Текст книги "Степени (СИ)"
Автор книги: KoSmonavtka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 54 страниц)
Линдерман не учёл одного: отчаянные времена, приближению которых он так активно помогал, побуждали зависимых от него людей на самые отчаянные меры. Слишком многих он одновременно подвёл к той черте, за которой дальнейшая работа на него конкурировала с самим желанием жить.
И сразу несколько людей, не сговариваясь, решили, что мистеру Линдерману пора на покой, и пришли к его зданию с одной-единственной целью: убить или умереть самим.
Он успел выполнить своё главное на этот день намерение: один замечательный мальчуган помог ему разобраться со всей этой подсчитывающей голоса техникой, подделав результаты, и Нейтан победил со вполне убедительным отрывом.
Но это стало последним поступком в «миротворческой» деятельности Линдермана.
Его убили ещё до наступления вечера.
Прямо в собственном кабинете, не купившись ни на задабривающие речи, ни на обещания, ни на крупную сумму денег.
Так что мистеру Линдерману, несмотря на все его чаянья, так и не удалось увидеть взрыв целого города.
Его время ушло.
* *
Клер согласилась помочь Питеру.
Желание быть нормальной боролось в ней с желанием использовать свой дар для больших и благих целей. Питер, ничуть не задумываясь о своей нормальности, явно горел лишь последним. И ей было сложно не поддаться уговорам человека, единственного из всех ещё ни разу не обманувшего её ожиданий и давшего ей почувствовать себя частью чего-то важного. Его вера в её силы была абсолютной.
И она взяла у него пистолет.
Час икс близился.
Пока по всему городу вёлся подсчёт голосов, отданных за кандидатов в конгресс, Питер и Клер отправились на Кирби-Плаза, место, которым был изрисован весь блокнот Питера. На каких-то страницах мирное, на каких-то полыхающее, а на одной из них Клер опознала Теда.
Если причиной взрыва станет он, то случится это именно здесь, и здесь же они смогут дождаться его, и остановить.
Чутьё редко подводило Питера. А подтверждённое вещими рисунками, тем более не должно было дать осечку.
Тед появился на Кирби-Плаза вскоре после того, как туда пришли они. Но он был не один. Иногда судьба сводит вместе очень разных людей. С ним был Мэтт, тот полицейский, умеющий читать мысли и вместе с ним напавший на дом Беннетов, и сам мистер Беннет, к которому, увидев его ещё издали, кинулась Клер.
Отец и дочь, уже не чаявшие вновь увидеться, обнимались, пытаясь поверить в эту встречу, а в это время организм Питера, откликнувшись на появление поблизости новой силы, принялся впитывать её и тут же проверять, будто нарочно, в пику всем страхам своего хозяина, а может быть и вследствие них.
Это было так похоже на тот сон.
С ужасом смотря на свои разгорающиеся изнутри ладони, уже знакомо чувствуя, как внутри него начинают набирать обороты разошедшиеся механизмы, сдавливая грудь и разгоняя сердце, посылая по всему телу дрожь и болезненные импульсы, Питер окликнул Клер – он не знал, сколько ещё продержится, а дожидаться крайнего времени было опасно.
Лучше сразу. Лучше сейчас.
Растерянно обернувшись и отстранившись от отца, Клер, чуть не плача, вынула пистолет.
Несколько мгновений ничего не происходило, все замерли на своих местах, боясь шелохнуться и вызвать непредсказуемую и непоправимую реакцию у девочки с пистолетом или у парня с раскалёнными руками, сосредоточив на них всё своё внимание.
Но в тот момент, когда Клер, решившись, направила пистолет в сторону Питера, тот выкинул вперёд руку и попросил подождать.
Его сердце всё ещё сильно колотилось, дышать по-прежнему было тяжело, но жар, во сне медленно пробирающийся от рук по всему остальному телу – Питер помнил, как это было – сейчас, в реальности, начал отступать. Ладони ещё горели, но этот огонь уже не был опасным.
Сжав кулаки, Питер утихомирил последние всполохи и взволнованно оглядел стоящих перед ним людей.
Он смог! Он сохранил контроль! С ним всё в порядке!
====== 42 ======
Всё разрешилось довольно просто.
По крайней мере, так теперь думал Питер.
Теперь не нужно было гадать, откуда у него появится эта способность, и вроде бы у него даже получилось её контролировать; всё складывалось как-то само собой, но для дополнительных гарантий им всё же следовало убраться из города подальше.
Ной Беннет был также уверен в этом, и – чем безгранично поразил свою задушенную некогда от его чрезмерной заботы дочь – отправил Клер с ними. После всего, что случилось за последнюю неделю, он был вынужден осознать и принять пару важных фактов: его дочь выросла и она не так уж и беззащитна.
А ещё она уже как-то пережила столкновение с Тедом и спасла всех от гибели, так что справится и сейчас. И, если что, она остановит обоих.
Оставался Тед, и с ним могли бы быть проблемы, но и он согласился с этим планом.
В сущности, он был не таким уж и плохим парнем, просто очень невезучим, и, встретив людей, готовых понять и помочь ему, он, когда-то не поверивший их словам, после поверил их поступкам.
Он, по чужой неосторожности, уже убил свою жену. А потом, по собственной глупости, чуть не убил целую семью. И сейчас ему не хотелось быть виновником гибели целого города. Он поедет в эту пустыню, вместе с этим, казавшимся странным даже среди них, парнем и девчонкой, не боящейся его силы.
Поедет, и если ему будет суждено там умереть – значит, так тому и быть.
И всё вроде бы складывалось удачно и хорошо, но едва в их рядах воцарилось единогласие, Питер уловил поблизости присутствие и мысли человека, по-настоящему грозящего нарушить все их планы и повергнуть этот мир в безумие.
Потому что это был единственный в мире человек, с которым Питер боялся не справиться.
Это был Сайлар.
Который однажды его уже убил. И который сейчас, не показываясь, но не пряча свои мысли, жадно приглядывался откуда-то из толпы, на такого заманчивого, такого запутавшегося и слабого, такого недовольного своим даром Теда, уже точно зная, что этот парень будет его следующей жертвой.
* *
Они пытались убежать, и, возможно, у них бы получилось, но в самый неподходящий момент им перекрыло путь ФБР, давно разыскивавшее Теда.
Питеру, не находящемуся на прицеле их наблюдений, удалось скрыться, но у Теда не было ни единого шанса. Группа захвата тогда ещё не знала, что у них шансов было не больше, и когда на их пути перед машиной на приличном расстоянии появился парень и выставил вперёд руку, они даже не успели ничего сообразить.
И, тем более, ничего сделать.
Машина, подчиняясь неведомым силам, взлетела в воздух, перевернулась, и, упав на крышу и оставляя за собой на асфальте сноп искр, проскользила до ног спокойно ожидающего её человека.
Как просто. Как эффектно.
Сайлар не уставал восхищаться каждой новой своей способностью, в момент их использования испытывая счастье, даже большее чем то, которое накрывало его, когда он запускал руки в мозг очередного посмертного донора.
Габриэль почти исчез внутри него.
Совсем недавно он был у матери, надеясь, что, узнав о его способностях, она восхитится своим так многого добившимся сыном – как желалось Сайлару. Или хотя бы поймёт и простит – как мечталось Габриэлю.
Мать горько разочаровала и того, и другого. Единственной её эмоцией стал ужас, и, не выдержав её отречения от него, Сайлар убил её. Хотя, возможно, это был Габриэль. По крайней мере, глядя на ножницы, торчащие из кровавого пятна на её вязаной кофте, они оба испытывали потрясение. Но если Габриэля оно заставило свернуться в клубок и спрятаться на самом дне их общего сознания, то Сайлара оно лишь подтолкнуло вперёд, не только к поиску новых способностей, но к мести – всем тем, кто его когда-либо предал, и всем, кто ещё не успел этого сделать. Он был уверен, что все люди относятся либо к первым, либо ко вторым. Потому что до сих пор он не встречал других. И мать только подтвердила его выводы.
Аккуратно вскрыв черепную коробку ещё живого, закованного ФБРовцами Теда, Сайлар, предварительно тщательно изучив, забрал себе его способность. Такую замечательную и такую не нужную прежнему хозяину.
Тед должен был быть ему благодарен. Уж он то не даст пропасть тому самому ценному, что было у этого бедняги за всю его никчемную короткую жизнь.
* *
Всё шло лучше некуда. Никогда ещё Сайлар не чувствовал себя таким сильным. Новая способность была опьяняющей. Больше ничто не могло встать на пути его мести.
Или могло?…
Он был уверен в осуществлении своих намерений, они казались ему в высшей степени справедливыми, а справедливость ведь должна торжествовать. Уверен, но не на сто процентов, а отчего-то чуть меньше. Поэтому, вернувшись в пустующую квартиру Айзека, он поставил перед собой чистый холст, взял кисть, и пожелал узнать, как именно должно пройти его зажигательное выступление, почти не сомневаясь, что на этой картине будет огненный ад для всех живущих в нём предателей.
Но, придя в себя, и увидев нарисованное, он чуть не зарычал от ярости. Из всего огня там были только ладони.
Его и того неубиваемого парня.
Грёбаного Питера Петрелли.
* *
Питер стоял за ограждением, за полицейскими кордонами, смотрел на перевёрнутый грузовик и на Теда с раскроенным черепом, и не знал, что ему теперь делать.
В нём не было сейчас ни злости, ни обиды на судьбу, ни паники, только ощущение полного бессилия, вытеснившее всё остальное.
Сайлар…
Их по-прежнему было двое – людей, носящих в себе бомбу – но место Теда занял Сайлар.
И Питер понимал, что всё свелось к тому, что главный поединок должен был состояться между ними двумя, потому что никто кроме него больше не сможет остановить этого безумца. Но и он сам… неделю назад он проиграл ему, и ничто не указывало на то, что сегодня что-то может измениться.
С трудом сбросив с себя оцепенение – он должен был оставаться живым и зрячим! – Питер почувствовал, как его начинает заполнять страх. Медленно, исподволь, присоединяясь к ощущению опустошённости и одиночества.
Никто, кроме него.
И теперь только он один…
Но это ведь не мог быть конец?!
Как бы то ни было, каким бы слабым он ни чувствовал себя перед Сайларом, который был силён не только умением контролировать свои способности, но и готовностью пойти до конца, он не собирался отступать!
Он слаб тем, чем ему есть, что терять.
Но, возможно, в этом и его сила?…
Где-то там, перед тысячами людей и десятками камер, его брат, Нейтан Петрелли, говорил свою первую речь в качестве конгрессмена, с благодарностями всем голосовавшим за горячую поддержку и нынешний триумф. Сожалел, что рядом с ним нет его брата, и обещал излечить этот больной и безумный мир. Своей любовью, силой и состраданием. Ради детей. Ради лучшего будущего. Чтобы когда-нибудь кромешную тьму осветил луч надежды. А страх и одиночество остались в прошлом.
Питер не слышал этих слов.
Не видел широкой улыбки брата, сияния его начищенного скафандра, и его готовность к «совершению трудных поступков ради высшего блага».
Не отпуская от себя Клер, он бежал туда, куда гнал его личный страх и личное одиночество.
* *
Отправив Хайди с мальчиками сразу после их присутствия – ради красочной семейной картинки – на его публичном выступлении, Нейтан заперся в своём кабинете, ожидая вертолёта, который вскоре должен был прилететь, чтобы забрать его и мать. И Клер, если они смогут её найти.
Оставив здесь Питера и город, который тот должен был взорвать.
Из включенного телевизора негромко лилась его собственная, час назад записанная речь, заполняя пространство кабинета праздным и фальшивым фоном. Хотя, надо признать, он смог выдержать свою безупречность. Никто бы не заподозрил его в неверии собственным словам. Кроме брата – Нейтан очень живо представлял его насмешливый и недовольный взгляд исподлобья за свисающей на глаза чёлкой. И матери, не показывавшей это только потому, что ей это было невыгодно.
Он был угрюм и подавлен.
От показываемого на экране коробило и наполняло рот желчным привкусом. Цель, на алтарь которой он положил столько труда, нервов, лжи и страха, не принесла ничего, кроме горечи и пустоты. И ожидания. Тупого и сосущего под ложечкой ожидания взрыва. С проклятым предчувствием, что это навсегда отнимет у него Пита. Возможно, не физически, не убив его, но разведя их настолько далеко друг от друга, что найти дорогу назад они так и не смогут. Питер не простит его, если узнает о причастности к планам родителей и Линдермана. Не простит, что Нейтан даже не попытался ничего изменить. Не поверит, что изменить было невозможно.
Нарушая его угрюмое одиночество, в кабинет вошла мать. Он не счёл нужным напяливать при ней свой блистательный образ победителя, хотя знал, что она будет этим недовольна. Он устал от него сегодня, а перед матерью не обязательно было разыгрывать этот спектакль. Хотя, возможно, ему было уже просто всё равно. Кажется, на сегодня он исчерпал все свои эмоциональные ресурсы.
Настолько, что даже известие о смерти Линдермана не стало для него потрясением. Он не почувствовал ни сожаления, ни радости, ни освобождения. Лишь немного удивился и попытался сообразить, что это несёт лично ему, его целям и его близким. Но мать снова не дала ему сделать ни шага в сторону собственных выводов, подхватив под руку в его тумане и не позволяя отклониться ни на градус.
– Гибель Линдермана ничего не меняет. План был не только его. И ты это знаешь, конгрессмен.
Знает.
Должен знать.
Должен.
После взрыва он понадобится городу… ничего не изменилось… он знает… ничего…
Убедившись в благоразумии своего конгрессмена и поцеловав его напоследок в напряжённый лоб, госпожа Петрелли, удовлетворённая всем происходящим, отправилась заниматься прочими неотложными делами.
Вероятно, она была бы менее спокойна, если бы узнала о сообщении, пришедшему Нейтану от абонента, представляющего для их планов наибольшую опасность. И о том, что, послав всё благоразумие вслед безвременно усопшему Линдерману, он отправился с этим абонентом на встречу.
Сам не зная, зачем.
Свои планы он менять не собирался.
На его планы тот вряд ли сможет повлиять.
Он просто не смог отказать ему в просьбе. Возможно, последней его просьбе к нему.
Он просто хотел его увидеть. Возможно, в последний раз – так, лицом к лицу.
====== 43 ======
Клер не слишком оценила его отчаянный поступок, и хотя он и не ожидал от неё большого понимания, но всё же предполагал, что она отнесётся к этому спокойнее.
Они сидели в машине на подземной парковке, на которую только что заехали, и спорили, поглядывая на хмурого, закрытого на все замки и ожидающего, когда они разберутся, Нейтана.
Питер и сам был не уверен в том, что делал, но упрёки Клер от этого были ещё болезненнее. Он понимал, что лично у неё нет причин верить Нейтану, но как же ей объяснить, что тому можно доверять, и что тот никогда ещё его не подводил!
А Клер искренне не понимала, что привело их сюда, к человеку, открыто заявившему о своём неучастии в их делах, и пока что не сделавшему ничего для того, чтобы вызвать к себе её доверие. Она не понимала Питера и только знала, что он солгал ей. А ведь он был единственный, кому она до сих пор безоглядно верила. Это было ещё одним крушением в череде преследовавших её разочарований, и одним из самых горьких.
– Я же тебе поверила, а ты обманул! Ты сказал, что не будешь ему звонить!
Питер отчасти понимал её. Она же его – абсолютно нет. Не видела – не могла или не хотела – даже малую часть причин, приведших его сюда, которые сложно было объяснить, но которые, как надеялся Питер, можно было бы понять и так!
– Почему ты всё время бежишь к нему?
– Потому что он мой брат!
Что могло быть проще этого объяснения? Ему казалось, оно было в миллионы раз более чем достаточным!
Клер казалось совсем по-другому.
– Ему на всех плевать! Ему плевать даже на меня, хоть я его дочь! Он нам не нужен!
– Он нужен!
– Почему?
– Да потому что я боюсь! Ясно? И мне нужно, чтобы мой брат помог нам!
Резкость его последней фразы лишила Клер всех слов и доводов, если таковые у неё ещё оставались. Ошарашенная, она молча смотрела на него, пытаясь разглядеть за его уязвимостью и маленькой ложью того своего героя, который в последние дни давал ей лучший смысл жизни из всех, что были у неё до этого.
Уловив обрывки её мыслей, Питер сокрушённо покачал головой, не готовый вновь кидаться в объяснения и оправдания. Ему было сложно посмотреть со стороны на себя и на Нейтана, на их отношения, их связанность и близость, сложно оценить всё это чужими глазами. Он ведь сам признавал – и с самого детства – что у них всё немного иначе, шире или глубже, неважно. Сильнее. Важнее. Требовательнее. Как давно он об этом не думал… Просто к этому привык. То, что у них с братом подразумевалось само собой – это ведь не было обычным для остальных. Может быть, поэтому Клер так реагирует. Не видит того, что по умолчанию знает Питер. За ложными фактами – истину. За оболочкой бессердечного политика – чувствительного человека с кодексом чести, который тот выдерживал, как бы сложно это ни было.
И если она действительно не видит, то это невозможно объяснить. Она поймёт сама. Потом.
А сейчас нужно сделать то, зачем он сюда приехал. От чего сжималось сердце, и где-то в закутке тихо билась надежда. Но это ведь было так глупо: бояться и убеждать себя в том, в чём должен был быть уверен. Он ведь не бросит его? Несмотря ни что. Он ведь ещё никогда его не бросал…
* *
Собравшись с духом, Питер вышел из машины.
Только не рассусоливать.
Он приехал сюда не плакаться, а с деловым разговором. И не думать о причинах, по которым они неделю избегали смотреть друг другу в глаза. Сейчас – не о том. Сейчас – о жизненно важном.
Опершись на колонну, Нейтан непроницаемым взглядом смотрел, как, закончив перепалку с Клер, Питер стремительно направился к нему. Явно бодрящийся. Явно взволнованный больше, чем пытался это показать.
Будет снова уговаривать его помочь предотвратить катастрофу?
Насколько Нейтан был рад видеть брата, настолько же мучительно он ожидал его приближения. Наверное, нечто подобное испытывают люди на свиданиях в тюрьме, видя друг друга через стекло, но не имея возможности дотронуться; скрытые от посторонних перегородкой, но ни на секунду не забывающие о постоянном незримом чужом присутствии; неловкие, говорящие не то, что хотелось бы. И не то, что хотелось бы, получающие.
По сути, они с Питером тоже были в тюрьме – в собственной тюрьме из заблуждений.
Знать бы ещё только, кто из них по какую сторону…
Нейтан не мог позволить слабость усомниться в самом себе.
Даже не дожидаясь, когда брат до него дойдёт, он срезал его стремительность сухим атакующим вопросом:
– Что за срочность?
– Взрыв, – стараясь не вестись на мрачность брата, Питер сразу обозначил суть проблемы, – это не я, а Сайлар.
– Сайлар? – новость была неожиданной, но фактически она ничего не меняла.
– Он убил Теда, а, значит, радиоактивен, и если он взорвется… – радуясь уже тому, что брат его слушает, страстно желая донести до него всю важность того, что он говорил, но осознавая, что выглядит сейчас перед ним – внешне спокойным и снисходительным – как мальчишка, пристающий ко взрослым со своими смешными детскими делами, Питер расстраивался от этого, но ничего не мог с этим поделать, и своей несдержанностью только усугублял эту разницу между ними, смешно щурясь и хлопая глазами, всё больше торопясь и комкая слова, – слушай… я знаю, что это нелегко понять, но всё так и есть! Клянусь! На его поиски уже почти нет времени!
Этого он и боялся. Знал же, чего ждать от Питера. Знал же, что будет тошно от самого себя. Не смог удержаться и отказаться от этого мазохистского акта.
Уже начиная жалеть, что пришёл сюда, чувствуя, что ему всё сложнее удерживать свою маску безразличия, Нейтан поднял голову, и, вопросительно посмотрев на брата, спросил:
– Чего ты от меня хочешь?
– Я не знаю, просто… помоги мне! – уже не скрывая умоляющего тона, проговорил Питер. Хотя Нейтан отказывался выбираться из своего образа новоявленного конгрессмена, Питер не верил его безучастному виду, как всегда, пытаясь пробиться сквозь него.
Но в этот раз всё было по-другому.
Там, где он всегда пробирался, не задумываясь, теперь его ожидал непреодолимый барьер.
Нейтан не пускал его к себе.
Как и всю последнюю неделю, но раньше он хотя бы не пытался изобразить соучастие, а сейчас зачем-то начал разыгрывать переживания, которые Питер не чувствовал за ним. Точнее, что-то там, куда Нейт его не пускал, было, но показывал он – и филигранно – что-то другое, что-то между напускным равнодушием и глубоко зарытой правдой, некий третий слой, промежуточный, только сейчас и специально для брата.
Филигранно, но недостаточно, чтобы обмануть его.
Не вполне идентифицируя растущую изнутри тревогу, Питер позволил отвести себя в сторону, выслушал просьбы брата не втягивать в это Клер; возразил – излишне возбуждённо, пожалуй – что она должна быть около него.
Подумал, что это иронично – то, что Нейтан сейчас пытается «спасти» не его, Питера, полностью ему доверившегося, а дочь, столь жарко уверявшую, что отцу на неё наплевать.
Попытался объяснить, почему Клер должна остаться с ним, что, в крайнем случае, только она сможет его остановить.
Сделал вид, что не замечает руки брата на своём плече. Руки, только усиливающей чувство тревоги.
Нахмурился, когда тот сказал, что бояться нечего.
Уточнил:
– Откуда ты знаешь?
Пропустил удар сердца, когда Нейтан легко – слишком легко – сказал:
– Ты говорил, что способен восстанавливаться. Ты выживешь.
И, не удержавшись, наверное, случайно, из-за подступов знакомого приступа спонтанной активации способностей, а, может быть, и нарочно, во всяком случае, даже не попытавшись этого избежать, «подслушал» мысль Нейтана, настолько чёткую и ясную, словно тот, проговаривая её про себя, пытался внушить её ему.
«Ты не сможешь остановить это, Питер. Все они погибнут».
Глядя на отшатнувшегося брата, даже не зная, что тот прочёл его мысли, Нейтан понял, что случилось то, самое страшное, чего он боялся, и что, он надеялся, произойдёт только после взрыва; что Питер увидел всё, что он хотел бы от него скрыть. Всё, за что Нейтан Петрелли заранее ненавидел самого себя, но ничего не мог с этим поделать.
Он понимал, что Питер его не простит, если узнает, что он всё это делал осознанно. Что не верил, что даже не попытался всех спасти. Что позволил ему, Питеру, взорваться и жить потом, зная, что убил миллионы людей.
Он понимал это.
Раньше.
А сейчас смотрел на разрастающийся ужас в глазах брата, на то, как тот пятился от него, как от восставшего из кошмаров чудовища, и чувствовал себя почти так же, как в тот миг, когда увидел его бездыханного на кушетке в гостиной собственного дома. Чувствовал, что сейчас Питер тоже немного умер. И что это он, Нейтан, его убил. И надежды на то, что кто-нибудь когда-нибудь вытащит из брата этот засаженный в него невидимый осколок стекла, у него практически не было.
Другие этот осколок не заметят, а его, Нейтана, Питер больше к себе не подпустит.
Туман превратился в кисель.
Самым противным было то, что Нейтан понимал, что вакуум, дыра внутри него, в которую схлопнулись только что все эмоции, оставив его по-настоящему пустым, это было щадящей мерой собственного организма, откладыванием главного осознания и искупления на потом. На какое-то страшное, адское «потом», представлять которое его разум категорически отказывался.
Превозмогая напавшую на него вялость, Нейтан, спохватившись, кинулся за Питером.
Но тот, едва услышав за собой шаги брата и собственное имя, летящее вслед, стал невидимым и исчез, оставив Нейтана растерянно озираться на пустой парковке.
====== 44 ======
Клер сбежала ещё раньше, как только отец и Питер увлеклись разговором настолько, что перестали её замечать.
Сбежала только для того, чтобы сразу же столкнуться с бабушкой – та заподозрила неладное и спустилась на парковку за старшим сыном.
Миссис Петрелли не останавливала её, не преграждала путь и не уговаривала одуматься, но одного её присутствия и вида было достаточно, чтобы Клер поняла, что никто и никуда не позволит ей сейчас исчезнуть. И взгляд Нейтана, упустившего брата, но не собирающего упускать ещё и дочь, говорил о том же.
Собственно, ей и некуда было теперь идти.
Смешно. Она оставила Питера из-за того, что он пошёл к брату, а теперь Питер неизвестно где, а она – с его семейством, готовящимся улететь и забрать её с собой.
Но она не хотела никуда с ними улетать. Она хотела остаться здесь и помочь Питеру, как и обещала. Сейчас ей было досадно за свою резкость с ним. И страшно, что из-за её несдержанности может рухнуть и так слишком хрупкая надежда на спасение. Ей это было внове: чувствовать вину за то, чего ещё не случилось, и осознавать ответственность, нести которую было нужно вне зависимости от каких бы то ни было эмоций.
Она уже собиралась снова сбежать, пока они ещё не вышли с парковки, но её остановил звонок отца. Её настоящего отца, которого она любила и знала с детства, а не того, что шёл сейчас рядом с хмурым непроницаемым лицом.
После короткого, но напряжённого разговора с «бабушкой», не позволившей внучке ответить на вызов самой, Ной Беннет попросил передать трубку своей дочери. Несмотря на множественные непримиримые разногласия, у него с госпожой Петрелли был один небольшой, но очень важный общий интерес: что бы ни происходило, они должны были уберечь Клер. Не всегда, выжив физически, можно остаться целым. А она, несмотря на всё своё бессмертие, была очень уязвима.
Поэтому Ной включил все свои способности к убеждению для того, чтобы уговорить Клер остаться в стане Петрелли. Хотя бы до тех пор, пока они не выберутся из города. Подтвердил, что у него есть план и сказал, что очень её любит. Молясь про себя, чтобы хоть раз в жизни она послушалась его безо всяких импровизаций.
И, кажется, его мольбы были услышаны.
По крайней мере, дочь не стала ни спорить, ни возражать. Ответила, что тоже любит его, и завершила вызов.
Клер не знала, что планом отца было встать на её место в предыдущем варианте сценария. Ной не имел никакого особого дара, но отлично умел стрелять. Эта способность пригождалась ему крайне редко, но сейчас был тот самый случай.
Всё правильно.
Питер спас его дочь, и теперь пришло время вернуть ему этот долг.
Он выстрелит в Питера вместо Клер. Он уравновешенный и меткий. И знает место, в которое нужно целиться.
А его малышка будет в это время далеко отсюда, и ей не придётся ни убивать, ни умирать, ни воскрешаться.
Всё правильно.
Ной Беннет не знал, что никуда его дочь не уедет, что в нескольких минутах от отлёта, дома, в кабинете, попытавшись пробиться к тем чувствам Нейтана, в которые верил его брат, она потерпит сокрушительное фиаско, не пройдя на пути к пониманию его истинных целей и одной десятой доли.
Тот был закрыт, холоден и гладок. К нему не за что было зацепиться. Какие бы хлёсткие слова Клер ни говорила, как бы ни старалась его задеть, все они соскальзывали, не оставляя на нём ни мимических «вмятин», ни душевных щербин.
Бабушка пугала своей хирургической жестокостью, будничной и вросшей в неё вместе с её величавой вежливостью, но она хотя бы казалась живой! А Нейтан больше походил на робота – не то что без сочувствия к кому бы то ни было, но даже без собственных желаний! Имеющий только правила и пункты!
Он даже не дёрнулся, когда она кричала ему, что он обрекает брата на смерть!
Не выказал ни толики переживания, или хотя бы раздражения, когда слушал её слова о том, что нельзя допустить, чтобы Питер взял на себя ответственность за убийства невинных людей! Что тот не сможет после этого нормально жить! И что он, Нейтан, после всего этого… как он сам сможет жить?!
Стоял с бесстрастным лицом, собирая документы, и ничем не показывал, что хоть что-то задевает его в словах дочери.
И всё, что он изобразил после её эмоционального выпада – это формальное беспокойство о ней самой. Подошел, оставив, наконец, свои чёртовы бумажки в покое, прищурил ещё более тёмные, чем обычно, глаза и сказал успокаивающим тоном психотерапевта, что понимает, что ей сейчас трудно ему доверять, но он обещает, что очень скоро всё прояснится.
И всё. Всё!
Признав своё поражение, Клер оттолкнула от себя Нейтана, и, разбежавшись, выпрыгнула в окно. И только летя к земле, услышала первый за сегодня эмоциональный вскрик отца.
* *
Он хорошо держался.
Хотя ему самому это казалось почти невозможным. Но он куда-то ходил, за кем-то следовал, кого-то вёл; собирался, выслушивал, уговаривал; думал о вертолёте, о документах, о матери, Хайди и Клер. О своей свадьбе – разумеется, только о ней – когда между перебиранием документов взял в руки стоящую на столе фотографию с бракосочетания, ту, где были лишь они с братом, машинально поглаживая пальцем гладкую рамку – как раз на словах Клер о том, что будущее не высечено в камне. О парковках, на которых вечно происходило черти что. О галстуках и выступлениях; о том, когда и как следовало публично сообщить о выздоровлении жены; и о кошках на деревьях, которых всё равно кому-то приходилось спасать.
Обо всём, кроме взрыва, Питера и осколках.
Клер почти слово в слово повторяла всё, чем он сам истязал себя совсем незадолго до неё. Но все эти фразы, уже выбравшие и вытоптавшие в нём место, с тем, чтобы впоследствии, в утихомирившемся будущем, устроить внутри него локальный персональный взрыв – сейчас, из уст дочери, они не достигали необходимой ей цели. Не чувствуя реакции отца, она даже представить не могла, насколько метко и кучно летели её стрелы, но не её вина была в том, что они замирали на полпути, увязая в окружающем Нейтана тумане-киселе.
Он хорошо держался.
Между матерью и дочерью, между здравомыслием и чувствами, между криками и коротким церемониальным объятьем с Клер перед тем, как она оттолкнула его и выпрыгнула в окно.
И глядя вниз – наблюдая, как она, не сразу, неловко встаёт с асфальта, словно заново учась ходить и чувствовать своё тело, и убегает навстречу грядущему взрыву, бросая комфорт, благополучие и все свои детские мечты о нормальной жизни – он с каким-то спокойным восхищением думал о том, что его дочь смогла сделать то, что для него самого было немыслимым: сплошь окружённая преградами, ловушками, волнующимися отцами и непреклонной бабушкой, взяла и сделала всё по-своему. Сделала свой собственный выбор. Неочевидный для других, но единственно допустимый для неё.
И вместо снисходительности к её экспрессивности, или легкомысленности, или молодости – всему тому, в чём он так часто упрекал брата – Нейтан испытывал сейчас зависть и тоску. Совсем не болезненные, так, свербящие в каком-то из уголков окутавшего его молочного марева.
Тут же замеченные матерью, предостерегающе ухватившей его за плечо:
