Текст книги "Степени (СИ)"
Автор книги: KoSmonavtka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 54 страниц)
Не может!
Иначе… Нейтан не представлял себе никакого другого «иначе».
Поэтому его раздражало, что остальные вели себя так, словно уже приговорили брата к смерти. Бродили по палате на цыпочках, или со скорбными лицами стояли в стороне.
Мама сетовала, что это ужасно, умереть в двадцать шесть лет от сердечного приступа, а Симон однажды додумалась принести цветы.
Это было спустя две недели после приступа.
– Он не умрет, мама!
– Умрет, если ничего не делать, – той определённо было противопоказано сидеть на одном месте, даже если объективно любые её действия не могли ни на что повлиять: Нейтан давно обо всём позаботился, и о лучших в мире врачах, и об уходе за братом.
– Предоставь это докторам!
Не в силах выдерживать тишину в палате – комфортную для Нейтана, вялую и гнетущую – для неё, мать фыркнула на старшего сына, и, беспокойно выскочив в коридор, накинулась с расспросами на первого попавшегося бедолагу в белом халате.
– Знать бы, что с ним происходит, – нарушила Симон вновь наступившую с уходом миссис Петрелли тишину.
– Перед тем, как отключиться, он сказал, что обрел слишком много способностей.
Не сдержавшись, она сердито обернулась на Нейтана
– Питер хотел видеть эту картину.
– Поэтому я и просил не показывать её ему! – повышенным тоном напомнил он, – иначе он бы немедля отправился в Техас. Он мой брат и я его люблю, поэтому ему не следовало там быть!
– Это было очень важно для него, – упрямо возразила Симон.
– И ты веришь в эту чушь? – изменившимся, глухим голосом спросил Нейтан, – будущее… картины… конец света…? – он две недели только и думал, что об этом бреде, и чувствовал, что ни его разум, ни его сердце не выдержат более ни одной такой бесплодной, ни к чему не приводящей мысли. Сколько бы он ни варился здесь, подле Питера, в собственном соку, это ни на миллиметр не приблизило его к пониманию происходящего.
– Я знаю, что он верит. А я верю в него.
– Отлично. Докажи, – он порывисто встал с места, – я торчу здесь уже две недели, сложа руки, и наблюдаю, как мой брат умирает! Отведи меня к художнику, я хочу понять, стоит ли это того, – не давая Симон (да и самому себе тоже) ни малейшего шанса для отступа, Нейтан с мрачной решимостью облачился в свой пиджак – совсем как в свою броню, порядком истончившуюся за последние пару недель – и, перед тем, как уйти, подошёл к постели брата.
Сражённая его безапелляционностью, Симон покорно подхватила сумочку, кинула последний взгляд на Питера и направилась к выходу, оставляя братьев одних.
Даже такой, без сознания, Питер помогал, давал Нейтану ощущение их одного на двоих пространства. Возможно, именно это и давало тому самую большую надежду. Ведь для того, чтобы существовало что-то «одно на двоих», нужны двое.
Значит, Питер ещё здесь.
Склонившись, Нейтан прильнул к его щеке осторожным поцелуем.
Такой горячий… Губы опалило, ладони, коснувшиеся груди брата, словно припеклись к нему. «Идиопатическая лихорадка». Дурацкий, беспомощный диагноз. Они просто не знают, что Питер – он всегда горел изнутри, и это только сейчас, лёжа без движения, он не мог ничего с этим жаром сделать, никому отдать и никуда направить, и тот скапливался в нём, не найдя выхода.
Не сразу отстранившись, словно забирая часть этого жара себе, Нейтан позволил себе задержаться на миг, всматриваясь в полумраке палаты в невыносимо безучастное лицо.
Потом, будто что-то обещая, прошептал:
– Я люблю тебя, парень… – и отправился искать ответы, которых так долго избегал, но которые могли бы спасти Питера.
====== 27 ======
Это было странно – следовать по пути, с которого так долго пытался столкнуть брата. Конечно, их цели разнились: там, где Питер бежал спасать целый мир, Нейтан спасал «всего лишь» его самого, но, следуя за Симон к её странному дружку-художнику, он понимал, что только физического спасения жизни брата будет недостаточно. Что нужно умудриться сгрести в кучку весь бред, в котором тот крутился, и, как минимум, попытаться его понять.
«Спасёшь мир – спасёшь Пита»?
Так себе слоган.
Штабной пиар-менеджер точно бы его забраковал.
* *
Это всё было крайне некомфортно. Находиться в студии этого непонятного художника, наблюдать за их нежным воркованием с Симон (какого чёрта она тогда делала у Питера?), и вообще. Нейтан ощущал себя не просто белой вороной, а белой вороной не в своей тарелке, находящейся в параллельной вселенной. Или в каком-то дурном кино. Фильме-катастрофе. Примерно в том моменте, когда зритель уже знает, что страшная развязка неминуема, но герои ещё только начинают догадываться об этом, и то не все.
Нейтан отчаянно хотел быть тем, кто догадается настолько заранее, чтобы взять и наперекор проклятому режиссёру спасти всех, и даже самых пропащих второстепенных персонажей.
А главных – тем более.
И, судя по количеству изображений его брата на картинах, тот был как раз из таких, везде в самой гуще событий. Однако понять, кем тот являлся – главным героем, или жертвой, или злодеем – никак не получалось.
Две картины стояли рядом.
Сюжет одной уже свершился, на ней Питер слетал с крыши, вторая… вторая вернула Нейтана на две недели назад, в тот момент, когда он нависал над хрипящим братом и наблюдал, как из того выходит жизнь. Это был рисунок человека: душераздирающе красный силуэт, расходящийся к краям холста огненными брызгами. Это был взрыв.
Чувствуя себя весьма по-идиотски, Нейтан – в своей манере, конечно, с волевой непосредственностью и выпрямленной спиной, но все равно этой самой спиной ощущая вокруг себя ореол идиотизма – обратился к Айзеку:
– Эта картина… где он взрывается, словно он бомба… как ты узнал об этом? Ты говорил с моим братом? – он сам не верил в то, что это спрашивал. Если бы Питер мог его сейчас видеть оттуда, из своей комы, то наверняка очнулся бы только ради того, чтобы всё это прокомментировать.
– Я писал то, что видел, – не без обиды и чрезвычайно искренне ответил художник. Нейтан бы предпочёл усомниться в его ответе, но блаженность во встреченном им взгляде не позволила этого сделать.
Но тогда, если тот такой прозорливый, может быть, он поведает что-нибудь ещё?
– Последнее, что сказал Питер, когда был в сознании…, – Нейтан зажмурился: сколько уже таких кусков прошлого, о которых он не может говорить, не запнувшись, – что он стал причиной какого-то взрыва.
Ему тяжело было проговаривать все эти вещи вслух – ведь всё равно это бред, совершеннейший бред! – и он здесь сейчас только потому, что в этот бред верит Питер, и каким-то образом умудряется оживлять, овеществлять всё вокруг себя – всегда, когда надо, но чаще, когда категорически не надо!
– Возможно, я что-то не понял. Пусть так, – Нейтан перевёл недоуменный взгляд с картины, где Питер летел, на ту, где кто-то взрывался, и непримиримо возмутился, – но эти вещи не могут быть связаны! Такого просто не может быть!
* *
Появление у Айзека того самого японца Хиро, которого Нейтан однажды подвозил до Вегаса, вывело сюрреальность происходящего на новую орбиту. Он был ему скорее рад, чем наоборот, но подобная концентрация вокруг себя всех этих людей, мягко говоря, вызывала неуютность. Несмотря на то, что Петрелли сам имел способность, он чувствовал себя здесь более инородным, чем Симон, которая никаких способностей не имела, но, судя по всему, давно прониклась всем, о чём они тут толковали.
Да ещё эти их не слишком нормальные, с точки зрения Нейтана, светящиеся глаза. Тем более раздражающие, что такие всегда были у Питера, когда тот заводил свои геройские песни, а сейчас он лежит неподвижный, а они тут ничего не могут ему толком объяснить.
Стоило больших усилий держать себя в руках – чтобы и не нервничать, и не закатывать глаза, и не уходить, махнув рукой на это сборище «талантов».
Разговаривать с ними о будущем взрыве было все равно, что спрашивать у ребёнка про его любимую игрушку, которую он одушевляет: когда ты сам не веришь, что она живая, но вид делаешь очень серьёзный, дабы не разбить своим цинизмом детские хрустальные фантазии.
Видит бог, Нейтан очень старался.
Несмотря на своё скептичное к ним отношение, он, тем не менее, находил, за что уважать каждого, кого хоть как-то знал в этой комнате. И всех их вместе – за честность, за готовность отдать самих себя за свои идеи, пусть и не слишком понятные другим. За то, что, по сути, нутро и у него, и у них всё же было одинаковое.
Да, все они были странными.
Но плохих среди них он не видел.
Хиро рассказал ему о будущем.
О взрыве, о том, что он вернулся в прошлое, чтобы его предотвратить.
Он был уверен, что Нейтан ему в этом поможет, ведь тот тоже герой. Кажется, Хиро не сомневался, что таковыми должны быть все, кому даны способности.
Ещё более наивный, чем Питер… Вызывающий у Нейтана достаточно неожиданную приязнь: возможно, из-за этой схожести с братом, но, наверное, ещё и потому, что когда кто-то верит в тебя без каких-то особых гарантий и доказательств – хоть ты и не слишком подходишь под каноничное описание героя – это не может не подкупать.
И, как Питер, совсем не глупец.
Его вера в людей не была основана на академических раскладках, но она не была слепой. Увидев картину, Хиро грустно признал, что виновником взрыва запросто может стать кто-то такой же, как они.
Кто-то со способностями.
Такой же – но, наверное, плохой.
И им нужно постараться его остановить.
И Нейтан пообещал помочь.
* *
Питер снова и снова смотрел на свои пылающие изнутри ладони, и чем больше желал, чтобы этот жар утих, тем больше чувствовал собственное бессилие.
Никто не мог помочь ему затушить самого себя.
Никто в этом городе.
Всё том же городе.
Пустом и обескровленном.
Во всё том же повторяющемся сне.
Никто…
Ни уже знакомые люди, на лицах которых каждый раз вырисовывался новый узор страха и смирения.
Ни новые – такие тоже были, но и на них ложился всё тот же панический отпечаток.
Ни однажды появившийся, и уже более не исчезающий незнакомец, отличающийся от остальных отсутствием ужаса на лице, особой неряшливостью и неуместной издевательской ухмылкой.
Никто из них не мог ему помочь.
Сон повторялся и повторялся, обрастая новыми подробностями, напитываясь болью и напряжением. Видение то и дело передёргивалось потрескивающими разрядами, прорезающими зыбкую нереальность, вокруг словно аккумулировалось электричество, и если сначала ещё могло показаться, что оно приходит извне, то теперь Питер не сомневался, что источником был он сам.
Он горел.
Не болезнью, не смущением и не любовью.
Он горел буквально, самым настоящим огнём, физически ощущая разрастающееся, пожирающее его изнутри, раскалённое ядро. Рвущееся наружу, жадно облизывающееся на весь этот пустой город, на всех этих убегающих людей, подпитываемое их страхом, а более всего – страхом самого Питера. И тот понимал, что унять этот жар очень просто, нужно только успокоиться и перестать его бояться, его – и самого себя, но разорвать этот замкнутый круг никак не получалось.
И никто не мог помочь. И никто даже не пытался.
Никто.
Кроме Нейтана.
Кроме его повёрнутого на практичности брата, не делающего ни шага без уверенности в том, что это принесёт хоть зернышко пользы, и что следующий шаг придётся на твёрдую землю.
Тот снова и снова выходил из здания и неописуемо величественно направлялся к Питеру, и в его ободряющих глазах не было никакого долбаного обещания спасти мир, или город, или их самих.
И Питер снова и снова держал перед собой превращающиеся в угли ладони и, раздирая горло, исступлённо кричал:
– Я не контролирую силу, Нейтан! Я не могу!!!
И снова и снова слышал в ответ:
– Я с тобой, Питер. Я не оставлю тебя.
Снова и снова…
А потом он взрывался. Снова и снова. Успев напоследок увидеть, как разлетаются светящимися брызгами его руки, и как расползается плоть на красивом и победном лице брата.
* *
Очнулся он внезапно, заливая воплями всю больницу, весь – вдрызг, глотая воздух и всё ещё частично находясь в своём сне, с оттиском на сетчатке последнего, что он там увидел. Своего погибающего брата.
Когда-то он хотел спасти мир, пробираясь в гущу событий?
Похоже, что миру требовалось совсем иное…
====== 28 ======
Мать полыхала обидой и возмущением.
Пустая кровать Питера красноречиво сообщала Нейтану, что либо младшему брату абсолютно наплевать на семью, либо у того появились некие настолько срочные планы, что необходимость смыться из больницы превысила все возможные правила приличия, а также риски для здоровья, которые, как было бы резонно предположить, после двухнедельной комы были выше, чем у среднестатистического человека.
У Нейтана даже не было сил сердиться.
Последний месяц разбередил в нём столько эмоций, ранее пребывающих в полусонном состоянии, что они уже порядком замучили его своей интенсивностью и количеством – почти до онемения.
Ему по-прежнему было глубоко не всё равно, что творилось с его братом, но… господи, сколько можно, Пит… Сколько уже можно?
Отправив мать домой, Нейтан уладил все формальности с больницей, параллельно предпринимая попытки дозвониться до брата.
Тот не отвечал.
Ну что же. Тогда самое время продолжить начатое. На фоне уже всего происходящего визит к доктору Сурешу вряд ли увеличит количество энтропии, пожирающей вокруг Нейтана привычный для него мир. Может быть, тот, как учёный, лучше представляет, что происходит с Питером, а, если повезёт, то ещё и знает, где его искать.
* *
Единственное, чем смог помочь доктор Суреш, так это тем, что подтвердил худшие опасения Нейтана: Питер действительно способен, поглотив слишком много чьей-нибудь разрушительной силы, стать опасным для людей.
И для себя.
Всё это было очень удручающе.
Оживившийся Суреш энергично рассказывал про гены, про особенную ДНК Питера, делающего того уникальным даже среди людей со способностями, а Нейтан чувствовал, как притупившийся за последние две недели страх, начинает подниматься, расправляя свои щупальца, собираясь перебираться из хронической фазы в острую.
С учётом новых сведений, его интересовало только одно, можно ли это всё исправить? Можно ли изменить гены Питера?
Теоретически. Чёртов доктор сказал, что только теоретически. Но для этого надо найти Питера.
Ну конечно.
Ещё бы.
Только займите очередь, доктор, слишком много желающих.
Нейтан не собирался брать с собой Суреша, из всех «верующих» тот напрягал его, пожалуй, больше всех. Но тот был единственным, кто, пусть «теоретически», но более или менее реально мог помочь.
Поэтому в квартиру Питера, следуя слабой ниточке логики и надежды, они отправились вдвоём.
Им несказанно повезло.
Пит оказался дома.
* *
Сон всё ещё не отпускал его.
Обычно, очнувшись, Питер чётко ощущал реальность, отделяя её от видений, но в этот раз всё было иначе. Когда он на слабых ногах, как мог быстро, вышагивал из больницы домой, по всем этим улицам, мимо этих домов, машин, он не мог не представлять их – такими же, и тут же – но брошенными, без этого оглушающего, но живого гомона, шуршания шин, подошв, обрывков фраз. Сначала это всё опустеет. А потом и вовсе перестанет существовать. Превратится в радиоактивную пыль.
Всё и все. И Нейтан тоже.
Если только самому отсюда не сбежать.
Куда-нибудь подальше. В Лас-Вегас. В пустыню.
Уж его потерю мир как-нибудь переживёт.
И Нейтан тоже…
Или… Питер вспомнил своё бессилие, когда смотрел на пылающие ладони. Быть может, стоит побороться за свою жизнь? Ведь можно же научиться это контролировать, он был уверен в этом. Как и в том, что для этого у него слишком мало времени и слишком много эмоций.
Он заказывал по телефону билет до Вегаса, когда увидел Клода. Незнакомца из своего сна. Того, не слишком приятного и опрятного. Тот безвременно заимствовал чей-то кошелёк, не обращая ни на кого внимания, и предполагал, что его никто не замечает.
Их знакомство получилось не очень приятным.
На Питера никогда так бурно не реагировали, не орали и не душили, прижав к столбу, только за то, что он посмел кого-то заметить.
А на невидимку, к которому уже много лет никто даже с предложением выпить кофе не обращался, а уж парни с безумными глазами на болезненно бледном лице, с требованиями помочь спасти мир – так и вовсе никогда.
Это были какие-то кошки-мышки.
Клод сбежал, но Питер, помня, что во сне он часто видел его на крыше дома, где жил Чарльз Дево, быстро нашёл его жилище, если таковым можно было считать крышу. Степень маргинальности Клода его волновала гораздо меньше, чем то, что тот мог научить его контролировать силу. Это Питер тоже помнил из сна.
Ведь не просто же так он нашёл его! Тот умеет держать силу в узде. И должен научить, как остановить саморазрушение. Иначе всё здесь взорвётся.
* *
Этот парнишка… он просто не понимал…
Клоду было фактически наплевать на людей, тем более на людей со способностями, очень постаравшимися в своё время, чтобы он их возненавидел.
Но всё же Питер был другой.
Да, он взбесил его своей бурностью и навязчивостью, но Клоду в чём-то было жаль его. Он сам когда-то был почти таким же. Но что тому было от него нужно, не очень понимал. Этим вещам нельзя научиться. Что человеку дано – то дано, так уж всё устроено.
Почти детская обида в несчастных глазах Питера, когда тот понял, что вряд ли дождётся здесь помощи, снова разозлила Клода.
Да какого хрена?!
Он не нанимался натаскивать щенков, выбивая из них дружелюбную дурь и лишая последних иллюзий о лёгкости бытия! Может проще взять и убить его, чтобы прямо здесь и сейчас спасти будущее Нью-Йорка?! Если нет – то не пошёл бы тот… своей дорогой, и больше никогда не пересекал его невидимую для остальных тропу!
* *
Клод отказал ему в помощи.
Так что оставалось только одно.
Бежать…
Мысленно пытаясь перерезать все надежды на относительно благополучный исход с несостоявшимся обучением контролю над силой, Питер старался не слишком задумываться над оставшейся и наиболее вероятной альтернативой. Не думать о том, что будет с ним. Думать лишь о том, что, покинув город, он спасёт миллионы жизней. В том числе и самые важные для него.
Уже дома, спешно скидывая в сумку самые необходимые вещи, он задержался взглядом на лежащей на полке фотографии. Одной из многих, где были они с братом. Одной из недавних. Не удержавшись, он взял её в руки. Они стояли, обнявшись, на фоне призывов голосовать за Петрелли, и чему-то радовались, Питер уже не помнил, чему. Нейтан был здесь такой смешной… В плоской оболочке политика, но с разрывающей глянцевую фото-поверхность улыбкой. И – большая редкость – такой безмятежный.
Загнав подальше начинающую подступать тоску, Питер отложил фотографию, и, стиснув зубы, принялся застёгивать собранную сумку.
И в этот момент из коридора послышался звук отпираемой двери.
В груди снова заныла тоска.
Кроме самого Питера, ключ был только у одного человека.
====== 29 ======
– Ты не отвечаешь на звонки. Мы везде тебя ищем.
Братья стояли в нескольких метрах друг от друга, не сближаясь и не разводя бурную радость встречи после очень долгого перерыва, как люди, вроде бы очень близкие, но теперь, после некоторых по одиночке испытанных событий, не уверенные, что знают друг друга так, как раньше.
Оба изменившиеся внешне.
Питер, с бесцветной пергаментной кожей, залегшими под глазами тенями, и чертами лица, будто прорисованными на этом пергаменте карандашом, походил на своё собственное изображение с картин Айзека. Как герой комиксов, гипертрофированно безликий, но с несколькими, на этом фоне особенно выразительными, штрихами: сдвинутыми в одну мятежную ломаную линию бровями; перечёркивающей их падающей наискосок прядкой волос. И, конечно же, глазами – они единственные казались точь-в-точь прежними, с тем же пламенем, но теперь ещё более заметным.
Нейтан, при всём своём обычном внешнем лоске – похудевший и ещё более сдержанный, чем раньше. Как всегда с гладковыбритыми, но – что особенно резануло взгляд Питера – впавшими щеками. Всё ещё суперчеловек, но не глянцево-лощёный, а с печатью невидимого груза, грозящегося стать неподъёмным.
Совсем не те два счастливых парня с фотографии.
Но всё ещё близкие.
Нейтан вдруг остро пожалел, что позволил Сурешу пойти вместе с ним. Если и можно было сейчас повлиять на Питера, то точно не в присутствии кого-то постороннего. Доктор был сейчас категорически лишний.
– Что он здесь делает? – кивнув на Суреша, но смотря при этом на Нейтана и как будто слыша его мысли, спросил Питер. Памятуя о последней встрече с учёным, когда тот фактически оттолкнул его, предоставив самому разбираться с навалившимися на него новыми знаниями, он не слишком горел желанием снова довериться ему.
– Исправляю свои ошибки! Я хочу помочь тебе, – добросовестно принялся отвечать Суреш, но всё внимание в этой комнате было сконцентрировано совсем не на нём.
Фактически, его не замечали.
Не сводя с брата пристального взгляда, Нейтан медленно двинулся ему навстречу.
– Уезжаешь из города?
– Да… хочу уехать ненадолго.
– Что, стал для кого-то опасен? – не дойдя до него буквально один шаг, Нейтан остановился.
Они оба прекрасно знали, зачем и что они здесь делают. Оба понимали, что их цели прямо противоположны. Но ни сдаваться, ни делать резких, в том числе и словесных, движений не хотел никто из них, и они образно кружили на месте, «прощупывая» друг друга фразами и взглядами.
– Есть другой путь, Питер, и я тебе помогу.
– Ты не можешь.
– Возможно, я смогу, – снова подал голос Суреш.
– Как?
– Мы найдем ответ вместе, – доктор торопливо принялся излагать свой план действий, – если позволишь тебя обследовать, то…
– Ты…? Сможешь мне помочь? – возмущённо перебил его Питер, – сможешь всё это изменить?!
Нет, они не понимали.
Ни сосредоточенно смотрящий на него Нейтан, ни сам доктор, вызывающий своим нынешним энтузиазмом и готовностью всё исправить только раздражение. Они не понимали, что уже слишком поздно! Суреш упустил свою возможность помочь две недели назад! Нейтан… Нейтан упускал её множество раз… но и протягивал руку не реже. Но сейчас от него не было нужно ни того, ни другого. Собственно, это и было главной целью Питера: бежать как можно дальше – от людей, от города, но в первую очередь – от брата. Чтобы тому взрыву достался только Питер. И никто больше…
– На все эти тесты нужно время, – уговаривающе продолжал Суреш.
– Время?! У меня его нет! – физически ощущая, как рассыпается в ожидании катастрофы настоящее, взвился Питер. – Я не подопытный! И я спешу! – предостерегающе прищурившись, чтобы даже не вздумали ему помешать, он устремился к выходу.
Стоявший до этого без движения, Нейтан преградил брату путь к отступлению, и своим любимым многозначительным тоном, после которого все и всегда должны были беспрекословно исполнять его указания, медленно проговорил:
– Я не позволю. Тебе. Сбежать.
– Что, ты вызовешь полицию, Нейтан? – игнорируя всю весомость его слов, спросил Питер, нарочно подкидывая брату «небратские» способы решения проблемы, тому ведь было уже не привыкать к таковым, – скажешь, что твой брат стал бомбой?
– Попрошу задержать психически больного брата, – ответил ему в том же духе Нейтан, ни на каплю не устыдившись и запросто подхватив этот провокационный пас, – ради его же блага.
Вопрошающе приподняв брови, он выразительно посмотрел на Питера: как ему такой вариант?
Ох, Нейтан… Всё тот же Нейтан. Думающий, что разрушая жизнь брата – спасает его. В маске холодного несгибаемого политика и острым языком, но с горчинкой на самом дне глаз, крупицей своего истинного «я»: запрятанного, испуганного – и пугающего, слишком уязвимого.
Защищаться – так по полной, за семью оковами?
Питер всегда боялся, что брат когда-нибудь слишком окостенеет, и добраться до этой мягкой точки станет невозможно. Это и сейчас было почти волшебство – когда, в моменты откровений, лицо брата, не особо активное мимически, неуловимо менялось, оживало и теплело, демонстрируя одновременно капитуляцию и облегчение; и предупреждение, чтобы Питер не слишком зарывался, но и благодарность тоже.
Эти моменты – для Питера это был почти экстаз.
Когда-то они были нередкими. Но не в последнее время…
Медленно отставив сумку, Питер подошёл к нему, и, буквально отогнав насупленным взглядом торчащего за спиной брата Суреша, визуально обозначил интимное пространство, доступом в которое обладали только они двое. Их с Нейтаном невидимый круг. Который они редко демонстрировали на публике, но который был очень нужен сейчас им обоим.
Питер сам не замечал, как меняется его собственное лицо, с каждым дюймом приближения к брату, и с каждым шагом отходящего доктора. Как сползает угрюмость, как брови разглаживаются, приподнимаясь в своём природном, лёгком, вечно полуудивлённом положении. Как исчезает упрямый прищур, и распахиваются глаза, а сжатые губы приоткрываются, но не чтобы съязвить или возмутиться, а чтобы попросить…
Сжав плечо Нейтана, рука которого привычно потянулась в ответном движении, ещё больше отгораживая их от окружающего мира, он склонился к нему как можно ближе, и доверительно заглянул в глаза:
– Я знаю, ты хочешь мне помочь. Ты мой старший брат…
Сколько раз они будут проходить этот сценарий?
Питер что-то вбивает себе в голову – Нейтан его отговаривает, не добиваясь никаких успехов.
Питер лезет за пределы своих возможностей, непостижимым образом достигая цели, но потом предсказуемо валится вниз – Нейтан вытаскивает его.
Далее наступает благостная минута единения и всепрощения.
А потом всё начинается снова.
Несмотря на слабость сердца, откликнувшегося на неожиданное «очеловечивание» Питера, Нейтан прекрасно понимал, что со стороны брата это тоже лишь вариант манипуляции, пусть и не такой циничной, какими они бывали у самого Нейтана. Хороший ученик… И хороший брат. Хоть и непослушный.
Он кивал на каждую фразу Питера, понимая, что всё это прилежное выступление лишь для того, чтобы в конце перечеркнуть весь его смысл жирной линией, а сам думал о том, как же он по нему скучал. Все эти выпавшие из жизни две недели. Находясь рядом, но не чувствуя вот так, в полной мере, его жизни, голоса, дыхания, касаний, вредности, упрямства, горячности. Питер вряд ли испытывал то же самое, ведь для него этих двух недель не было. Всё рвётся куда-то… думает, что, позволив себе умереть, совершит лучший в жизни поступок.
Но он не понимает… Он просто не понимает, что Нейтан никак не сможет его отпустить.
– …ты можешь всё исправить, но только…, – Питер несчастно посмотрел на брата, – не на этот раз, Нейтан, – его глаза умоляли понять (неужели тот не сделал бы на его месте то же самое?), отпустить, простить.
– Возможно, – покладисто согласился тот, но, не собираясь сдаваться, ненавязчиво потянул в сторону кресел, – ну, давай… сядем и поговорим.
Снова как с маленьким?
Неужели брат ещё не понял, что больше такое не срабатывает?
Не желая слушать знакомые присказки и заговоры, Питер тихо оборвал его:
– Ладно…
– Хорошо? – обманувшись его поникшим видом, на всякий случай уточнил Нейтан.
– Да…
Какое-то время они неподвижно стояли, почти обнявшись, лицом к лицу, не сводя друг с друга внимательных глаз.
А затем Питер, напоследок покрепче сжав плечи брата, отстранился, и, пройдя несколько обманно неторопливых шагов в сторону, схватил сумку и бросился к выходу.
Ни Нейтан, ни, тем более, доктор, даже не успели ничего сообразить, а когда пришли в себя и выскочили за дверь, там уже никого не было.
Питер сбежал.
Ему хватило этих нескольких секунд…
Обдурил! Господи, как ребёнка! Но как?!
Наорав на дежурящего у двери охранника, который каким-то образом абсолютно ничего не заметил, Нейтан отправил того в аэропорт, с приказом не упустить беглеца на этот раз, и подошёл к приоткрытому коридорному окну.
Неужели Питер просто улетел?
Но почему охранник его не заметил?
Что за новые загадки?
Он сурово глянул на ни в чем не повинного Суреша, и направился отсюда прочь.
Не догадываясь, что прошел буквально в одном метре от брата, прижатого к стене – во избежание лишнего шума и движений – человеком-невидимкой.
====== 30 ======
Клод вызывал смешанные чувства. С одной стороны, веря снам и интуиции, Питер понимал, что без помощи этого странного человека ему не обойтись, с другой стороны – настолько беспардонных людей он ещё, пожалуй, не встречал. Казалось, что тот поставил себе целью вывести младшего Петрелли из себя, то ли проверяя того на прочность, то ли снимая некую мзду за то, что он, Клод, всё-таки решил не бросать наивного бомбоносителя в одиночестве. Грубый и хамоватый, он, тем не менее, подкупал определённой честностью – такой, которая бывает у людей, достигших или очень больших высот или очень низкого дна, когда всё, что находится вне какой-либо из этих двух крайностей, начинает казаться мышиной вознёй, суетой сует, причащаться к которой они уже давно не хотят, да и вряд ли уже смогут, но, наблюдая со стороны, видят многое, недоступное действующим лицам, и могут себе позволить озвучить то, что считают истиной, не боясь, что это как-то повлияет на них самих.
Было понятно, что эта честность досталась не просто так. Что когда-то всё было по-другому, и Клод сам был частью всей этой «мышиной возни». И что Питер разбередил что-то в нём, что-то давно забытое и похороненное, но, как оказалось, ещё живое. Такое, что не позволило Клоду исчезнуть насовсем, заставило поверить словам сумасшедшего больного парня и привело его к нему. Чтобы помочь. Если получится.
Ведь когда-то он уже обучал людей со способностями.
Когда-то очень, очень давно.
* *
Надо признать, что это было очень странное обучение.
Объяснял Клод, конечно, весьма доступно.
Фактически, многое из того, что он говорил, Питер чувствовал и сам, но, не обладая опытом, не знал, куда эти ощущения пристроить и какую пользу из них извлечь.
Да, у него есть способности, число которых растёт с каждым новым встреченным «донором». И да, он их пока что совершенно не контролирует, они проявляются как рефлекс, вне зависимости от его воли, как у собаки.
Все донорские дары, что он приобретал, «складывались» в его не приспособленном пока что для их хранения организме в полном беспорядке. Как заваленная кладовка, полная важных вещей, ни одной из которых он не мог воспользоваться, потому что не знал, где именно их искать. И всё было бы не так страшно, если бы эти вещи, в его случае, не были пропитаны «плутонием», масса которого приближалась к критической с каждым новым «приобретением».
Была нужна система.
И Клод пообещал помочь навести порядок.
Чтобы не было больше ни «коротких замыканий» в виде комы, ни чего-то ещё более фатального и масштабного.
Начальная часть обучения – с хозяйскими расхаживаниями по квартире Питера, распиванием пива и сравнением с пуделем – оказалась наименее неприятной.
