Текст книги "Степени (СИ)"
Автор книги: KoSmonavtka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 54 страниц)
И выбор будет не за ним, а за отцом.
Это пусть тот выбирает: или клиент или семья.
====== 14 ======
Постамент рушился на глазах. И образ отца – царя и бога – осыпался вместе с ним.
В последующие дни Нейтан полностью погрузился в дело и активно готовился к суду. Все его предыдущие грандиозные жизненные цели отступили на задний план. Он не знал теперь, чего желать, к чему стремиться, спасала только многолетняя наезженная колея и люди, которые от него зависели, особенно, конечно, дети и Хайди, рядом с которыми он не мог позволить себе выглядеть слабым.
Но главным его двигателем ныне была месть.
Тщательно выжигая в себе косвенную свою вину, он яростно бросил все силы и ресурсы на то, чтобы истинный виновник трагедии получил по заслугам.
Об отце он старался не думать, но получалось не очень. Как только у него появлялось время для размышлений, его начинало мотать от восхищения до лютой ненависти. Сорок лет стремления стать таким же проросли в Нейтане слишком глубоко, чтобы сейчас можно было легко изменить своё отношение на сто восемьдесят градусов. Но причастность к кошмару, случившемуся с Хайди, тоже не оставляла возможности хоть какого-то оправдания действиям всей этой преступной компании.
И он снова и снова загонял все эмоции подальше, поменьше контактировал с отцом и с напором бронетранспортёра шёл вперёд.
Только суд.
Только правовая месть.
Нейтан верил – это поможет расставить точки над «и» и в голове и в сердце.
* *
У него ещё не зажили царапины после аварии, когда отец умер.
За день до суда.
У того случился сердечный приступ. За ужином, в тихой семейной обстановке, когда мама ненадолго вышла из столовой, он, видимо, тоже встал из-за стола и, сражённый приступом, упал. По чистой случайности, Нейтан, крайне редко в последнее время заходивший к родителям, в тот вечер заскочил, чтобы всё же поговорить с ними накануне процесса, и, настороженный непривычной тишиной, проследовал в столовую и обнаружил отца там, лежащего на полу.
Тот был ещё жив.
Но в больнице, куда его немедленно доставили, ничего не смогли сделать. Ожидая вердикта врачей, и после, глядя на приближающегося с вестями доктора, Нейтан испытал жесткое чувство дежавю – та же неизвестность, то же бессилие, то же чувство вины.
Но на этот раз всё было ещё неисправимее.
И как-то театральнее.
И рядом был не успокаивающий его Питер, а мама, с мокрыми глазами, но странно спокойная.
Она была такой же и на похоронах.
Из всей семьи плакал только Питер. Не взахлёб, конечно, но и не стесняясь, сидел с платком, иногда шмыгая носом и смахивая навернувшиеся слёзы.
Наверное, он был единственным, кто, несмотря на сложные отношения с отцом, мог себе это позволить.
Присутствующие выражали сочувствие, а Нейтан, утешая брата и утешаясь сам, обнимал его и не давал совсем уж расклеиться, теребя воспоминаниями о детстве. Мама же вела себя так, словно это был обычный приём, хоть и с грустным поводом. Она всегда умела держать себя в руках. Всё в рамках регламента и этикета. Вдова Петрелли. Собранная, безупречно выглядящая, с бесстрастным выражением лица. Возможно, чересчур бесстрастным. Ни йоты страха за будущее, ни капли безутешности. Было сложно узнать в ней женщину, совсем недавно при всех счастливо целующейся с мужем на праздновании сорок первой годовщины их свадьбы.
Почти весь вечер после официальных речей она провела подле фотографии супруга и урны с его прахом. И лишь в какой то момент, обернувшись на совсем уж расчувствовавшегося Питера и разворковавшегося рядом с ним Нейтана, сухо отрезала:
– Не стоит идеализировать отца только потому, что он умер. Он не был господом богом. У него были недостатки, которые вам не понять.
* *
Нейтан прекратил процесс.
Вряд ли только из-за уважения к памяти отца, но он действительно позволил себе идеализировать того после смерти. Даже осознавая это – позволил. Так было легче и безопаснее. Тот умер – и теперь не было причин ворошить то, что может навлечь неприятности на его имя и на всю семью. Тот умер – и Нейтан позволил себе горевать, испытывать чувство потери, и оставить себе те идеалы, которые отец ему некогда задал.
Живой, отец выжег в нём что-то важное, оставив пустоту.
Умерев – позволил эту пустоту наполнить.
И пусть это были фантомы, но Нейтан хотя бы чувствовал себя целым.
Отец умер – да здравствует отец.
Однако намерение засадить Линдермана за решётку только окрепло.
И в скором времени перед Нейтаном нарисовался способ сделать это. Более того, этот способ пришёл параллельно с возможностью продолжить тот путь, который он чуть не бросил со всеми этими потрясениями. Путь, который они выстраивали фактически вместе с отцом, и в котором, похоже, немалое участие принимал и Линдерман.
И в этом была своя особая ирония.
Нейтан начал готовиться к выборам в конгресс. При активном содействии Линдермана и на его деньги. Под тайным прикрытием ФБР.
И если всё пройдёт по намеченному, то через несколько месяцев он станет конгрессменом, ФБР поймает крупную рыбу, а Линдерман навсегда лишится свободы.
Идеальный план.
Потрясающий.
Нейтан чувствовал себя ловким и всесильным, как никогда.
====== 15 ======
Питер совершенно потерял ощущение времени.
С момента похорон отца прошло полгода, и иногда ему казалось, что всё произошло только вчера, а иногда – что в прошлой жизни. И не было иных событий, за которые можно было бы зацепиться, отметить что-то важное и не очень, оценить изменения, вспомнить, какая погода была в тот день, когда… или какие чувства испытывал в то время, как… Всё слилось в один нескончаемый бег на месте. Ощущение, что он рождён для чего-то важного, стремительно мутнело, зарастало паутинками каждодневных хлопот.
Ни благодарность на лицах пациентов и их близких, ни понимание своей уникальности в умении чувствовать и слышать людей – не помогали Питеру удержать в руках ускользающую уверенность в правильности того, как он жил и что делал.
Должно было быть что-то большее.
Что-то неуловимое, заставляющее мысли кружиться, а сердце ныть, что он никак не мог для себя сформулировать, поймать за хвост, вписать в рамки существующей реальности.
Владея кучей свободного времени, он не имел ни минуты на то, что называлось личной жизнью. Лавировал день за днём между больными пациентами и своей пустой квартирой, вроде общаясь со многими людьми, и очень при этом легко и мило, но всё это общение было больше не от личной потребности, а потому что по-другому он не мог. Он не мог не быть открытым. Не мог не чувствовать, не мог не внимать всему миру.
И он, наверное, хотел бы впустить этот мир в себя, но не мог.
Это обрушившееся на него одиночество – его он никак не ожидал.
* *
Уйдя, отец словно увёл с собой маму и брата, оставив вместо них не то клонов, не то двойников, вроде неотличимых от настоящих, но порой удивляющих некоторыми несвойственными им поступками.
Мама то впадала в душевное оцепенение, то начинала язвить и провоцировать, то совершала какие-то безумные поступки вроде мелких магазинных краж. Изредка у неё мелькало что-то похожее то ли на печаль, то ли на нежность, когда в очередной раз, при каком-нибудь инциденте примчавшийся к ней Питер садился рядом, брал за руку, и смотрел на неё своим внимательным взглядом, не пытаясь ничего выяснить. Но потом она снова закрывалась.
По части всевозможных выяснений – это был Нейтан.
Как и всегда раньше, но теперь не только за себя, но и за отца: приезжал, выяснял, отдавал всем распоряжения и бежал дальше. И всё это было бы красиво и правильно, если бы не делалось под эгидой грядущих выборов.
Нейтан совсем зарылся в эту гонку.
Каждый его шаг делался с тщательной оценкой того, сколько это принесёт ему пунктов. Когда это касалось лишь официальных, штабных дел, Питер воспринимал это нормально, но когда Нейтан отчитывал в полицейском участке мать, повышенным тоном вещая, что пора бы уже смириться со смертью отца – это Питера коробило.
Так же было и во время последнего случая.
Брат переживает за имидж?
Волнуется, чтобы это не попало в прессу?
Хочет замять дело?
Отлично, с мамой останется он, Питер, а брат пусть проваливает, тратит на устранение «инцидента» деньги предвыборной кампании!
Что Нейтан тогда и сделал, ни обняв мать, ни поблагодарив брата и ни капли не смутившись.
Мама немного потерянно улыбалась, но уже через пять минут, без излишнего такта и с гордо поднятой головой, отчитывала младшего сына за чрезмерный альтруизм.
* *
Они выходили из полицейского участка, и Питер сетовал на то, что Нейтан думает только о себе, а она, посмеиваясь, говорила, что тот, как и отец, прирождённый лидер, а вот Питер со своими больными стариками вряд ли сможет скопить себе на старость.
– Может, и я буду красть носки, – попытался отшутиться он.
– Не умничай! Если всегда думаешь о других, то забываешь о себе. Ты всегда носился с Нейтаном, и он обнаглел.
Ничуть не оскорбившись, хотя эта песня была не новой, Питер улыбнулся.
– Да? А разве не ты толкала его вперёд в ущерб мне?
– Ему это было необходимо, – невозмутимо возразила мать, – он требовал внимания. И не вини меня, ты сам это допустил.
– Он мой брат, и я люблю его, – просто ответил Питер. Это было само собой разумеющимся и не подлежало никаким вариациям.
Что отчего-то задело мать и усилило её раздражение мягкотелостью младшего сына. Ей всегда хотелось, чтобы он был более сильным. Время от времени, она, как дикая кошка, пыталась шлёпнуть его, разбудить, открыть глаза на мир, вернуть, как ей казалось, к реальности.
– О, любовь переоценивают!
– Он меня тоже любит. Я знаю. Мы всегда были близки.
– Сними розовые очки!
Господи, да сколько можно?! Чего она от него хочет?
Чтобы он признал, что он для Нейтана ничего не значит?
Но это было не так, несмотря ни на что, он это знал!
– Это жестоко, мама! После смерти папы ты можешь говорить всё, что думаешь, но иногда не вредно и промолчать! – ну почему все всегда считают себя мудрее него? Откуда мама может знать, насколько глубоки их отношения с Нейтаном, если в детстве, да и потом, из всей семьи только брат не допускал с ним дистанции, а родители в своей гонке за совершенными детьми, только поглядывали на них из-за руля?
То, что брат сейчас ведёт себя, как последняя зараза, не значит, что ему безразлична семья в целом и Питер в частности, это значит лишь, что пока не пройдут эти проклятые выборы, он будет занят только ими.
– Правда глаза колет? – мать не собиралась быть милосердной, у неё были свои истины, – суть в том, что ты всегда делал из него героя, боготворил. А это чувство не бывает взаимным.
– Ошибаешься, – уже спокойнее, но также непреклонно возразил Питер, – это заложено природой. Тут ничего не изменишь. Мы связаны.
Глядя в его широко открытые, полные уверенности в произносимом, глаза, мать, сдавшись в разговоре, но не в своём мнении, только потрепала сына по голове.
Какой он ещё был ребёнок…
О нет, она бы очень хотела ошибаться. Но память и опыт, к сожалению, преподносили ей другие примеры.
– Я тебе не рассказывал… но когда Нейтан попал в аварию, я знал об этом.
– Всем сразу позвонили!
– Нет, ещё до звонка! Будто он сам сообщил мне об этом! Я проснулся и уже знал, что с ним.
Она застыла на месте и нахмурилась, прищурено глядя на сына, словно только сейчас увидев его. Но уже через секунду, как будто не расслышав, что именно он произнёс, улыбнулась и, шлёпнув его перчаткой по щеке, направилась к выходу.
Как ни в чём не бывало.
Ну как всегда… Питер закатил глаза и последовал за ней.
====== 16 ======
Никто и слышать не хотел о его снах.
Даже вот мама.
Но мама – это была мама, и тот раз был единственным, когда Питер обмолвился при ней о своём сне. К тому же не о самом главном. Не о том, где он летал. У него не было сомнений, что она не поверит и не поймёт. Почему он решил, что эти сны оценит его прагматичный с ног до головы брат, Питер и сам не знал. Весьма глупо было предполагать, что Нейтан серьёзно воспримет гипотетическую возможность того, что его вечно мысленно витающий в облаках младший брат может летать и наяву.
Но Питер и не предполагал, он просто чувствовал необходимость рассказать об этом, и именно Нейтану, и шёл к нему, неоднократно, регулярно, всё чаще, и доводил его рассказами о городе, воздухе, крыше и полёте, и о том, что вот буквально сегодня он вставал утром с кровати, и его нога зависла над полом, и что какую-то долю секунды он парил, и теперь уже совсем не сомневается в том, что умеет летать!
С какой стати он каждый раз надеялся, что Нейтан ему поверит?
В лучшем случае тот досадливо морщился или посмеивался над ним, советуя для проверки спрыгнуть с Бруклинского моста, а в худшем – особенно если накануне опускался на несколько пунктов – раздражённо советовал попить какое-нибудь лекарство, выбросить это из головы, и вообще, не приставать к нему с подобной чепухой!
Питер бы, возможно, и последовал каким-нибудь из его советов, или, по крайней мере, не бился бы раз за разом в закрытое окно, но некоторые еле улавливаемые мелочи в реакции брата – излишне громкий смешок на очередное «могу летать», короткие умоляющие взгляды, которые тот сразу же прятал за очередным «бред» – снова и снова возвращали его к нему. К воцарившемуся в своём штабе, вечно взвинченному, занятому собраниями активистов, прессой, цветом своего галстука, степенью собственной неотразимости в глазах избирателей, деньгами мистера Линдермана, пунктами… и неизменно приходящему во снах брату.
Дело ведь было не только в полётах.
Питер чувствовал, что с ним что-то происходит, но что конкретно – никак не мог уловить, лишь видел связь душевного смятения и снов, и ему казалось, что только Нейтан сможет его понять.
А сны приходили всё чаще.
Уже не только по ночам.
В такси, у постели умирающего пациента, будто специально подлавливая любой удобный момент, заманивая Питера к себе, настойчиво напоминая о чём-то, заставляя торопиться и готовиться к чему-то важному.
Но к чему? Что у него могло быть важного?
Важное – оно было у Нейтана.
И тот не стеснялся заявлять об этом, упрекая брата в немодности и бесперспективности его деятельности. Питер не был с ним согласен, но устраивающих Нейтана аргументов у него не было. Так получилось, что всё значимое в его жизни было сложно облечь в слова.
Зато у Нейтана в последнее время с этим было всё слишком просто. Всё, что ему было нужно, теперь легко умещалось в нескольких словах.
Набрать пункты. Победить на выборах. Похоронить мамино досье.
Предложить брату новую работу. В своём штабе.
Зачем?
Ну как же!
Во-первых, у Питера чутье на людей. Во-вторых, Нейтан ему доверяет. В третьих, это будет полезно для имиджа, ведь семья – это всегда козырь!
Как просто… Как безукоризненно просто.
Они почти разругались тогда.
Питер обвинил его в лицемерии и эгоизме, а он высказал Питеру, что тот злится, потому что всю жизнь был в тени, и что хватит уже обижаться на прошлое и пора бы уже повзрослеть. Примерно на фразе о готовности помочь и подтолкнуть брата вперёд, Питер высвободился из отработанной хватки своего доморощенного идеала и со словами «отстань от меня», выскочил из офиса.
Сдвинув в сплошную ломаную линию брови и закусив изнутри губу.
Он всегда ненавидел плакать при брате. А чёртовы слёзы всегда были слишком близко.
Но ведь мог же Нейтан быть и другим?!
Ведь буквально за полчаса до этого, вырисовываясь перед всеми политиком со своей абсолютной самоуверенностью, размашистыми жестами и акульей ухмылкой, он умудрялся при этом персонально для брата оставаться частью только их мира, человеком, который знает тебя порой лучше, чем ты сам!
Когда Питер входил в штаб – почти всегда что-то неуловимо менялось в облике Нейтана, его выражении лица. Строгая отглаженная рубашка топорщилась и оживала под знакомыми до миллиметра движениями; за жесткой линией рта проступала мягкая и на удивление беззаботная улыбка; руки, с дорогими часами и перстнем, согревали даже в самом коротком и случайном касании. Даже несмотря на последние безумные месяцы, только рядом с братом Питер мог иногда выдохнуть. Все эти костюмы, кружка с американским флагом и уложенная в парикмахерской прическа – все они начинали казаться бутафорией, мгновенно отступающей на задний план, когда Нейтан доверительно склонялся к Питеру или обнимал его – не потому что так между ними было принято, а потому что в тот момент не было ничего естественнее и необходимее этого. Когда вновь проступал невидимый круг, внутри которого они были не лидером и чудаком, а просто братьями.
Но иногда Нейтан, конечно, мог быть редкостным ублюдком.
И то, что после ухода Питера он чуть заметно сникал, а в глазах сквозь самоуверенность мелькала горечь, мало его оправдывало.
* *
Звонок Симон внёс в состояние Питера ещё большее смятение.
Она была дочерью Чарльза Дево, давнего друга семьи Петрелли, богатого и ныне умирающего. Близко с ним Питер познакомился только около полугода назад, когда тот стал его пациентом. Чарльз ему нравился – умный и ироничный старик, смотревший в сердце Питера чуть глубже, чем остальные; внимающий всему, что рассказывал ему юный медбрат, будь то биржевые новости или размышления об устройстве мира; готовый посмеяться даже над собственным угасанием.
Тогда же Питер впервые встретил Симон.
Она была и похожа, и не похожа на своего отца. Со столь же ясным умом, но более земная. В ней чувствовалась основательность, умение отдаваться выбранному делу или чувству без остатка, но только когда она была уверена в их истинности.
Отзывчивая, тёплая, всегда открытая. С ней было очень комфортно.
Питер не мог не влюбиться в неё.
Она восхищалась им, говорила, что у него дар от бога. Он отмахивался и бормотал что-то про обычную работу. А однажды, на фразу, что он Чарльзу, как сын, ответил, что тогда они брат и сестра и было бы глупо приглашать её на свидание.
Они тогда долго смущались, он извинялся, а она объясняла, что у неё есть парень.
Но когда этому парню срочно понадобилась помощь, она позвонила именно Питеру.
Как раз в тот момент, когда он, ещё не отошедший от ссоры с братом, отрешённый от реальности, заходил на новый виток размышлений о своём предназначении – слова Нейтана не убедили его отказаться от мыслей о собственной уникальности. Наоборот, теперь желание доказать, и себе, и миру, и брату, что он не такой как все, начала перерастать в необходимость.
Глядя из окна такси на солнечное затмение, Питер ощущал, как внутри него зреет и крепнет понимание того, что отныне пути назад нет, что где-то в каких-то скрижалях уже всё отмечено, кем-то на небе всё решено, окончательно и бесповоротно, а от него требуется только набраться смелости и сделать шаг… Всё подводило его к этому, и слова брата, и растущая в последние полгода бессмысленность существования, и вся жизнь.
Не хватало только какой-то малости, последнего кусочка, и Питер, всегда, а сейчас особенно, полагающийся на интуицию, со всех сторон обставленный знаками фатума, ещё держался, ещё не отдавался ему, покуда оставалась хоть йота колебаний.
И именно тогда раздался звонок Симон…
* *
Её парень оказался наркоманом.
Его звали Айзек.
Он лежал, сражённый передозировкой, посреди огромной, нарисованной им же на полу картины, изображающей немыслимых размеров взрыв и еле слышно бормотал, что это нужно остановить.
И, пока Симон рыдала и, подчиняясь указаниям Питера, набирала девять-один-один, вызывая скорую, тот, быстрым взглядом окинув странное жилище Айзека, зацепился взглядом за одну из картин, небрежно стоящих на полу.
Не веря собственным глазам, Питер подошёл поближе, и, перевернув её и выставив прямо перед собой, уставился на изображённого на ней человека.
Это был словно фрагмент его сна.
Того самого сна.
Где он делал шаг с края крыши и взлетал.
И человеком на картине был он. Хотя нарисовано всё было в стиле комиксов, сомнений не было. Его лицо, отросшая чёлка, его одежда. Та же – отмечая и переваривая новые детали, Питер испытывал всё большее потрясение – что была на нём сейчас. Красная толстовка с капюшоном, уголок белой футболки под ней, а сверху плащ. С распахнутыми от сопротивления воздуха полами.
И даже крыша…
Она была знакомой.
Питер знал этот дом и это место.
Последний кусочек встал на своё законное место, а вероятность отступа, звонко щёлкнув, замерла на нуле.
* *
Всё неспроста.
Знаки, подсказки, затмение.
И художник. Айзек. Он был не такой, как все. Он по-настоящему был не такой, как все. Он рисовал будущее.
Значит, такие люди есть. Это не выдумки застрявшего в детстве и придавленного тенью старшего брата мечтательного дурака.
Это новая ступень его жизни.
То самое предназначение.
Та самая цель.
* *
Питер провёл на той крыше всю ночь.
Переполненный многодневными рассуждениями, уставший от бесконечных поисков ответов, теперь, стоя на пороге своего нового пути, он более не раздумывал ни о чём. Мыслей и так было слишком много, и, глядя на сверкающий город, вдыхая свежий ночной воздух, он позволил ветру выдуть из его все лишние переживания, всю шелуху, оставив только то, без чего он не смог бы обойтись. Позволил растрепать волосы, наполнить грудь, очистить невидимые крылья, наполнив их лёгкостью и силой.
И в какой-то момент пришло умиротворение.
Больше ничего ненужного, непонятного или сложного. Всё очень просто. Это его судьба. Его очередь и его ход.
Рассвет принёс новый день и понимание: всё необходимое для последнего шага у него здесь с собой.
Всё, кроме одного.
Подойдя к самому краю крыши, Питер достал телефон и набрал брата.
* *
Не отнимая мобильник от уха, Нейтан выбрался из такси, и, расплатившись, отпустил машину.
Зачем брату понадобилось вызывать его в это место?
Здесь не было ничего примечательного, обычная пустая боковая улочка, зажатая с двух сторон каменными стенами.
И где сам Питер?
Нейтан начал раздражаться. Не сказать, чтобы у него сейчас было много времени на обычные глупости брата, и тот прекрасно должен был это понимать. Согласившись приехать только из-за вчерашней ссоры, он уже начал сожалеть, что заранее не выяснил, чего же на этот раз хотел от него Питер. Если это снова о снах и гипотетическом умении летать, то – Нейтан привычно загнал поглубже привычный же холодок – нужно будет сделать с этим что-то более конкретное, что-то такое, что закроет эту тему раз и навсегда. Для них обоих.
Он нетерпеливо огляделся.
– Всё, я приехал. Что ты там затеял? – не услышав ожидаемого отклика, он замер от нехорошего предчувствия, – Питер?
И в ту же секунду рядом с ним что-то упало.
Вздрогнув, Нейтан обернулся, уставился на разбитый вдребезги телефон, и, побледнев, перевёл взгляд вверх.
Запрокинутая голова мгновенно закружилась от вида узкой голубой полосы между серых крыш, на одной из которых, расправив как крылья руки, стоял Питер.
– Я провел здесь всю ночь! И всю ночь думал! Думал о своей судьбе! – его голос гулко прокатился по каменной коробке.
– Ты о чём, Пит?! – крикнул в ответ Нейтан. Боясь пошевелиться, замерев с разведенными руками, собираясь то ли остановить, то ли поймать брата, он судорожно пытался сообразить, что сказать, сделать или, наоборот, не сделать, так, чтобы не совершить ничего непоправимого, чтобы успокоить, но мозг отказывался работать, заглушённый колотящимся сердцем.
– Теперь мой черёд! Мой выход, Нейтан!
– Всё, Питер, не валяй дурака! – нет, он не сможет это сделать, Нейтан не верил. Он попытался заставить себя расслабиться, будто его страх мог как-то повлиять на брата, но у него ничего не получалось.
Несколько секунд ничего не происходило, и он уже надеялся, что всё обойдётся, но тут Питер наклонился вперёд и одновременно шагнул в пустоту…
Сердце пропустило удар и ухнуло вниз.
Этого не могло быть, этого просто не могло быть!
Вздрогнув и отпрянув назад, Нейтан с расширяющимися от ужаса глазами смотрел на стремительно – так быстро! слишком быстро! – приближающегося к нему брата, и не думая больше ни о чём, ни о каких правильных действиях, желал только одного: поймать его, подхватить, не дать разбиться, спасти, спасти, спасти…
Всё его тело застыло в страшном напряжении, как взведённая тетива, руки дрожали, взгляд не отрывался от развевающегося плаща брата…
Он перехватил Питера на полпути к земле.
Сам момент взлёта он пропустил.
Просто вот он смотрел на брата снизу, а потом уже врезАлся в него откуда-то сбоку, больно ударившись при столкновении и пытаясь покрепче его ухватить. Но пальцы всё соскальзывали и срывались, а они, дезориентированные, кружились между стен, тяжело дыша, не понимая где верх, а где низ, чувствуя центр притяжения только друг в друге, и судорожно цеплялись за одежду, перехватывались руками, стараясь остановить это безумное мельтешение.
Им это почти удалось.
Круговорот утихомирился, а Питер, задыхаясь от всего происходящего, обхватив обеими руками запястье ошарашенного и покрасневшего от усилий брата, воскликнул:
– Ты летишь, Нейтан! – его потрясение превзошло в интенсивности даже страх, – ты летишь! Но как…?
– Я не знаю, – перепуганный уже не только прыжком брата, но и этим сумасшедшим полётом, с трудом выдавил из себя Нейтан, из последних сил пытаясь подтянуть Питера поближе к себе.
Вот так, и ещё, к груди, чтобы обхватить и накрепко прижать.
Нейтан уже чувствовал его дыхание на своей коже, в вырезе расстегнутой у ворота рубашки, когда понял, что Пит не выдерживает и начинает скользить по гладкой ткани его костюма вниз.
– Нет… – забилось в голове, в груди, в горле; господи, ну пожалуйста, не после всего этого безумия, – нет!!!
====== 17 ======
– Всё, всё… спокойно, парень… – Питер выбрался из кошмара под звук голоса Нейтана как раз в тот момент, когда во сне выскальзывал из его рук.
Он очнулся с неимоверно кружащейся головой и в первый момент не сразу понял, где он и почему. Рядом стоял брат и держал его за плечо, весь на подхвате, готовый помочь выбраться на свет, вернуться к реальности.
Вот только к какой реальности?
Вопрос о том, что случилось, заставил Нейтана странно замешкаться, а потом, с беспредельно участливым видом, рассказать интересную историю том, как он, Питер, на взводе от вчерашней ссоры, решив умереть, забрался на крышу здания и спрыгнул вниз.
И всё это медленно, проговаривая каждое слово, прицельно, словно кидая камни, и внимательно следя после каждого «броска» за реакцией брата.
Но нет, этого не могло быть.
Он не пытался покончить с собой.
Туман в голове быстро отступил, обнажая в памяти все подробности сегодняшнего утра.
Всё ведь было совсем не так – Питер это отчётливо вспомнил. Почему Нейтан говорит неправду? Он мог не верить раньше в его сны, но отрицать очевидное? Это было чересчур даже для него.
Не вступая сразу в активные возражения, Питер спокойно и ровно изложил свою версию. Свою правду. О том, что он прыгнул, а Нейтан, стоящий внизу, взлетел…
Чем вызвал у брата только нервный смех.
Что, впрочем, не помогло тому скрыть растущую тревогу, и Питер, почуявший эту неуверенность, не сдаваясь и не поддаваясь охватившей его физической слабости, компенсируя её горячностью и блеском глаз, откинувшись на подушки, тихо продолжил настаивать на том, что тот взлетел и поймал его.
Бесполезно.
Ни дуэль взглядов, ни убеждённость Питера в своих словах не заставили Нейтана признать его версию. Включив режим политика, тот добавил в свой вариант пару новых деталей, типа пожарной лестницы и своей – так и быть – помощи, но не во встречном взлёте, а стаскивании бессознательного брата по лестнице вниз.
Буквально пару минут назад выбравшись из тумана, Питер чувствовал, как отгородившийся от него Нейтан снова погружает его обратно в темноту. Такого брата ему было очень сложно «читать», но всё, что тот сейчас говорил, было так связно, так логично, и, пусть холодно, но так… обычно.
Сглотнув подступающий к горлу ком, Питер почти умоляюще посмотрел на Нейтана.
Но тот, сдвинув брови над потяжелевшим взглядом и угрожающе понизив тон, поставил точку в их разговоре.
– Это всё, что было. Остальное – просто бред.
* *
Нельзя сказать, что Нейтан совершенно разуверил его в том, что показывала ему собственная память, но выводы в любом случае напрашивались неутешительные.
Если прав был брат, то Питер оказывался совершенно без почвы под ногами, жизнь теряла всякий смысл, и что делать дальше – не представлялось ни под каким углом зрения.
Если прав был Питер, то поведение Нейтана не укладывалось ни в какие рамки и, пожалуй, легче было бы считать, что брат потерял память, чем осознанно пытается теперь ввести всех в заблуждение. Последнее было бы совсем прискорбным, и если быть абсолютно откровенным с самим собой, ранило бы сильнее всего.
Ранило бы…
Ранило…
Питер словно вернулся на двадцать лет назад, когда он был совсем маленьким, и не всегда понимал, когда взрослые говорят ему правду, а когда заговаривают зубы. Иногда он видел откровенную ложь, но никогда – от Нейтана. Хотя – сейчас он задумался об этом – неужели тот ни разу его тогда не обманывал? Сколько он помнил, тот говорил ему правду, даже если она была не самой приятной и лёгкой. Всегда учил смотреть в лицо тому, что представало перед ним, будь то страх, опасность или истина.
И насколько страстно он желал, чтобы его воспоминания о полёте брата оказались верными, настолько же отчаянно боялся узнать то, что тот ему врёт.
Параллельно с размышлениями он, никогда не рисующий, зачем-то накарябал карандашом на обрывке бумаги символических человечков – себя и Нейтана. На фоне города. Брат – точно такого же вида человечек, как и Питер, только с галстуком – стоял на ногах, а он сам, оттолкнувшись от какого-то выступа, летел к нему.
Смешная получилась картинка.
* *
Визит матери подкинул очков в пользу версии Нейтана.
Пока Питер несмело улыбался и прятал от неё рисунок, она, обрушившись на него с вопросами, но, так и не дождавшись объяснений о том, что именно ему понадобилось на крыше, довольно спокойно и как-то очень буднично рассказала ему некоторые подробности о смерти отца. Будто бы это был не инфаркт, а попытка самоубийства. Уже не первая, но окончательная. Эти факты скрыли, чтобы не портить репутацию семьи, и пусть это была ложь, но во спасение.
Это не слишком вязалось с образом отца, каким его запомнил Питер, но признаваться самому себе, что его второй раз за день обманывают не просто близкие, а ближе просто некуда, люди, было крайне тяжело.
Практически невозможно.
Как будто одного Нейтана было мало.
Разум разводил руками, отказываясь подсказывать ответ, теряясь от подкинутых ему многочисленных вероятностей, а сердце изводилось, не помогая, а только увеличивая растерянность.
Зачем все эти подробности?
