Текст книги "Степени (СИ)"
Автор книги: KoSmonavtka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 54 страниц)
Появившийся из ниоткуда маленький японец проткнул его мечом, но это уже не имело значения, всё, что нужно было сделать – уже было сделано.
Окровавленный, Сайлар лежал, смотрел сквозь смыкающиеся веки на пылающего, выжигаемого изнутри радиацией, упавшего на колени Питера и, как никогда чувствуя единение с кем-то другим, почти любил его. Они были близки тогда, как никто другой, хоть наивный герой и не знал об этом, и это был один из лучших моментов в жизни Сайлара.
Пока не появился брат Питера и не унёс того в небо.
Пронзая сердце не хуже японского меча.
Уже почти отдавшийся окутывающей его темноте, Сайлар смотрел вслед взмывающим ввысь, сливающимся в одно светящееся пятно братьям, дёргался, раздирая путы слабости, и беззвучно выл в приступе внутренней боли, корчась в луже собственной крови на слабо залитой светом фонарей площади, изжёвывая губы и отказываясь, в который раз отказываясь подыхать.
Он уполз в сторону, невидимый для людей, уставившихся в небо, цепляясь ногтями за камни мостовой, оставляя за собой красный след, сам не зная куда и зачем, и почему это было так для него больно – этот акт любви без оговорок, этой жертвы без жертвенности, свершённый так, словно для тех двоих и не было иного выбора. Отблески фонарей, отражённые от маячивших перед глазами камней, расплывались, но их становилось всё меньше и ему хотелось надеяться, что это потому, что он убрался уже достаточно далеко, а не потому, что темнота и слабость снова побеждали его.
И он уже начал думать о том, где бы ему укрыться на время зализывания ран, когда небо вспорола огненная вспышка, ослепляющая даже через отражение, а потом на его плечо, лишая последних надежд, легла тяжёлая рука.
– Куда-то собрался? – спросила темнота голосом Ноя Беннета и, упаковав в свои предательские, как и всё в этом мире, объятья, утащила Сайлара за собой.
Компания предпочла больше не рисковать и выбрала, со своей точки зрения, беспроигрышный, самый надёжный вариант обезвреживания «маньяка»: ему ввели вирус Шанти, тот самый, отнимающий способности, тщательно хранимый, который хотел распространить Адам Монро и который в одном из вариантов будущего убил почти всё население земли.
Сайлар опять зачем-то выжил, хотя и лишился всех способностей, и тогда его просто заперли. В другой стране, в глуши, в сотнях километров от более или менее значимой цивилизации, под присмотром дамочки, ласково удерживающей Сайлара в любых желанных для него грёзах.
Уж оттуда-то он не должен был захотеть вырваться.
Они просто не знали, что Сайлар-Габриэль не верил в честность ласки, а на праздные, шаблонно счастливые будни смотрел с недоумением, очень быстро переходящим в подозрение.
А ведь так просто было бы остаться там.
С ним действительно были любезны, варьируя галлюцинации, пытаясь нащупать, что ему действительно может нравиться, ублажая все органы его чувств без каких-либо комплексов и ограничений. Но самым главным, в чём он нуждался, была честность, и если чужие предательства он ещё умудрялся сносить, то предавать самого себя он не собирался. Чего бы это ему ни стоило.
Прорвавшись сквозь грёзы и убив свою услужливую надзирательницу, потратив после много, очень много дней без способностей и денег на то, чтобы выбраться из проклятой дыры, в которой по замыслу компании он должен был постепенно сдохнуть, он направился напрямую к доктору Сурешу.
О нет, не затем, чтобы отомстить, всему своё время, да и Суреш был не на первом месте в списке. Всё, что в тот момент было нужно Сайлару – это способности. Если их и можно было вернуть, то сделать это мог только доктор.
Не то чтобы тот горел желанием ему помочь, но Сайлар, разумеется, не оставил ему выбора, ведь, как и всем людям, Сурешу было за кого бояться и кого любить. То, что у самого Сайлара таких людей не было, не мешало ему использовать эту болезненную для других точку для достижения собственных целей. И ему было плевать, что формула лекарства, возвращающего способности, совершенно сырая: ослабевшая, но никуда не девшаяся жажда, подгоняемая местью, по-прежнему теребила его изнутри, и ждать ещё дольше в ожидании возвращения способностей он был уже не в состоянии.
Не всё прошло гладко, но он достиг того, чего добивался.
Шприц с лекарством, вожделенная мечта, был у него.
Он ввёл себе антидот, как последний наркоман, сидя прямо на замызганном асфальте в каком-то безлюдном и вонючем переулке, заваленном мусором и безнадёгой. Но это место было для него ничем не хуже президентского люкса гостиницы, торчащей в паре зданий за его спиной. Ему было всё равно, какая вещь, подчиняясь телекинетическому приказу, прилетит ему в руку: бутылка марочного виски или пустая банка из под консервов. Главным было то, что у него получилось.
Получилось!
Это чувство всемогущества – как давно он его не испытывал!
Ну и что, что из всех его способностей вернулись только две: его исконная – умение видеть суть вещей, и телекинез; это и так было в два раза больше того, на что он смел надеяться. И это означало, что для визита к своей следующей цели ему не требовалось отвлекаться на поиск новых доноров для обретения дополнительных даров. Со своей следующей целью он сможет справиться и так, не теряя лишнего времени.
Давней, замечательной, вожделенной целью.
И больше он не будет торопиться, проламываясь к ней наобум. Зачем, когда можно дождаться, когда мать уйдёт по своим делам, а отец – её заботливый и любящий папочка – как всегда, будет чёрти где, гоняясь за очередными демонами для компании, под предлогом заботы о семье забросив дом, жену и любимую, так нуждающуюся в его присутствии рядом, дочурку.
====== 71 ======
Клер не ожидала его.
Ну конечно, ей не сообщили о том, что он выжил. Тем неожиданнее оказался его сюрприз. Тем сильнее оказались её эмоции. Тем ярче Сайлар почувствовал силу её дара, тем острее – её страх.
Юная, упрямая, ещё не слишком научившаяся лукавить и предавать, любимая дочь двух отцов, но больше похожая на своего героя-кумира – Питера, она была первой целью Сайлара.
Её герой должен был стать целью последней.
Он не хотел торопиться. Не с ней. Если бы это было возможно, он бы просто договорился, но раз нет, то ему хотелось сделать всё хотя бы не впопыхах. Когда так долго ждёшь, когда так жадно хочешь – так сложно отказать себе в удовольствии хоть немного поиграть. Даже если жертва не принимает твои правила. Особенно если не принимает, но ты всё равно при этом знаешь, что победишь.
Она сбежала от него, едва увидев, но он успел наглухо закрыть все окна и двери, погружая дом в темноту, отрезая любые пути к освобождению.
* *
Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать...
Маленькая девочка убегает от своего самого страшного кошмара. Маленькая девочка прячется в кладовке, запирая изнутри дверь. Маленькая девочка отдала бы всё за то, чтобы он сейчас умер или хотя бы исчез.
Маленькая девочка была так честна в своих желаниях и страхах, что он почти не сердился на неё.
О, Клер…
Замкнутое пространство заливал звук включённого телевизора, вещающего о чудесном воскрешении брата нью-йоркского конгрессмена и о безуспешных поисках убийцы, мешая прислушиваться к скрипам, лишая возможности понять, где находится тот, от кого ты убегаешь. Или та, которую ты ищешь. Но это только ещё больше будоражило, это было даже лучше.
Сайлар бродил по дому и рассказывал Клер о том, что он понимает, как ей страшно один на один в пустом доме с тем, кого она совсем не знает; что он согласен, что это не совсем честный поединок, но он не хочет с ней драться, не хочет причинять лишнюю боль.
Что он лишь хочет быть таким, как она.
Он позволил ей выбраться из кладовки самой и напасть на него сзади. Он позволил предсказуемой упрямице засадить в него нож – ради того, чтобы было проще и безопаснее перехватить её горло, и полностью взяв под контроль, вскрыть черепную коробку и уложить на журнальный столик без единой возможности вырваться.
Весьма удобный столик, стоило признать.
Нож в груди мешал, место ранения кровоточило и откликалось болью на любое движение, а так ему не пришлось слишком наклоняться, чтобы добраться пальцами до нужных участков мозга.
Если бы он умел забирать способности, не вскрывая череп, он бы, конечно же, не стал так пугать Клер.
Но интересно, что всерьёз он об этом задумался лишь с той, для которой грядущая «процедура» не была смертельной.
* *
Это не могло быть по-настоящему, Клер не могла поверить в то, что это происходило с ней, казалось, что ещё миг – и хлопнет входная дверь, и она придёт в себя, уснувшая в своей комнате, перенервничавшаяся из-за покушения на Питера, и всё исчезнет; вот это всё – нависший над ней Сайлар, её бездвижность, его пальцы у неё в голове – исчезнет!
Но тот был так реален, его лицо, так близко, сосредоточенный взгляд, и странное спокойствие, как будто всё происходящее было чем-то будничным и привычным. Ни капли безумия в расширенных лишь от темноты зрачках, ни нервного тика где-нибудь в уголке губ, ни одного признака, сигнализирующего о том, что перед ней маньяк и убийца. Лишь лёгкое напряжение человека, занимающегося чем-то кропотливым и важным.
Довольно бережно занимающимся – мелькнула у Клер странная истеричная мысль.
– Что ты со мной делаешь? – спросила она, коротко дыша, и отзываясь на манипуляции со своим мозгом мелкими подрагиваниями.
– Ищу ответ, пока не истёк кровью.
– Почему я ничего не чувствую?
– Тут нет нервных окончаний, – ответил он голосом заклинателя змей, – какой удивительный всё же механизм… А как мы его используем? На десять, может двадцать процентов. А представь, что бы мы узнали, если на все сто… – он говорил не отвлекаясь, между делом, словно погружение в собственные мысли помогало его буквальному погружению в её мозг, – миллионы вопросов… И все эти ответы… они… они же все здесь, – завороженно уставившись на что-то в её голове, он изумлённо потрогал это что-то пальцем.
– Ты хочешь его съесть?
– Съесть твой мозг? – он склонился к ней почти вплотную, – Клер, какая гадость.
Так близко. Так интимно. Она не чувствовала боли, но каким-то образом ощущала движение его пальцев, её нос улавливал запах его кожи, его дыхание касалось её лица, а низкий вкрадчивый голос практически вводил в транс.
Ей уже начинало казаться, что она навечно останется лежать на этом столе, а он – нависать над ней, ограничивая собой всё окружающее её пространство, как его дыхание изменилось, став более частым, ноздри расширились, а глаза заволокло почти что экстатическим наслаждением.
– Вот… Нашёл…
И спустя несколько мгновений он уже стоял в стороне, даже не глядя в её сторону и аккуратно вытирая пальцы полотенцем.
Насколько сильно Клер хотела, чтобы он исчез – вообще, навсегда, отовсюду – настолько же неожиданно сильным стало ощущение опустошенности и потерянности в тот момент, когда он резко встал, оставив её одну на этом ненавистном столе. Странное, дикое, острое ощущение, как будто её использовали, как вещь, мимоходом, утилитарно и без особого трепета, и даже не довели дело до конца!
Но он ведь должен был её убить! Он должен был!
Разумеется, она не хотела этого, но это было единственным с её точки зрения финалом, и если это должно было произойти, то зачем, почему он тянул время!?
Не слыша её мысленных воплей, Сайлар отбросил полотенце в сторону, и, поморщившись, вытащил из себя нож. Удовлетворённо понаблюдав, как затягивается его рана, сладко потянулся обновлённым телом и деловито прошёл к коробке, в которой находилась информация о пятом уровне Прайматек, с файлами на каждого из заключённых там преступников.
Взял её и уже собрался на выход, но затем, как будто что-то вспомнив, подошёл к Клер, вернул на место отложенную в сторону часть её черепа, мгновенно начавшую прирастать, и вновь направился к двери.
– Стой! А как же я? Ты что же, меня не убьёшь? – тяжело вставая, кинула ему вслед Клер.
Он удивлённо обернулся.
– Бедная девочка… Ты же столько ещё про себя не понимаешь. Твой мозг не такой, как все, Клер, ты не такая, как другие. Я бы при всём желании не убил тебя.
Склонив голову, он исподлобья оценил полнейшую её растерянность, и великодушно пояснил:
– Ты не можешь умереть, – затем как будто немного задумался, улыбнулся, – а теперь, похоже, и я не могу, – и ушёл.
Просто ушёл!
Оставив её с мыслями о том, чудо ли то, что она не может умереть, или проклятье.
Она чувствовала себя грязной. Она чувствовала себя чужой для всех, кого любила. Она боялась, что, насколько бы ни был сложен её прежний мир, нынешний будет куда сложнее. Она ничего не понимала!
И с этого момента перестала чувствовать боль.
* *
Если бы Питер не оттолкнул Нейтана от микрофона, то вероятнее всего тот бы был сейчас мёртв.
Если бы в них вообще никто не стрелял, то они бы рассказали миру об особенных.
Если бы мир узнал о способностях, то многие захотели бы их обрести. И доктор Суреш доработал бы формулу, тщательно хранимую до поры до времени в закромах Прайматек. И люди получили бы возможность стать кем-то большим, чем они были до сих пор. За деньги – гарантированно, или нахаляву – для тех, кто готов рискнуть.
И всё бы покатилось к чёрту.
Если бы всё пошло по именно этому сценарию, спустя четыре года мир бы оказался на грани разрыва между теми, кто продолжал плодить способности, проводя эксперименты, выпуская на волю угодные, и заточая в лагеря неугодные «результаты» – и теми, кто этому противостоял. А президент Петрелли охотился бы на террористов, возглавляемых своим младшим братом.
Если бы…
Мир полон возможностей и альтернативных путей развития, но ведь всегда хочется, чтобы где-то когда-то всё пошло немного по иному. Особенно тогда, когда тебе снятся сны о гибели планеты, а твой собственный брат устраивает на тебя облавы.
Питер из будущего больше не видел иного пути повлиять на ситуацию, кроме как вернуться на четыре года назад и направить пистолет на человека, собирающегося открыть этот ящик Пандоры.
На Нейтана.
* *
Он так и не выяснил, способен ли он выстрелить в собственного брата, но зато узнал, что возможность выстрелить в самого себя окажется на этом фоне по-настоящему спасительной альтернативой. И не только потому, что он знал, что его младший двойник не может умереть. Не только.
Это облегчило ему сиюминутную задачу, но усложнило основную. Покушение на Питера не гарантировало отказ Нейтана от желания рассказать миру об избранных. И теперь… Несостоявшийся братоубийца не знал, что ему делать теперь.
Вопреки здравому смыслу, он не покинул полицейский участок после выстрела, а остался, невидимый, в коридоре, избегая снующих туда-сюда людей, и не без труда увернувшись от Паркмана, ринувшегося на поиски стрелявшего. Не подходя ближе, он стоял в отдалении и смотрел сквозь мельтешащую сумятицу на двух единственных спокойных в этом хаосе людей, Нейтана и самого себя, и постепенно приходил к выводу, что конкретно в этом мире ещё до его выстрела всё уже было не так: что-то уже произошло, и раньше, чем он появился тут с пистолетом.
Он заворожённо смотрел на пальцы брата на затылке своего двойника, введённый этим зрелищем в ступор, пытаясь вспомнить, а был ли Нейтан когда-то таким же с ним. Его Нейтан. Тот, что там, в будущем, отрёкся от него и отдал приказ на крайние меры при его задержании. Тот, что когда-то показал людям, что умеет летать.
А он сам – оттолкнул бы он его от микрофона, если бы знал, что готовится покушение?
Исходящая с другого конца коридора волна эмоций была столь сильной, что Питер, полностью эмпатически открытый сейчас, был на грани потери сознания. Он впитывал их потрясение и единение сразу после выстрела. Он переставал дышать вместе с Нейтаном после того, как у его двойника остановилось сердце, и «эфир» заполняли только чувства старшего брата, лишая стоящего в десяти метрах младшего последних сомнений в том, что то особенное, что он уловил, принадлежало лишь ему самому. Он оживал вместе со своим двойником, и едва удерживался на ногах от их нового, общего с Нейтаном, взрыва эмоций, который оба так тщательно прятали от самих себя и друг от друга, и который так ясно видел он.
Самым удивительным было то, что больше вообще никто, кроме него, ничего не замечал, а он сам… ему пришлось схватиться за стену, чтобы не упасть от охватившего его головокружения.
Этого не могло быть. Но было…
Он смотрел, до самого конца стоял там и смотрел на них во все глаза, пока не разошлись люди, пока Нейтан не склонился к Питеру, обхватывая его лицо, шепча, что всё, можно уходить, пока не помог тому приподняться, придерживая; пока тот не перехватил его ладонь, о чём-то уговаривая, заглядывая в глаза, прямо под нахмуренные брови; и пока они, пройдя мимо него, не вышли прочь.
И даже потом он не сразу сдвинулся с места, ещё какое-то время глядя в никуда, потрясённый, испытывающий ревность к обоим, и тоску от того, что в своём будущем им уже никогда не повернуть время вспять.
====== 72 ======
Он наблюдал за ними.
Конечно же потому, что ему необходимо было убедиться в успешности своей миссии. О том, что, возможно, всё-таки придётся убить брата, он даже и думать сейчас не мог. О том, что он наблюдает за ними не только из-за миссии, он тоже предпочёл бы не думать, но его эмоции всегда бежали на шаг впереди разума, даже спустя четыре года жизни, разрешёченной планами и стратегиями.
Он видел, как они летели, держась за руки под предлогом невидимости. Видел, как, уже в квартире, Нейтан отдёрнул руку, как Питер, не выдержав, сбежал в Ирландию.
Он пытался вспомнить, происходило ли нечто подобное у него с братом, и не мог, всё перебивали горечь и обида, закостеневшие и отполированные за эти проклятых четыре года. Если что-то и пробивалось сквозь эту корку, то только дополнительная боль.
Оставшись с Нейтаном, он видел, как изменилось его лицо, когда Питер закрыл за собой дверь, видел, как брат разбил о стол кулак, и как долго смотрел в никуда, пока не решил позвонить Хайди.
Менялся ли также президент Петрелли, когда оставался наедине с собой после вестей о захвате очередной группы террористов? Чувствовал ли что-то, узнав, что среди тех, кого он разрешил убивать, снова не было брата?
А он сам?
Что чувствовал он сам, организовывая каждый новый налёт, делая всё, чтобы подорвать авторитет власти, и – в идеале – устранить действующего президента? Любыми способами, лишь бы это остановило творящийся в стране беспредел.
У него не было ответа на эти вопросы.
Он даже не мог вспомнить, когда перестал – запретил себе – думать о Нейтане, как о члене семьи. Наверное, это произошло года два или три назад. Или даже больше. Он не помнил. Не помнил! Там, в будущем, у него уже давно не было брата, и, судя по навалившимся на него сейчас чувствам, он только сейчас решился оплакать это обстоятельство.
* *
Нейтану удалось немного успокоиться.
Кажется, он ещё не утратил свою хватку. Или обаяние, кто там его разберёт, что именно. Или это всё благодаря его внезапно возросшей популярности в связи с последними событиями? Или мудрости Хайди? Хотя скорее дальновидности. Как бы там ни было, она удивительно сговорчиво пошла на уступки и уже в ближайшие дни позволила увидеть мальчишек. Это было счастье – и, немного, новая боль. Он чувствовал свою большую вину перед ними и был твёрдо намерен, насколько это было возможно, исправить свои ошибки. Увы, он изрядно напортачил: тот факт, что папа больше не будет жить с мамой и плюс к этому его болезнь и долгое отсутствие вряд ли оказались для мальчиков лёгкими переживаниями. Он только надеялся, что не опоздает, он всё ещё хотел быть для них лучшим отцом.
Да что там… Хотя бы просто хорошим.
Пора было возвращать всё на положенные места.
Возможно, если ему это удастся, то и их отношения с Питером вернутся в ту точку, которая была определена ими почти тридцать лет назад, раз и навсегда.
Звонок Трейси Штраус и встреча с ней снова порядком его встряхнули.
Стать сенатором?
Он был уверен, что это странная шутка Ники Сандерс, до тех пор, пока девушка, немного растерянно, но по-прежнему оставаясь в рамках официального тона, несмотря на его «хэй, это же я… Ники, может быть, хватит» и беззастенчивую фамильярность, не протянула ему визитку с предложением перезвонить, если он всё-таки решится на предложение губернатора.
Стать сенатором?!
Он сомневался, что имел на это право.
Промучившись остаток дня в терзающих его мыслях о том, может ли он вернуться в политику и сможет ли стать в не слишком хороших обстоятельствах – хорошим отцом, и при абсолютно ненормальных желаниях – нормальным братом, он надеялся, что ночь поможет ему с ответами, или хотя бы даст возможность отдохнуть.
Напрасные надежды.
Возможно, всё-таки не стоило оставаться в квартире Питера.
Он не смог снова спать в его кровати.
Самое противное, что его проклятый разум, привыкший к этому за последний месяц, воспринимал отдых в окружении запаха, в ощущении присутствия Питера, как нечто совершенно привычное, а тело, вдохновлённое, наконец-то, осознанием собственной греховности, почему-то восприняло это как разрешение радоваться и наслаждаться в окутывающем его тёплом, сладком и знакомом мире брата. Настолько откровенно, настолько не реагируя на пульсирующее в мозге понимание катастрофичности происходящего, настолько настойчиво. Как будто требовало платы за что-то, то ли за последние месяцы мучений, то ли за упёртое нежелание смотреть правде в глаза.
Какое предательство от самого себя.
Выпутавшись из мягкого кокона простыней, запахов и химер, Нейтан принуждённо откинулся на спину и долго лежал так, сдавливая кулаками веки, отказываясь, по-прежнему отказываясь открывать глаза. Буквально, и образно, и как угодно. Отмахиваясь. Отрекаясь от какой-то, паршивой, но никак не уничтожаемой, части самого себя. Застряв в бездонной яме и буксуя в ней, отказываясь верить в то, что уже невозможно повернуть назад, но не видя впереди пути, на котором бы он был честен, чист и счастлив.
Превозмогая порыв вскочить, и разнести здесь всё к чёртовой матери, он спокойно встал, наперекор творящемуся с ним беспределу, достал из шкафа новую постель и ушёл в гостиную, на диван, подальше от провоцирующей обстановки.
Ему была нужна эта видимость сдержанности, внешнее достоинство, семейная привычка держать спину, как бы земля не пригибала его к себе. Он цеплялся за то, что всегда выручало его, что упрощало управление собственной жизнью, пусть и ограничивая угол зрения, но зато лишая изрядной доли сомнений в своих поступках. Самодисциплина. Хладнокровие. Правила. То, что помогло его не слишком гибкому характеру самосохраниться в атмосфере родительского дома. То, что вернуло его с войны. То, от чего он когда-то отрёкся ради брата, и в чём видел сейчас чуть ли не единственное спасение для себя и для него.
В конце концов, это работало почти сорок лет, почему сейчас должно быть иначе.
А когда всё вернётся на свои места и больше никто не будет сбегать, лгать, красть носки, запрещать видеться с детьми, болеть, теряться, истекать кровью, сходить с ума в чужой-родной постели… вот тогда он, может быть, позволит себе снова быть с братом открытым настолько, насколько тот того заслуживал.
* *
Сделав вид, что только что зашёл в квартиру, Питер-из-будущего остановился за спиной у Нейтана, человека, с потерей которого в своём времени так и не смирился, и которого, как оказывается, всё ещё продолжал любить; демонстративно невозмутимого сейчас, поправляющего перед зеркалом воротничок рубашки.
– Как ты? – спросил Питер не-своего-брата, с которым, невидимый и неслышимый, разделил прошлую бессонную ночь, видя то, что не должен был, и только утром решившись на рискованный шаг и рискованный разговор.
– В раздумьях… – не сразу ответил Нейтан, не оборачиваясь и очевидно избегая даже его отражения в зеркале, – мне предложили занять пост сенатора Диккенсона.
– Здорово.
– Ты же собирался в Ирландию, – заметил Нейтан, но, не дождавшись объяснения, продолжил прежнюю тему, – в последний раз, когда у меня была власть, я чуть не стер с лица земли Манхеттен, – коротко глянув на брата в зеркало и отметив, что тот выглядит непривычно замкнутым даже сравнительно с последними днями, он развернулся и прошёл мимо него к окну, – а это не очень хорошо говорит обо мне.
– Но ты изменился. Сейчас всё изменилось.
Едва не вздрогнув, Нейтан снова обернулся на брата, но тот, неподвижный и сумрачный, кажется, подразумевал совсем не то, чего он так боялся.
Не способный всё время смотреть на него, но не готовый полностью отказать себе в этой потребности, Нейтан практически заставил себя остаться к нему лицом, и даже присел в кресло, чтобы не было возможности избежать встречного взгляда.
Сильный внешне.
Питер всегда знал его таким, но только сейчас получил возможность посмотреть на это всё со стороны. Так, что можно было увидеть всю картину в целом. Предыдущая ночь была очень долгой и наглядной.
Уязвимый внутри.
Упрямый. Всегда. И в детстве, и десять лет назад, и… возможно, и четыре года спустя. Но если его внешняя сила напрямую зависела от внутренней слабости, то тогда в его президентском будущем под жестким костюмом и жестоким лицом должна была зиять не зарастающая рана. Тогда и убить его было проще простого: конечно, не всем, а только тем, кто имел доступ, если только такие люди ещё были. Просто подойти и дунуть на брешь. Если судить по непробиваемой оболочке – хватит и этого. Если только там уже не было пусто.
Подойдя ближе, Питер взял стул и, переставив его, сел прямо перед Нейтаном.
– О чём я и хотел поговорить, – серьёзно, растревоживая и без того напряжённого брата, начал он, – я хочу тебе кое-что показать.
Тот не сдержал тяжелого вздоха, боясь заранее, кажется, любых слов, даже не зная, о чём будет идти речь, и Питеру понадобилось усилие, чтобы не замолчать прямо сейчас и не уйти, так и не поговорив.
Но Нейтан должен был знать о последствиях некоторых вероятных поступков.
На какой-то миг Питер почувствовал себя старшим.
Возможно, так оно и было, особенно, если считать не годами, а эпохами.
И шрамами…
«Сбросив» ложный внешний вид нынешнего своего двойника, он предстал перед Нейтаном в своём истинном обличье: том, которое приобрёл за те четыре года, что их разделяли.
Глядя на поражённо отпрянувшего от него брата, он скривился в горькой усмешке, а потом, с трудом протискивая слова сквозь скованное чем-то колючим горло, рассказал, что он из будущего, что он вернулся, чтобы убить его, или себя, или любого, кто захочет всё открыть. Что многие годы он смотрел, что за такими, как они, охотятся, убивают и используют в своих целях.
– И всё из-за твоих слов. На той пресс-конференции. Я должен был это остановить.
Он говорил и говорил, но Нейтан не спешил в ответ ни возмущаться, ни переспрашивать.
Странно, но, кажется, его больше поразил внешний вид Питера, чем факт, что тот был готов в него выстрелить. Он пожирал взглядом его шрам, рассекающий всё лицо, никак не реагируя на произносимые Питером слова, и тому уже стало казаться, что брат совершенно не слышит его, что тому всё равно, что кто-то собирался его убить, что кто-то изменил его будущее, и что мир всё ещё катится в пропасть, как неожиданно Нейтан сфокусировался на его значительно потускневших за четыре года глазах, испещрённых вокруг морщинами, и непроницаемо глядя, спросил:
– Зачем ты мне это говоришь?
Мгновенно закрываясь на дополнительные запоры, как будто мало было тех, что он застёгивал на себе полночи, вроде бы не отталкивая не-своего-Питера, но и не пуская его больше туда, куда был доступ только для своего.
Сказать, что хочет убедиться, что Нейтан больше не собирается предавать огласке существование способностей? Чушь и лукавство, Питер убедился в этом, когда «принял» его эмоции, когда тот удерживал на руках своего окровавленного брата. Всё было гораздо проще.
– Я прошу у тебя прощения.
То ли насмотревшись, то ли не выдержав свалившейся на него обилия шокирующей информации, Нейтан встал и отошёл в сторону, словно ему нужно было продышаться вдали от этого человека, называющего себя его братом.
– А мой…
– Он в Ирландии, – не заставляя Нейтана подбирать слова, быстро ответил не-его-Питер.
Кивнув, тот встал вполоборота и, засунув руки в карманы, поинтересовался.
– Хорошо. Если ты из будущего, то что мне делать дальше? Мне согласиться стать сенатором?
– У тебя было своё будущее, но я его предотвратил. И дальше ты станешь братом, с которого я всегда брал пример. Ты сделаешь правильный выбор.
– И ты перестанешь вечно сбегать от меня? – выдохнул Нейтан, и тут же поморщился, недовольный этим сорвавшимся у него вопросом, но, уже вступив на эту зыбкую тему, не смог удержаться и не продолжить, – что будет с нами?
Опустив взгляд, Питер покачал головой и, тщательно подбирая слова, ответил:
– Не знаю, – проклятая горечь в горле продолжала разрастаться, мешая говорить, – думаю, что он… он зависит от тебя гораздо больше, чем я от своего… брата.
Пересекшись, наконец, взглядами, они некоторое время пытались друг друга прочесть, Нейтан – отчаянно, надеясь хоть на какой-то ответ; Питер – жадно, запоминая брата таким: молодым, небезразличным, близким.
Поддавшись внезапному порыву, Нейтан шагнул к нему, всё ещё сидящему; протянул руку, глядя сверху вниз, и провёл, едва касаясь, пальцами по шраму – со лба наискосок, через переносицу, на щёку – и оставил так, не спеша убирать. Как случайный взрослый человек в приюте для детей, под гнётом мыслей о том, что вот этот ребёнок перед ним – не его и никогда таковым не станет; прожигаемый малоконтролируемым желанием обнять и унять проросшую в том насквозь боль и злость, но понимающий, что не имеет на это права. Что это будет предательством и перед ним и перед самим собой.
Наотмашь выбивая из Питера ощущение старшинства.
Часто заморгав, растерянный, тот невольно прильнул к давно забытому теплу ладони брата, но, быстро прервав эту украденную у времени и своего младшего двойника ласку, сразу же отпрянул.
– Надеюсь, что и ты от него тоже, – севшим голосом добавил он к своим предыдущим словам и, поднявшись и более ничего не говоря, сбегая, растворился в воздухе.
====== 73 ======
Костюм сидел идеально.
На отглаженной рубашке не было ни единой складки, узел галстука был безукоризненным, перстень красовался на своём привычном месте, манжеты скрепляли запонки. Нейтан провёл пальцами по коротко стриженому виску, заново привыкая к причёске, которую носил всю жизнь за исключением последних месяцев. От человека, шарахающегося от зеркал и разговаривающего с кофтой брата, не было и следа.
Не к чему придраться. Не за что зацепиться.
