Текст книги "Степени (СИ)"
Автор книги: KoSmonavtka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 54 страниц)
Ни брата. Ни источника способностей. Больше ничего.
Но и это было много больше того, что он мог сейчас безболезненно принять.
Нет, он принимал, и жадно, но это было так остро, как будто с него срезали кусок загрубевшей кожи, и обдали вскрывшееся новорожденное живое место горячим воздухом. Приятным при обычных обстоятельствах, почти невыносимым – сейчас.
И он сжимал мать в своих руках, наверное, делая ей немного больно, но она не жаловалась, только гладила в ответ по непривычно коротким волосам и тихо всхлипывала.
Двое посреди катастрофы. Окружённые пустотой. Нашедшие друг друга наперекор всему.
Наверное, зачем-то. Возможно, для чего-то. Скорее всего, не просто так.
День растворялся в сумерках, выжившие готовились к дальнейшему выживанию, умершие лежали ровными рядами в огромных ангарах, мир привычно продолжал катиться в тёмную бездну, но Питер чувствовал, что здесь и сейчас вершилось настоящее чудо. Может быть, само по себе не очень большое в масштабах всей планеты, но бесценное в руках того, кто не станет его отвергать. Чудо, которое должно было потянуть за собой ряд других, уже более значимых событий, не только для нескольких людей, но и для всего мира.
И Питер знал, что сколько бы ни было в его душе сомнений, как бы ни страшился он самого себя, он попробует… он это сделает… найдёт Кейтлин в этом страшном угасающем мире, и вернувшись в прошлое, постарается всё исправить.
====== 58 ======
Этот Паркман, тогда, в Техасе, показался Нейтану совсем другим. Обычным, увязшем в своём маленьком болотце человеком, не слишком этим обстоятельством довольным, но даже не пытающимся его изменить. Скучным. Вялым.
Глядя на этого оживлённого, с горящими глазами, человека сейчас, Нейтан мог только удивляться тому, насколько люди могут меняться. Хотя, возможно, изменился его собственный взгляд. Но, как бы там ни было, для Паркмана эти перемены были явно к лучшему, и Нейтан порадовался бы за него от всей души, если бы тот не обрушил всю свою новоиспеченную энергию на расследование, ключевой фигурой в котором была его мать.
После того происшествия с запертой комнатой и последующей госпитализацией матери он вообще был против, чтобы её допрашивали без его присутствия, но, похоже, это его желание мало кого волновало. Полицейские, не стесняясь, пренебрегали регламентом направо и налево. И сама мать, выбравшая тактику признания во всём, что только успели нарыть по этому делу, радостно рассказывала о своих мотивах каждому распоследнему должностному лицу.
Нейтан понимал, что причины такого поведения лежат не на поверхности. У матери никогда ничего не происходило на виду. Но сам он, вопреки редкостному единению желаний копов и их сговорчивой подозреваемой, собирался вытащить её из маячащей впереди тюрьмы, а уже потом начать во всём разбираться.
Однако Паркман предложил ему иной вариант: поскольку его самого не устраивал тот поворот, куда свернуло официальное расследование, то он решил начать параллельно своё, в частом порядке.
И для этого ему была нужна помощь Нейтана.
Всё, что тот сможет подсказать.
Та фотография, рисуемый на ней символ, семейные хроники.
Что угодно.
План действий был неплохим, но Нейтана волновал один вопрос – почему?
Всё оказалось удивительно просто: потому что Мэтт умел читать мысли и знал, что миссис Петрелли невиновна.
Ещё один альтруист со способностями?
Нет, он не был похож на Питера… Слишком большой, слишком суетливый, слишком земной. Но Нейтану понадобилась пауза, чтобы выровнять сбившееся дыхание, прежде чем выразить своё согласие.
Та групповая фотография. Он смутно помнил, что уже видел её.
Нужно съездить домой, и поискать там, наверняка у родителей такая осталась.
Прямо с Паркманом – к чему терять время и растягивать время, проведённое на людях и изматывающее необходимостью держать лицо и соответствовать семейной планке.
О нет, не капитан Америка. Куда там. Хотя бы просто Петрелли. Хотя бы так…
* *
Теперь он понял, что тот месяц одиночества был практически счастливым. По крайней мере, он мог чувствовать всё, что хотел. Сейчас такого излишества он позволить себе не мог. А онемение передавленных нервов было мучительнее, чем отпущенная на свободу острая боль.
Монстр не исчез.
Он не лез теперь так откровенно, но продолжал таиться в тёмных углах любых отражений, никогда не упуская случая мелькнуть тенью и напомнить о том, кто повинен в гибели Питера.
Нейтан не мог ни напиться, ни подставиться под чужой кулак, ни спрыгнуть с крыши. В принципе не мог, даже если бы сейчас этого захотел. Не было даже слёз. Точнее, они стояли комом где-то в горле, но не желали ни изливаться, ни уходить насовсем.
* *
Они довольно быстро нашли тот снимок.
Пока Нейтан просматривал коробку с родительскими фотографиями, Мэтт зачем-то принялся за ту, на которой было написано «Питер». И пытался разговаривать. Что-то спрашивал, зачем-то поведал о себе. Это было немного странно – знать, что рядом находится человек, для которого ни одна твоя мысль не является секретом – но на удивление не слишком напрягало, скорее, вызывало замешательство. И почему-то Нейтан полагал, что тому, кто этим умением обладает, намного сложнее, чем окружающим. Хотя, скорее всего, дело было и в самой личности этого человека. Будь это кто-то типа Линдермана или отца – и Нейтан чувствовал бы себя заключённым в клетку, голым и выставленным на всеобщее обозрение. Паркман же вёл себя так, как будто сам был в этой клетке, одетый, посреди разгуливающих вокруг обнажённых людей. Он не смущал других, он смущался сам. Невольно заставляя задуматься, по каким соображениям – судьба, бог, природа? – раздавали свои дары.
А ведь он ни разу не летал с тех пор, как…
В груди заныло с новой силой, но в этот момент Нейтан, наконец, взял в руки ту самую фотографию.
Двенадцать человек.
Четверо уже мертвы.
Кроме них и матери, он узнал на снимке мистера Бишопа, а ещё одного узнал застывший с шокированным видом Мэтт. На самом краю снимка, в одном ряду со всеми этими глубоко чуждыми ему людьми, стоял его отец. Которого он не видел бог знает сколько лет. Который бросил их с матерью, когда Мэтту было тринадцать: просто вышел из дома и не вернулся. Которого он так и не научился толком ненавидеть, но зато научился по нему скучать, и которому, по всей видимости, сейчас угрожала та же опасность, что и миссис Петрелли, и мистеру Накамуре, и всем остальным с этой фотографии.
Мистер Паркман-старший никогда не был законопослушным гражданином. Мэтт запомнил его как вора и прохвоста, и вообще не слишком хорошего и обязательного человека. Но он не хотел, чтобы с тем что-то случилось. Если отцу и пришло время платить по долгам, то пусть это произойдёт по закону.
* *
Нейтан не смог удержаться и после ухода Мэтта выпал из «живого мира», перебирая фотографии Питера.
Многие, особенно детские, были только у родителей.
Целый ворох. Сокровища. Кладезь.
Ком в горле, подкормленный этим откровенным попустительством, снова разросся, мешая воздуху добираться до лёгких и передавливая артерии. Нейтан гладил пальцами глянцевые поверхности, дышал через раз и почти не чувствовал пульс, но так и не мог заплакать.
Взяв почти наугад несколько фотографий брата разного возраста, он прицепил их к зеркалу и, не в силах оторвать от них взгляда и пойти делать что-то дальше, поймал себя на мысли, что почти перед каждым нынешним шагом спрашивает себя – а что бы на его месте сделал Питер.
Будь тот жив – смог бы оценить иронию. Будь тот жив…
– Я всё исправлю, Пит… – пообещал Нейтан юному, улыбающемуся с фотографии брату, но в этот момент чудовище, абсолютно пренебрегая чуткостью происходящего и даже наоборот, как будто дождавшись наибольшего его пика, злорадно мелькнуло под тёмной гладью зеркала.
Да будь оно проклято!
Будь – он – проклят!
Со всей силы ударив по стеклянной поверхности и раздробив её на отдельные мозаичные кусочки, Нейтан уставился на проступившую на руке кровь. Горло раздирало, стиснутую челюсть почти сводило судорогой.
Жить было всё больнее.
Но и не жить почему-то тоже было нельзя.
* *
Найти старшего Паркмана оказалось не слишком сложно и, к ожидаемому сожалению, не слишком приятно. Стоя в отдалении и наблюдая за разборками чужого семейства, Нейтан удивлялся, насколько некоторые вещи плохо видны изнутри, и насколько хорошо – снаружи. Хотя Мэтт вроде бы понимал наличие у себя незакрытых психологических проблем, связанных с уходом отца, но взять и перепрыгнуть через них заставить себя не мог.
Было так утомительно на них смотреть.
Эта напускная бравада Мэтта – который нашёл отца не чтобы простить, а чтобы спасти и, желательно, получить какие-то ответы.
Эта льстивая лживость Паркмана-старшего, умудряющегося и поддевать сына и пресмыкаться перед ним, оправдываясь за прошлые грехи и клянясь в отсутствии желания совершать новые. Он был жалок и опасен одновременно, и заставлял Нейтана нервничать и желать скорейшего прекращения знакомства. Несмотря на то, что пока что ни одного стоящего ответа они не получили.
Не веря ни единому его слову, и начиная раздражаться из-за прожигаемого впустую времени, Нейтан посоветовал Мэтту прочесть его мысли и уходить отсюда. Чем вызвал у его отца какое-то нездоровое оживление, смех и предложение последовать совету.
И чёрт его знает, что именно произошло потом, почему они пошли на поводу у человека, которому оба не доверяли ни на йоту, после того, как тот как щенка вышвырнул Мэтта из своей головы, и запросто поделился тем, что чтение мыслей – это только начало. Он говорил и говорил – о том, что это будет потом развиваться дальше, о том, что у него кое-что осталось, ещё с тех времён, и что он должен это показать, это поможет всё понять; и манил за собой – это там, пойдёмте!…
…а потом Нейтан оказался один, запертый в комнате, и из-за двери, куда вышел Мэтт вслед за своим отцом, не доносилось ни звука.
Он стучал и пытался вышибить дверь, и, не сразу, но ему это удалось, но лучше бы не удавалось.
Он вылетел на крышу здания Чарльза Дево, с которой был такой прекрасный вид на город.
Город, который теперь был мёртв.
С неба сыпался пепел, а вместо стройного ряда небоскрёбов Нейтану открылся апокалипсис.
Но это же было невозможно! Они же спасли Нью-Йорк!
Почему-то в тот момент у него не мелькнуло даже мысли о том, что это может быть не настоящая реальность, как будто он не успевал до этого додуматься, будто что-то отводило его от подобных очевидных размышлений.
Пепел ложился на его вьющиеся волосы и ссутулившиеся плечи, дома осыпались прямо на глазах, и невозможно было поверить в то, что когда-нибудь этот город сможет восстать из руин.
Убить, чтобы воскресить?
Только извращённый ум мог додуматься до такого.
Только больной – поверить.
Если бы это было возможно – он бы сжег сейчас самого себя дотла, чтобы когда-нибудь потом проснуться без чудовища. Но он больше не верил. Он уже сгорал когда-то. Вместо города. Но умер не монстр, умерло лучшее, что было в этом мире. Питер. Жертвы его старшего брата кому-то показалось недостаточно.
– Нейтан…
Вряд ли ещё один ядерный взрыв произвёл бы на загипнотизированного зрелищем умирающего города и полностью погружённого в свои мысли Нейтана более оглушающее воздействие, чем его собственное имя, тихо произнесённое кем-то позади него.
Вздрогнув и обернувшись, он увидел пытающегося подняться с пола человека.
Тот был весь в чёрном и его лица не было видно, но этот голос… и движения… и растрёпанные волосы…
Потрясение застило глаза, и было сложно сфокусироваться на тёмной фигуре, взгляд всё время соскальзывал, не давая Нейтану возможности вглядываться в детали, заставляя подставлять под недостающие фрагменты те, что хранила его память.
– Питер? – растерянно произнёс он, делая первый неуверенный шаг в сторону поднимающегося человека.
И второй.
И дальше, сначала осторожно, с опасливой надеждой во взгляде, а потом всё увереннее и твёрже, с разглаживающимся, ликующим лицом.
– Питер! – повторял он, как будто в одном только этом сочетании звуков крылось волшебство, позволяющее зафиксировать происходящее, сделать его реальным, не позволить развеяться в сыплющихся с неба пепельных хлопьях.
Уже почти уверовав в то, что видел, он подошёл к нему вплотную, и дрожащими руками, восторгаясь от настоящести тела, которого касался, помог подняться на ноги.
– Питер, я же знал! Знал, что ты… – и, охолонувшись, увидел, кому именно помогает.
Он и не знал, сколь тяжек его груз, пока нёс его беспрестанно. Но стоило спустить его с себя даже на несколько мгновений, расслабиться, почувствовав неземную лёгкость, а потом тут же снова согнуться под его неумолимой тяжестью – и сразу стало непонятно, как он мог так долго нести это на себе.
Нет, это не может быть правдой.
Правда – в имени и голосе, а не в этом страшном лице. Иначе зачем всё это? Зачем!?
Снова сгорая – невидимо, но от этого не менее страшно – от боли, злости и убитой, едва успевшей воскреснуть, надежды, отшатываясь от монстра, от самого себя с расплавленным лицом и холодным циничным взглядом, он вымученно выдавил, – это ты?
И попробовал уйти, но монстр снова вырос перед ним, загоняя обратно пробирающим шепотом:
– От меня не убежать, Нейтан.
Он пытался понять, что тому ещё от него надо, если он и так лишился всего, что у него было.
– Тебе ведь не нужно искупление, ты просто хочешь обо всём забыть, – наступая и толкая его в грудь, шипело чудовище, – так давай, прыгнем вместе, ты ничего не почувствуешь, как обычно.
– Нет! – перехватывая инициативу, хрипел он в ответ, и, укладывая монстра на лопатки, кричал в изуродованное лицо, – ты меня не знаешь!
– Я и есть ты, – возражал тот, и нагло ухмылялся, как будто выпрашивая хороший, смачный, стирающий с него это бесящее самодовольство, удар.
И Нейтан с радостью поддавался на эту провокацию, сбивая того с ног, и стараясь сделать как можно больнее, чтобы вернуть хоть часть того, что испытывал сам.
Они долго катались по полу, нанося друг другу жестокие, не сдерживаемые ничем удары, пока Нейтан не поверг чудовище на лопатки и не начал сдавливать его горло, сходя с ума под насмешливым взглядом глаз, в которых почему-то совсем не было поражения.
Давить… мечтая стереть эту молчаливую издёвку, не обращая внимания на то, что сопротивление из агрессивного стало оборонительным. Давить… ощущая под пальцами мелко вздрагивающий кадык, всё больше погружаясь в ослепляющий туман. Захлёбываясь собственным солёным биением в горле, пережатом не пальцами, а отчаянной безнадёжностью, ужасом от мысли, что ему придётся возвращаться в этот грёбаный мир живых, в котором вместо Питера рядом с ним был этот монстр.
Неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы он, уже почти соскользнув в бессознательное состояние, не услышал из пелены окутывающего тумана своё имя.
Его звали – Нейтан, хватит! – и звали настойчиво, умоляя очнуться.
Ткань псевдо-реальности подёрнулась, и крыша исчезла, явив ему полностью разгромленную комнату, и лежащего под ним полузадушенного Мэтта.
Оторвав, наконец, от себя руки Нейтана, Паркман отшвырнул его в сторону, и они, запыхавшиеся и изрядно потрёпанные, раскатились по сторонам.
– Чёртов хозяин кошмаров, – пробормотал Мэтт; похоже, ему досталась своя порция игр воображения.
– Но ты всё прекратил, – заметил Нейтан.
Кое-как отдышавшись, они поднялись на ноги.
– Как у тебя получилось?
– Не знаю, он сбежал, – раздосадованный и до неприличия быстро оклемавшийся Мэтт принялся метаться по комнате в поисках сам не зная чего.
Как заводная игрушка, почему-то подумалось Нейтану. У него самого дико раскалывалась голова, и было ощущение, что внутренний датчик энергии скатился практически к нулю. Ватные руки и ноги, мысли – как кисель, пепельное марево перед глазами.
И мельтешение Паркмана, которое всё только усугубляло.
Пока Нейтан пытался справиться с головокружением и тошнотой, тот носился, размахивая своими огромными ручищами, усиливая и без того царивший здесь хаос, возбуждённо рассуждая о том, что нужно понять, куда отправился отец, и выяснить, зачем ему все это нужно, и что он так и знал, что это обман! Знал, что этому негодяю нельзя верить!
Совсем раздухарившись, Паркман свернул стол, свалив вниз находившиеся на нём бумаги, и в отчаянье грохнул его снова об пол, так и не найдя того, что бы могло ему помочь.
Поморщившись от слишком громкого звука, Нейтан склонился к чему-то, что привлекло его внимание среди покрывающего пол хлама, и, взявшись за кончик обрывка уже знакомой фотографии, с новым, но тоже знакомым лицом, поднял его и показал Мэтту.
– Это Боб Бишоп. Он один из них. Он управляет компанией.
====== 59 ======
Круговерть последующих событий подхватила Нейтана вместе с больной головой и севшим аккумулятором, что-то делающего, куда-то идущего, что-то решающего, но не чувствующего при этом почти ничего, кроме растущего отвращения ко всему, что успели в своё время наворотить их родители. Отвращения, тем более усугубляющегося тем, что он сам ещё недавно был таким же – расчётливым, считающим себя чрезвычайно умным засранцем, ставящим «дела ради людей» выше этих самых людей.
Как Линдерман. Как родители. Как мистер Бишоп.
Постоянные недоговорки, уклончивые ответы, непрерывная манипуляция – всё это было так знакомо. И казалось теперь таким мерзким.
Мистер Бишоп, казалось, и не удивился тому, что кто-то может желать его смерти. Взбодрился, устроил чуть ли не военное совещание со всеми особенными, кто был под рукой – но не удивился. И о том, что же именно произошло в прошлом, из-за чего их, основателей, теперь «по списку» убирают по одному, рассказывать не пожелал – ну что вы, сейчас же не время, не стоит отвлекаться – в полной мере оправдывая свою причастность к компании.
Нейтан только хмыкнул, но не стал настаивать, и более не задавал провокационных вопросов, поняв что в этой обстановке ответов на них он не добьётся.
Он сидел в отдалении и не вмешивался в споры размахивающих руками людей, только изредка кидал тихим и вежливым голосом какие-то реплики, когда народ слишком уж заносило в сторону.
Боб, конечно, блистал. Ходил между настороженными, не всегда с ним согласными, некоторыми довольно возбуждёнными людьми, и опутывал их словами, подбирая к каждому – свои.
Под каждый замочек – свой ключик.
Ключик «Мэтт» должен научиться манипулировать сознанием – так же, как отец.
Другой ключик – позаботиться о доставке вируса, лишающего способностей, к мистеру Паркману-старшему.
Третий – о том, чтобы при введении этого потенциально смертельного вируса не возникло никаких неуместных проблем.
От каждого по способности, каждому – мир во всём мире, главное, убедить, что цель оправдывает средства.
И только Нейтан вроде как в стороне, но, похоже, Бишоп понял, что сейчас тот не будет портить ему столь красиво выстраиваемый маленький отряд, так же, как понял и то, что после того, как все разойдутся готовиться «каждый к своей роли», им двоим предстоит отдельный разговор.
* *
Тогда Нейтан и услышал впервые про Адама Монро.
Это имя было на одной из папок в ряду прочих основателей компании. Но, судя по словам Бишопа, тот стоил их всех. Имеющий способность, идентичную Клер, фактически бессмертный, возомнивший себя богом, Монро решил, что человечество нуждается в чистке, и предложил наказать людей, дабы навести порядок.
Основателям потребовалось время, чтобы понять, насколько он опасен, и, хотя не все из них были согласны с принятыми мерами, но Адама удалось остановить и изолировать, далеко и надолго.
На тридцать лет.
– А две недели назад он сбежал и теперь жаждет мести. Это он, а не Паркман-старший хочет нас убить. Паркман лишь оружие.
– Что ж, похоже, теперь вы получите по заслугам, – равнодушно, продолжая рассматривать что-то на полках, заметил Нейтан, – мне-то какое дело.
– Дело в Питере, – задетый этим равнодушием, беспощадно прошлёпал по закрытой для обсуждения в подобных обстоятельствах теме мистер Бишоп.
С самым бесхитростным видом.
Умышленно, без сомнений.
Словно вбил ещё по гвоздю в виски Нейтану.
– Слушай, парень, – тихо, на грани слышимости, но выделяя каждое слово, так, чтобы не пришлось повторять, проговорил тот, – советую тебе хорошо подумать, прежде чем решиться обсуждать моего брата.
Какой сердитый. Какой слабый сейчас, господин бывший конгрессмен и глава клана Петрелли.
Мистер Бишоп никогда не понимал, почему люди настолько слепы и зависимы, когда речь идёт о родственных связях, почему придают им едва ли не основополагающее значение. Не понимал – но не считал зазорным использовать этот фактор. Даже с собственной дочерью – с которой он так и не добился чего хотел, невзирая на количество вложенного в неё труда – лучше всего она выполняла задания, когда знала, что в случае успеха её ожидает отцовская похвала. Его дочь-убийца, она уходила от него накуксившимся ребёнком, когда он отчитывал её за очередную оплошность.
Но то Элль. Девчонка почти в два раза младше Петрелли, у которой кроме отца больше никого не было.
А реакция Нейтана… Нет, Боб, конечно, ожидал, что тот не промолчит, но не думал, что тот так резко перескочит с их довольно приятных словесных игр на такую безобразно открытую, кристальную, болезненную честность.
Напустив на себя ещё больше сочувствия, он ответил своему хмурому собеседнику:
– Питер жив, Нейтан. Ваш брат жив…
* *
Всё было как-то не так.
Питер никак не мог уложить происходящее в одну канву. Его самые «главные цели» сменяли друг друга с пугающей скоростью, не умаляя при этом предыдущие, а пытаясь собраться в одно большое многогранное желание.
Слишком многогранное.
Как совместить желание спасти мир – и жить обычной жизнью? Вернуть воспоминания – и вернуться в Ирландию – и снова стать частью семьи Петрелли – и частью семьи Кейтлин.
Как?!
Их должны были отвезти домой, хотя казалось странным, что в этом практически угасшем мире могло существовать что-то помимо этих ангаров с очередными жертвами вируса, людей в спецодежде и дезинфекционных комнат. Насколько он понял, многие жили прямо здесь, в выделенных им клетушках. Но некоторые сохранили за собой привилегию пересекать время от времени пустые заражённые улицы на спец.технике, «перескакивая» с одного островка безопасности на другой, свой собственный. И то, что мама была в их числе, его не удивило.
Они шли вдоль высокого, затянутого металлической сеткой ограждения, за которым куда-то вели довольно большую группу не слишком радостных, даже на общем фоне уныния, людей, когда он услышал оклик Кейтлин.
Она цеплялась за прутья забора, крича о том, что ей страшно и умоляя Питера забрать её отсюда, вернуть их назад! – а он только и мог, что стискивать сквозь проволоку её пальцы, давая бессмысленные обещания. Зная, что не сможет их сейчас исполнить, стараясь не смотреть на недовольно взирающую на эту сцену мать и чувствуя, как диссонанс внутри него начинает нарастать в геометрической прогрессии.
Их руки расцепили, насильно уводя Кейтлин куда-то в сторону, а его оставив стоять, бессильно наблюдая за всем этим. За тем, как бьётся в железной хватке девушка, которую он притащил в это пропитанное заразой будущее. За тем, как бьётся в конвульсиях умирающий, затопленный безысходностью мир. Как сочувственно и в то же время безжалостно смотрит на него мать, как безразличны к нему и друг к другу все остальные люди, как будто уже смирились с тем, что и они рано или поздно умрут. Все, до единого. И что беды разлучённой парочки на этом фоне – атавизм, пережиток прошлого, вряд ли способный произвести впечатление на любого из тех, кто с застывшим терпеливым лицом ожидал, пока сын миссис Петрелли успокоится и согласится продолжить путь домой.
Домой?
Нет… Тот особняк посреди мёртвой пустыни уже давно не был домом, как бы мама его ни называла.
Нет… Питер дёрнулся, пытаясь прорвать охватывающее тело оцепенение.
– Нет! – реальность на мгновение ухнула в зыбкий туман, и вынырнула на складе, том самом, в Монреале, с которого и началось путешествие в будущее.
Только Кейтлин почему-то не перенеслась вместе с ним.
И разом схлынуло напряжение, только что звенящее так, что сводило все мышцы. Оставив Питера с подкошенными ногами корячиться на полу сдувшейся оболочкой, изнывая от нехватки воздуха и собственной никчемности.
* *
У каждого свои рычаги управления.
И если Нейтан Петрелли предполагал простоять в стороне от основного места действий, то у мистера Бишопа было на то иное мнение. Либо ты у руля, либо за вёслами. Бездельники, пусть и не по своей воле оказавшиеся на этой лодке супер-людей, могут отправляться за борт.
Но лучше – за вёсла.
Как и многие другие, мистер Бишоп полагал себя немалым гуманистом, искренне веруя в то, что кардинально отличается от этого возомнившего себя невесть кем Монро, этого ушлого Линдермана, этих зазнавшихся Петрелли. Нет, он был, конечно же, не таков и лично себе ничего не хотел, лишь был уверен, что лучше него, простого человека, никто не скажет дочери/компании/человечеству, как жить дальше. Всё во благо. Всё ради мира.
Нейтан был нужен, чтобы впоследствии повлиять на Питера, когда они того всё-таки найдут.
Питер был нужен, чтобы повлиять на Нейтана – сейчас и впоследствии, и в любое потребное для компании время.
Они были очень удобной взаимозависимой связкой, и мистер Бишоп решил, что момент, когда Петрелли полностью заперся в своём равнодушно отстраненном панцире презрения, самый лучший для того, чтобы его оттуда извлечь.
* *
Он сегодня уже поверил один раз в невозможное.
Пусть и в собственном воображении – но для него всё было по-настоящему, и мир перевернулся за раз-два-три шага, как будто только этого и ждал. А когда ничто не удержало его на позиции «Питер жив», так же быстро крутанулся ещё на сто восемьдесят, вернувшись в исходное положение. Совсем недавно. Несколько часов назад. Не успев дать привыкнуть Нейтану ни к одному повороту, ни к другому. Сдавив его виски старой доброй, но ещё более лютой – по свежему-то надрыву – невозможностью ничего изменить.
Вторая за сегодня весть о том, что Питер жив, снова подпихнула мир к очередному перевороту, но почему-то сейчас тот не торопился сдвинуться с места, вроде дёрнувшись, но как будто бы застряв в каких-то пазах, или просто выдохшись за сегодняшний бурный день, не имея достаточно энергии – веры, безумия, храбрости – чтобы пойти за надеждой на новый круг.
Что-то затрепыхалось отчаянно в глубине душе, но Нейтан боялся, что выпустив это нечто на волю и снова ошибившись, он потеряет его уже раз и навсегда.
Он прекрасно понимал, что это очередная манипуляция. Мистер Бишоп очень грамотно изображал сожаление, и не слишком подходяще – торжественность.
Однако видео, снятое три месяца назад, вряд ли могло врать, оно мало походило на монтаж, и Питер был на нём именно таким, каким он был бы в подобных обстоятельствах – Нейтан смотрел на размытое изображение с камер наблюдения и машинально отмечал особенности поведения, присущие лишь брату. А коротко остриженные волосы не оставляли сомнений в том, что это видео не могло быть снято ранее, чем четыре месяца назад, до взрыва, разделившего жизнь Нейтана на до и после.
Лицо… очень плохо было видно лицо, камера снимала сверху, а Питер почти всё время сидел с опущенной головой, непривычно вялый и хмурый.
Мир скрипнул, и двинулся с места. Кажется, Питер на самом деле был жив, но как зафиксировать теперь это знание в самом себе, Нейтан не знал. То, что так легко далось ему сегодня утром, сейчас казалось почти невозможным. Или это всё его включённые за время разговора с мистером Бишопом мозги, вспомнившие о былом, позволившие снова, хоть и пассивно, ввязаться в чьи-то игры? Они требовали новых доказательств. Деталей, нюансов, мелочей. Они включали аварийный режим самосохранения и вопили, что не готовы к новой боли в случае обмана.
Было немыслимо страшно снова ошибиться.
И Нейтан пожирал глазами дрянное изображение и дотошно осыпал вопросами Бишопа, а когда тот не мог ответить, довольно халтурно изображая вину – не сдерживаясь, сходил на крик.
Как это Питер мог быть у них, а потом раз и исчезнуть?! Почему они его упустили? Как вообще можно было его упустить?!
Чёртов Бишоп точно что-то не договаривал, но выдавить из него хоть слово сверх уже сказанного и показанного, Нейтану не удалось.
Их прервали на десятом круге одних и тех же вопросов, на практически уже залакированной на лице Боба фальшивой вине, и взбитых нервной пятернёй до состояния гривы волос Нейтана.
И к лучшему.
Нейтан сам не понимал, что теперь ему требовалось, чтобы поверить окончательно и бесповоротно. Так, чтобы совсем, не боясь, распахнуться и вдохнуть на полную. Чтобы перестало сдавливать горло и булькать в груди. И чтобы зеркальное чудовище сдохло раз и навсегда, и уж потом он постарается, чтобы больше никогда не появилось.
Питер жив… Господи, если ты есть, пусть это окажется правдой.
* *
Кое-как поднявшись на ноги, Питер потерянно оглянулся.
Всё тот же старый склад, безразличный к его проблемам. Заброшенный, заваленный никому не нужными вещами, он словно говорил – не хочешь или не можешь ничего сделать – оставайся. Забейся в угол, прикорни на старом перекошенном диване, забудь об остальном мире, а если тебе кажется, что без тебя он развалится на куски – не верь себе. Мир стоял и будет стоять ещё миллионы лет.
Всё иное тебе только кажется.
Но мама, Кейтлин, умирающий город – они ему не казались, они были, и смотрели на него сквозь все эти времена и пространства, сквозь пустые ангары и забитые-забытые склады, ожидая от него каких-то чудес, которых он дал бы им в десяти и даже стократном размере, если бы знал, как.
Но он не знал.
И чувствовал себя гораздо меньшим волшебником, чем любой из встреченных им людей. По большому счёту он вообще был никто. Ходячий набор сверхспособностей, имеющих собственные характеры и не имеющих привычку беспрекословно подчиняться своему носителю. Уставший ходячий набор. Со страстным желанием спасти мир – и придавленный этим миром до ломоты в костях и тремора в мышцах. И страхом ничего не суметь. И паникой от незнания того, что же ему делать. Именно сейчас.
Вернуться в будущее не получилось.
А потом он одновременно вспомнил сразу о двух имеющихся у него подсказках – практически роскошь по сравнению с тотальной пустотой, которая брезжила до этого. Записка, подписанная неким Адамом, найденная на этом самом складе; и фотография, которую Питер так и таскал с собой в кармане вместе с документами из шкатулки.
Он достал и то и другое, не зная, за что хвататься сначала. Записка, конечно, была более информативна, и теперь, после возвращения из будущего, куда более осмысленна. Наверное, следовало начать с неё, и Питер старательно принялся размышлять, что бы это могла быть за компания, упомянутая в ней, и как ему найти этого Адама, но взгляд почему-то всё-время соскальзывал на фотографию.
