Текст книги "Степени (СИ)"
Автор книги: KoSmonavtka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 54 страниц)
– Ты хочешь, что всё было как раньше? – хрипло уточнил Нейтан.
– Знаешь… если бы мне предложили сейчас на выбор: вернуть способности или… – Питер мотнул головой в его сторону, а потом взмахнул широко руками, как бы описывая их круг… – я бы не раздумывал.
Между ними снова повисла пауза.
Они будто шагнули на шаткий мостик с двух разных сторон навстречу друг другу, но после первого же движения поняли, что вряд ли тот выдержит их обоих, что бездна под ногами ещё глубже, чем казалось, и что удобные безопасные площадки за их спинами уже закрыли, и назад хода нет; и вообще, вокруг ночь и туман, и лучше даже не пытаться дёргаться, потому что всё, что они могли сейчас чувствовать – это присутствие того, другого, на противоположном краю, и лёгкое пошатывание хлипких досок.
Но если у Питера ещё была надежда на то, что они оба смогут удержаться здесь, пусть он ещё и не понимал, как именно – то Нейтан был уверен, что обоим им не устоять.
Одному из них нужно было перешагнуть через перила.
И это определённо должен был быть он.
– Нам нужно остановить отца, – прервал он молчание, то ли обещая продолжение разговора, то ли показывая, что здесь больше не о чем говорить.
Потом отступил ещё назад, попросил присмотреть за матерью, и улетел.
Один.
Пока ещё имел силы это сделать.
* *
Питер долго смотрел на конденсационный след в той части неба, где Нейтан соскочил на сверхзвуковую – и чувствовал себя последним ублюдком; почему-то из всей кучи только что произошедших невообразимо важных вещей, перед глазами – прямо на голубом фоне неба, от которого его только что отлучили – мелькал момент, когда перед тем как произнести его имя, Нейтан облизнул изнутри губы.
Тот часто так делал.
Это можно было считать его привычкой, но Питер никогда не думал об этом так, как думал сейчас.
Возможно, на него подействовало именно это сочетание, когда на доли секунды появившийся язык рассёк губы брата, приоткрывая их как будто только для того, чтобы они, снова коротко сомкнувшись на первой глухой согласной, смогли выдохнуть его имя. «Пит».
Возможно.
Но только легче от этого не было.
Только проклятый извращенец мог покрываться ознобом и стоять, бездумно пялясь в небо, от бесконечного мысленного прокручивания собственного имени, как полюбившегося видеофрагмента, снова и снова. И тот факт, что это самое имя произносилось исключительно голосом брата – тихим и низким голосом – совсем не приносил облегчения.
====== 95 ======
– Я угадаю, – даже не посмотрев на вошедшего, произнёс сидящий спиной к двери мужчина, – хотите, чтобы я забрал ваши способности.
В его голосе не было вопроса, он утверждал это, лениво и немного снисходительно, так, что было понятно, что к нему уже обращались с подобной просьбой, и что собственное всемогущество приносило ему немалое удовольствие.
– Нет, вообще-то я начала привыкать, – Трейси удивлённо улыбнулась, больше для самой себя, из-за осознания того, что действительно, прошло всего ничего, а то, что казалось кошмаром, незаметно стало частью её жизни, и не самой плохой частью, нужно признать, – я пришла потому, что думаю, что мы с вами можем помочь друг другу.
– Неужели? – всё так же, не глядя, небрежно бросил ей «повелитель способностей».
Однако его гостью, похоже, это не обескуражило.
Мисс Штраус ничуть не смущали ни дорогая и стильная обстановка огромного кабинета, ни откровенно пренебрежительное поведение хозяина этого самого кабинета. Она не торопилась вторгаться дальше, но при этом не топталась у входа, как нищий проситель, а наблюдала, стараясь получить максимум информации о том, к кому пришла.
Мистер Петрелли, несомненно, впечатлял. Но и она была опытным игроком.
И ей было важно, чтобы он сам проявил интерес.
– Со своей стороны прошу только, чтобы вы прикрыли меня, когда всё образуется, – будто не заметив его реплики, продолжила она свою речь и, встретив его наконец-то заинтригованный взгляд, перешла к цели своего визита. У неё было предложение, от которого мистер Петрелли не должен был отказаться, – понимаете, мне кажется, у вас проблема с имиджем…
В глазах смотрящего на неё мужчины мелькнуло восхищение.
Он не выказывал явно своё удивление, но эта воспитанница капитолийских холмов, успевшая незаметно пересечь его кабинет и удобно – словно в своём любимом кафе – устроиться напротив него на диване, действительно смогла его вызвать.
Безусловно, он знал, кто она.
Не так давно, узнав об определённом интересе со стороны Вашингтона к своему сыну, он в некоторой степени поспособствовал принятию решения о выдвижении Нейтана на пост сенатора. И то, что мисс Штраус поддерживала этот интерес, он тоже знал.
Она была одной из тех, кто находился в зоне его внимания, особенно после того, как проявилась её способность. Он знал о ней гораздо больше, чем знал его сын; почти столько же, сколько она сама; и по истечению дня собирался узнать больше, чем кто-либо ещё.
Но уже сейчас он был готов поаплодировать Нейтану – из-за которого он только что исходил разочарованием – за то, что тот, помимо поста, умудрился заполучить и эту занимательную молодую леди. А то, что сын её уже «заполучил», мистер Петрелли не сомневался. Иначе у мисс Штраус не было бы сейчас резона извещать его о собственных талантах, опыте и знаниях устройства мира власти, и выкладывать своё мнение о местонахождении в этом мире невидимого главы компании Пайнхёрст.
– Для дальнейших ваших шагов вам нужен публичный представитель. И, по логике, это были бы вы. Проблема в том, что все считают вас мертвым.
– С этим сложно, должен признать, – он вальяжно откинулся на спинку кресла, демонстрируя готовность слушать дальше. Догадаться о том, куда она клонит, не составляло особого труда, но ему было интересно, под каким соусом она ему это преподнесёт.
– Но я думаю, что Нейтан может вас представлять. Плохо то, что он не может решиться, – Трейси выдержала паузу, подчёркивая контраст между двумя фразами, – и хорошо то, что я могу его убедить.
Её улыбка стала ещё шире и кокетливее, но этот флирт определённо находился не в романтической плоскости, а дипломатической, и всё это нисколько не заходило за грань фальши или пошлости. И пристальный, откровенно оценивающий взгляд мистера Петрелли её, кажется, ни капли не беспокоил.
– Если поможете мне – я помогу принять ему верное решение, – напрямую заявила она, фиксируя окончательный вердикт относительно себя во мнении главы Пайнхёрст и (по не самому плохому совместительству) отца Нейтана.
Мистер Петрелли просто лучился сытым удовлетворением.
Разумеется, он в любом случае собирался проверить мисс Штраус, но можно было предположить, что эта проверка ничего не изменит.
Пять минут общения дали немало новой информации о ней. Достаточно рисковая для того, чтобы действовать за спиной своего любовника-сенатора, но достаточно преданная ему, чтобы делать это для его продвижения. Ну и, без сомнения, прицепом, для своего – мистер Петрелли разочаровался бы, если бы это оказалось не так.
Редкое сочетание качеств.
Интересно, Нейтан осознавал, какое сокровище ему досталось?
* *
На первый взгляд, их сотрудничество удалось.
Они договорились и разошлись воплощать обговоренный план. Мистер Петрелли продолжал плести свою паутину из здания Пайнхёрст, Трейси умудрялась поспевать и в Вашингтоне и в Прайматек, и при этом не упускать из виду своего дорогого сенатора.
Их мнения по поводу методов проведения Нейтана в Белый дом несколько разделились, но каждый из них прекрасно понимал, что в этом деле лучше идти на своевременные уступки. У каждого из них были свои связи и рычаги, у Трейси – более очевидные, у мистера Петрелли – в основном скрытые, и они оба могли очень помочь друг другу в столь щепетильном вопросе.
Тем более что на первый взгляд цель у них была общая. По крайней мере, они позволили друг другу думать так на первом этапе.
Трейси полагала, что сможет удержать ситуацию в благоприятном для себя и Нейтана ключе. И даже, несмотря на свои сомнения и некоторые трудности, помогла мистеру Петрелли решить вопрос с Перис-Айлендом, центром подготовки морпехов. Тому нужна была армия – она помогла её обеспечить.
Однако его реакция на известие о том, что Нейтан улетел за каким-то гаитянином, ей очень, очень не понравилась.
Ранее он обещал ей, что не тронет сына.
Но его холодное «нельзя этого допустить» и последующие несколько фраз по телефону едва не вызвали у неё непроизвольное проявление способности. Она спохватилась, когда кончики пальцев знакомо защипало морозом, но успела затормозить и погасить ледяную дорожку до того, как та переползла на трубку. Разговор был закончен как обычно, на предельно вежливых тонах, и Трейси надеялась, что мистер Петрелли ничего не заподозрил.
Она не собиралась жалеть, что недавно пришла к нему.
Но, похоже, ей нужно быть поосторожнее.
====== 96 ======
Каждый о чём-нибудь мечтает.
И у каждой мечты есть цена, которую за неё требуют, и цена, которую ты сам готов заплатить.
Но не всегда эти цены совпадают.
Хорошо, если они примерно равны, или если мироздание оказывается настолько милостиво, что соглашается сделать скидку или вовсе делает тебе безвозмездный подарок. Хуже, когда запрашиваемый выкуп выше того, что ты готов выделить на данное конкретное приобретение – тогда ты раздумываешь, или торгуешься, стараясь побольше сбить цену и поменьше урезать мечту. Совсем нехорошо, когда ты готов отдать всё, что у тебя есть, но и этого оказывается мало – и тогда ты вынужден отступить.
Но едва ли не хуже всего, когда, после всех договорённостей и сделок, уже на полпути к желаемому, ты вдруг обнаруживаешь, что нужно доплатить ещё. И опять. И снова. И ты платишь, потому что отступать или бессмысленно или невозможно; и даже просто нелогично, и всякий раз кажется, что вот это – это последний вклад и дальше будут только дивиденды, но когда на самом деле всё это закончится – ты не ведаешь.
Неизвестность – это первое, что страшит в такой ситуации.
Необратимость – второе.
Потому что если у тебя и достанет сил остановиться в этих бесконечных платежах, исходной точки ты уже не вернёшь. Не после того, как столько отдано. Не после того, как приблизился к мечте настолько, что почти что смог дотянуться до неё рукой.
Некоторые устают настолько, что добравшись до желаемого уже не чувствуют особой радости или гордости, скорее опустошение и облегчение от того, что можно, наконец, перевернуть эту страницу и перейти к следующей.
Некоторые в борьбе за одно теряют что-то другое, более важное, но осознают это только на финише, когда ничего уже невозможно вернуть, и им остаётся только сожалеть о своей былой слепоте.
Некоторым всё равно, сколько они платят, они готовы отдать всё, но иногда оказывается так, что в качестве следующего взноса просят их самих. Не физическую оболочку, но саму суть, отдав которую, человек просто перестаёт существовать, и его мечта – тоже.
И последнее, наверное, самое страшное, что только может быть.
* *
Остановился бы доктор Суреш, приставляя к своей вене шприц с недоработанной формулой, если бы знал, что приобретёт не только суперсилу, но и во всех смыслах чудовищный побочный эффект?
Прорастающая чешуёй кожа, отлавливание по местным злачным местам «отбросов общества» для экспериментов, нападение на друзей, работа на врага этих друзей – каждый из этих перечисленных пунктов показался бы немыслимым для того, кем он был за секунду до введения себе той злосчастной инъекции.
Но – испытав на себе не только худшие, но и лучшие проявления способности, получив подмогу в виде старых разработок этой формулы и нового оборудования для дальнейших исследований – доктор Суреш уже не видел причин останавливаться.
Несколько десятков бравых парней – не те головорезы, что вечно вились в поле зрения в лаборатории Пайнхёрст; и не та шваль, что он подбирал по подворотням ещё будучи дома; а обученные, дисциплинированные и готовые к любым испытаниям морские пехотинцы, обосновавшиеся в новом крыле здания Пайнхёрст – уже ожидали конечного варианта формулы, в которой, как он смог выяснить не хватало одного компонента – катализатора. Он определил это почти случайно: кровь Питера, даже не разбавленная результатами экспериментов, помогла ему в этом. Воспалённый, подстёгиваемый страхом разум в кратчайшие сроки вывел итоговый, чистый результат; а время и целый ряд различных тестов и испытаний дали уверенность в том, что он достиг желаемого. Ни один из последних подопытных не умер и не превратился в чудовище. В том числе и те, кто уже имели способности – мистер Петрелли не прекращал снабжать его всем требуемым.
Оставалось лишь несколько проверок, и всё.
Нет, доктор Суреш не хотел останавливаться ни в коем случае.
И – спроси его сейчас, воткнул бы он себе тогда иглу в вену – скорее всего, он ответил бы положительно. Несмотря на тех, кто погиб потом в его лаборатории, и тех – кто лучше бы погиб.
Просто потому, что он не был уверен, что вывел бы свою вожделенную формулу без дамоклова меча угрозы потери жизни или человеческого облика. Не понимая, что, на самом деле, уже давно перестал быть человеком.
* *
Элль всегда мечтала об одном: чтобы отец ею гордился. И когда мистера Бишопа убили, её мечта скоропостижно сгинула вместе с ним, оставив вместо себя только смутную потребность быть кому-то нужной.
При всей своей инфантильной эгоистичности, раньше Элль никогда и ничего не делала для себя. Может быть, только совсем мелкие странные радости, типа маленьких электрических игр с теми, кто подпускал её к себе. Впрочем, с теми, кто не подпускал, она тоже иногда играла, и это было ещё более забавно.
Угождение строгому родителю включало в себя всю её жизнь и любые задания во благо Прайматек.
Насколько она посвящала себя ему, настолько он посвящал себя этой компании.
Поэтому утрата отца стала для неё утратой не только мечты, но и семьи и дома.
Никто из тех взрослых – что некогда улыбались перепуганной собственными способностями девчонке, а спустя совсем немного лет отправляли её на задания – не рассказали ей, как жить дальше. И даже если у неё и возникли потом причины бежать за помощью в дом Беннетов и, зажмурившись, шагать под вывеску «Пайнхёрст», она уже неспособна была верить никому из них.
Даже своей ровеснице Клер.
Их миры были слишком разными.
Первым и единственным, с кем она почувствовала хоть какое-то сходство, был Габриэль. Из которого, не без её помощи, Прайматек себе же на беду создала убийцу.
Сайлара.
Элль тянулась ко многим, с малолетства кокетничая направо и налево под равнодушным взглядом отца, не задумываясь, делала ли это для того, чтобы вызвать хоть какую-то реакцию с его стороны, или чтобы компенсировать недостаток получаемых извне эмоций хотя бы за счёт чужой похоти или раздражения. Но она никогда не переступала грань привязанности. Она вообще старалась к этой грани не подходить, при отходе жаля тем больнее, чем ближе к ней успела подобраться.
Она боялась. Она злилась. Она не знала, что там.
Так что да, первым и единственным исключением стал Сайлар. Ещё тогда, когда, вытащив его из петли, она – по наущению отца и мистера Беннета – училась с ним дружить. По-настоящему. Как делали её необременённые опасными способностями сверстники. Учила его и училась сама. До того момента, пока ей не приказали спровоцировать его на убийство.
После они долго не пересекались.
Потом он лишил жизни её отца и простил за это самого себя, а Элль простил за то, что это она сделала из него убийцу. И, наверное, только в её частном безумном мире это всё смогло уложиться в складную понятную картину и позволить отпустить и отца, и мечту, и цели, и цепи, и пожирающую всё боль. И подарить свободу. Такую, какой у неё не было никогда. Свободу, привязанную к освободителю.
Элль не произносила, даже про себя, никаких громких слов про чувства, отношения, и про «вместе навсегда», она не смела думать и о сотой доле всего этого, очень путанно представляя, чего же именно она хочет от этого человека в частности и от всей своей жизни в целом. Однако эта путанность никак не преуменьшала страстности её смутных порывов. Одно ощущалось ей точно: если она и могла быть повязана с кем-то в этом нелояльном для неё мире, так это с Сайларом. И даже малейшая мысль о том, что когда-нибудь их дороги могут разойтись, ввергал её в панику, как бы старательно она ни лгала самой себе об обратном.
Именно поэтому, по пути к дому Беннетов, откуда они собирались выудить Клер, Элль дразнила и злила его: то цепляясь к его регулярным телефонным звонкам отцу и играм в «примерного сынка», то грозясь поднять крик и вызвать полицию, чтобы те спасли её от «серийного убийцы». Сайлар ожидаемо раздувал ноздри и сдвигал брови, а она тайно ждала, что он вот-вот сорвётся с последнего крючка их общих работодателей. Она действительно надеялась, что по дороге к Клер они свернут в сторону и рванут навстречу новой собственной жизни.
Но Сайлар не сорвался и не свернул, и оказался удивительно терпеливым к её издёвкам.
И тогда она ему рассказала, что никто из Петрелли не является его биологической семьёй.
Что и миссис, и мистер Петрелли лгали ему: документы, пылящиеся в архиве Прайматек, которые никто и не думал прятать от глупой вздорной девчонки, были веским тому подтверждением.
Они использовали его.
Они ему никто.
Он для них был только оружием, выхватываемым из рук друг у друга.
* *
Сайлар свернул на обочину, в паре кварталов от дома Беннетов, с маловыразительным лицом и задумчивым взглядом уставившись на ближайший фонарь.
Желание знать, кто ты – это ведь даже не мечта.
Это не что-то возвышенное, претензионное или продуктивное; это платформа, на которой нарастает всё остальное; нулевой километр, с которого начинаются все пути.
Ему было не до цветистых мечтаний. Он и с двухмерными-то понятиями не всегда мог разобраться, и мир не особо помогал ему с этим.
Сильный/слабый. Нормальный/ненормальный. Честный/лживый. Герой/злодей.
Максимальные диапазоны для понимания.
Ему хотелось быть сильным, но не тогда, когда собственная сила брала над ним верх.
Ему нравилось отличаться от других, но не хотелось быть изгоем.
Ему естественнее давалась правда, но именно ложь несколько раз спасала ему жизнь.
Он мечтал быть героем, но ему обычно не предоставляли выбора…
Он бы хотел оперировать сразу всем множеством человеческих характеристик, он мог их различать, но не имея личных чётких рамок чувствовал себя затерянным в космосе, куда его некогда выплюнула собственная колыбель и не показала путь обратно.
Болтаться в вакууме было всё же неприятно.
А ещё там нечем было дышать.
Так что Сайлару позарез была нужна его собственная планета. Знание о том, кто его настоящие родители представлялось ему очень важной частью самоидентификации.
Единственное, чего он хотел знать о себе – это кто он.
Единственное, что он безоговорочно хотел от других – это честность.
Поверить в то, что Петрелли могли его обмануть, оказалось до отвращения легко.
Но поверить при этом в то, что Элль говорит правду, почему-то не получалось.
Она... была неоспоримо близка ему; близка не благодаря его воле, а, скорее, вопреки. Наличие даров-проклятий у двух выросших детей-изгоев, умеющих лишать жизни, но не умеющих жить – не могло не притянуть их друг к другу, как бы при этом ни влекло Сайлара к полным своим противоположностям, воплощённым в женском обличии у Клер, и в мужском – у Питера. Элль во многом была его зеркальным отражением, а то, что к тому же она была и менее защищённой, чем он – в силу меньшего возраста и опыта, и большей эмоциональности – тоже выступало дополнительным фактором, пробуждая у Сайлара непривычное чувство ответственности.
Но – он не верил ей.
А именно сейчас он не верил не столько её словам, сколько мотивам. Может, Петрелли и не его семья – это он готов был принять на веру.
Но то, что Элль сказала об этом именно сейчас, когда ей это было выгодно, не позволяло ему принимать на веру её саму.
Он отвлёкся от созерцания фонаря и повернулся к своей спутнице-спасительнице-предательнице.
Элль, старательно, но безрезультатно пряча свои переживания за якобы независимым видом и излишней суетностью, сидела рядом, жуя жевачку и ожидая хоть чего-нибудь с его стороны – вспышки, шума, признаков злости или расстройства, в ответ на подкинутую ею «бомбу» – но Сайлар только сидел и смотрел.
– Пошли, – бесцветно бросил он ей и, выйдя из машины, зашагал в прежнем направлении, даже не глядя, следует ли Элль за ним или нет.
Из пустоты, сквозь пустоту, к пустоте.
Мысли разбредались.
Он – не их сын. Он – не сын Петрелли.
В чём-то ему стало даже легче – не нужно было продолжать удерживаться то на узкой дороге, то на тропинке, то вовсе на пятачке. Не нужно никому и ничего доказывать. Не сын. Не брат. Он и не успел поверить в обратное.
Ещё бы справиться с этой проклятой пустотой, вытесняющей из головы связные мысли, а из лёгких – воздух. Мир – безумен, мир определённо безумен, он просто никак не хочет с этим смириться.
Хотелось материться, пинать всё, что попадётся по ногу и орать – на Элль, и просто, в никуда, заливая своей яростью и вакуум, и этот снова ставший ему чуждым мир.
Но он продолжал невозмутимо вышагивать дальше.
Знакомый дом вынырнул из-за поворота.
Судя по отсутствию машины Ноя, тот снова занимался «важными делами».
Снова тогда, когда был нужен дочери.
И Сайлар снова не знал, нуждается ли этот мир в спасении или будет проще и милосерднее расправиться со всеми этими псевдо-отцами, псевдо-семьями, псевдо-моралями раз и навсегда, позволив выжить лишь тем, кто окажется на это чисто физически способен, безо всякого гуманистически-этического отбора.
Он снова не знал…
* *
Ной Беннет всё же объявился.
Ровно в тот момент, когда Сайлар вытаскивал из дома обездвиженную Клер, прочно удерживая в её затылке короткий нож, одолженный по случаю на их же кухне. Мать была дома и, несмотря на свою очевидную слабость перед ними, защищала дочь, как тигрица, но противопоставить двоим, не рискующим ни жизнями, ни чистыми биографиями, вторженцам, не смогла ничего. Устранить её было проще простого, временно лишить сознания оказалось ничуть не сложнее для Сайлара, чем убивать. Клер тоже не доставила им особых хлопот, с радостью отвлёкшись на Элль и, повернувшись спиной к незакрытой двери, подставившись под удар Сайлара.
Всё испортил Беннет.
Мобильный зажужжал во внутреннем кармане, когда они уже выходили из дома. Не выпуская Клер, Сайлар с трудом одной рукой добрался до трубки и, увидев имя абонента, чертыхнувшись и оглядевшись по сторонам, прижал телефон к уху.
Откуда взялся этот ублюдок!?
И этот чёртов Беннет ещё будет уверять об отсутствии у него способностей?!
Да даже за короткое время «работы» с ним, Сайлар успел оценить его невероятную чуткость в отношении нужного времени и нужного места!
Неизвестно, откуда и когда, но тот, похоже, знал, что они здесь.
Ещё бы узнать, где сейчас был он сам.
– Что, Беннет, соскучился? – не переставая обшаривать взглядом каждый куст и дом, поинтересовался Сайлар.
– Только по возможности убить тебя, – голос в трубке был глухой и сосредоточенный.
Пожалуй, даже слишком сосредоточенный.
– А как же Клер? – не прерывая разговора, Сайлар оттеснил Элль к стене дома, прикидывая, стоит ли вернуться внутрь или попробовать добраться до машины, – не боишься совсем потерять её доверие?
– Она поймёт. А вот насчёт понимания в вашей сладкой парочке я не уверен.
Он видит их. Видит, что их двое. Он где-то здесь. Проклятье!
– О чём ты?
– Ты и правда думал, что у вас двоих будет нормальная жизнь? Ты убил её отца, Сайлар – убил потому, это она сделала тебя таким.
Сайлар хотел ответить, что их обоих сделала такими Прайматек, но не успел. Он догадывался о степени испытываемой к нему Беннетом ненависти, но всё же не думал, что тот решится палить из чего бы то ни было, допотопного пистолета или оптической винтовки, пока он держал перед собой Клер.
Неужто грозный папаша привык к бессмертию своей маленькой дочурки?
Оказывается, привык.
Либо желание убить врага перевесило страх потерять доверие или жизнь дочери.
Сайлар почти не почувствовал пробившую его насквозь пулю, зато услышал лёгкий вскрик позади себя. Обернувшись, он успел увидеть растерянный взгляд Элль, соскользнувший с его лица вниз, на собственную грудь с маленьким расплывающимся на тонкой кофте пятнышком крови – и всё вокруг кануло во тьму.
Очнулся он довольно быстро – насколько смог судить по развивающимся событиям.
Обе девушки лежали без движения и, если он мог верить своим органам чувств – обычным и необычным – не дышали. В затылке Клер всё ещё торчал нож, а Элль… на неё он смотреть боялся.
Было слышно, как вдалеке кто-то бежит в их сторону.
Для прежних планов Сайлара ему была необходима доставленная в Пайнхёрст Клер.
Новых планов – после вестей о его неродстве с Петрелли – у него не было.
Клер должна была придти в себя через несколько секунд после вытаскивания ножа.
Элль уже ничто не могло спасти.
Унести отсюда их обеих он не мог чисто физически.
Ной был уже в пределах видимости, и ни его лицо, ни пистолет в руках не предвещали ничего хорошего.
Дождавшись минимального функционального восстановления, Сайлар переложил на землю навалившуюся на него Клер, и, подхватив на руки её несостоявшуюся подругу и свою несостоявшуюся спутницу, исчез на глазах у совершенно безумного на вид Беннета.
Способность одной из помощниц мистера Петрелли, той самой, что когда-то принесла ему визитку Пайнхёрст, оказалась сейчас весьма кстати.
Вторая в жизни Сайлара способность, позаимствованная без убийства донора.
* *
Он принёс Элль на какой-то дикий пляж и, покойно уложив у самой кромки океана, отдал ей дань её же способностью: настолько большим зарядом энергии, на какой был сейчас способен. Молния была ослепляющей, её треск вспорол шорох прибрежных волн, но уже спустя мгновение всё снова стало тихо и сумрачно, и только огонь гудел, кидая отблески на песок и медленно превращая в пепел тело едва-едва повзрослевшей девчонки, так и не сходившей ни на одно свидание; успевшей порвать со старой жизнью, но не успевшей начать новую.
Сайлар смотрел сквозь всполохи и никак не мог разобраться с тем, что чувствует.
Всё было как-то неправильно.
Он не удивился бы сейчас собственным слезам: Элль дважды появлялась в его жизни, и дважды была свидетелем и участником её переворота, и, если дорываться до самого конца, её непосредственное присутствие рядом успело стать для Сайлара чем-то привычным и даже значимым. Он не удивился бы снедающей его боли: зажатый между чувством вины и ощущением потери. И даже ненависти – распространяющейся и на Элль, и на Беннета, и на всех предателей, и на весь мир – и желанию отмстить, он не удивился бы.
Но и вокруг и внутри него всё также царил вакуум.
Он смотрел на огонь и не чувствовал ничего, кроме тепла, лижущего открытые участки кожи.
Всё было неправильно.
Он сам был неправильным – это он понимал, как никогда – но не знал в точности, что бы мог значить для него подобный вывод. Умирать он не хотел. Жить не научился. Пусто. Пусто…
У него оставался только один повод куда-то идти и что-то делать.
Он всё же хотел узнать, чей он был сын.
====== 97 ======
Питер словно провалился в прошлое.
Лет на десять назад или даже немного больше.
В те годы, когда Нейтан был на войне, когда ожидание его возвращения стало главным смыслом жизни, а протесты против окружающего мира, допустившего такой кошмар и нелепость, как воюющий брат – основным видом деятельности, причинившим тогда немало хлопот и родителям и учителям.
Сейчас основные хлопоты Питер доставлял в основном самому себе, а страх и обида на Нейтана казались ничуть не меньшими, чем тогда, в юности.
Но сейчас, ещё больше, чем на него, он злился на самого себя.
Взгляд назад вдруг очень ярко показал, насколько он изменился и, кажется, изменил самому себе.
Тогда, давно, он был мудрецом, но мечтал быть героем.
Способности помогли ему дотянуться до этой мечты, а мудрость помогла принять её.
Но теперь… он не знал, что он за герой без способностей. И совершенно не чувствовал в себе того своего детского умения, позволяющего видеть и принимать, кажется, всё, что только было в этом мире. И в первую очередь – самого себя. Он растерял эту мудрость и сам не заметил, где и как.
Теперь – он не видел ничего. Не видел себя. Нигде. Ни с кем. Никем. Притом, что вокруг всё также продолжал рушиться мир, и он, Питер, всё также был приписан к его спасению, но где он теперь был закреплён в этом сценарии – он не знал.
Знала мама. Наверное, знал Нейтан.
А он торчал сначала в палате матери, потом в её кабинете, и не мог думать ни о чём, кроме как о брате и о собственной нынешней никчемности.
О том, чтобы Нейтан поскорее вернулся.
О том, чтобы вернулся оттуда живым.
О том, что тот просто не имел права улетать туда один! Пусть не с ним – но с кем угодно, с тем же Беннетом, и плевать, что последний, по словам матери, был занят тем, что долавливал сбежавших с пятого уровня; насколько Питер понимал, те, кого они не успели поймать и вернуть, уже давно «приютились» в Пайнхёрст.
Всё равно всё в итоге сводилось к тому, насколько быстро они смогут остановить отца.
Все кругом были заняты до невозможности важными делами, и только он сидел и ждал «свой миссии», как окрестила её мать, отказываясь пока что вдаваться в подробности.
И отдыхал.
– Ты должен набраться сил, – сказала она через несколько часов его бесцельных блужданий по Прайматек, и посоветовала уехать и выспаться.
– Ты не должен сейчас думать о брате, – оборвала она его предложение найти Хиро и с его помощью отправиться вслед за Нейтаном.
– Наша цель оправдывает любые средства, – разглядывая пуговицу на манжете своего костюма, заявила она на его обвинения в неоправданном риске для Нейтана, – и, уверяю тебя, Питер, твой личный вклад покажется тебе не меньшим.
Её неуместная, как считал Питер, загадочность, выводила его из себя, но после, отправившись всё-таки домой, он понял, что ему стало немного легче. Словно мать перевела фокус его раздражения с Нейтана на себя, поделив эмоции на относительно подъёмные части.
Его скосило почти на пороге. Он еле успел добраться до кровати, и рухнул на неё прямо в одежде, буквально на минуту, дать отдохнуть дошедшему до предела (ещё не отошедшему после падения и донельзя замотанному эмоциональным напряжением) телу. Но, успев ощутить несколько первых ноющих пульсаций в скованных, не желающих расслабляться мышцах, он, несмотря на оголтелость толпящихся в голове мыслей, сразу же провалился в беспросветное забытье.
