Текст книги "Степени (СИ)"
Автор книги: KoSmonavtka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 54 страниц)
То нависшим сверху, двигающимся вниз, по гортани, ямке между ключицами, ключицам, медленно скользя по коже губами. Не мокро, очень легко, собирая запах, вдыхая, осязая его. По пути цепляясь за сосок и в потрясении замирая, нуждаясь в паузе для того, чтобы осознать значимость этого необычайного события. Будто не зная, что с ним таким – маленьким, со вжавшимся ореолом и торчащим кончиком – делать. Чувствуя, как усиливается вся его распоясавшаяся жизнерадостная пульсация, и грозит полнейшей и преждевременной катастрофой.
Он обнял брата обеими руками, плотно удерживая того на месте, и припал к причине своего потрясения приоткрытым ртом. Мягко прижав языком, и обводя вокруг большим пальцем мышечный контур грудной клетки.
Разгораясь нежностью к засопевшему и выгнувшемуся Питу, воспаляя мозг изумлением ещё одного нового открытия, и обнаруживая в себе – именно сейчас – новую потребность – прижаться всем телом. Голым телом. Без одежды, которая до сих пор, кажется, всё же больше помогала, чем мешала, но – именно сейчас – стала вдруг казаться категорически лишней.
Именно сейчас…
Тем более что рубашка уже давно оказалась выправлена из брюк, и даже наполовину расстёгнута (когда? кем?). А шорты Питера сползли почти до середины бёдер (господи), и, уже давно ничего толком не скрывали. И руки Питера (он снова мог читать мысли?) решительно вцепились в ремень, гремя пряжкой и нелогично одновременно пытаясь уже стянуть брюки вниз.
Именно сейчас…
Именно сейчас…
Немного отстраниться, чуть съехав набок, предоставляя Питу больше пространства для его ожесточённого сражения с застёжками и брюками. И чуть самому не задохнуться, когда тот, потеряв терпение, толкнул его, заставляя упасть на спину и, оседлав, неожиданно споро начал справляться с одеждой.
Так решительно, так твёрдо. Так – будто всю жизнь мечтал об этом. Как будто это были не просто дорогие тряпки, а само олицетворение всех ненавистных ему оболочек и скафандров.
Стиснув зубы.
То ли сосредоточенно, то ли сердито сверкая глазами из-под упавших на лоб волос.
Припечатав одной рукой грудь, второй – быстро разбираясь со всеми пуговицами и замками.
И, наконец, ловко и беззастенчиво стаскивая с Нейтана и брюки, и рубашку, и…
…растерянно застывая над разоблачённым телом, остановив руку на полпути движения к резинке самой последней части одежды.
Сводя Нейтана с ума и почему-то вызывая приступ ностальгии.
Заполняя его голову бессвязными – …господи, Пит… ты такой Пит… ты везде – Пит… мой… Пит… – и не оставляя почти никакой надежды на то, что ничего из этого не оказалось произнесено вслух.
– Пит…
Приподняв бёдра, Нейтан сам избавился от последней на себе преграды, и, поднявшись и усевшись перед братом, рассеянно, как во сне, потянул его на себя. Оборачивая его застывшую руку вокруг своего торса, закидывая вторую себе на плечо, обхватывая – мягко – и увлекая в самый опьяняющий поцелуй из всех, что у них сегодня были.
Укачивая, отвлекая.
Снова уводя.
Стягивая с него несчастные шорты и выпутывая их с его, кажущихся сейчас невероятно длинными, ног.
Укладывая снова на кровать и приступая к новым открытиям.
Уже догадываясь – ещё не разумом, но уже своей взращиваемой интуицией – что Пит реагирует не только на прикосновения, но и на эмоции, и неизвестно на что больше.
И – не имея никаких сил удержаться от того, чтобы не воспользоваться этим – расщедриваясь на все чувства, на которые только был сейчас способен; смело раздаривая привычные; и, мандражируя, «предлагая» те, которые раньше предпочитал не замечать.
Как будто и правда вместе с одеждой слетели ещё какие-то незамеченные раньше, слишком приросшие заплатки оболочек…
* *
Ни один из них не думал ни на шаг вперёд уже достигнутого.
Ни у одного из них не было плана сегодняшней ночи.
Это было несомненной милостью для обоих, то, что каждая следующая дверь открывалась только тогда, когда благополучно была пройдена предыдущая.
Но когда задыхающийся и покрытый испариной Питер, упершись пятками в постель, недвусмысленно подался вперёд бёдрами и в беспамятстве простонал:
– Нейтан… – на того будто высыпали кубики замороженной кислоты. Ледяной и проедающей.
Каменея всем телом, он оторвался от распалённого, фактически предлагающего ему себя брата, и не смог сделать ничего лучше, кроме как уткнуться за его плечо, в подушку.
Как последний идиот.
Он пытался продышать это оцепенение и накопить силы.
То ли для того, чтобы вернуться немного назад, осторожно прикрыть эту распахнутую Питом дверь, и остаться резвиться на уже изведанных территориях, то ли чтобы рвануть вместе с ним вперед – только теперь уже точно зная, что, сколько бы ни было впереди дверей – они все будут открыты. Все. До единой. Потому что толкнув эту, они уже не смогут больше остановиться.
Он был идиотом и, кажется, трусом, и искренне не понимал, как могут одновременно подкатывать паника и возбуждение, и он пытался с этим справиться, но хуже всего было то, что он, как всегда при энергичном оберегании брата, снова фокусировался на чём-то одном, категорически упуская из вида всё остальное.
Например, ту «мелочь», что Питер уже там, «за дверью».
Что он уже отворил, уже вошёл, уже открылся, и это уже никак не повернуть вспять.
Нейтан – не осознавал, что слишком долго сомневается и слишком явно мучается, и заражает его страхом, и выпускает его руку и фактически оставляет его – решившегося и вошедшего – одного.
Питер – всё ещё чувствовал, что летит, но уже не чувствовал, что вдвоём. И летит уже не в небо, а куда-то вниз, и больше никто не ждёт его на полпути, чтобы поймать, и под ложечкой сосёт, а на глаза наворачиваются чёртовы слёзы.
И он понимал, что не имеет права удерживать, заставлять или выпрашивать, но всё же чувствовал дикое одиночество – и своё и Нейтана, и неизвестно, которое пронзительнее, и только это дало ему силы обхватить его голову и, притянув к себе, не решаясь смотреть в глаза, куцо ткнуться во влажный висок.
Затаивая дыхание.
Не столько услышав, сколько поняв по вернувшимся, щекотнувшим шею губам:
– Пит… – хотя если бы не лёгкое «т» на конце, то это можно было бы принять за поцелуй.
И вторя ответным:
– Нейтан… – с паузой в конце, прячущей за собой и невымолвленное «пожалуйста», и страх, и надежду, и знание, и обещание.
Выдыхая только тогда, когда его снова смяли в объятьях, а грудь сдавили так, что для воздуха там совсем не осталось места.
Окончательно оставив подушечное укрытие, Нейтан прижался к Питеру лбом. Как будто выбираясь из нечаянной ямы – решив всё же не сдаваться – упрямо и тяжело дыша, меняя мучение ледяное на мучение выжигающее.
Резко скатился набок – на уже давно безбожно сбитое покрывало и развороченные подушки – и потянул Питера на себя, подсаживая коленом повыше, обхватывая ртом его задёргавшийся кадык и свободной рукой привлекая к себе за бедро. Врезаясь в их одну на двоих бесповоротность со всего маху, с грохотом захлопывая предыдущую дверь, и разом отмыкая все оставшиеся.
* *
Ночь истекала.
В комнате было совсем жарко.
После безумного марафона поцелуев, после подготовки, в которой было куда больше упоения, чем техники, разгорячённые, вспотевшие, одуревшие, с беснующимся пульсом – они лежали совсем как в детстве. На боку. Сросшись в одну неразделимую фигуру. Зная необратимость последнего шага, неожиданно увязнув в наслаждении его ожидания.
Питер – скрутившись в клубок.
Нейтан – обхватив его сзади.
Проживая эти мгновения «до», любя их не меньше, чем ещё не наступившее «после».
Оба – наивно пережидая, когда сердца перестанут рваться наружу, и до ломоты стискивая друг другу переплетённые, перепачканные в смазке пальцы.
Безуспешно пытаясь хоть немного «протрезветь».
Всё больше пьянея.
Словно играя в игру – кто же первый вздохнёт/шелохнётся/сойдёт с ума.
Нейтан облюбовал выпирающий прямо перед ним шестой позвонок и пытался утихомириться возле него губами.
Питер впивался ногтями в его руку и утопал во всё более и более наглых волнах возбуждения – им как будто было всё равно, что он лежит без движения, и что без капитуляции сейчас пока никто и пальцем его не тронет, чтобы помочь хоть как-то с этим самым возбуждением справиться.
Чувствуя скорое своё поражение, но не собираясь слишком легко отдавать победу бесчестному любителю позвонков, он окаменел всем телом, надеясь этим принудительным спазмом хоть немного приглушить невыносимое гудящее напряжение, но от этого всё стало только хуже. Или лучше. Или… о, чёрт! И спешное ослабление ничуть не помогло, и с каждым новым мгновением всё только усугублялось. Да что же… Ну как же!
Часто задышав, Питер зашевелился, заваливаясь вперёд, окончательно сдаваясь в этой неозвученной игре, распластываясь, прижимаясь к постели грудью, иллюстрируя полную, тотальную невозможность терпеть ещё хоть секунду…
…и охнул, резким, на грани грубости рывком возвращённый в прежнее положение.
Шеи опять коснулось горячее дыхание, а ожившие руки, на контрасте с только что заявленной силой, слишком, до безумия нежно обвили его предательски нестойкое тело.
Такое привычное – и такое непривычное тело.
За порогами сладострастия Нейтан привык совсем к другим.
А это, своевольно ёрзающее в его руках, так знакомо пахло и так знакомо куталось в объятиях. И тут же сбивало с толку отсутствием какой-либо мягкости; напрягало и завораживало своими жёсткими мышцами, каменным вжавшимся животом, испачканной в смазке дорожкой волос и – почему-то особенно остро – узкими бёдрами.
…это Пит, – звенело непрекращающимся лейтмотивом в уже давно уплывшем сознании Нейтана, то усугубляя немыслимость, то, наоборот, успокаивая.
…это Пит, – думал он, и неспешно, будто нехотя, подавался вперёд, пока только прижимаясь, изнемогая и от прикосновений и от лихорадочных мыслей. Стискивал за бедро, фиксируя на месте – и скупо и хрипло выдыхал почти что настоящий стон, чувствуя почти что умоляющие встречные движения брата.
…это Пит, это же мой Пит, – сходил он с ума от этого «танца побеждённого», освобождал того от хватки и, лаская, «встречал» его неудержимые подмахивания освободившейся рукой.
Нейтан едва ли понимал, что с ним на самом деле творится.
Он вроде бы вёл в этой «битве», но абсолютно не был уверен, что он здесь истинный главнокомандующий
Тело охватило знакомое, но настолько неуместное сейчас предвкушение, что ему понадобилось усилие, чтобы вспомнить, что точно такое же охватывало его за несколько мгновений до взлёта. И никогда больше. По крайней мере, раньше.
Сознание застило адреналиновой вспышкой – больше от неожиданности, чем от испуга.
Захотелось немедленно оплести лежащего перед собой совсем уже «разбушевавшегося» Пита всеми конечностями – даже зная, что и без подобной «швартовки» никто и никуда сейчас не улетит. Но этот разгорячённый «причал», ничуть не сбиваясь на возникшую было заминку, так естественно и безоглядно продолжал самостоятельно насаживаться на приостановившие свою «победоносную» деятельность пальцы… что Нейтана накрыла абсолютная уверенность, что если он сейчас куда-то и взлетит – то только вместе с ним.
Застыв, он вцепился зубами в холку своего пылающего божества и всё меньше понимал, зачем ему какие-то там победы, и почему, собственно, до сих пор лишь пальцы…
А Питер вжимался и вжимался, бездумно, безумно. И тихо – неосознанно, даже не догадываясь о том, как это воздействует на его летающего супермена – поскуливал, когда, наконец-то…
Господи-господи-господи… так медленно… да что ж так медленно!?
Да откуда Нейтан брал столько грёбаного терпения! Для себя! И сил! Для этой стальной хватки! Для того, чтобы не дать позволить… о, господи… да ничего не дать позволить!
Так осторожно…
И всё-таки так больно – физически – до всхлипа, до заколотившихся в висках отголосков, до остановки дыхания.
И сладко – и от этой самой боли, и от понимания, что именно происходит и с кем, и от дрожащего скопления эмоций.
Необходимо… необратимо… теснее некуда… или только кажется, что некуда… ведь вот же… ещё… да сколько же ещё?
Так и не дыша, Питер даже не сразу осознал, что плавное вторжение закончилось; и только когда он судорожно хватанул ртом воздух, Нейтан соскользнул онемевшими от напряжения пальцами с его бёдер, перехватил поперёк груди обеими руками – ещё ближе подтаскивая, подтягивая к себе – и уткнулся лицом между его лопаток.
И на этом самом тесном сближении замер, давая привыкнуть к себе.
* *
Они оба замерли.
А может, это мир вокруг них застыл, беря паузу для того, чтобы вписать в какие-то там свои реестры новый, свершающийся прямо сейчас, вопиющий факт.
Исчезли звуки, мерцающие блики на стенах, не стало ни движения, ни времени, ничего, исчезло всё, кроме горячей болезненной пульсации внизу и вспарывающих пустую тишину синхронно прерывистых вдохов.
Вот так…
Так…
Как оказалось – вопреки всем невозможностям и мукам – совсем не сложно.
Закончить поиск пересечения всех их истин, принципов и правил на самой сомнительной, как переживалось раньше, точке. Почувствовать, как расслабляются сердца – на максимуме физического напряжения.
Застыть, позволяя этому моменту пройти сквозь них, запоминая его и впитывая, и, одновременно подтолкнувшись, медленно заскользить вперёд.
Вперёд и вперёд, уплывая далеко без малейшей оглядки на берег, не чувствуя страха ни перед глубиной, ни перед темнотой, ни перед распахивающейся перед ними вселенной.
Легко раскачиваясь, как на лодчонке, будто они не в полумраке на разворошенной постели, а далеко-далеко в море, и никого вокруг на тысячи километров, и – после безумия шторма – почти что штиль.
Где Нейтан весь обратился в движения, размеренные и тягучие, словно только это помогало ему хоть как-то сохранять рассудок.
Где Питер – удивительно быстро привыкнув телом, но продолжая оставаться в удивительном изумлении умом – парил, не чувствуя, где верх и где низ, и бесконечно долго и бесконечно медленно падал-падал-падал затылком назад, и кружился, и не было притяжения земли и влекущей пустоты неба, не было ни воды, ни воздуха, был только Нейтан, насквозь пропахший облаками, обнявший его, укутавший собой, удерживающий в этой колыбели невесомости.
И всё…
Господи… и всё…
И всё…
Ещё…
Питер изогнулся с протяжным выдохом-стоном, теснее, по животному прижимаясь к брату, усиливая ощущение близости и не предполагая, как выглядит сейчас в своём ненадуманном движении.
Ещё…
Колыбель качнулась в невесомости, лишая его той опоры, что у него была, опрокидывая его на спину, и мир, крутанувшись, перевернулся – и остановился на глазах оказавшегося прямо напротив Нейтана. Таких близких, таких родных, таких тёмных, таких жадных глазах Нейтана. Отпускающих в полёт до этой наконец-то появившейся точки притяжения, закручивая мир теперь вокруг оси их взглядов.
С размаху зашвыривая в космос, где не чувствовались ни гравитация, ни затёкшие мышцы, ни боль, ни смущение от раскинутых ног. Где всё было честное и первородное. Все виды материи, все виды излучения, звёзды, пульсары, расширяющиеся границы и ожидание сверхновых. Слипшиеся тела, стекающаяся с виска капля пота, соприкасающиеся с каждым толчком губы. Зашкаливающий пульс. Блуждающая дрожь.
Сцепившиеся взгляды.
Тяжёлый, задурманенный, из-под полуприкрытых век – у Нейтана.
Лихорадочный – у Пита. То оттеняющийся безумием, то «плывущий» так, что Нейтан начинал волноваться за его сознание.
– Пит… – шептал он и замирал, когда тот, теряя фокусировку, слишком сильно откидывал голову назад.
…чувствуешь? – уже не вслух, но всеми фибрами заливая между ними узкое пространство. Одновременно с медленным, но нестерпимо чувствительным после замирания движением.
…это я… – тоже мысленно, заставляя снова и снова идентифицировать себя, встречая выгибающееся навстречу тело, и возвращающийся взгляд, и ответное, бессвязное, безмолвное, но такое понятное – …это ты… это ты… это мы…
Утверждая права, на исходе неторопливого наступления впиваясь в губы, и снова отступая назад.
И снова вперёд.
И снова.
… Пит… чувствуешь? …Пит… – не отпуская взгляда, на одном из откатов отстранившись почти до положения сидя, и скользнув между их животами рукой.
Питер смотрел почти не моргая, мутным взглядом. Просто смотрел, голодно считывая в глазах Нейтана повторяющиеся по кругу «слова», и подавался вперёд.
Они заполняли его – вместе с каждым толчком проникая и накапливаясь всё больше. И он мог вместить очень много – но не бесконечное количество, и, вопреки желанию продлить всё это, в какой-то момент он почувствовал, что не выдерживает. Точнее, не выдерживает его тело, оказавшееся в этом любовном действе самым слабым звеном.
Этот медленный мучительный ритм.
Эта знающая своё дело рука.
Этот пронизывающий насквозь взгляд.
Эта несомая им «информация»…
Питер выгнулся с невнятным всхлипывающим шипением, жмурясь и сжимаясь – невольно утаскивая за собой куда более «выносливого» на вид брата.
Тот еле удержался, но всё же не сбился.
Только тоже закрыл глаза и, сосредоточившись лишь на укачивающем ритме, продолжил.
Уже без игр и взглядов.
С серьёзным, раскрасневшимся и влажным лицом.
Набирая темп и всё интенсивнее двигая рукой. Пережимая именно там, где это требовалось. Обводя большим пальцем по набухшему, иссочившемуся средоточию физического наслаждения именно тогда, когда это было нужно. Чувствуя, как дёрнулась под чуткими пальцами жилка, и как начало меняться дыхание находящегося почти в прострации брата.
– Пит… – снова открыв глаза, позвал он его, на этот раз вслух, не без труда набрав достаточное для этого количество воздуха, – Питер… – и ещё раз, протяжно, – Пи-ит… – и ещё чуть резче подался вперёд.
Цепляясь совсем уже расфокусированным взглядом за зрачки, ресницы, капли пота на лбу, напряженное лицо брата, Питер коротко замер в предспазматическом ожидании – и провалился в экстатический туман, улавливая краем разума своё бесконечно звучащее имя.
Наверное, только из-за этого вербального повторения не проваливаясь окончательно в беспамятство.
Сжимая в беспорядочной, сладкой судороге застывшего на эти мгновения Нейтана, заливая семенем его руку, просачиваясь сквозь пальцы густым и горячим.
Умирая от любви к нему.
К его одновременно победному и потрясённому виду, к его поднесённым к губам испачканным пальцам, его прикрывшимся на секунду глазам и участившемуся пульсу.
К нему…
Питер сжал ногами его бёдра и снова потянул на себя.
Легко принимая новый, куда более яростный темп.
Не разбирая смешавшиеся стоны – кровати, вбивающегося в него брата и самого себя.
Он всё-таки смог… Нейтан… он смог…
Ему больно – эмпатический канал чуть не разрывался от льющейся от того счастливой боли – но он смог… только выдержал бы…
Нейтан… ну же… вот так… вот так – с размаху – так легче… Нейтан… давай же… вот так…
Последние толчки тот придержал.
Вышел почти полностью, на пределе терпения, и снова вошёл, напряжённо и глубоко.
И во второй раз.
А на третий – остался внутри, импульсами заполняя собой; падая на грудь Питера, утыкаясь между его ключиц, хрипло выстанываясь в ямочку между ними.
И дыша, дыша, дыша, и до хруста стискивая его плечи, и продолжая вжиматься.
Настолько долго, что это стало становиться странным, но он всё никак не мог заставить себя подняться, и Питер так ласково, едва касаясь, гладил его спину, и спазмы всё не иссякали… только зачем-то начали перебираться с живота к груди, а сердце, вместо того, чтобы успокоиться, начало колотиться ещё сильнее… и этот чёртов комок… он уже просто раздирал горло…
И Питер… зачем он это делал?… Питер…
Тот, такими же ласковыми движениями пальцев пробрался сквозь его волосы и, коснувшись губами макушки, шепнул:
– Давай, Нейт… давай…
И, обхватив за голову, оберегающе прижал к себе.
Пряча от себя и ото всех.
Делая вид, что не замечает закапавших на него слёз.
====== 114 ======
Просыпаться не хотелось.
Не хотелось так, как в детстве – не со взрослым пониманием, что вставать всё равно надо, и он конечно же сейчас встанет, а если не встанет, то мир непременно начнёт разваливаться, а с вредным желанием закрыть голову подушкой и не вставать, и самыми страшными последствиями этого станут пропущенные занятия или стыд от очередного разочарования отца.
Не то чтобы он в детстве часто проворачивал подобное.
Да почти никогда.
Но сейчас… сейчас просыпаться категорически не хотелось.
Он даже ещё не до конца понимал, почему.
Лишь всё больше раздражался из-за далёкого, но настойчивого телефонного сигнала, нервирующего его не просто по-утреннему, но как-то ещё… растормашивая в памяти какие-то очень яркие, но недавние, и ещё не научившиеся всплывать по первому зову воспоминания.
Питер… – молнией пронеслось в его мыслях, немедленно отзываясь во всём теле, опаляя всколыхнувшимися чувствами.
Питер…
Тот зашевелился – только сейчас, абсолютно не отреагировав минуту назад на надрывающийся телефон, но как будто услышав своё имя – и так блаженствующе потянулся, и повернулся, и обнял, и засопел куда-то в плечо, словно просыпался так последние лет десять – столько будничного умиротворения в этом было.
Нейтан нехотя оторвался от подушки и, кое-как выпутавшись из клубка рук, ног и концов одеяла, отправился на поиски нарушителя спокойствия.
Тот обнаружился на полу в другой комнате и, добавляя раздражающих факторов, высвечивал на экране «Мама».
Стараясь не думать о тёплом, спящем, пахнущим покоем и сексом Питере за стенкой, и о том, насколько нелепо будет выглядеть сам, стоя посреди комнаты голым, заспанным и беседующим с матерью, Нейтан всё-таки нажал кнопку вызова.
* *
– Мама? – не открывая глаз, спросил Питер, когда Нейтан, вернувшись, забрался обратно в их тёплое убежище, млея и расслабляясь, невольно оставляя все раздражение за его пределами.
– Угу…
Странный звонок.
С одной стороны, помог подняться, не дав спросонья ринуться в сомнения и самобичевание, с другой – довольно безжалостно попытался нарушить ещё не растаявшее ночное волшебство.
И, насколько Нейтан был готов к первому, и непременно бросился бы именно по этому пути, если бы не звонок – настолько сейчас ему, вопреки вторжению матери в их с Питером пространство, захотелось это самое пространство защитить.
– Потеряла тебя, – в голос снова начала возвращаться сонная хрипотца, а руки сами потянулись вперёд, обхватывая Пита за поясницу и подтягивая его поближе, – твой телефон отключен…
Господи, это всё правда – наконец-то взвилась ослепляющая мысль – это всё правда.
И он нихрена не хочет от этого отказываться.
Ни за что.
Потому что без этой правды не имеет значение вообще ничего. Он ещё не успел к ней толком привыкнуть, а она уже стала одним из жизненно необходимых факторов. Наряду с безопасностью…
– Просила найти тебя, – Нейтан сполз немного вниз, уталкиваясь и устраиваясь так, чтобы было удобнее рассматривать сонного брата, – но сначала заехать к ней… Ей нужна помощь…
Он удовлетворённо ощутил оживившиеся руки Пита, непроизвольно вцепившиеся в него и явно не желающие никуда отпускать.
– И что ты ей ответил… – растормошенный нависшей «угрозой», разлепил тот всё-таки ресницы.
– Что обязательно тебе всё передам… – Нейтан приблизился к самому его лицу и мазнул губами по подбородку, – когда найду… и что сейчас я очень… – он подобрался вплотную к неприлично ярким после бессонной ночи губам, – очень занят… – господи, такого его он никогда не видел, даже тогда, когда заехав однажды утром, застал у него Симон, и почему-то закралась мысль, что на самого себя сейчас тоже лучше в зеркало особо не смотреть, во избежание разных внезапных откровений, – так что… можно поспать ещё… если хочешь…
* *
У них было сейчас два варианта.
Либо постепенно поддаться подстерегающей их неловкости, встать, разойтись, кидая украдкой больные взгляды, и снова долго потом ходить кругами – часами, днями, а то и годами – то отдаляясь, то снова сближаясь, вызывая вокруг себя маленькие или не очень катаклизмы.
Либо немедленно всё закрепить. Приучить память. Уверить сердца. И тела… Хотя тела, кажется, уже и так всё запомнили на отлично. Как будто не учили заново, а только подтвердили практикой уже давно въевшуюся в саму сущность теорией.
Потому что Питер и так всегда знал, что Нейтан – такой. Шершавый, мягкий и жесткий одновременно. Сейчас, после ночи, он был уверен, что всегда знал, какой у того вкус и запах, если вдыхать у самых губ. Почти такой же, как у щеки, но немного другой. Знал, как движутся его мышцы, как вздрагивают под слабыми прикосновениями, и как поддаются под сильными. Знал, когда Нейтан позволял целовать себя, а когда терял терпение и захватывал полную власть. А ещё он знал, что тело, и сердце, и мысли – всё едино.
Нейтану знать было сложнее, и если бы не Пит, и не сподвигший на сопротивление звонок матери, и не до конца истаявший сон, то устоять перед страхом и замершим наизготове чувством вины было бы гораздо сложнее.
Питер если чего-то и боялся, то точно не совместных пробуждений.
Если и чувствовал вину, то не свою, а – эмпатически – ту, что ворочалась, прячущаяся, у брата.
У старшего брата.
У правильного брата.
У брата, вечно берущего на себя ответственность за всё и вся.
У Нейтана…
У его сильного Нейтана…
Питер провёл ладонями по местам, где у того когда-то были страшные ожоги, заглаживая, заласкивая их – от этих не уберёг…
Проёрзав вниз, прижался губами к груди, куда в одном из снов впивались пули – а от этого успел…
Снова выбрался наверх, сгрёб обе руки брата, подтащил к себе, уткнулся в них, нежась, вдыхая запах, и доводя себя до головокружения, а Нейтана – почти до инфаркта.
А тот, боясь пошевелиться, во все глаза смотрел на ласкающегося о его ладони Пита, кажется, абсолютно не задумывающегося о том, что делает и почему, просто следующего своим желаниям, не боясь показаться ни нелепым, ни слабым, ни глупым.
Смотрел – и не понимал – как тот это делает?
Как?!
Как может оставаться таким мужественным во всех этих – космических масштабов – нежностях и со следом от подушки на щеке?
Как может казаться сильнее, чем он, доминирующий во всём?
– Мне иногда кажется, что в детстве я был гораздо мудрее, – сообщил «мужественный» соня его ладоням.
Нет, он бы точно устоял – с каждой секундой Нейтан был уверен в этом всё больше.
Он бы не сбежал. Вот от этого божества – ни за что. Он скорее бы умер сейчас рядом с ним, задушенный переизбытком вырвавшихся на свободу эмоций.
– Это когда ты несколько часов прождал в саду у Торнов гномов, – зарывшись большим пальцем в чёлку Пита, будто проверяя её длину, уточнил он, – или когда верил, что Иззи умеет разговаривать?
– Я серьёзно, – смешным низким голосом возмутилось помятое, с торчащими волосами, великовозрастное «божество», – чем больше знаю – тем тяжелее мне видеть истину. В детстве всё было яснее. Поэтому, – Питер высунул нос из его ладоней и вскинув брови так, будто сообщал важную тайну, посмотрел на Нейтана, – иногда, когда мне сложно, я смотрю на всё так, как будто мне лет пять.
– И что сейчас говорит маленький Питер, – после многозначительной, но всё ещё поддерживающей шутливость, паузы, спросил тот.
– Говорит, что у нас не было ни единого шанса отвертеться… – буднично, но уже совершенно нешуточно известил Питер, и продолжил исследовать ладони брата, – хотя… наш подростковый… ммм… секс его бы удивил.
– Значит, подростковый, – деловито и полувопросительно уточнил Нейтан, шалея от этой утренней наглости – дурачиться, когда вернее всего они должны были мучаться от вопиющести всей прошлой ночи.
Он догадывался, что Питеру должно было быть легче, но понятия не имел, как сам умудрялся оставаться в здравом рассудке. Возможно, благодаря именно иронии. Больше всего это смахивало на новую сверх-способность, как бы бредово это ни звучало, и – чёрт возьми – он не собирался терзаться с ней так же долго, как с умением летать.
– Ну да… – Питер перестал тереться носом о линии жизни, судьбы и чего там ещё на его руках, и, отстранившись и тщательно выбрав место для следующего штурма, припал губами к запястью. Влажно припал, уже совсем без сонной неуклюжести, и оставляя шутливый тон только в голосе, но не в действиях, перемежая слова мягкими, но уже недвусмысленными касаниями, – знаешь… всё это… ночь напролёт… и все эти… чувства первооткрывателей…
– Это нечестно, – хищно наблюдая за его действиями, пробормотал Нейтан.
– Что нечестно?
– Твоя эмпатия… – он сглотнул, когда Пит, уже перебравшийся с руки на шею, прикусил выпирающую ключицу.
– Ты вообще весь нечестный, – тот уткнулся ему в грудь, и, прижавшись носом и приоткрытым ртом, глубоко вздохнул, – но я же как-то справляюсь…
– И именно поэтому ты меня всего обслюнявил?
Питер поднял полный укора взгляд на своего персонального постельного прокурора – уютно и, вопреки озвученной претензии, довольно взирающего на него из-под полуопущенных ресниц – и, даже не догадываясь, как раззадоривающе выглядит сам, моргнул, выбивая из того последние остатки сонливости.
– Это провокация, – делая долгий, должный принести успокоение, но почему-то совершенно с этим не справляющийся, вдох, выдавил «постельный прокурор».
– Почему? – чувствуя, как заходится под его губами сердце, до которого он ещё вчера безуспешно пытался добраться, предательски сорвавшимся голосом спросил «обвиняемый».
Но мгновенно изменившаяся атмосфера и стремительно тяжелеющий взгляд, превращающийся из прокурорского в карательный подсказали ему, что объяснений он дождётся вряд ли, и что следствие затягиваться не собирается, и приговор, в общем-то, уже вынесен, и всё, что откладывает его немедленное исполнение – это только воля и степень стойкости системы правосудия.
С бормотанием, – это ненормально, – совершенно слабовольный после бессонной ночи «каратель» припечатал обвиняемого к кровати и принялся вершить своё утреннее наказание.
В конце-концов, за «подростковый секс» этот носитель всей вселенной тоже должен был ответить.
* *
– Теперь нам придётся убить Мэтта, – с сожалением сказал Питер.
– И маму, – спустя несколько секунд согласился Нейтан.
– И Сайлара.
Повернувшись, не отрывая голову от подушки, Нейтан бросил на него вопросительный взгляд.
– От того никогда не знаешь, чего ожидать, – пожал плечами Питер, – и я уверен, куда бы он ни направился – он вернётся. И я уже запутался, сколько у него способностей. Особенно теперь, когда он научился не убивать. Чтение мыслей – заманчивый дар.
– Тебя это беспокоит? То, что у нас всё так… и что риск того, что другие узнают… – тщательно, но неумело скрывая заворочавшееся беспокойство, решился спросить он у Нейтана через некоторое время молчания, когда стало окончательно понятно, что шутливость ощутимо истончилась, и всё слабее удерживает их от возвращения в реальность. И сам же ответил за него, – это плохо сочетается с твоей карьерой, – не без сарказма, но на самом деле больше прикрываясь им, чем действительно намереваясь поддразнить.
