Текст книги "Степени (СИ)"
Автор книги: KoSmonavtka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 54 страниц)
– Я знаю, о чём ты думаешь, Нейтан. Отпусти её. Это её выбор.
Напряжённый, он даже не повернулся к ней, и промолчал, продолжая смотреть в ту сторону, где исчезла Клер.
Хотел бы он сам знать, о чём думал. Хотел бы он знать…
====== 45 ======
Питер бежал, бежал сломя голову с той парковки, скорее, быстрее, то ли догоняя Клер, то ли убегая от Нейтана. А может, он догонял одну часть себя, убегая от другой, чувствуя, как его разрывает от невозможности совместить их вместе.
Способности… они снова выходили из-под контроля. Настолько невовремя, что хуже нельзя было и представить.
Выбежав на пустынную улицу и остановившись посреди неё, не зная куда дальше бежать и что делать, Питер почувствовал уже знакомое жжение в ладонях. И тут же нахлынула паника, сдавливая грудь и сгущая воздух, мешая не только концентрироваться на контроле, но даже дышать. Поднеся к лицу руки, как будто надеясь потушить их взглядом, часто дыша, пытаясь всё это остановить и сквозь хрипы бормоча мольбы, обращённые в никуда, он уже знал, что не выдержит.
Надеясь только, что не взорвётся, а просто потеряет сознание, Питер почти обрадовался прокатившейся по телу слабости и, позволив ногам подкоситься, без чувств рухнул на асфальт.
* *
Он очнулся в оранжерее.
На крыше здания Чарльза Дево, в недавнем прошлом.
Там была его мать и Чарльз, Симон и он сам, Питер, за несколько месяцев до того дня, когда должен был взорваться город. Какой-то совсем юный, с ещё короткой чёлкой, безоблачным взглядом и в униформе медбрата.
Это было путешествие во времени?
Или сон о прошлом?
Всё, что он смог понять – это то, что его, настоящего, здесь никто не видел.
Он вспомнил тот день. Тогда он начал ухаживать за мистером Дево и познакомился с Симон. Тогда же он в неё и влюбился.
Влюбился…
Как нереально это сейчас звучало. Как странно было смотреть сейчас на себя, смущающегося и выглядящего моложе Симон, со стороны.
Словно это был не он.
Словно это было не с ним.
Глядя на этих двоих, было сложно поверить, что когда-то, пусть и на короткое время, они будут вместе.
– Спасибо вам, я знаю, это тяжелая работа.
– Тяжело – умирать. А я просто стараюсь облегчить это.
– Вы просто герой. Ухаживаете за посторонним человеком
– Это может показаться странным, но последние недели вашего отца, его смерть, могут быть красивыми, если вы мне поможете.
Симон почти не изменилась, именно такой он её и запомнил, даже в самый её последний день. Но он – он стал совсем другим.
Более зрелым – а может быть, просто более побитым. Более мрачным и взъерошенным – хотя ещё тогда, в прошлом, казалось, что предела взъерошенности он уже достиг.
И более растерянным. Запутавшимся. Утомлённым…
В нём не было той уверенности, что буквально излучалась его юным двойником из прошлого.
Как тот умудрялся вмещать в себе одновременно и эту уверенность и смущение, было непонятно, но это завораживало.
На какой-то миг Питер почувствовал себя Нейтаном, смотрящим на своего младшего брата, со всеми этими заставляющими замирать сердце переживаниями за бесстрашного, но беззащитного мальчишку; с ответственностью за наивного носителя проблем и истин. Потом успел подумать, что, наверное, навсегда останется для него таким, меньшим и требующим опеки. А потом вспомнил, почему он провалился в этот сон и, сглотнув горечь и кое-как выправив сбившееся дыхание, вернул своё внимание к разговору, который происходил сейчас между ним и Симон.
– Я не говорю, что смерть не горе. Я просто имел в виду, что именно смерть связывает всех нас. Напоминая, что самое важное – с кем мы и чем мы делимся. Смерть помогает понять, что нужно быть добрее друг к другу. Так что… герой – ваш отец, а не я…
Понимал ли он сам тогда, что сказал?
Он не помнил этих слов. Как и многое, что снисходило на него из ниоткуда и уходило в никуда. Тогда он всего лишь утешал Симон, просто транслируя то, что чувствовал в тот момент, не задумываясь об отдельных фразах.
Говорил, ожидая не благодарности, но реакции её глаз, дыхания, движений. Всего того, что он не отмечал по отдельности, но, улавливая в целом, понимал, что вот сейчас, после его слов, ей стало легче осознавать угасание отца и его неизбежный уход. Что если не сжимать в панике глаза, то можно увидеть то, чего не мог разглядеть раньше – то, самое главное, так сложно формулируемое, что выше и больше трагизма момента, и на что вечно не хватает времени среди бесконечных будней.
Его слова помогли Симон.
И потрясли его самого…
Если верить в судьбу, то всё, что сейчас говорил Питер из прошлого – он говорил для Питера из будущего.
После всего пережитого… После собственной смерти… После снов…
Эти слова докатились первой ударной волной, сплошь из эмоций, сконденсированных из хаоса последних времён в причудливые обрывки, стремящиеся слепиться в одно целое, но пока что лишь болтающиеся внутри, вызывая лёгкое головокружение и тошноту.
От них было немного больно. И немного странно.
Они были о том, что его смерть усилила их связь с братом, но их жизни эту связь ослабляли. Что почти всё самое важное происходило под угрозой это важное потерять. Что за каждой ложью была причина из боли. Что он всё равно боится умереть во время взрыва, но не потому, что его больше не станет, а потому что не все смогут его отпустить. О том, что его только что предали, а он, убегая от этого, почему-то чувствовал, что предаёт сам.
* *
Минутой позже, из разговора чаевничающих на крыше матери и Чарльза Дево, Питер услышал, что они знали о взрыве уже тогда, а, возможно, и много раньше. По сути – планировали его. Они, отец, мистер Линдерман и бог ещё знает кто.
Мистер Дево полагал, что Линдерман поставил не на того брата, выбрав Нейтана; что для этой войны потребуется не только сила, но и сердце, а этого у Питера в избытке. Мать же уверяла, что всё сделано правильно и, когда взорвётся бомба, мир обратится именно к Нейтану. Что Питер слаб и его раздирают сомнения. И что, конечно же, она его любит, но пока что тот не может справиться и с самим собой.
Чарльз не думал, что трагедия неизбежна – мать в этом не сомневалась.
Они допили чай и разошлись ни с чем.
Мать поцеловала старого друга в лоб, будто они не спорили только что о судьбах миллионов и, сказав, что будет за него молиться, покинула его.
И своего невидимого сына, того самого, который и нынче не мог справляться с самим собой и увязал в сомнениях.
Глубоко шокированного, смотрящего застывшим взглядом вслед матери и пытающегося переварить то, что только что услышал.
– Я знаю, что ты здесь, Питер, – дождавшись, когда миссис Петрелли минует оранжерею и исчезнет из вида, спокойно произнёс мистер Дево и, переведя взгляд на более потрёпанную версию молоденького медбрата, отпил из кружки.
Как это было возможно?!
Питер окончательно запутался, где сон, а где явь, где прошлое, а где настоящее. Он уже устал удивляться и перестал что-либо понимать.
– Какая разница, что это, – улыбнулся Чарльз, – главное, что сейчас ты здесь.
– Но я видел, как вы разговаривали с мамой, вы знаете о бомбе. Вы знаете обо всём!
– Ты здесь, потому что это тебе нужно. Ты хотел узнать правду прежде, чем спасти мир.
– Я спасу мир? – затаив дыхание, осторожно переспросил Питер.
В глазах мистера Дево, смотрящего на него, не отрываясь, было так много всего – спокойного, не кричащего, будто тот знал обо всём, что было, и о многом наперёд. Была мудрость того, кто понимает, что вскоре умрёт. Печаль за тех, кто заблуждался настолько, что убивал этим и себя и других. Что-то между радостью и гордостью, и немного жадности, которой он буквально опутал Питера, словно пытаясь запомнить его такого, повзрослевшего и смурного. И вера. В его глазах была вера…
– У тебя достаточно сил, Питер. Нужно лишь научиться их применять.
– Почему я?
– Необходимо добро, и так было всегда. Твоё сердце способно любить безусловно. Я же говорил. В конце важна только любовь…
Он слишком долго искал ответы. Слишком долго куда-то бежал и кого-то спрашивал, хотя всегда знал: для того, чтобы найти самое главное, надо остановиться и прислушаться к себе.
Воздух снова начал сгущаться, но теперь он не мешал дышать, а наоборот, как будто раздувал, разгонял его лёгкие, приманивал ветер, принявшийся играть в волосах, и заставлял окружающую реальность расплываться перед глазами.
Уже сквозь дымку Питер успел увидеть, как мистер Дево повернулся в сторону двери и крикнул, что утомился. Как он сам вышел к своему пациенту, в белых кроссовках, подаренных ему в шутку на окончание учёбы Нейтаном. Потом, уже мало что воспринимая, краем сознания уловил «значит, пора отдохнуть, сэр» и «зови меня Чарльзом», и почти сразу же – произнесённое с совсем другой эмоцией и другой тональностью – своё имя.
– Питер! Питер, очнись!
Повернувшись в ту сторону, откуда раздавался этот зов, напряжённо вслушиваясь и распахивая глаза, как будто так ему будет легче хоть что-то увидеть, он сделал над собой усилие и обнаружил себя сидящим посреди пустого тёмного переулка, с тормошащим и зовущим его Ноем Беннетом.
Сердце болезненно сжалось – от контраста того цветущего светлого мира, который он только что покинул, и мира, в который вернулся, тёмного и заполненного запутавшимися людьми. Но уже через секунду, по-прежнему боясь, но уже не испытывая сомнений, он встал и, наскоро разъяснившись с мистером Беннетом, который в данный момент имел схожие приоритеты, направился к месту, которое так часто рисовал в своём блокноте. В котором всё должно было решиться.
Каким бы безнадёжным ни казался сейчас этот мир, Питеру был нужен именно он. И именно его он намеревался спасти.
====== 46 ======
Город…
Он ждал его.
Он ждал вместе с ним, затаившимся в глубокой тени выступа. День медленно угасал, уже попрощавшись с солнцем и плавно перетекая в ночь.
Скоро всё должно было свершиться. Ярость, охватившая Сайлара, когда он понял, что будущее рисует ему столкновение с Питером, постепенно переросла в ожидание этого самого столкновения. Всё было не просто так, он научился верить в знаки, особенно в те, что преподносились способностями. Этот Петрелли давно переместился на самый верх списка наиболее желанных мишеней, наравне с упрямой маленькой Клер, и если сама судьба направляет их навстречу друг другу, значит, так тому и быть.
Кирби-Плаза была безлюдной, создавая ощущение пустынности всего города. Словно город готовился к будущему. К взрыву, который вспорет его стены, как черепную коробку. Он был сейчас так похож на человека, этот город. Ещё живой – Сайлар слышал эту жизнь внутри зданий, и за зданиями, через десятки улиц насквозь – где всё кипело, гудело, шуршало, где каждая маленькая отдельная часть не знала о том, что скоро умрёт, но весь этот организм в целом – он знал, он предчувствовал. И готовился вместе с Сайларом, здесь, на Кирби-Плаза, направляя случайных пешеходов в обход, бессильно замерев в присутствии убийцы и чего-то ожидая вместе с ним.
Чего-то…
Или кого-то.
Они были такие беспечные. Такие шумные и глупые, пришедшие на территорию, за последние пару часов практически ставшей его собственностью, прямо в самый центр наиболее удобного для нападения на них места.
Подойти бесшумно со спины мистер Беннета и отправить того в сторону на пару десятков метров было совсем несложно.
И было приятно увидеть в ответ на это действие испуг на лице Питера – после всего, что между ними было, он ведь мог уже называть его по имени? Так приятно, и так мило. После столь затянувшегося ожидания эта встреча по-настоящему будоражила нервы.
– Почему так долго? – от предчувствия близости столкновения было радостно и щекотно, и противник пока что оправдывал все ожидания, будучи непрост, но ослаблен страхом, – разве я тебя уже не убил?
– Не вышло!
И так замечательно дерзок! Сайлар знал, что будь они в одном эмоциональном состоянии, возможно, они и были бы равны, но звук сердца, бьющегося в грудной клетке Питера, и учащенное дыхание, давали ему шанс, который он не собирался упускать. Бедный напуганный герой. Сегодня определённо был не его день. Сегодня был день Сайлара!
– Думаешь, я дам тебе всё испортить?! Решил, что сможешь мне помешать?
Вскинув руку, он дистанционно перехватил Петрелли за шею, и начал сжимать пальцы.
Немного отвлекали проклятые людишки – все предатели! все, как один! – как по сигналу начавшие появляться в разных сторонах площади и непременно желающие влезть под его вторую, свободную, горячую руку. Они безмерно раздражали, но и с ними он вполне успешно справлялся.
Ной Беннет с самого начала валялся в стороне с отброшенным в сторону пистолетом.
Неподалёку, прислонившись к стене, застонал Мэтт Паркман, прошитый пулями, выпущенными им самим в Сайлара, но развёрнутые на полпути и полетевшие назад, прямо в грудь отправителя.
Остальные, знакомые и не очень люди, кажется, не смели больше вмешиваться, но Сайлар всё равно заранее был зол на всех них. Идиоты! Надо же было так всё испортить! Всё могло быть совсем иначе, а теперь воспоминания об этом дне будут как минимум испорчены!
Разнервничавшись, он решил, что пора заканчивать с этим балаганом в общем, и Петрелли в частности, и, подманив к себе металлическую трубу, с размаху опустил её на плечо задыхающегося противника.
* *
Питеру помогла Ники.
Призвав всю свою силу, она лишила Сайлара трубы и доминирования. Одного её удара оказалось достаточно для того, чтобы Питер перехватил инициативу, и, не дожидаясь, когда скрюченный на земле убийца полностью придёт в себя, приподнял его, подтянув к себе поближе, и нанеся первый неловкий удар кулаком, подхваченный адреналиновой волной всего своего страха, всей боли и всех сомнений, принялся избивать противника.
Он успел ударить несколько раз, прежде чем понял, что тот уже давно оклемался, но совершенно не сопротивляется.
Надежда на то, что он сможет одолеть противника, едва успевшая коснуться Питера, начала таять, хотя он всё ещё стоял на ногах, злой и раздухарённый, с горящими от ударов руками, а Сайлар корячился перед ним, пытаясь встать на четвереньки.
Слишком картинно пытался…
Что-то было не так, но что именно?!
Питер не понимал!
Посмеиваясь и не вставая с колен, Сайлар повернул к нему разбитое лицо и, посмотрев снизу вверх прямо в глаза, медленно перевёл взгляд на его руки.
Руки…
Ещё даже не успев посмотреть на них, Питер всё понял. Они горели. Но не от ударов. Точнее, не только от ударов. Жар, пожирающий их, был многократно сильнее любых ссадин и разбитых костяшек. Он был уже настолько силён, что в темноте наступающей ночи его ладони светились, рисуя на ухмыляющемся лице Сайлара огненные всполохи.
Злость мгновенно сменилась паникой, взбудораженность – лихорадкой. Ни о каком контроле не могло быть и речи, кажется, любая мысль сейчас, любая эмоция, только подливали масла в огонь. Волчок, закрученный им же самим, крутился с такой скоростью, что любое прикосновение или даже дуновение не только не уменьшили бы его скорость, но заставили бы пойти вразнос, круша всё, что попадётся на пути.
– Боже, нет… нет… нет!
Тяжело дыша, держа перед собой ладони, словно на них лежало по паре ядерных бомб – что было недалеко от правды – и не отрывая от них взгляда, как будто закрыв глаза, он позволит им взорваться, с трудом переставляя ноги, Питер отошёл в сторону, подальше от Сайлара и его оскала, отвернувшись ото всех, чтобы не отвлекаться, не раздражаться ещё больше.
– Что, Питер? Оказалось, что это ты злодей? – поднявшись на ноги и со злорадством глядя на согбённую фигуру своего противника, соперника и жертвы, проговорил Сайлар, и, дождавшись, когда тот обернётся на него, дразняще склонил голову, – а я – герой!
«Злодей» не мог ему даже ответить, понимая, что любое лишнее слово, любой неверный шаг, и Сайлар победит его, не пошевелив и пальцем. Хотя какая разница, если тому достаточно было просто подойти к нему сейчас, или продолжать провоцировать словами, или сделать что-то ещё – возможностей был миллион! У Питера же была только одна: закрыть глаза и сосредоточиться на удержании пробирающегося вверх по рукам жара.
Сайлар раздумывал.
Он мог бы ещё поиграть с ним, тот был одной из самых интересных игрушек, встречавшихся на его пути, мог позволить ему взорваться, или сразу, незамысловато и отработанно, убить.
Но он не успел ничего решить. Рядом с ним из ниоткуда возник маленький, самый безопасный на вид из всех встречающихся ему людей со способностями, японец и с истошным криком умело вонзил в него самурайский меч.
Он чувствовал каждый пройденный сталью миллиметр, каждой клеткой каждого пронзённого органа: зная, как всё работает, он также знал, как всё ломается, а он сам был не хуже и не лучше часов, которые некогда чинил, и знал, что бывают поломки исправимые, а бывают – фатальные. Хотя, конечно, часы не истекают кровью – и если этого не случится с ним, то он выживет, он это знал. Особенно, если хоть кто-то озаботится этим. Но на предателей рассчитывать не приходилось, и, падая и не справляясь с подступающей чернотой, Сайлар-Габриэль не знал, откроет ли ещё когда-нибудь глаза.
А так не хотелось сдаваться…
И напоследок, со странным ощущением наблюдая, как Питер умоляет Хиро воткнуть меч и в него тоже, он собрал в кулаке все силы, не успевшие вытечь вместе с кровью на бетон, и отбросил японца в сторону так далеко, как смог. Тот исчез прямо в воздухе, в нескольких метрах от несущейся ему навстречу стеклянной стены, но Сайлару и не была нужна его смерть.
Ему была нужна жизнь Питера – вот такого, пылающего и уязвимого – и он получил, что хотел.
Либо тот вскоре взорвётся сам, забрав с собой этот дрянной город и самого Сайлара.
Либо выживет, и тогда Сайлар сам когда-нибудь заберёт у него его наивную жизнь и драгоценные способности.
Бессильно уронив голову, он остановил свой победный взгляд на начинающем полыхать лице Питера, и провалился в уже уставшую его ждать черноту.
* *
Время замедлилось.
Или Питеру так только казалось. А может, не будучи в силах остановить огонь, он использовал способность Хиро, не совершенно останавливая ход времени, но замедляя его, оттягивая неумолимое приближение развязки, в которой уже не сомневался.
Руки горели всё ярче, освещая уже не только лицо и одежду, но и саму площадь.
Долбаный светоч.
Ведущий к погибели.
И не сбежать никуда. Не скрыться.
Ослабленные использованием всех ресурсов для контроля, подкосились ноги. Так, на коленях, было немного легче. И он боролся… Скрючившись, почти касаясь чёлкой ослепляющего контура рук. Боролся, зная, что проигрывает, зачем-то вымаливая у судьбы минуты, или даже секунды, просто потому, что иначе не мог, потому что должен был попытаться, несмотря ни на что!
Где-то в отдалении стонал Мэтт, над ним склонился доктор Суреш, не зная, как помочь; мистер Беннет, памятуя об обещании, силился, но не мог дотянуться до пистолета; Ники сидела, обняв перепуганного сына, понимая, что такие, вымотанные этим безумным днём и убийством Линдермана, они не уйдут далеко.
Все эти люди… они сдались. Смотрели – кто со смирением, кто с отчаянием – на скорчившуюся в центре площади одинокую полыхающую фигуру, зачем-то продолжающуюся бороться, и уже не надеялись ни на что.
Наделённые необыкновенными способностями, сейчас они не верили в чудеса.
Разбив это молчаливое отчаянье, с одной из боковых улиц выбежала Клер, и, подняв пистолет отца, направилась к Питеру.
Это было страшнее, чем она думала.
Всё – страшнее.
Сам Питер, который светился уже почти весь, даже сквозь одежду.
Неожиданная тяжесть оружия, тянущая вниз руку.
Сама необходимость выстрелить. Убить, не до конца веря, что он оживёт.
Замедлив шаги, и почти ничего не видя из-за заполонивших глаза слёз, Клер подошла к своему герою, и наставила на него дрожащее дуло пистолета.
Да.
Именно этого он и ждал. К этому готовился. Да. Сейчас.
Стараясь гасить тяжёлые обрывочные вздохи, переводя их в глубокое и медленное дыхание, Питер поднялся на ноги, повернулся к своей маленькой племяннице, девочке-чирлидеру, которую недавно спас, и подбадривающе кивнул.
– Давай…
Но она не могла. Судорожно сжимая рукоятку пистолета, отрицательно мотая головой, она не могла даже дотронуться до курка.
– Давай! Только ты сможешь, Клер!
– Скажи, что другого пути нет, пожалуйста!
– Стреляй, – умоляюще выдохнул Питер, чувствуя, что ещё чуть-чуть и будет поздно, – другого пути нет!
Никто не знает заранее, как поведёт себя в экстренной ситуации. Обещая вчера Питеру выстрелить в него, Клер не представляла, как это будет выглядеть на самом деле. Реальность оказалась куда менее сказочной, направленный на живого человека пистолет сдувал весь флёр возвышенности и благородства предстоящего поступка до самого основания простой и не слишком приглядной правды: это акт убийства, и никакое последующее спасение мира не облегчает его воплощения здесь и сейчас.
Она едва не поддалась истерике, но, пристыженная готовностью Питера к своей судьбе, а ещё больше мольбой в его глазах, появившейся, когда он увидел её колебания и желание позорно развернуться и сбежать, она сдвинула брови, и, поудобнее перехватив и выровняв пистолет, прицелилась в нужное место.
Сейчас никто не усомнился бы в её способности выстрелить, разве что только удивился не умеющим мгновенно высыхать слезам на её сосредоточенном решительном лице.
Её палец уже скользнул по курку, готовый усилить нажатие, когда в небе появилась стремительно приближающаяся точка, а через секунду между нею и Питером приземлился человек, которого она уже почти привыкла ненавидеть.
Переведя дыхание, сбитое слишком резким приземлением, он протянул к ней руку и осторожно отвёл дуло пистолета вниз.
– Есть путь, Клер, – спокойно сказал он, – будущее не высечено в камне.
====== 47 ======
Он спустился с небес, словно мессия, и это почти что не было преувеличением. Сбившиеся в кучки по краям площади люди – знакомые и незнакомые – смотрели на него, и в их глазах, помимо отсветов пылающего Питера, начала зарождаться надежда. Он был так спокоен, настолько заразительно умиротворён, что не было сомнений – этот человек знает, что делать, и знает, что всё будет хорошо.
Это был его брат. Такой, как будто вокруг не было никого на сотни миль, без образов и масок, проще – и лучше любого образа, мягче – и сильнее любой маски. Настоящий.
И он пришёл, всё-таки пришёл к нему…
Он ещё ничего не сделал, только не дал выстрелить Клер и успокоил её, он даже ещё не повернулся к Питеру, стоя к нему спиной, но тот уже чувствовал, как груз, взваленный им на плечи, стал легче ровно в два раза.
Вдвоём… Вдвоём они справятся. Не было ни времени, ни сил подумать о том, как именно Нейтан сможет ему помочь, но само его присутствие расставляло всё по каким-то очень правильным местам.
Каждый из тех, кто был сейчас на этой площади, сыграл свою немаловажную роль в том, чтобы предотвратить, казалось бы, неминуемую катастрофу, но финальный аккорд принадлежал не им.
Наверное, брату предстоит убить его, до иных возможностей Питеру сейчас было додуматься сложно, но он был к этому готов. Он почти жаждал этого, в этом было нечто логичное, совсем не такое, как если бы это сделала Клер. Боль, пробирающаяся вместе с жаром всё дальше и глубже, требовала разрешения, утоления, и именно Нейтана, именно его присутствия и решения требовала эта проклятая боль.
– Нейтан… Я взял его силу, но я не могу её контролировать.
Убедившись, что Клер не сделает ничего непоправимого, тот обернулся на сдавленный голос брата, и на секунду замерев от внезапно ухнувшего сердца, направился прямо к нему.
Тумана больше не было. Сковывающего холода – тоже. Это оказалось очень просто, развеять первый и растопить второй. Клер помогла ему. Его дочь, больше похожая на Питера, чем на него. Всего-то было нужно выбрать из сонма возможностей ту, при которой его гонящаяся за идеалами жизнь, его большие и глобальные цели будут иметь хоть какое-то значение.
Потому что есть вещи, без которых жить тяжело, а есть – без которых невозможно.
И определить их, прислушавшись не к кому-то со стороны, а к самому себе, получилось легко и быстро до потрясения.
Несколько секунд…
На то, чтобы очнуться от многодневного анабиоза, продышаться, пережидая режущую боль в лёгких, подзабывших силу свежего, чистого воздуха, отправить маму к вертолёту, и, оттолкнувшись от подоконника с лежащим на нём разбитым стеклом, полететь туда, где было сейчас его место, рядом с братом.
Ведь всё так просто.
Питер должен жить, и не должен стать убийцей.
И цена, которую Нейтан был готов за это заплатить, не казалась ему чрезмерной, он определил её сам, понимая, что время для торгов вышло, в том числе и по его вине, и ожидать скидок не приходилось. Всё складывалось закономерно, и если всё получится, если они смогут переломить будущее, то это с лихвой должно будет эту цену окупить.
А, кроме того, он просто должен был быть сейчас рядом с ним.
Вне зависимости от прошлого и будущего.
Его младший герой, с беспомощно разведёнными руками, шепчущий, что ничего не может с собой сделать; его маленькая звезда, светящая тем, кто сбился с пути, и готовящаяся стать сверхновой; и, как оказалось, главный смысл его жизни – он не должен был быть один.
Нейтан подходил к Питеру всё ближе, и с каждым его шагом словно отрезалось по целому куску от окружающего мира, отсекая лишнее, отвлекающее, подтачивающее контроль, оставляя только их двоих в этой сужающейся, плавящейся точке.
Он шёл в точности так, как в том сне.
Торжественно и спокойно, обещая – сияющим взглядом, мимикой, всем собой – что больше никогда не бросит. Когда Питер думал, что уже потерял его, что уже никогда не сможет увидеть под всеми его оболочками, Нейтан вернулся, и вовсе без них, с открученными гайками и отомкнутыми замкАми, настолько открытый, что брат, даже не касаясь, на расстоянии в несколько метров, чувствовал его сильнее, чем самого себя.
Ещё больше теперь готовый к смерти, будь она временной или нет, Питер полностью развернулся навстречу брату и замер в ожидании: выстрела, или удара, или чего-то другого. Чего угодно, что могло бы его остановить, благодарный судьбе за то, что это будет сделано руками человека, идущему сейчас к нему.
Будь он в спокойном состоянии, он, быть может, удивился бы такой лёгкой готовности брата к тому, о чём думал он сам, к убийству – Питер замкнулся на этом, даже не предполагая иных вариантов. Но всё было так искажено жаром и болью: все цели спеклись в одну, а их ценности взлетели вверх до бесконечности, и не было, казалось, ничего, что нельзя было бы положить на алтарь спасения целого мира.
Ни своей жизни, ни чьей-то другой.
Он не думал об обратной ситуации – смог бы он сам выстрелить в Нейтана? – и, наверное, хорошо, что не думал.
Но своего брата он недооценил.
– Я не брошу тебя, Питер, – наконец-то полностью уверенный в том, что делает, сказал Нейтан, и при виде откровенной жертвенности на лице брата, мягко добавил, – есть другой выход, ты же знаешь.
И в тот момент, когда он это произнёс, Питер понял, что да, действительно, знает, что как только на площади появился его брат, этот выход стал очевиднее многих других… но, осознав его, Питер, с округлившимися глазами, невольно отступил назад и замотал головой: слишком ярко всплыли в памяти самые страшные фрагменты сна.
– Я не дам тебе погибнуть!
– А я не дам погибнуть всем. Ты спас Клер, а теперь мы спасём мир.
Только Нейтан мог быть таким: одновременно блестящим и исполненным важности, сильным и уязвимым. Хотя последнее вряд ли видел кто-то, кроме Питера. Это была уязвимость героя, подвиг которого – на пороге гибели или спасения города – мог оказаться ненужным из-за его же собственных ошибок.
Нейтан… Он ведь всегда был таким, каких не бывает. Нереальным, невозможным, невообразимым. Всегда. И Питер сам сейчас не мог понять, как так вышло, что он вдруг об этом забыл. Позволил усомниться. Почти перестал доверять. Да, у Нейтана было очень много причин, чтобы запутаться. Но предать… нет, он бы не смог никогда.
И сейчас, именно сейчас Питер вдруг понял, что должен столько всего ему сказать!
Столько всего!
Сейчас!
Когда от взрыва отделяло непонятно что. Когда времени не было ни секунды. Когда голос дрожал, а горло раздирало огнём. Сказать. Что понимает, что всё знает, что… господи… что бы ни случилось, но вот с этой точки, в которой они друг напротив друга, глаза в глаза – быть может, не обязательно всё будет хорошо, но будет правильно – непременно. Что больше не страшно. Что вместе…
Прорываясь даже через выжигающую боль, защемило сердце, взбудораженное заметавшимися вдруг эмоциями. Лишая воли, лишая всех второстепенных слов. Оставляя только то, что имело сейчас значение.
Хриплое, срывающееся:
– Я люблю тебя, Нейтан.
И ответное:
– Я тоже тебя люблю, – мягкое, обволакивающее даже сквозь адское пламя. И такое многообещающее, как будто это не они стояли на пороге неизведанной бездны.
Нейтан сглотнул солёный комок, посмотрел вверх, в небо, и снова на Питера, и спросил, – ты готов?
Так легко, словно звал на прогулку или в кафе. Он вечно так делал, особенно в детстве, чем важнее и масштабнее были его сюрпризы, тем несерьёзнее было заманивание к ним младшего брата. Маленький, никогда не обсуждаемый ритуал, один из многих. Из которых и состояло то большое, о чём всегда так сложно достоверно рассказать, и которое, наверное, немного чудо.
Видели бы его сейчас избиратели.
Будь он таким в своей предвыборной гонке, за него проголосовало бы абсолютное большинство, даже если бы он не пообещал им вообще ничего. Такой – он не оставлял выбора, такой бы повел за собой одним только взглядом.
Крепясь и не давая боли согнуть себя, хотя буквально несколько минут назад корчился на коленях, Питер кивнул брату, и тот, в несколько шагов уничтожив оставшееся между ними расстояние, крепко обхватил его вокруг груди, не надеясь, что тот сможет держаться за него сам, и взмыл в небо.
====== Часть пятая. Степени боли. ======
Город продолжал жить.
Семь сотых процента продолжали заниматься своими делами, важными и не очень, готовить ужин, ложиться спать, куда-то мчаться на ночь глядя – город был огромным, и жизнь в нём не останавливалась ни на секунду вне зависимости от времени суток.
Где-то в одном из зданий, на полу в своих апартаментах, лежал мистер Линдерман с огромной и заслуженной дырой в голове, при жизни умеющий исцелять любые болезни, но просмотревший поломку в собственной душе.
Где-то взлетал вертолёт, унося с собой только пилотов и службу охраны, очень слушающуюся мистера Петрелли, но немного больше – боявшуюся его мать, вопреки приказу сына отказавшуюся покинуть город и свой дом. И своих сыновей тоже, хотя в этом бы она ни за что не призналась.
