь все исправить, — Николаевич кидает пророщенное зерно в подготовленную почву, грамотно давая забитому человеку проблеск Надежды. — Не надо будет покидать семью. Безвозвратно терять лучшие годы жизни. Я даю тебе шанс… — мягко стелет добрый дяденька-полицай, направляя мыслительный процесс парня в нужное ему русло, однако не давая простора на колебания: — Один. Не упусти его.
Тишина повисает в камере. Молчит Митлан. Изредка посасывая почти докуренную сигарету, спокоен, как всегда, закрыт. Этакий большой Каа, перед которым единственная мартышка, которую он сожрет и не подавится. Уверенный в себе и своих отработанных на сотнях преступников психологических приемах, дает «клиенту» дозреть.
Молчит таджик. Вжавшись в спинку стула, напряжен до предела, всем своим видом показывает, что «доходит до кондиции» — рыщет по стенам затравленным взглядом, словно пытаясь найти в них выход из безвыходной ситуации. Но меня ему не провести.
В напряженном безмолвии я отчетливо слышу его мысли и понимаю, что чернявый «простачок» не так прост, как хочет казаться. В нем кипит ненависть. Ненависть к стране, которая дала ему работу и кров. Ненависть к ментам, что выбивали из него показания. Ненависть к «добренькому» Митлану, щедро навешавшему ему лапши на уши. И ненависть ко мне, разрушительная энергетика которой огненным лассо окольцовывает грудь.
