Текст книги "Степени (СИ)"
Автор книги: KoSmonavtka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 54 страниц)
Просто иногда мерещилась пустота там, где её не должно было быть.
За спиной, хотя в тот миг он мог стоять у стены.
Под рукой, хотя рядом была Кейтлин.
Как будто не на кого было оглянуться.
Как будто отсутствовал какой-то мотив.
И эта пустота не желала ему отдаваться, обретать очертания и указывать перстом на то, что могло бы её заполнить. Она молча и подспудно тащила его вперёд – или назад? – к прошлому, совсем не гарантируя в нём разгадок, но не оставляя Питеру выбора, обещая, что не сделав этот шаг, он никогда не сможет обрести покоя.
* *
Денег, найденных в шкатулке, хватило на пару билетов до Монреаля.
Кейтлин поехала с ним. Ей хотелось лично встретиться с теми, кто убил её брата, и взгляд, с которым она приводила этот довод, не сулил этим людям ничего хорошего. Но, кроме того – и эту причину она не стала озвучивать вслух – она боялась, что, отпустив Питера, больше никогда его не увидит: как бывает страшно моргнуть при взгляде на чудо, зная, что оно существует лишь до тех пор, пока ты на него пристально смотришь. Питер был её личным чудом. Хотя сам об этом и не знал.
Найти перекрёсток уже известных улиц оказалось несложно. Картина, нарисованная Питером, обрела реальность, воплотившись в дверь на затенённой улице, скрывающую тёмное, загромождённое старыми вещами помещение, напоминающее не то склад не распроданных на аукционе вещей, не то закулисье заброшенного театра.
Чуть не застонав от разочарования, Питер, переполненный желанием куда-то бежать и что-то делать, резво обошёл заставленный мебелью периметр. Гонимый поисками ответов, он обнаружил прицепленную к старинному зеркалу карточку со своим именем, но те несколько фраз для него, что были написаны на обратной стороне, только добавили новых вопросов.
«Мы не ошибались насчёт компании. Мир в опасности. Только мы можем помочь. Адам.»
Кто такой Адам?
Что за компания?
Что ещё за опасность, и что ему теперь делать?
Кейтлин успокаивающе бормотала – разберёмся… – и обнимала его, а он мотал головой, словно все эти картины и записки были лишь большой нелепостью, обнимал в ответ, и пытался уткнуться ей в плечо, но получалось как-то нескладно, как-то не так, как должно было быть.
Пустота запульсировала с новой силой, раздосадованная его растерянностью и слепотой, заставляя ещё крепче держаться за Кейтлин, зажмуриваться и стискивать зубы в попытке задавить это ноющее нечто внутри себя.
Получалось плохо. Точнее, не получалось вообще.
Он всё ещё не осознавал эту пустоту, но уже не мог игнорировать боль, которую она вызывала.
К нему снова начало подбираться ощущение повторения. Не того, что происходило сейчас, а того, что вот-вот должно было произойти. Мучительное желание узнать о том, что ждёт их в будущем, раскрученный донельзя внутренний генератор, покалывание во всех мышцах, лёгкое головокружение – всё это было знакомо ему, но было скорее ожиданием, предвкушением того, что должно было случиться после.
И уже за мгновение до того как открыть глаза, он понял, что вокруг всё изменилось.
Не было больше ни склада, ни Монреаля.
Был Нью-Йорк – почему-то Питер не сомневался, что это был именно он – его пустые улицы, и ветер, гоняющий по ним мусор и обрывки каких-то бумаг.
Кейтлин растерянно озиралась, а Питер, почти не удивлённый, пытался справиться с достигшим своего пика пронзительным чувством дежавю, настолько сильным, что у него перехватило дыхание. Всё это – покинутый город, безысходность, пробирающая в своей реальности постапокалиптичность – уже тоже когда-то было, как бы невероятно это ни казалось.
Среди усыпающего улицы мусора он обратил внимание на самые часто встречающиеся листовки, и, наклонившись к ближайшей, поднял её.
Приказ об эвакуации… датирован следующим, две тысячи восьмым, годом…
Будущее?
Опустив руку с листовкой, Питер взволнованно всмотрелся в отрисованные как по линейке и тающие между каменными исполинами нью-йоркские улицы. Ни звука. Ни шороха. Никого.
Город казался не просто пустым. Он казался вымершим.
* *
Их отловили, как животных.
Когда они уже решили, что кроме них, в этом остановившем своё движение городе больше нет ни единой души, но ещё не подумали, что будут делать дальше, кто-то словно щёлкнул пальцами, и мир, встряхнувшись, закружился с бешеной скоростью, не давая ничего ни понять, ни тем более что-то сделать.
Из подъехавшего фургона высыпали нервные люди в спецодежде, и, выкрикивая что-то непонятно-вопросительное о симптомах и самочувствии, сгребли их и, не обращая внимания на протесты и попытки вырваться, насильно затолкали в машину и куда-то повезли.
Потом была дезинфекция, обработка, сжигание одежды. Страх и неверие на лицах привезших их – словно они были одновременно и чумой и чудом. Страх в глазах Кейтлин, когда его повели «поговорить», а ей указали идти совсем в другую сторону. Страх и обреченность, пропитавшие всех встречаемых по пути людей, всё это место, сам воздух.
Питера усадили за стол посреди какого-то пустого ангара и сообщили, что по документам он покойник, что Кейтлин, как иностранку, депортируют, и после некоторых достаточно накалённых препираний поверив, что он абсолютно не в курсе происходящего, удивительно сговорчиво поведали историю катастрофы.
История была короткой, но с трудом умещающейся в сознании.
Мир поразил вирус.
Первый случай инфицирования был зафиксирован около года назад, и очень скоро эпидемия приобрела глобальный характер. На сегодняшний день погибло девяносто три процента населения планеты. Остальные жили в карантине и надеялись отыскать лекарство.
В это было сложно поверить, несмотря на увиденное на улицах города, и тогда Питера отвели в комнату, из которой сквозь большое окно с крепким стеклом можно было посмотреть на тела людей, умерших за последнюю неделю.
По инерции подойдя к самому стеклу он отшатнулся от него в тот же момент, когда понял, что именно он за ним видит. Машинально выставив вперёд руку, не зная, то ли отгородиться ею, то ли прикрыть глаза, Питер попятился назад, но, даже сойдя с пределов видимости этого кошмара, он всё ещё воспринимал его отпечатавшуюся на сетчатке копию перед собой.
Это было самое большое помещение из всех, что он видел в жизни. И оно почти доверху было заполнено упакованными в пластиковые пакеты трупами.
Аккуратно.
Рядами.
Только за последнюю неделю…
И все они погибли от вируса.
* *
Год назад мистер Бишоп был уверен, что вирус у них под контролем.
Совсем недавно добравшись до возможности использовать все накопленные компанией за тридцать лет ресурсы, он искренне полагал, что идёт по пути истинного благодетеля человечества, вкладывая все свои силы и время в разработку препаратов, позволяющих подавлять способности особенных людей.
Мистер Суреш-младший стал центральной фигурой в разработке безопасного штамма вируса – лишающего дара, но оставляющего жизнь – и как выдающийся учёный, и как носитель крови, являющейся основой для вакцины против вируса.
Первые случаи инфицирования были стихийными.
Одна смерть – тридцать лет назад.
Несколько излечений – сейчас, благодаря крови Суреша.
Мистеру Бишопу этого было недостаточно.
Мистера Бишопа одолевало нетерпение.
Он настаивал на целенаправленном введении вируса людям, которые желают избавиться от своего дара – конечно же, не наобум! конечно же, под наблюдением! – но Суреш уверял, что это преждевременное желание, что вирус очень быстро развивается и меняется, и прежде чем начинать активное его использование, нужно убедиться в полной его подконтрольности.
Когда-то компания уже занималась этим.
У первого заболевшего, которого так и не смогли спасти, была взята кровь, и на её основе был создан вирус. Но, вовремя осознав всю его опасность, те, кто в то время стоял у руля, спрятали пробирку в секретном хранилище, о котором было известно только основателям компании.
Их было двенадцать человек.
И они, под самыми громкими лозунгами, наворотили немало дел в своё время.
Мистер Дево, мистер Линдерман и мистер Петрелли были уже мертвы.
Остальные девять были живы, но волей различных обстоятельств разобщены, и кроме мистера Бишопа делами компании ныне больше никто не занимался.
У каждого были на то свои причины.
Кто-то, как миссис Петрелли и мистер Накамура, предпочли основные свои силы тратить на собственные семьи.
Миссис Пратт, разработчик того самого первого штамма вируса, разочаровавшись в целях компании, полностью отошла от дел и исчезла с официального горизонта, сообщив о своём местонахождении лишь самым близким, доверенным лицам.
А кто-то, как Адам Монро, на те самые тридцать лет оказался заперт на самом охраняемом уровне компании без права на что-либо. И у людей, заперших его, было на то основание.
* *
Первым «чёрную метку» – обрывок группового фотоснимка основателей компании, с собственным лицом, перечёркнутым особым символом – получил мистер Накамура, отец Хиро, юного японца, умеющего повелевать временем и пространством.
Отправить её мог только кто-то из оставшихся в живых девятерых.
Понимая, что это приговор, и что жить ему осталось не более суток, он купил билет до Токио – в надежде, что удастся спастись; а незадолго до отлёта назначил срочную встречу миссис Петрелли, на крыше здания Чарльза Дево – сообщить о предстоящей им всем опасности.
Со всем своим японским спокойствием он принимал тот факт, что его страданиям в любом случае не будет конца. За боль, что они причинили. За убитых ими, пусть даже во имя каких-то благородных на первый взгляд целей. Он знал, что пытался искупить грехи, помогая Хиро выполнить его предназначение и спасти мир. Но не знал, зачтётся ли ему это.
Два его последних в жизни дела оказались напрасными.
Миссис Петрелли одарила его пощёчиной за вопрос – сделала ли она всё для спасения своего сына.
Самолёт в Японию отправился без одного пассажира.
Ещё до исхода дня мистера Накамуру скинули с той самой крыши, спустя совсем короткое время после ухода оттуда его собеседницы.
* *
Полиции не пришлось слишком напрягаться, чтобы определить главного подозреваемого.
Точнее, подозреваемую.
Свидетель был однозначен в своих показаниях: миссис Петрелли была на той крыше, она ссорилась с убитым и даже дала ему пощёчину.
Задержанная не казалась ни испуганной, ни растерянной, она ничего не отрицала, отвечала бодро, высокомерно, с усмешкой, и даже когда молчала, не давала никому из присутствующих в допросной комнате усомниться в том, кто здесь выше всех.
Факт встречи подтвердила.
Снимок вспомнила.
В символе опознала логотип адвокатской конторы её мужа.
Почему ударила мистера Накамуру?
Потому что он непозволительно высказался о её сыне.
И это было единственное «почему», на которое она ответила хоть сколько-то информативно. На все остальные она лишь ещё чуть выше вздёргивала уголки губ и с издевательским спокойствием отвечала «не знаю».
Мэтт Паркман, волей случая присутствующий при этом спектакле, полагал, что задержанная невиновна, но видел, что она что-то скрывает, всё более насмешливо бросая своё «не знаю» на каждом новом круге допросов.
Да она врала, даже не отводя глаз!
И, безмерно всем этим раздражённый, он не удержался и залез в её мысли, и, переварив подслушанную правду, идущую вразрез с основной линией допроса, вкрадчиво спросил:
– А никто не мог ему мстить? – и ещё более вкрадчиво добавил, – или вам…
Его напарник недоумённо замолчал, а подозреваемая, мгновенно замкнувшись и окаменев лицом, потребовала адвоката.
Когда же Мэтт, разгорячившись, настойчиво продолжил требовать от неё ответа на последний заданный вопрос, она пристально уставилась в его жаждущие отклика глаза, возмущённая его бесцеремонностью, и вышвырнула из своих мыслей ментальным воплем, чуть не взорвавшим его полностью настроенный на восприятие разум.
«Прочь из моей головы!!!»
Какая наглость!
Миссис Петрелли торжествующе посмотрела на отпрянувшего от неё шокированного Мэтта и презрительно поджала губы. Больше она не скажет им ни слова. И, пожалуй, пора выбираться из этого неприятного места, пусть для этого и придётся немного переступить через себя.
====== 56 ======
Просто у неё больше никого нет – думал Нейтан, подписывая в полицейском участки бумаги, собираясь забрать оттуда мать – и только поэтому она пожелала вызвать именно его.
Не Хайди же просить.
Маленькие проблемы узкого круга семьи Петрелли должны были оставаться внутри этого круга, даже если в нём оставалось всего двое.
Он вспомнил, как бесился, когда мать забирали в участок во время его предвыборной гонки. Теперь же он не испытывал почти никаких эмоций по похожему поводу.
Впрочем, он вообще теперь почти не испытывал эмоций, если только это не касалось его брата. Передавленное сердце уже давно билось глухо и медленно, не имея причин колотиться в жажде жизни, но и не получая права останавливаться навсегда.
Нейтан всё ещё хотел надеяться на то, что Питер жив, но верить в это уже почти не получалось.
Было проще, когда он был один, в квартире – мирке, пропитанном братом – добровольно отрезанный от всего остального мира живых, с лёгкостью отсекающий их от себя со всеми их «пора забыть о нём и возвращаться к нам».
Стало почти невозможно, когда этот мир живых вдруг заявил о своей потребности в нём, пусть даже он был небрит, угрюм и неразговорчив. Миру потребовался не его смирившийся и вновь блистательный внешний фасад, а помощь, оказать которую мог только он. Хотя Нейтан бы не удивился, если всё это оказалось бы лишь частью очередной материнской многоходовки по вызволению забуксовавшего в своём горе старшего сына, а может быть и ещё более размашистого плана.
Но это, в общем, было неважно.
Если он не собирался подыхать, сдавшийся живущему в нём монстру, то всё равно когда-то надо было начинать жить заново.
Было только плохо, очень плохо то, что, напомнив о реальности, и вырвав Нейтана из собранной им из запчастей Питеровской вселенной, мир живых почти полностью лишил его главной веры последних недель.
Ещё один запрет на остановку пульса.
Ещё одна причина для замедления его темпа.
Насколько медленным он может быть для того, чтобы этого хватало для существования?
Нейтан не знал, как ему жить без Питера. Вообще без Питера.
Он уже научился жить без его присутствия, наивности, геройства, объятий.
Но как научиться жить без веры в его возвращение, на мизерном пятачке между болью памяти и страхом забыть хоть что-то о брате, он пока себе не представлял.
* *
Особенно, когда земля оказывалась мала настолько, что первый встреченный в «живом мире» оказывался новым воспоминанием о Питере.
Мэтт Паркман. Детектив.
Тот тоже его вспомнил. Как и обстоятельства, некогда приведшие мистера Петрелли в Техас. У того ещё был такой вид, что казалось, что он вносит залог за брата и забирает его посреди ночи не потому, что переживает лично за него, а потому, что того требует устав их странного семейства. Самоуверенный пижон в смокинге посреди заурядного полицейского участка. Ниже Мэтта на полголовы, но заполняющий собой раз в десять больше пространства. Мэтта могли не замечать, даже если он стоял посреди комнаты. Петрелли не остался бы без внимания даже сидя в самом дальнем и тёмном углу.
Даже когда он с порога всего лишь вопросительно приподнял брови, на всю катушку предъявляя свой повелительный взгляд, все сразу почувствовали необходимость полного содействия этому человеку, а уж когда на его жестком лице мелькнула улыбка, мир полностью и максимально для него удобно улёгся в ногах. По крайней мере, так тогда показалось Мэтту.
Перед нынешним мистером Петрелли мир если и лежал, то только по старой привычке. Но даже такой, обросший, в тёмной рубашке и потухшими глазами, он по-прежнему притягивал к себе взгляды окружающих. Даже такой держал плечи расправленными и, скорее всего, при желании смог бы получить всё, что ему от этого мира могло потребоваться.
Всё, да. Кроме собственного брата.
С Питером Мэтт был знаком ненамного больше, но даже такого короткого знакомства оказалось достаточно для того, чтобы испытать при известии о его гибели горечь утраты.
Тогда, в Техасе, Петрелли не произвёл впечатление человека, подверженного излишним эмоциональным привязанностям и переживаниям. Но, глядя на него сейчас, Мэтт не мог даже представить, насколько его должна была перекорёжить потеря брата, чтобы от того повелителя мира осталась только эта полуживая копия.
Нет, к чему враньё. Не просто глядя… Он так и не научился не читать мысли тогда, когда глаза и уши оставляли больше вопросов, чем ответов. Но лучше бы он не лез к Нейтану в голову сейчас. Стало ещё более неловко, чем всегда после «несанкционированного» вторжения. Да и ничего сенсационного он там не обнаружил. Всё как у обычного человека. Наверное. Боль. Края которой он не смог определить.
Внутренняя неловкость ещё больше усилила его внешнюю энергичность, с которой он изначально подошёл к Петрелли. Он был настроен на встречу с высокомерным типом, но как вести себя с этим, совершено никого не подавляющим и замкнутым в себе мужчиной, он не успел решить. Держась в рамках официальности, Мэтт принёс ему свои сожаления по поводу Питера и деловито предложил проводить к миссис Петрелли.
* *
Паркман как раз уточнял что-то насчёт матери, когда откуда-то донёсся истошный вопль.
Нейтан замер на месте.
Кричала мать…
И в её крике было столько ужаса, что он не мог представить, что с ней должно было происходить. С ней, остающейся невозмутимой там, где остальные в ужасе разбегались.
– Где она?! – от его непроницаемости не осталось и следа. Крики продолжались, и он просто рванул следом за Паркманом в сторону, откуда они доносились.
Комната допроса. Но она была намертво закрыта!
Несколько резких рывков ничем не помогли, крики становились всё животнее и надрывнее, на поиск ключа не было ни секунды, и тогда Паркман, окинув взглядом помещение, схватил стоящий рядом металлический стул, и за несколько мощных ударов разбил стеклянную перегородку.
Испуганная, с исцарапанным до крови лицом, госпожа Петрелли сидела прямо на полу, у стены, сжавшись и сотрясаясь от ужаса, и пыталась закрыться руками.
От кого-то или от чего-то.
Но кроме неё в комнате больше никого не было. Она была одна.
Первым ворвавшись в комнату, Нейтан подлетел к ней, упав на колени, и дав ей мгновение для того, чтобы узнать его, крепко прижал к себе.
– Всё хорошо, мама, всё будет хорошо, – утешал он, чувствуя, как сам заражается исходящей от неё паникой. Она вздрагивала в ответ, не в силах вымолвить ни слова, и слабо, измученно всхлипывала, как будто боясь поверить в то, что кошмар закончился.
– Кто это сделал, миссис Петрелли? – тихо, но требовательно спросил у неё Паркман.
Снова вздрогнув, она окинула комнату диким взглядом, словно опять боясь увидеть то, что перепугало её до полусмерти, и ещё сильнее вцепилась в сына.
Не дождавшись ответа, Мэтт обратил внимание на клочок бумаги, торчащий из её судорожно сжатого кулака.
Он осторожно вытащил его и взволнованно уставился на обрывок фотографии миссис Петрелли с нарисованным на ней особым символом.
Похоже, история с убийством мистера Накамуры имела продолжение. Вот только что это за продолжение, и с какого конца хвататься за это всё более запутывающееся и странное дело, Мэтт пока что не представлял.
Но одно он знал точно: он не отступится, пока не разберётся во всём до конца.
* *
Миссис Петрелли оказалась абсолютно с ним не согласна.
Ей хватило нескольких часов, врачебной помощи и немного сна для того, чтобы придти в себя, полностью переменить собственную линию поведения, и встретить пришедших её «навестить» полицейских покладистым тоном утомлённой немолодой женщины, сообщая, что она полностью признаёт себя виновной в убийстве мистера Накамуры. И, не особо мудрствуя, привести в качестве объяснения ровно те же причины, которые они накануне пытались ей приписать, и от которых она ранее категорически открещивалась.
Секс и деньги? В шестьдесят лет и после фактического отхода от дел?
Действительно, что может быть логичнее.
Сейчас, из её уст, эти доводы казались полнейшим бредом.
Паркман попытался ей возразить и выяснить, почему она собиралась покончить с собой – экспертиза показала, что свои раны она нанесла себе сама – но она перехватила его взгляд, и, кажется, специально для него не скрывая ненадуманную измученность в глубине своих глаз, мысленно попросила его принять её признание и не лезть дальше.
– Но зачем вам это, – не обращая внимания на удивление напарника, растерянно спросил он.
– Теперь всё прояснилось, и я поняла, что спасти меня может только признание, – уже вслух ответила она, с одним смыслом – для напарника Мэтта, и совсем с другим – лично для него.
Вполне этим удовлетворённый – как же, казавшееся таким сложным дело вдруг так просто и складно разрешилось – напарник довольно хмыкнул и отправился заниматься бюрократическими формальностями.
Однако Мэтт Паркман, очевидно проникшийся её мысленной просьбой, тем не менее, похоже, не собирался принимать её к действию – она видела это очень ясно в его жаждущих правды глазах и не слишком уместном сейчас сочувствии.
Ещё один наивный добряк и борец за справедливость…
Она подавила в себе поднявшуюся было противоречивую волну усталого гнева и сентиментальности.
Глупец.
Такие имеют очень низкую выживаемость в этом проклятом мире. К сожалению, она слишком хорошо об этом знала.
Горько улыбнувшись, она дождалась, когда они останутся только вдвоём, и мысленно попросила его ещё раз:
«Если продолжать расследование, они узнают обо всех нас и наших способностях. Не лезьте. Не надо…»
* *
О, мама…
Нейтан остановился в дверях её палаты и со смешанным чувством наблюдал, как она, недавно поднятая с больничной койки, поправляет одежду. Ни тени того запуганного и трясущегося существа. Даже со спины было понятно, что она полностью вернулась на свои позиции, готовая вздёргивать подбородок и снисходительно улыбаться на любые ухмылки судьбы. Даже в нынешнем своём положении сознавшейся подозреваемой – Нейтан поморщился, он до сих пор не мог поверить, что они посмели допрашивать её прямо в больнице – даже с исцарапанными щеками и за пять минут до возвращения в полицейский участок. Его мать. Такой, как он всегда её знал.
– Почему ты созналась в преступлении, которого не совершала?
Обернувшись на его голос, и, кажется, нисколько не удивившись ни его приходу, ни отсутствию у него бороды, она не упустила возможности напомнить:
– Потому что ты был прав, Нейтан, я не достойна спасения.
– Мам, я это со зла сказал, пьяный был, это пустяк, – он прошёл в палату и сел на краешек стоящего там кресла.
– Нет, не пустяк.
– Ты как-то просила меня о помощи, так позволь тебе помочь? – его голос, и так негромкий, как всегда в последнее время, стал ещё глуше. Он понимал это её упрямство. Но не мог её сейчас оставить. Как не мог бросить мальчишек. Как не смог бы бросить Питера, если бы тот ещё был жив. И ему было всё равно, что он выглядит сейчас несколько жалко, глядя на мать снизу вверх и упрашивая её.
Она даже впечатлилась этим его предложением.
Но слова сами по себе мало что значили, а чего на самом деле ждать от старшего сына после всех этих последних месяцев, пока что было совершенно не ясно.
Не скрывая горечи, она заметила:
– То, что ты побрился, ещё не значит, что ты трезвый.
То есть теперь ему нужно будет доказывать свою состоятельность и способность проследить не только за остальными, но и за собой?
Поднявшись навстречу матери, Нейтан собрался было возразить ей, и убедить, что теперь всё будет иначе, но она предупредила любые его слова, притянув к себе, и – неожиданно после предыдущего пренебрежительного тона – начала мягко увещевать:
– Тебе надо выбираться, вернуть семью… чтобы твои дети тебя любили… это всё ещё возможно, – она говорила так, словно давала последние наставления перед тем как надолго исчезнуть.
Мама-мама-мама, только она умела поражать внезапной и искренней проникновенностью – и одновременно заговаривать зубы!
– Ты не убивала Кайко Накамуру, я же знаю, – вернул он её к началу разговора, давая понять, что не отступится, не выяснив правду.
Усталые игры усталых людей.
Впервые за долгое время стоящих так близко, лицом к лицу, не ждущих прощения, но имеющих сейчас только одну цель – сделать так, чтобы их грехи остались только с ними, не задев более никого. Чтобы хоть что-то исправить из того, что они успели натворить.
– Я столько зла совершила в жизни, что неважно, за что меня осудят.
– Позволь мне помочь, – Нейтан уже не скрывал мольбы.
– Ты ищешь искупления, но помогая мне ты его не получишь, тебя просто убьют, – быстрым шепотом, как будто боясь в принципе произносить такое вслух, возразила она, – а второго сына я не могу потерять.
У него будет ещё много возможностей кому-то помочь. Кому-то более достойному и более нуждающемуся в нём. А ей хватит того, что он будет жив. Это единственное достаточное и необходимое условие для всех остальных возможностей этого мира.
Нейтан… Её Нейтан… никогда не получавший её любви даже наполовину от того, на что имел права – но всегда понимающий причины этого. Хотя сейчас она и сама не была уверена, что это того стоило. Что изменилось бы, не подавляй она свои материнские чувственные порывы? Кто теперь скажет…
Глядя, как он подавленно качает головой, она слабо ему улыбнулась, словно спрашивая без слов – ты же понимаешь меня, сын? ведь понимаешь? – и, прильнув к его груди, почувствовала обнимающие её в ответ крепкие руки. И, пока Нейтан не мог видеть её лица, зажмурилась, чтобы не подпустить непрошеные слёзы, и уткнулась в его плечо.
Воровка…
Какое мучительное счастье – эти его объятья. Какая роскошь – взять у сына то, чего сама лишала его в детстве. Какая боль.
====== 57 ======
Питер недоумённо отстранил от себя попытавшуюся обнять его немолодую женщину – чисто машинально – и, хмурясь от неловкости возникшей ситуации, спросил:
– Мы знакомы?
Их оставили наедине, что при том режиме чрезвычайного положения, что царило в этом времени и месте, уже говорило о многом.
Надо признать, эта женщина умела держать себя в руках, как никто из встречаемых ранее Питером людей. Очевидно потрясённая тем, что он жив и едва ли ни больше тем, что он ничего не помнит, она сохранила комфортную для него дистанцию, и, не растрачиваясь на собственные эмоции, сразу перешла к делу.
Конструктивно, прямо, лаконично – она рассказала, что пришла помочь ему, что он должен вспомнить, кто он. И что не забота о Кейтлин является сейчас его первоочередной задачей, а восстановление памяти и всех своих способностей в полную силу. Всех. А их у него было больше, чем у кого бы то ни было из живущих. Он был самым могущественным из людей.
Самым могущественным?
Это с трудом умещалось в голове Питера, но подтверждалось всем тем, что с ним происходило.
Но кто эта женщина? Откуда она это всё про него знает? Не только о способностях, но и о том, какой он. Как будто видела одолевающие его сомнения, как будто знала, как он – не помнящий о себе ничего – боится своей силы и демонов, которых эта сила способна разбудить.
Питер сосредоточенно слушал её слова о его доброте и самоотверженности, и отчаянно хотел ей верить, но у него не очень получалось. Эта женщина видела его, настоящего, насквозь, но всё, что она говорила о его возможностях и великодушии – было слишком. Он не чувствовал себя настолько огромным. Не чувствовал себя героем. Более того, он не хотел им быть. Ему бы убедиться, что внутри него не живёт никаких монстров, и спасти Кейтлин. А остальное уж как получится.
Но ему предлагали совершенно иной сценарий.
– Ты всегда думаешь о других, но сейчас ты должен забыть о них. Должен подумать о себе, и отправиться навстречу опасности, как это когда-то сделал твой брат.
– У меня есть брат? – уточнил он, чем вызвал у этой необычной женщины какую-то совсем уж странную реакцию: снова потрясение, но не растерянное, а смешанное с жалостью и как будто неверием. Тем более странную, что она ведь и так уже знала, что он ничего и никого не помнит.
– Он погиб в начале эпидемии, – не сразу ответила она дрогнувшим голосом, но тут же вернув ему былую твёрдость, продолжила, – но ты можешь всё изменить.
Строго и чётко.
Как указания к действию.
Как будто у них не было иных вариантов развития событий.
– Но как? – начал заводиться Питер, – я был в Монреале, в 2007 году и вдруг оказался здесь!
– Ты встретил человека по имени Хиро Накамура, он может путешествовать во времени, и ты тоже. Ты, и только ты можешь изменить историю!
– Я не могу!
– Тебе придётся! – похоже, эта женщина не собиралась отступать.
– Но я не могу контролировать то, что происходит!!!
Если она такая всевидящая, то как не понимает, что он – не может! Он – ничего не может! Даже захоти он – одного его желания пока что недостаточно для того, чтобы спасти не то что мир, а хотя бы тех, кто успел стать ему дорог! Он – самый могущественный, по её словам, человек на свете – бессилен не только перед бедами человечества, но и перед самим собой! Он ничтожен! И, хуже того, опасен для других!
– Тогда вирус погубит нас всех, – не впечатлившись его самобичеванием, разрывая оглушающую после криков тишину, прошептала над самым ухом его стальная собеседница, – Питер… ты должен вспомнить…
Её голос… Его имя из её уст…
Питер стоял, тяжело дыша после эмоционального всплеска, опираясь о стол, крепко сомкнув глаза и пытаясь поймать замелькавшие на краю сознания обрывки чего-то смутно знакомого, ленточки воспоминаний.
Много солнца… надпись «с днём рождения»… огромный, какой бывает только в детстве, торт. Склонившаяся над ним улыбающаяся женщина. Молодая, но узнаваемая. Это она… Она? Уже немного старше. И ещё… и ещё… Всё более сжатые губы… всё более высокомерное выражение лица… всё более холодный взгляд…
Зацепившись за первые полуразмытые фрагменты, воспоминания начали набирать обороты; картинки, поначалу всплывающие как будто нехотя, начали сменяться всё быстрее, одна за другой, сливаясь в непрерывный, уже неостановимый мельтешащий поток событий, а главное – эмоций…
Пропустив через себя всю эту череду, Питер вскинул голову и узнавающе посмотрел на замершую в ожидании его слов, его приговора, маленькую, и уже совсем не такую бесстрастную, как на последних кадрах воспоминаний, женщину.
– Мама? – неуверенно, и как-то по-детски, спросил он.
Молча, не в силах произнести ни слова, она закивала со слезами на глазах, и, осторожно коснувшись ладонью его щеки, убедившись, что этот жест не вызвал у него предыдущего протеста, уже увереннее привлекла к себе.
Он вспомнил только её. И немного дом. И немного отца. Остальное осталось торчать многочисленными ноющими культями, обрубками, растворяющимися в забвении за границами, очерченными самыми основными воспоминаниями о матери.
