Текст книги "Степени (СИ)"
Автор книги: KoSmonavtka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 54 страниц)
Новорожденный и сразу же замолчавший организм.
Людям было нужно время, чтобы прийти в себя после оборванных цепей.
Но это не длилось слишком долго.
Несколько минут.
Не больше десяти – Питер не мог бы сказать точнее, его ощущения были далеки от нормальных, и ощущение времени в том числе.
Он сидел над телом поверженного отца и, после быстро стихшего всплеска сожаления и вины, думал о ком угодно, кроме него, глядя сквозь красное пятно посреди его лба и прислушиваясь к наступившей вокруг тишине.
Он был один.
Едва очнувшись, гаитянин умчался вслед за Сайларом, то ли по старой привычке, то ли по какому-то неведомому, сверхдальновидному и тайному приказу матери.
Питер не переживал ни за того, ни за другого, зная, что ни с кем из них ничего не случится. Что один продолжит свои поиски и не сделает ни шага в будущее, пока не разберётся с прошлым; что другой оставит того в покое, как только убедится, что тот больше не собирается вскрывать черепа попадающихся по пути людей, даже не слишком приятных. Он, наверное, завидовал немного им обоим; и беглецу, и преследователю – тому, кому ещё предстояло примириться с самим собой и убийствами, которые он сотворил по воле жажды; и тому, кто самолично стёр память и личность собственного брата и теперь не знал, как справиться с этим грузом. У них обоих был впереди долгий и не самый лёгкий путь, но он был – этот путь – и это было главным.
У себя впереди Питер не видел ничего. И ещё никогда не чувствовал себя настолько ничтожным. Настолько никем. Без дома, семьи, способностей он находил, куда идти. Без Нейтана это всё аукнулось настоящим, тотальным одиночеством. Пустота продолжала пожирать его. Его могло бы вообще не быть сейчас в этом мире – и это никак бы не изменило происходящие в нём события.
Может быть, только немного… Нейтану было бы легче – ему не пришлось бы устраивать спектакли с поцелуями со своей помощницей, в которой он, кроме помощницы, никого и не видел. Его не раздирало бы на части от реакции своего тела на того, кого он считал младшим братом. Не ломало бы от ещё более преступного, чем наглость плоти, душевного упоения. Там сейчас было много всего, у Нейтана… Разного, противоречивого… Но готовности принимать то, что творилось с ними после возвращения Питера из Ирландии – не было. Он ясно показал, что если им не удастся с этим справиться – он предпочтёт отказаться от всего, что у них было. Что за запретную черту не шагнёт ни за что.
Загулявшее сознание Питера вдруг вынырнуло из полубредовой «прогулки», остановленное ошпаривающей мыслью.
А он сам?
Неужели он – принял?…
Он даже перестал дышать, оглушённый этим заданным самому себе вопросом, утопая в шуме, охватившем голову. Уронив пистолет и сжав ладонями виски, он сильно зажмурился, с отчаянной храбростью пытаясь представить, как должно было выглядеть счастье в абсолютном его понимании, но так и не смог продвинуться дальше тисков объятья, вплавляющих их с Нейтаном друг в друга. Всё остальное мелькало размытыми призраками, закручиваясь вокруг этого стального стержня, отказываясь превращаться в понятные образы. Словно предлагая ему самому – осознанно – выбирать, чем для них эти объятья будут. Что из этого он сможет принять? Что из этого он – хочет – принять?
Дышать всё ещё было невозможно, грудь сжимало коллапсом, обостряя поселившееся там ощущение вакуума, голова кружилась, срывая с мыслей всё напускное, обнажая главное, важное, единственное.
Как он мог выбирать? Если что-то – уже – было, как он мог от этого отрекаться? Как мог отрекаться хоть от чего-то, связанного с Нейтаном?
Всё. Ему было нужно всё.
Даже не до конца понимая, что там – он принимал всё, что было у них с братом. Уже совсем не братом. Уже не только братом. Тем, кто с каждым разом добавлял всё новые и новые преграды между ними, оболочки, барьеры, стены, стены, стены!
Всё!!!
Господи, прости… всё…
Наверное, это всё было неправильно. Наверное, Нейтан всё делал верно.
Но почему-то даже разум сейчас не спешил с этим соглашаться.
Едва не разрывая лёгкие, через боль, Питер сделал первый маленький вдох, впуская колкий, но живительный воздух.
Шум в голове слился с нарастающим шумом из коридора и из-за стен, постепенно сменяясь им. Реальность настоятельно требовала к себе внимания. Здание гудело, словно разбуженное. Что-то происходило. Что-то тревожное. Вынуждающее прийти в себя. Напоминающее, что мало было остановить отца, нужно убедиться, что формула уничтожена раз и навсегда.
И, когда Питер, вопреки пожирающей его пустоте, уже собирался встать и направиться в лабораторию, то скорее почувствовал, чем услышал за спиной какое-то движение. Чьё-то присутствие.
И, прежде чем успел повернуться, он уже знал, кто это был.
– Нейтан, – облегчённо воскликнул он, даже не сомневаясь в первый момент, что тот пришёл именно к нему, за ним, чтобы окончательно разобраться с Пайнхёрст и, быть может, даже после поговорить, просто поговорить, без ссор, барьеров и провокаций. Оборачиваясь с трепетом и благодарностью – судьбе-небесам-кому угодно – что тот всё-таки пришёл… и с размаху утыкаясь всё в ту же стену, ставшую ещё выше. Ту же холодную невозмутимость, ставшую ещё неприступней.
Усугублённую пониманием того, что Нейтан не пришёл за ним. Он уже был здесь. В Пайнхёрст.
Заодно с отцом.
Совсем как президент Петрелли из будущего, отстранённо подумал Питер, едва не отшатываясь.
Совсем как тот мёртвый изнутри президент.
* *
Находившиеся в лаборатории не слышали звука выстрела. Возможно потому, что тот совпал со звуком разбитого Скоттом стекла.
Нейтан понял, что что-то произошло, только когда до них донеслись звуки погромов, доносившиеся откуда-то то ли с нижних этажей, то ли из другого крыла здания.
Они как раз обсуждали в лаборатории очерёдность введения формулы оставшимся добровольцам.
Всё кончено – вдруг осознал он, даже не зная, что именно случилось. Сегодня Пайнхёрст перестанет существовать. Распространение формулы приостановится и, возможно, навсегда. И тогда вот эти сорок девять образцов на столе Суреша – вполне могут оказаться последними.
Сорок девять – немыслимое количество.
Нейтану был нужен только один, но невозможность в любое время достать новые пугала до умопомрачения.
Было несложно отправить Суреша в его отдел с разработками, лишь немного намекнув на то, что есть вероятность потерять их все.
С Трейси оказалось не так просто, и хотя именно за это он её и ценил, но сейчас её наитие и желание во что бы то ни стало не дать сенатору Петрелли испортить его карьеру, были очень некстати.
– Тебя надо отсюда увести, – сказала она, всё больше тревожась из-за приближающегося шума.
– Мне нужно найти отца, – на ходу придумывал он, без большого труда выражая озабоченность и параллельно раздумывая над тем, сколько образцов взять, прежде чем отправиться искать брата.
Откуда-то приглушённо раздался взрыв, заставляя Трейси вздрогнуть, и с новым напором кинуться увещевать странно ведущего себя, замкнувшегося на собственных мыслях, Нейтана.
– Тебя не должны связывать с этой катастрофой, – она категорически не хотела принимать ясно читаемый отказ в его бесстрастных глазах, подходя ближе, чем это было допустимо на людях, но кто бы их сейчас мог видеть? – Суреш заберёт свои записи с формулой – это всё, что нам нужно для того, чтобы начать всё заново! Новая игра! По нашим правилам!
Нейтан стоял, недоступный и, как назло, совершенно неотразимый, и, отдаляясь с каждым новым словом своей помощницы и, по совместительству, одной из самых умных и красивых женщин, смотрел на неё, как на неправильно завязанный галстук.
– Такова ситуация. Поэтому ты меня и нанял, – рискнув перейти на более интимный тон, напомнила она ему и, включив на максимум всё своё обаяние, испытывая неподдельное волнение и трепет перед не перестающим удивлять её мужчиной, скользнула ладонью по его щеке и шее, остановившись лишь у кромки воротника.
Ни в коей мере не предполагая, что именно этим подписывает окончательный приговор относительно своих будущих личных отношений с сенатором, и стремительно приближает разрыв отношений рабочих.
– Значит, я тебя уволю, – вполголоса пообещал он, аккуратно отстраняясь от её прикосновения и без подготовки переходя на предельно официальный тон, – либо вы, мисс Штраус, немедленно отправитесь в Вашингтон, подготавливать почву для сглаживаний последствий того, что тут происходит. Это понятно?
Трейси застыла под тяжёлым взглядом Нейтана, как никогда остро чувствуя его привлекательность и недосягаемость и, с сожалением опустив руку и отступив назад, так же официально ответила.
– Более чем, сенатор, – искренне надеясь, что тот не заметит приступ охватившего её сожаления о только что оборванных возможностей.
Только её способность выживать в любых, мало пригодных для эмоционального выживания условиях, позволила ей даже немного улыбнуться и, с ещё более гордым и независимым, чем обычно, видом, прошествовать к выходу.
Самым обидным было то, что на этот раз она уходила без нового доказательства того, что сказок не существует.
Ещё как существуют.
Нетипичный сенатор растопил неверие всей её жизни – и она не сказала бы, в какой именно момент: когда перехватил её на пути к чёрной холодной воде, когда не отшатнулся, узнав о её способности, или когда услышал её немой призыв и потянулся с поцелуем. Он растопил ледяную королеву, расколдовал внутри неё принцессу и убедил, что сказки очень даже бывают.
Просто оказалось, что эта конкретная сказка оказалась не про неё. И принц оказался не её, а вообще непонятно чей, надломленный и уставший.
Это было тяжелее, чем совсем не верить в чудеса. Но она, пожалуй, не готова была от этого отказаться. И, с каждым шагом в сторону от Пайнхёрст, ощущала всё меньшую боль и всё большую благодарность оставшемуся для неё непостижимым Нейтану Петрелли, и всё большее сочувствие к нему.
Тот стремительно и неуклонно превращался в ледяного короля, и она, как никто другой, могла это заметить.
* *
Ну вот и развязка.
Даже ближе, чем он предполагал.
Осталось лишь несколько несложных действий.
Дождаться ухода Трейси.
Не собираясь защищать Пайнхёрст, но надеясь отвести от беды тех, кто в этом хаосе ещё оставался людьми – сделать несколько распоряжений, в том числе, отдать приказ о срочном возвращении пехотинцев, включая Скотта, на базу.
Нарваться при одном из звонков на гогот и известие о том, что «похоже, старика прикончил собственный ублюдок» и ничего не почувствовать при этом.
Взять три инъектора с формулой. Спрятать два – во внутреннем кармане пиджака, один оставить на всякий случай в руке. Несложно.
Легко толкнуть стол с оставшимися образцами и, не мигая, смотреть, как он, сначала медленно, потом всё быстрее клонится вниз, звонко ударяясь металлическим боком о бетонный пол и вдребезги рассыпая на него лопающееся стекло с бесценным содержимым, ради которого многие готовы были отдать жизни, но которое грозило уничтожить весь мир.
Почему этот непрочный, вечно расползающийся от всего подряд мир должен был погибнуть оттого, что будущий президент умеет наделять людей способностями – Нейтан никак не мог взять толк – но, на пороге слома истории, как всегда, отдался словам матери и вере Питера.
Ему не нужно было президентство – уже дважды перед ним маячил призрак белого кабинета, и дважды это не было связано ни с чем хорошим.
Ему не нужен был погибший мир.
Да и выживший мир ему тоже был не особо нужен.
Его программа минимум заключалась в возвращении Питеру способностей.
Программа-максимум – в реабилитации фамилии и сосредоточении на сенаторских делах. И полным разрывом отношений с братом.
Нейтан даже мог произнести эту фразу про себя: «полный разрыв отношений с Питером».
Он даже мог частично представить себе, как бы это выглядело.
Вашингтон, Вашингтон, Вашингтон, мать, мальчики и Хайди, Клер. Переставленная в отцовском кабинете мебель. Новый стол. Никаких фотографий. Редкие приёмы в родительском доме, которых нельзя избежать. Обязательное присутствие на них всех членов семьи. Обязательные маски, одна прекрасней другой. Обязательный, каждый раз с новой модификацией, скафандр. Случайное обнаружение в один сжалившийся день, что тот больше не снимается. Прирос. Прилип. Передавил, замуровал, наконец, ноющие ошмётки придуманного в детстве двумя ущербными мальчишками круга. Подозрительные, но ничего не дознающиеся взгляды матери. Клер. Мальчики. Вашингтон, Вашингтон, Вашингтон.
Несложно. Вполне реально. Звучит так и вовсе запросто. Обычная жизнь. Разве что без жены и своего семейного гнезда, но так ведь и это для него сейчас скорее плюс, чем минус. А в остальном – почти похожая на ту, что он представлял в юности.
Ведь действительно, в юности, вырисовывая планы на будущее, он никогда специально не выделял там место для Питера. Тот никогда не был каким-нибудь там пунктом в списке «нужно иметь», или «надо сделать», или хотя бы «постараться не забыть». В том списке вечно была целая куча важных вещей, но о Питере там никогда ничего не было.
То, что его там не было, потому что его присутствие шло «по умолчанию» и не нуждалось в отдельных пунктах, Нейтан предпочитал не отмечать, потому что во всём остальном это была замечательная теория, за которую на самом деле можно было ухватиться.
Он убедился, что разбил все оставшиеся образцы и, последним покидая лабораторию, направился в кабинет отца.
Если верить тому, что он услышал, то «ублюдок, прикончивший старика» был всё ещё там.
Значит, ему не придётся искать Питера по всему городу.
Значит, ещё немного, и его план будет полностью реализован.
Нужно только позволить Питеру выдать ему последний платёж доверия и в последний раз это доверие предать, спасая ему жизнь.
Всего то.
Сущая ерунда на пути к «полному разрыву» и всепоглощающему Вашингтону.
Последний штрих.
====== 107 ======
Брат, оказавшийся не братом, сидел над отцом, который больше не был отцом. Который вообще больше никем не был. Просто мёртвым телом с дырой во лбу. Символическим кумиром, виртуальным памятником, тем, кем стал год назад, когда они его похоронили. Ничего не изменилось. Всё лишь вернулось на свои места.
Нейтану не было всё равно, но гораздо больше, чем смерть того, с кем он давно распрощался, его волновала жизнь того, кого ему сейчас предстояло приманить, а потом сразу же оттолкнуть. И так, чтобы у того не возникло сомнений ни на первом, ни на втором этапе.
Качественно.
И приманить, и оттолкнуть.
Он ведь мог, он был спец, особенно в первом – он делал это тысячи раз, и с недоверчивыми избирателями, и с высоко ценящими себя женщинами – и, слегка непривычная, но долгожданная душевная железобетонность была сейчас очень кстати.
Всегда легче что-то делать, если пульс не превышает восемьдесят ударов в минуту, а разум полностью всё контролирует.
Он не отреагировал ни на первый радостный возглас Питера, ни на напряжение, последовавшее после, когда тот понял, что ошибся с причиной его появления здесь.
Он держался абсолютно спокойно и, хотя понимал, что это выглядит всё же не совсем естественно даже для него, полагал, что это не станет большим препятствием на пути к цели. Совсем уже близкой цели.
– Ты убил его, – прокомментировал он увиденное, в обход отскочившего Питера приблизившись к телу.
Начинать всегда лучше с чего-то простого, пусть это и не похоже на «ты сегодня обворожительна» и «вместе мы сделаем мир лучше».
Главное, чтобы это походило на правду.
– Не я, – глухо раздалось уже из другого конца кабинета, – Сайлар.
– Значит, Сайлар, – легко принял Нейтан и, присев на корточки, аккуратно закрыл отцу глаза. Он не слишком задумывался над тем, о чём именно они беседуют. Ему было нужно завязать разговор. Чтобы Пит расслабился и перестал следить за каждым его движением.
– Другого выхода не было… – заученно, материнскими словами начал тот, но сразу же запнулся и замолчал, видимо, осознав, в свете новых открывшихся о брате фактов, абсурдность этих пояснений.
Нейтан, не глядя, спиной чувствовал, как Питер настороженно сверлит его взглядом, как усиленно пытается утолкать в себя причину его нахождения здесь. Очевидную, но такую «негабаритную» причину.
– Ты был здесь. С ним, – наконец, сказал тот без вопросительных интонаций, утверждая, но с таким трудом, словно ему приходилось насильно проталкивать через себя эти слова.
– Был, – не стал отрицать Нейтан. Лучше сразу разобраться со всем негативом, не избегая, но и не буксуя на нём. И, несмотря на тяжесть темы, он уловил изменения в голосе Питера, и изменения в нужном ему направлении. Тот перестал быть только настороженным, в нём появились обвинительные нотки, и как бы непримиримо они ни звучали, это уже больше походило на обычное общение, пусть оно и напоминало пока скорее сдержанную ссору.
Встав, он повернулся к Питеру, попутно стараясь понять, насколько тот готов вести нужный ему разговор. Брат выглядел болезненно, круги под глазами особенно выделялись на бледной коже лица, и вся эта скорее моральная, чем физическая утомленность приправлялась нервным блеском глаз. Он был взведён, но больше не был настолько насторожен, как вначале. Он был готов…
– Его план был неплохим, но только не под его руководством. Я сменил его.
Как всё-таки просто, когда ты можешь смотреть на всё из-за стены, холодно и трезво. Хочешь, чтобы тебя услышали – манишь в одну сторону. Хочешь ослабить бдительность собеседника – в другую. Одно лишнее слово, чуть изменённый градус интонации, едва заметное движение, как по нотам.
Только бы Пит не подвёл. Только бы не испортил этот этюд…
– Но ты ведь знал, что формула опасна!
– В плохих руках – да. В отцовских. Но ты же не считаешь плохими мои руки? – немного провокации, более пристальный, не отпускающий без ответа, взгляд; лёгкий вызов в приподнятом подбородке. Ответное волнение на лице Питера, хватающегося за эту провокацию обеими руками.
– Нет, но… ты же знаешь о последствиях, я рассказывал тебе о будущем! Там был не отец, там был ты, и мир всё равно гибнул!
Даже странно, что всё так легко.
Какой же тот всё-таки отзывчивый. Какой уязвимый. И можно даже не надеяться, что тот такой – только с ним.
– Ты же сам мечтал о способностях для всех, – напомнил Нейтан, – чтобы жизнь для всех стала лучше.
– Да… пока сам чуть не взорвал Нью-Йорк, – снова легко поддаваясь, скатился Питер с обвинения на повинность.
– Но не взорвал же, – парировал Нейтан и, не давая ни секунды на передышку, пока контролировал направление и держал темп, соскользнул на следующие рельсы, – я бы не допустил новых смертей, – ничуть не обманывая, но подменяя главный смысл.
Нет, он не допустил бы новых смертей. Это правда. Новых смертей Питера. Но ведь гораздо проще говорить обо всех людях, чем об одном человеке, гибель которого, как он уже дважды убедился, была для него неприемлемой.
– Но ты не можешь контролировать всё! – непредусмотренно воскликнул Питер, едва не сталкивая его с этих рельс, не подозревая, насколько точно попал в главный, запрятанный, но не уничтоженный, страх Нейтана.
– Ты прав, – быстро ответил тот, заставляя брата удивлённо моргнуть и, кажется, проглотить какие-то новые, застрявшие на кончике языка, слова, – ты прав, не могу. Но ты можешь больше не беспокоиться. Формулы больше нет.
И, в такт этим словам покачав головой, замолчал, снова опуская взгляд на отца.
* *
Что-то было не так.
Нет, конечно же, всё вокруг было не так! Здание уже не просто гудело, оно стенало, то и дело прерывая эти стенания треском выстрелов, звоном стекла и агрессивными выкриками. Странным было то, что в кабинет никто не врывался. Странным было тело отца на полу и светская беседа, которую около него вели они с Нейтаном.
Но даже на фоне всех этих странностей что-то было не так.
Это походило на сон, которого Питер ещё не видел, но это был не сон.
Это походило на будущее, в котором он ещё не был, но это было не будущее.
Нейтан походил на президента, которым ещё не стал… и, наверное, в этом и была главная странность. Питер не просто не чувствовал его – как несколько часов назад, в родительском доме, где Нейтан прятался за эмпатическим блоком – он его вообще с трудом узнавал.
Вот тот до боли знакомо вскидывает голову – но тут же, на долю секунды, Питер теряет это ощущение, проваливаясь в никуда и безвольно опуская руки, улавливая вопли интуиции о том, что рядом находится кто-то чужой.
А потом Нейтан устало изгибает брови – и узнавание снова возвращает Питера к жизни, и снова тащит вперёд, сворачивать горы и излечивать и себя, и мир, и брата, какое бы лекарство для этого ни понадобилось.
Эмпатия словно совсем отключилась, потрясённая своей бесполезностью. Интуиция надрывалась от крика. Сердце то заходилось, то пропускало сразу по несколько ударов. Слова о том, что формула уничтожена, почему-то совершенно не принимались на веру.
Надо было бы развернуться и пойти убедиться, что это правда, но только Питер собирался это сделать, как Нейтан снова делал что-то особенное, что-то только своё, нынешнее, не вяжущееся даже с его копиями из других времён, и Питер снова застывал на месте, прилипая к нему взглядом, осознавая, что тот начал приближаться к нему, но не имея сил отойти ни назад, ни в сторону.
– Откуда ты знаешь, что формулы нет? – торопливо спросил он, когда Нейтан преодолел уже половину расстояния до него.
– Я сам уничтожил последние образцы, – продолжал тот подходить всё ближе, а Пита не отпускало дебильное ощущение, что тот всё дальше, будто это и не Нейтан вовсе, а его антиматериальный двойник, уже поглотивший свой оригинал, и теперь решивший взяться и за его младшего брата.
– Но записи… – слабо возразил Питер.
– Будут уничтожены, как только попадут ко мне.
– А доктор Суреш…
– Уже воспользовался своей формулой. И он уже достаточно пришёл в себя, чтобы понимать опасность продолжения исследований.
Как загипнотизированный, Питер вперился в немигающие глаза Нейтана, знающего ответ на каждый вопрос наперёд, и за последними фразами подобравшегося уже почти вплотную. Тот смотрел ровно и спокойно, и, как только Питер подумал, что это ненормально – так долго не моргать, сразу же моргнул, прогоняя ощущение чужака и в сотый раз возвращая ощущение брата. Или нет… смотря куда смотреть… Если в глаза – то вроде бы Нейтан, особенно, когда хоть немного переводит взгляд. Если присмотреться к мышцам лица – то красивая и пугающая маска двойника.
Чужака хотелось убить. За Нейтана хотелось умереть самому.
Неуверенно склонив голову, покрываясь мурашками от близости этого родного-чужого, Питер разрывался между желанием отступить назад и желанием дотронуться до его лица, убедиться, что это точно Нейтан, а всё остальное ему просто кажется.
Но он не мог сделать ни одного движения. Словно вокруг был даже не вакуум – а слой из ваты. Плотное, умопомрачающее «ничего».
– Всё будет хорошо, Пит, – шепнул странный Нейтан, протягивая к нему руки, приглашая самостоятельно сделать последний шаг, – всё будет хорошо, – и, дождавшись этого шага и довольно жестко привлекая брата к себе, прижал к себе так крепко, как тогда, когда узнал, что тот жив.
Словно это был первый и последний раз, когда они могли это сделать.
Стоять, клещами вцепившись друг в друга, с передавленными грудными клетками и почти без дыхания.
Питер обрадовался бы такому, если бы ощущение ненормальности происходящего не усилилось при этом в разы.
Теперь не «что-то» было не так. Теперь не так казалось «всё»!
Ощущение внешней угрозы, всё время этого разговора прячущееся, но зреющее за незыблемой константой преданности и неопасности Нейтана, внезапно затрепыхалось, мгновенно взлетая до критической отметки.
Не то. Не так. Не те порывы. Не те движения. Не круг! Не брат! Не Нейтан!!!
И, не успев до конца осмыслить всю эту круговерть ощущений, только уцепившись за какие-то невнятные подозрения и странное движение руки за своей спиной, Питер, не думая, оттолкнул от себя Нейтана, со всей силы ударяя того по ладони.
Ошарашенно глядя, как по широкой дуге летит выскочившая из пальцев ручка шприца, как ударяется о стеклянную перегородку и с треском разбивается, забрызгивая гладкую поверхность. И как прозрачная жидкость катится вниз, оставляя за собой мокрые дорожки и невыносимое ощущение, что это кто-то плачет вместо него.
Потому что сам он почему-то не спешил этого делать, хотя, казалось бы, самое время.
Но всё было сухо – и на глазах, и в душе, и в горле.
Обжигающе сухо.
И просто не укладывалось в голове, что Нейтан мог с ним так поступить.
Тот стоял поодаль, смотрел и был всё также невозмутим. Ни сожаления за обман, ни недовольства по поводу неудачи. Ничего, что могло бы дать хоть какое-то объяснение или оправдание его поступку.
Он хотел ввести ему эту формулу.
Питер не мог нормально анализировать зачем, его вело от самого факта подобного выпада, а бесконечно повторяющий вопрос – как он мог!? – затмевал все остальные. Он был настолько этим потрясён, он был почти от этого слеп!
Поступок вне его понимания. Поступок мёртвого президента. Он не знал, что с этим делать, но всё, чего хотел теперь – убедиться, что уничтожено всё, до последней буквы, до последней капли этой грёбаной формулы.
Будь он похож на мать – он стёр бы Сурешу всю память об этом, чтобы ни мысли больше не возникло об искусственных способностях.
Будь он похож на отца – убил бы всех, кто, так или иначе, связан с Пайнхёрст.
Будь он кем угодно, он, наверное, тотчас бы вычеркнул старшего брата из своей жизни, заодно отрекаясь и от всей остальной некровной семьи.
Но он был Питером Петрелли, белой, искусственно выращенной вороной клана Петрелли, и он не умел ни убивать, ни отрекаться. Он, похоже, вообще ничего особого не умел, только без поводов мечтать о собственном важном предназначении, иногда – в качестве медбрата – немного облегчать жизнь умирающим людям, и время от времени спасать мир, не всегда имея ощущение, что тот в этом нуждается.
Когда-то ещё он умел стоять с закрытыми глазами рядом с Нейтаном, доверяя любому его действию и слову, даже если тот пребывал в режиме засранца или ублюдка, но теперь он это умение, кажется, утратил.
* *
Всё.
Теперь – всё.
Такого никто не сможет простить. Даже Питер. Особенно Питер.
Больше не придётся волноваться о запутавшихся чувствах и неприемлемых желаниях, оскверняющих святое прошлое. Лучше так, перечеркнуть это прошлое жирной линией, чем заляпывать его непонятно чем.
Часть плана выполнена, хоть и несколько преждевременно.
Похоже, оставшуюся часть теперь можно будет закончить только с применением силы. Или – если всё сложится более удачно – хитростью.
Мысли текли лениво и флегматично.
Прозорливость и быстрота реакции Питера должны были бы огорчить Нейтана, но он испытывал лишь отстранённую гордость за него, и такую же безэмоциональную благодарность самому себе за дальновидность, заставившую взять ещё два образца.
Наверное, именно эти два оставшихся шприца и примиряли его с неудачей.
Наверное, только частично выполненный план позволял ему выдержать взгляд Питера.
Называть его братом у него больше не поворачивались ни язык, ни даже мысли, как будто он сам себя этого права только что лишил.
Он много раз ходил по краю (не Питер, нет, тот всегда обходил эти края по широкому радиусу). На пресс-конференции во время предвыборной гонки в Конгресс, специально, когда во всеуслышание объявил его сумасшедшим, хотевшим покончить с собой. На подземной парковке, нечаянно, когда Питер, благодаря очередной новой способности, прочёл его мысли о готовности потерять Нью-Йорк. Когда врал об умении летать и когда потом, чуть позже, предлагал деньги за молчание о способностях. И ещё не раз, не слишком часто, но реже, чем мог бы.
Питер всегда смотрел на него при этом по-особенному: укоризненно и будто испытывал боль.
Но никогда – так, как сейчас.
Да, вот теперь – всё, в десятый раз зачем-то сказал себе Нейтан, как будто сам не мог в это поверить.
Говорить было не о чем, ни Питеру, ни ему, всё было предельно ясно, и он просто ждал следующего шага другой стороны. Вступать с ним в рукопашную он не собирался, слишком высок был риск потери оставшихся образцов. Немного было жаль, что он отпустил Скотта – тот бы очень ему сейчас пригодился, а прибегать ещё к чьей-то помощи Нейтан не представлял возможным.
Где-то совсем глубоко жгло кислотное – «ты соображаешь, что делаешь?» – но сейчас ему было плевать на всю эту слабовольную чушь.
Мысль о спасении жизни Питера затмила всё остальное.
Ему нужно спасти его. Скорее всего, раз и навсегда, потому что после смерти отца вряд ли кто-то ещё сумеет лишить его способностей. И он его спасёт, чего бы ему это ни стоило. Он только что отдал самую большую плату в своей жизни; настолько большую, что он ещё сам не понимал, насколько, он позволил себе оставить это осознание на потом.
Так что сейчас отвлекаться на все эти побочные эффекты он не собирался.
Питер, стоящий напротив, медленно, как во сне, оторвал от него свой невообразимый взгляд и, неловко покачнувшись, двинулся к двери, ничем не показывая, что его тревожат доносящиеся оттуда звуки погромов.
Он вышел в коридор, не побеспокоившись о том, чтобы прикрыть её после себя, и Нейтан утонул в этих криках и шуме.
Нет, его нельзя отпускать – запоздало накрыла сенатора очевидная мысль, и уже в следующее мгновение он кинулся вслед за братом. Чтобы никакая шваль из этого рушащегося дурдома не посмела и пальцем его тронуть. Чтобы подсечь любого покусившегося. И чтобы, воспользовавшись суматохой, всё же суметь ввести ему формулу прямо сейчас, не дожидаясь иных времён, когда Питер уже вряд ли подпустит его к себе достаточно близко.
====== 108 ======
Странно, но его никто не тронул в коридоре.
Напротив, заметив его целеустремлённость, несколько человек решили последовать вслед за ним, как будто признавая за его лихорадочно блестящими глазами и нездоровым румянцем такого же, как они – сорвавшегося с крючка Пайнхёрст разозлённого хищника, жаждущего хоть какой-то компенсации за несколько месяцев фактического рабства.
Один из громил то и дело разбрасывался направленными сгустками голубоватого пламени, не оставляя за собой практически ничего целого. Другой ничего не поджигал, но крушил всё, до чего успевал дотянуться, не отставая от набранного Питером темпа. Наверное, они полагали, что тот что-то знает. Что идёт в какое-то сверхважное место, уничтожение которого принесёт им особенное удовлетворение.
Питер даже не оглянулся на них.
Его не трогали, ему не мешали, и ему этого было достаточно.
До тех пор, пока мимо него, обгоняя и обдавая кожу волной жара, не пронёсся огненный шар. Он долетел до конца коридора, смачно врезался в стену и с электрическим треском рассыпался на искры. Вызывая у Питера смутное беспокойство, которое тот смог сформулировать, только дойдя до поворота и обнаружив за ним дверь в такой знакомый блок.
