Текст книги "Степени (СИ)"
Автор книги: KoSmonavtka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 54 страниц)
Самое «веселье» началось после.
Клод не собирался щадить ничью трепетность, а может, и нарочно, бил как можно сильнее именно по ней, безошибочно выбирая самые чувствительные, болезненные места.
Быстро поняв, что только словами Питера не проймёшь, он принялся ставить того в самые неприглядные ситуации, выбраться из которых, сохранив достоинство, можно было, только осознанно проявив одну из способностей.
Не помогло.
Вместо того, чтобы стать невидимым, когда Клод оставил его одного посреди улицы с только что сворованной сумкой, Питер, открыв рот, хлопал глазами и прижимая к себе злосчастную вещь, мямлил, что все всё не так поняли.
Отметив, что, во всей этой истории с кражей, Питера больше всего волнует то, что об этом может узнать его брат, Клод принялся копать уже в этом направлении.
Кажется, ему доставляло удовольствие смотреть, как вспыхивает его ученик, когда он обвиняет того в излишней привязанности к брату и семье; как тот напрягается всем телом и бесится, несогласный с утверждением, что до сих пор смотрит на себя их глазами, что отец ни во что его не ставил, что все без исключения люди лживы и омерзительны, и что его брат точно такой же, как все; как сжимает кулаки и орёт, что Нейтан не такой.
Ухватив эту волну агрессии и кивнув на рекламный плакат Петрелли, коими был увешан уже весь город, Клод спросил у Питера, разве ему не хотелось врезать тому каждый раз, как он его видел?
Питеру не хотелось.
Как не хотелось и выбрасывать из головы никого из близких ему людей, как бы он ни был задавлен – со слов Клода – всеми этими узами.
Подумать только, встретить такую наивность в этом прогнившем насквозь городе. Да ещё в таком семействе. Как этот малохольный вообще там выжил?
Шоковая терапия оказалось вполне шокирующей, но не очень – терапией.
Точка с братом оказалась чувствительной, но непробиваемой.
И тогда Клод показал ему Симон.
Питер не хотел следить за ней, но позволил себя уговорить.
Она была на крыше, и с ней был Айзек. Подавленный, тот говорил о том, что рисуемые им картины становятся всё страшнее, и мир после взрыва уже никогда не будет прежним, а Симон просила его не терять надежды, и убеждала, что его дар не мог быть дан без возможности всё изменить, что он не просто видит будущее, но и создаёт его, что он справится!
И не было ничего особенного, не было ни слов любви, ни поцелуев – просто юноша говорил о своих страхах, просто девушка говорила, что верит в него – но Питер смотрел на их близость, доступную только людям, пережившими вместе очень многое, слушал слова Симон, так похожие на те, что когда-то слышал от неё сам, смотрел на их сомкнутые руки и сомкнутые лбы, и чувствовал, как тает значимость всего, что происходило когда-то между нею и ним самим.
* *
Те уже давно ушли с крыши, а Питер все смотрел в никуда, мрачнея с каждой новой мыслью, а Клод кружил рядом, почти потирая руки, и растравливая всё больше своего «ученика», не давая успокоиться и прислушаться к самому себе, к своей внутренней правде, которой тот всегда жил и в которую верил.
Как ветер, разгуливающий между выступами, строениями и голубятней, Клод был будто одним из его порывов, бродящим туда-сюда, цепляющим Питера за всё, за что мог зацепиться, раздражая, приговаривая отречься от всех связей, избавиться от помех и принять мир таким, какой он есть.
Он снова разозлил его, но, похоже, это так и осталось пока что единственным его учительским достижением. Ничто не могло заставить Питера увидеть то, что находилось вне его понимания мира.
– Люди, которых я люблю, для меня не помеха!
– Тогда почему ты не летаешь? Твоё тело помнит, как, но ты сам себе мешаешь!
– Значит, убрать их из своей жизни? Как, по-твоему, я могу это сделать?
Они уже откровенно кричали друг на друга.
Клод – осознанно, откровенно подводя Питера к точке кипения, чего так долго и безуспешно пытался достичь:
– Забыл, что ты бомба, и что стоит на кону? Или тебе на всё надо спрашивать разрешения своего братца?
Питер – не слишком того желая, но вполне отзывчиво, взведённый увиденной сценой чужой близости и искренним непониманием, чего, собственно, от него добивается Клод:
– И что дальше? Может, мне составить список? Я следовал за тобой, пытаясь найти ответы, но у тебя их нет! Ты ничего не знаешь! И ты боишься мира! И мне надоело выслушивать от тебя, что я должен делать, – орал он уже в полный голос, – я ничего не должен!
Злорадно усмехнувшись, смирившись с невозможностью вправить ему мозги щадящими методами примерно несколько громких фраз назад, Клод решил перейти к радикальным, ухватил его за грудки и со словами, – только летать! – без лишних объяснений и уговоров скинул вниз.
Только никуда тот не полетел.
Грохнулся на стоящую внизу машину такси и разбился в лепёшку.
Клод ещё только пытался это осмыслить, когда увидел, как «тело» приходит в себя и, выламываясь из покорёженного металла и ошмётков лобового стекла, выбирается на асфальт.
Ну и отлично! Не совсем то, чего он ожидал, но тоже неплохо. И это ещё мягко говоря. Клод не встречал таких никогда, даже в те годы, когда по долгу «службы», вместе с Ноем Беннетом и прочими ублюдками из компании, они сталкивались с людьми со способностями каждый день.
Но самому парню об этом говорить, конечно, не стоило.
Кстати, как он там?
Ещё раз глянув вниз, на покряхтывающего и помятого Питера, Клод удовлетворённо хмыкнул и отправился к нему.
* *
Как же он был зол!
Бегая за этим ненормальным невидимкой по всему городу с просьбой научить справляться с силой, меньше всего Питер ожидал, что тот будет заставлять его воровать сумки, подглядывать за собственной девушкой и умирать, будучи сброшенным с тридцатого этажа! Да ещё и высмеивать при этом всё, до чего мог дотянуться, прощупывая своими грязными ручищами, пачкая и расковыривая то, чего не было у него самого. Сукин сын!
Взбешённый, Питер швырнул о стену спустившегося к нему Клода, гораздо более высокого и сильного, чем он, желая его если не прибить, то хотя бы приложить несколько раз о твёрдый кирпич.
Но Питер был бы не Питер, если бы по-настоящему ударил его.
Так что он просто прижимал Клода к стенке, вынужденно слушал то, что тот, не переставая ухмыляться, ему заяснял, и, так или иначе, постепенно начинал улавливать смысл того, что протискивалось через злость и всё-таки достигало разума.
Да, он выжил. Да, если бы он всё-таки разбился, с бомбой было бы покончено. Да, он прочистил мозги и пробудил свою силу. Да…
И примерно на словах о пробудившейся силе к нему пришло понимание.
Ведь действительно… У них получилось…
Мгновенно успокоившись – как он это умел, и что неизменно удивляло всех, кто имел возможность это наблюдать – он отпустил Клода, и, запрокинув голову, посмотрел вверх, вспоминая все свои ощущения, испытанные за короткое время полёта.
Клод был прав… Его способность, она пробудилась. Но с причинами, вызвавшими её появление, этот человек, проведший последние годы своей жизни в ненависти к человеческому роду, ошибся кардинально. Они с ним были по разные стороны от обычных людей, и побудительные мотивы у них были абсолютно разные. Там, где Клоду потребовалось отречение, ему помогло воспоминание.
Та девушка, которую он спас! Чирлидер! Когда он летел, то почему-то вспомнил её: лицо, улыбку, но ярче всего – эмоции, которые она в нём тогда вызвала.
Вот оно! Не должен он никого выкидывать из головы! Наоборот, он должен помнить – самих людей, и те чувства, что они в нём вызывали, особенно в те моменты, когда их сила впервые проявлялась у него самого!
Замерев на месте, отдаваясь этому долгожданному, буквально снизошедшему на него пониманию, Питер мысленно перелистывал новые детали своего падения и своих воспоминаний, и удивлялся самому себе, как же он этого всего не понял раньше! И, встрепенувшись, с прояснившимся взглядом, уже и не помня, что только что собирался придушить своего учителя, он сбивчиво принялся объяснять тому свои предположения.
Про девушку! Про то, что должен помнить! Что должен чувствовать!
Недолго оставаясь в покое после только что ушедшей злости, он поддался охватившему его вихрю эмоций, замешанных на ликовании и желании понять до конца, поделиться, и попытаться попробовать повторить – и снова раздухарился, снова сорвался на крик.
Может быть, он и начал понимать, но пока что так и не научился контролировать.
И ему не стоило так заводиться.
Его руки начали становиться прозрачными, а голову пронзила дикая боль. Перед глазами замелькали видения взрыва, всё закружилось, боль не отпускала, изменяясь, охватывая всё тело, отдаваясь резью, сжимая тисками, возводя чувствительность рецепторов до такого уровня, что их сигналы терялись за границей восприятия, а способности активировались, кажется, все скопом.
Неизвестно, чем бы это всё закончилось, но остановить это мельтешение ему помогла лечебная сила спасительного кулака Клода.
Не то, чтобы это было совсем безболезненно, но определённо лучше, чем эта адова карусель или забрезжившая впереди новая кома.
* *
Дальше обучение пошло гораздо бодрее.
Там, где Питер нащупал возможность обращаться к своим способностям, Клод разглядел способ их провоцировать. Физическая боль, страх смерти и членовредительства – неважно. Важно то, что это могло подвести Питера к тому психо-всплеску, который активировал его личные каналы связи между желанием использовать дар и «местом», где этот дар был в нём «спрятан».
Физически это выражалось в том, что Клод просто завёл Питера к себе на крышу и начал отрабатывать на нём приёмы, размахивая палкой, гоняя вокруг голубятни, и, как обычно, в промежутках между ударами, не щадя языка своего, изливая на него всю свою едкость.
– Ты же можешь со мной справиться, так чего ты ждёшь?!
– Я пытаюсь!
– Когда ты превратишь Нью-Йорк в кучу золы, мы напишем на твоей могиле: здесь лежит Питер Петрелли, он пытался! Поройся в закромах, отыщи сюрприз! Взлети, останови время, нарисуй картинку! Сделай что-нибудь неожиданное!
Сначала ничего из этого всего не выходило, но потом Питер взял и, не прикасаясь даже пальцем, отбил палку, переломив её пополам.
Сюрприз удался на славу. Это действительно было что-то новенькое. Питер даже не сразу понял, у кого он позаимствовал эту способность, но потом вспомнил Техас. И того психопата, от которого он спасал Клер. И дверцы шкафчиков, которые тот отшвыривал одной силой мысли.
Не самое приятное воспоминание. И от этого не слишком желанное приобретение. Которое, однако, только что спасло его от удара по голове.
Клод же радовался этому безо всяких болезненных примесей.
Может быть, и получится добиться того, чтобы этот чудак не взорвался.
Может быть.
* *
Так же, как и сам Питер, Айзек был уверен в том, что именно тот станет причиной взрыва. Но его уверенность в значительной степени была приправлена ревностью и обидой, и, сознательно желая спасти город, а подсознательно – убрать соперника, он, поддавшись словам Симон, решился повлиять на будущее, и позвонил тому единственному, кому, как он считал, мог доверять.
Тому, кто забрал его, когда-то никчемного и опустившегося, в свою лабораторию, а выпустил практически здорового и умеющего рисовать картины без предварительной дозы наркотиков.
Ною Беннету.
И когда тот прибыл в его студию, со своим неизменным чёрным спутником, Айзек выставил перед ними все картины, так или иначе изобличающие причастность младшего Петрелли к будущим событиям, наглядности которых было очень сложно противостоять.
Особенно мистера Беннета заинтересовали изображения, косвенно указывающие на то, что младший Петрелли приобрёл умение становиться невидимым. Это была редкая способность. До этого Ной встречал её только у одного человека.
Очень давно.
У своего бывшего напарника.
Того звали Клод, и он давно считался мёртвым.
Предупредив художника, что Питер может придти к нему прежде, чем они его найдут, Ной без излишних объяснений, лишь многозначительно посмотрев, вручил ему пистолет, и отправился к месту, неоднократно отображенному на картинах. На крышу дома, в котором некогда жил Чарльз Дево, где была голубятня Клода, где произошло уже много разных событий, и, судя по всему, предстояло произойти как минимум ещё одному.
* *
Была уже ночь, когда, взяв паузу между тренировками, они на удивление мирно беседовали возле голубятни. Клод запускал внутрь налетавшихся голубей и, проявляя недюжинные знания и не скрывая, что имеет за плечами некий таинственный опыт, рассказывал Питеру о практическом применении теории Дарвина, скрещивании видов и получении максимального потенциала, без двусмысленностей указывая на то, что под максимальным потенциалом в данный момент он имеет в виду Питера. Тот действительно был уникален – даже среди остальных людей, имеющих способности.
Беседа уже подходила к концу, и они вновь собирались приступать к тренировкам, когда в шею невидимки прилетела пуля электрошокера.
Питер успел подхватить его падающее тело, и, обернувшись в сторону стрелявших, остановить время за мгновение до того, как в него самого воткнутся два летящих к нему жала. И уже через несколько секунд, на лету подхватив скинутого им же с крыши Клода, со скоростью звука умчаться прочь от остолбеневшего Ноя Беннета и его верного помощника.
Для того чтобы, доставив Клода в свою квартиру, выслушать от того целую параноидальную эскападу и обвинения во всех смертных грехах и предательстве.
Тот словно столкнулся с призраками, и, возможно, так оно и было, судя по бессвязным обрывкам, которыми он перемежал свои вопли в сторону Питера. Всё, что тому удалось понять, так это то, что люди, стрелявшие в них, были частью прошлого Клода и причиной, по которой он столько лет скрывался от мира. Оттянув в сторону горловину футболки, Клод показал отметины, которые имел каждый побывавший в лаборатории «тех ублюдков».
Питер посочувствовал бы ему, если бы тот не врезал ему, как только пришёл в себя, и не начал обвинять в чём ни попадя, даже не разобравшись. Да и разобравшись, протянув цепочку до Беннета не напрямую от Петрелли, а через Айзека и его картины, в более благостное расположение духа он не пришёл.
Даже не сказав спасибо за спасение жизни, Клод послал Питера далее разбираться со своими каморками и тараканами самому, и, на ходу растворяясь в воздухе, хлопнув дверью, исчез из его квартиры.
И из жизни, по всей вероятности, тоже.
Навсегда.
Оставив Питера одного, ещё более отчаявшегося, чем тот был до знакомства с ним.
* *
Неизвестно, что хуже.
Терять надежду раз и навсегда, смиряясь с судьбой, будучи полностью готовым принести себя в жертву, и идти до конца, не растрачиваясь ни на что, кроме этого последнего пути. Или терять её повторно, когда-то уже пережив и готовность к жертвенности, и обретение нового шанса.
В первый раз это только боль.
Во второй – ещё и обида и гнев. Очень сильно мешающие новому смирению. И толкающие если не на новую борьбу, то на получение хотя бы некоторых ответов на множество своих «почему».
Если не на то «почему», из-за которого ему вновь придётся смиряться с собственной смертью.
То хотя бы на то, из-за которого Айзек вывел на него людей с оружием.
====== 31 ======
У Нейтана был только один вопрос.
Где его брат?
Вопрос, почему он от него сбежал, Нейтан старался себе не задавать. Во избежание. Просто искал, рассылая людей, которым он доверял, везде, где был хоть небольшой шанс встретить Питера. Пока что безуспешно, но он не сдавался. Собственно, у него и не было сейчас иного выбора.
Позволив себе увязнуть во всей этой истории со сверхспособностями, теперь он старался не отпускать руку с её пульса. Хотя иногда ему казалось, что только после того, как в это поверил он сам – это и стало правдой, но потом вспоминал, что это прерогатива его брата – делать реальными самые безумные вещи, а он, Нейтан, он ведь никогда не был ни безумцем, ни волшебником. А то, что внутри него самого уже давно начали твориться какие-то сумбурные, не дающие покоя процессы, так это все последствия последних стрессов, и вот пройдут выборы, он найдёт брата и поможет ему – и всё вернётся на свои места.
И он, как и прежде, вставал каждое утро, надевал костюм, подбирал к нему галстук, и, проверяя все застёжки на своём скафандре, стараясь не замечать, как тот становится всё теснее, отправлялся в штаб, окунаясь в свою предвыборную гонку и Линдермановское дело, за которое он по-прежнему радел, и по которому именно сейчас активизировалось ФБР.
Следование обычным делам успокаивало его, и даже не чувствуя должного удовлетворения от занятия ими, он полагал, что заданный распорядок поможет ему справиться с внутренними неполадками, и удержит на тех позициях, которые внешне пока что оставались твёрдыми, но которых он не чувствовал так, как должен был бы.
Страх снова модифицировался.
Похожий на то мерное раздражение, не отпускавшее Нейтана, когда Питер был в коме, он немного поутих, исчез с переднего плана, превратившись в фоновый гул. Лишившись отвратительного писка непосредственной смертельной угрозы, он, тем не менее, стал как будто крепче, не заставляя вздрагивать от любых звуков, давая возможность дышать, но обещая, что теперь от него избавиться будет ещё сложнее.
Не паника, не истерика, и не каприз.
Очень солидный, почти не мешающий страх, весьма подходящий человеку, собирающемуся стать конгрессменом, и обязанному уметь справляться с любыми, самыми неожиданными обстоятельствами.
Значительную часть которых ему, как правило, обеспечивал его младший брат.
Но иногда они находили его сами.
* *
Однажды на его телефон поступил звонок от неизвестного абонента.
Круглосуточно готовый услышать любые известия о брате, Нейтан сию секунду ответил на вызов… и, наткнувшись на повисшую в трубке паузу, чувствуя, как в геометрической прогрессии растёт предчувствие чего-то ужасного, услышал, наконец, неуверенный, смутно знакомый женский голос, который – он был уверен – абсолютно никак не был связан с Питером.
Наверное, он узнал бы её сразу, по крайней мере, какая-то часть его отозвалась на этот голос неопределённым полузабытым волнением, но слишком далеко была запрятана память о ней, и, что важнее, – не просто далеко, но без возможности возврата.
Потому что он считал её погибшей.
Меридит…
Так просто… Она позвонила ему так просто. Спустя четырнадцать лет и свои похороны.
Переступив через страх первой фразы, произнесённой дрожащим голосом, далее она заговорила гораздо спокойнее. Куда спокойнее, чем чувствовал себя Нейтан, всё ещё молчащий, не спешащий ни обвинять, ни заваливать вопросами. Слушающий, узнающий её, но совершенно не узнающий свои чувства к ней. Нельзя даже было сказать, что они были, но изменились. Их просто не было, память не сохранила их. Всё, что он сейчас ощущал, было новым, и, по мере прояснения потрясённого сознания, всё менее лестным для неё – той, которую он когда-то так безрассудно любил.
Застыв с трубкой в руке, Нейтан внимал рассказу Меридит – о том, что тот пожар не был несчастным случаем; о том, что её преследовали, и ей пришлось скрываться.
Он не испытывал ни зла, ни обиды, просто она отчётливо была для него чужой. Совершенно не той, которую он помнил. Однако той, которая была и оставалась матерью его ребёнка.
Их, уже почти взрослая, дочь – она тоже была жива.
Это было не так просто осознать.
И сложно было сдержаться и не спросить. Пусть и скупой отрывистой фразой.
Невзирая на его сухой тон, Меридит обрадовано принялась рассказывать всё, что знала сама. Что девочка живёт в Техасе, в чудесной семье, что ей шестнадцать и она очень красивая. Со светлыми волосами, как мать, и умная. Как он, Нейтан. И что, может быть – здесь Меридит сбавила темп, и в её голосе появилась осторожность – когда-нибудь она тоже соберется в Конгресс.
Ну конечно…
В глубине души Нейтан уже был готов к чему-то подобному, поэтому ему не пришлось ни долго разгадывать её намёки, ни особо им удивляться. К сожалению.
– Ты мне звонишь… накануне выборов. Наверняка это не случайно.
– Внебрачный ребенок – горячая новость. Ты же не хочешь, чтобы всё открылось.
Из голоса Меридит ушла вся живость. Теперь он ещё меньше узнавал её. Не похожая на опытную шантажистку, она, видимо, долго решалась на этот шаг, и, в общем, это всё не казалось Нейтану ни слишком опасным, ни особо нервирующим, скорее подавляющим своей будничностью и неприглядностью.
Было только гадко, что эта муть поднялась рядом с известием о его дочери, даже хуже, само это известие послужило причиной, и, понимая, что девочка менее всего виновата в этом, Нейтан сам, заранее, испытывал чувство вины, боясь, что потом, когда он положит трубку и у него появится время всё обдумать, ему будет сложно определить для себя истинное значение вновь узнанных фактов, без примеси этой мути, и точно понять и определить, чего он сам хочет, и как нужно будет поступить со всем этим.
– Сколько ты хочешь, – устало спросил он у своей бывшей любви, и, не давая слишком долго ей раздумывать, сам озвучил цифру, – сто тысяч.
– Да… этого хватит, – судя по её растерянности, на такую сумму она и не надеялась, – я сообщу, куда послать деньги.
Медленно опустив трубку, будто боясь слишком резким движением ещё больше смутить свой и без того ошарашенный разум, он надолго замер без движения, уставившись в одну точку, и всё пытаясь поверить в настоящее, и восстановить, если не в сердце, то хотя бы в памяти – прошлое. Вспомнить, чтобы понять, что было тогда, и что происходит сейчас, и та ли это Меридит, которая сводила его с ума, или это жизнь так изменила её, и если так, то осталась бы она прежней, будь они с Нейтаном до сих пор вместе.
Вместе?
Спустя четырнадцать лет, её похороны и его окостеневшие с тех пор убеждения о пагубности страстей в отношениях, это казалось невероятным.
Это всё было слишком.
И всё же это было прошлым.
Всё, кроме одного.
Более или менее понимая самого себя по отношению Меридит, он был куда менее спокоен относительно дочери. Факт её существования волновал его больше, чем – исходя из своего нынешнего образа жизни – он хотел бы. И гораздо больше, чем он сам себе готов был признаться. Он не знал её – и хотел бы узнать, но боялся.
Из-за выборов, точно, из-за них – Нейтан умел находить для любых своих неугодных чувств удобные прикрытия.
* *
Так же, как его мать умела с полувзгляда эти прикрытия определять, и, если по её разумению того требовали обстоятельства, с хирургической беспощадностью вскрывать их.
Её не обрадовало решение сына самолично отправиться в Техас, чтобы всё уладить.
Накануне выборов? После всех этих скандалов с Питером и Линдерманом?
– Я знаю тебя, Нейтан, – невозмутимо поправляя прическу, сказала она ему, – под суровой внешностью скрывается тюфяк, и как только эта девушка посмотрит на тебя печальными глазами – всё, ты пропал. Ты начнёшь давать, а она брать, пока не заберёт всё. Не забывай о главном. Пошли денег в Техас, но помни о тех, кто действительно для тебя важен.
* *
Но он, конечно, не мог отделаться переводом денег и телефонным звонком. Что бы ни говорила и думала по этому поводу мать, считать себя только донором спермы он не собирался.
И он поехал, и не пожалел об этом.
Что-то включилось при встрече с Меридит, возвращающее не любовь, но воспоминания о былой близости, и не только физической. И так же, как и раньше, и даже ещё сильнее, обоими чувствовалось, насколько они из разных миров. Она жила в трейлере, он собирался стать конгрессменом. Она была воплощением стихии, он – образцом правильности и порядка.
Он не стал задерживаться. Ненадолго присев, передал деньги, извинился за то, что вот так всё обернулось, что он не повёл себя тогда иначе – легко, не каясь, просто констатируя факт. Она также легко возразила, что у них всё равно ничего бы не вышло.
Легко. К счастью. Он был рад, что приехал лично, это позволило им обоим определить своё отношение друг к другу, без обид и без обязательств, с одной лишь связью между ними – их дочерью. И эта связь, она была главной целью его приезда.
Ему потребовалось немалое усилие, чтобы решиться и спросить, где она.
Играть роль хладнокровного засранца было сейчас совершенно не к месту, и, не зная, как иначе скрыть волнение, он сидел, прямой и безупречный, застыв в ожидании ответа и пряча под столом нервные руки.
Они разминулись. Меридит сказала, что дочь тоже хотела с ним познакомиться, но уже ушла. Это было и облегчением и разочарованием. Нейтан знал, что эта встреча состоится, не сейчас, так после, она была неминуемой, но, возможно, отсрочка была полезной, и необходимой для того, чтобы привыкнуть ко всему этому.
Волнение, получившее временной аванс, уже почти улеглось, когда Меридит, достав свой телефон, предложила ему посмотреть на фото дочери.
Сказать, что это было неожиданно – не сказать ничего. Он только что узнал её имя – Клер, это уже было практически знакомство, но увидеть её лицо… он не думал, что простая фотография может вызвать такой нервный всплеск.
Бесславно сдавая себя вместе со всеми своими волнениями и страхами, он смотрел прямо на Меридит, не решаясь опустить взгляд ниже, на маленький светящийся экран.
Только после повторного, на сей раз грустного и насмешливого, предложения взглянуть на дочь, он решился и, взяв телефон в руки, приблизил его к лицу.
Меридит почему-то именно сейчас начала говорить про то, что Клер приехала к ней с вещами, надеясь на то, что он поможет решить ей какие-то проблемы, но она сказала ей, что та вряд ли может рассчитывать на что-то большее от отца, чем деньги. Но если Нейтан считает, что она поступила неправильно, то она может ей позвонить, и та тут же вернётся!
Довольно жестокая манипуляция. Ох, Меридит, Меридит… Нейтан всё не мог оторваться от фотографии, выжигая в памяти этот образ белокурой девчушки, красивой и грустной, словно извиняясь перед ней за всё, что он не сделал для неё, но больше за то, чего не делает сейчас и, возможно, не сделает в будущем. Чувствуя себя трусом и подлецом, он вспоминал слова матери перед отъездом, и всё, что ждало его дома: его семья, его выборы, его страх за брата, и не представлял, как туда впишется эта девочка с вещами, ожидающая от него спасения. Он просто не знал, что ему с этим делать.
Но прямо здесь и сейчас её не было, было лишь фото, и какими бы укоризненными ни казались её глаза, она не стояла рядом, ожидая непосредственных действий, и вряд ли могла испытывать боль от его отказа.
Поэтому, нехотя вернув телефон, давая себе мысленное обещание вернуться к этому сразу после выборов, он на удивление спокойно подтвердил, что Меридит всё сделала правильно, и что ему пора возвращаться к семье.
* *
Он не знал, что Клер, не до конца поверившая словам матери, втайне от неё надеясь на отца, осталась и спряталась под окном, не видя их, но прекрасно слыша весь разговор.
Она не видела его лица, и, тем более, не слышала его мысли, так что всё, что она поняла – это то, что он фактически от неё отказался, и это было для неё не просто крушением надежд, но почти что последние закрывшиеся перед ней двери.
У неё оставался только один выход – вернуться домой, к приёмной семье и приёмному отцу, которого она любила, но которого, как недавно оказалось, совсем не знала. Только то, что у него очень странная работа, опасная и для него и для других, и то, что он предпочитал стирать домочадцам память при любом подозрительном случае, оправдываясь тем, что спасает их.
* *
Вскоре Клер узнала о работе Ноя Беннета куда больше, чем сама бы того хотела. Узнала, что тот работает на компанию, занимающейся поиском, «учётом» и использованием людей со способностями, что некогда именно его боссы сделали ему предложение стать суррогатным отцом, вручив ошеломлённому молодому сотруднику укутанную в одеяльце маленькую девочку, объявив, что это его «задание», и приказав вернуть её сразу же, как только у неё проснётся дар.
И что когда её способность проявилась, он сделал всё, чтобы об этом никто не узнал.
Всё открылось, когда двое людей, некогда пережившие свои двое суток в лаборатории и имеющие характерные метки на шее, ввалились в их дом, и, угрожая всей семье, потребовали от мистера Беннета рассказать им правду.
В какой-то момент Клер даже почувствовала себя ближе к этим людям, чем к отцу, но стремительно развивающиеся события убедили её, что, по крайней мере, в одном Ной Беннет всегда был честен: он действительно любил свою семью, и ради её защиты был готов на многое.
Что он и доказал на следующий день, когда, после вынужденного привлечения компании к спасению своей семьи, и явления способностей Клер, вместо того, чтобы отдать её, он помог ей сбежать, устроив всё так, чтобы никто не догадался, что он был к этому причастен. Его чёрный помощник, гаитянин, прострелил ему бок, стёр память, и увёз его дочь туда, где до неё никто не смог бы добраться.
* *
Одним из людей, напавших на Беннетов, был Мэтт Паркман, полицейский, умеющий читать мысли, на самом деле весьма добрый и милый малый, который в итоге очень поспособствовал усмирению своего соучастника. Которым был Тед, куда более нервный тип, и имеющий гораздо больше причин для ненависти: после двухдневного похищения у него проявилась способность, медленно, на протяжении многих дней убивавшая его жену, и так, что он сам это не сразу понял.
Его дар был не очень позитивным: он умел излучать радиацию, но не умел её контролировать, при малейшем раздражении начиная пылать изнутри.
Тед был человеком-бомбой.
====== 32 ======
Не всегда зло причиняют плохие люди.
Не обязательно желать причинить боль или ущерб. Иногда достаточно просто не подумать о последствиях. Иногда – пойти на поводу у собственных эмоций: страха, обиды или ревности, да мало ли их таких – чувств, не справляясь с которыми, или нарочно потакая им, ты позволяешь им затуманивать свой разум настолько, что не видишь уже ни причин, ни следствий своих поступков. И послушно идёшь вслепую, ведь то, что так остро чувствуешь – тебе кажется, что оно не может врать.
И кто-то вскидывает руку с пистолетом, который когда-то так неловко брал, уверенный, что никогда им не воспользуется.
А кто-то играет в кошки-мышки, становясь невидимым, и раздразнивая соперника едкими фразами.
Ни Питер, ни Айзек, не были плохими людьми. Они оба хотели спасти мир, и оба отчаянно искали ответы на то, как это сделать.
Не их вина, что они оказались по разные стороны баррикад, каждого из них судьба очень долго и упорно подталкивала к той точке, в которой они сошлись для выяснения отношений.
Питер, потерявший своего учителя в тот момент, когда у него только-только стало получаться контролировать способности, и знающий, что тех людей на крыше привёл к нему Айзек, считал последнего предателем.
