Текст книги "Степени (СИ)"
Автор книги: KoSmonavtka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 50 (всего у книги 54 страниц)
Это непривычно, но почему-то совсем не удивительно – Нейтан мягок и податлив, сенатор Петрелли нихрена не сенатор на этом столе, в этой квартире, рядом, здесь, сейчас, и не только сейчас, всегда…
А сенатор млел и пытался остаться в здравом рассудке.
Господи, Питер делал это так… старательно, так сосредоточенно, так сладко.
Где-то в груди запутался стон, и Нейтан почувствовал, что сейчас его голова откидывается назад не столько по его воле, сколько от охватившей его слабости. Он позволил себе коснуться ладонью щеки брата – едва-едва, не для того, чтобы куда-то направить, а чтобы удержаться самому. Голова кружилась, наверное, от того, что была слишком откинута назад, из-за чего же больше.
Отпускаемый поначалу с очень громким скрипом, но ещё по мере приближения Питера резво набирающий обороты, его контроль совсем свалился с катушек и, впервые полностью передав управление кому-то другому, с превеликим удовольствием покатился к чёрту.
Нейтан простонал, обдавая дыханием пробравшегося в его рот настойчивого вторженца, и, пока окончательно не потерял равновесие, вцепился в футболку своего специалиста по спасению людей.
Дать Питеру не просто понять, но прочувствовать – сердцем, волей, кончиками пальцев – он может влиять на всё, что касается брата.
Это действие Нейтана не было осознанным, «выстрел» был практически слепым – для того, кто привык в качестве прицела использовать математику. Он ещё не привык отдаваться интуиции, к тому же так рискованно, наобум… но, кажется, не прогадал.
Впрочем то, что он «не прогадал» ему ещё только предстояло выяснить.
Потом.
Немного позже.
* *
Когда, прибившись ему под бок, Питер рассказал о своём новом сне.
====== 119 ======
Он ещё никогда не видел такое количество мёртвых тел, если только это можно было считать телами.
Десятки. Может, даже сотни. Они лежали, стояли, висели под потолком, щурились на него со стен. И заполняли захламленное помещение ни с чем не сравнимым запахом пыли, смерти и какой-то химии.
Наверное, ему следовало ожидать чего-то подобного.
Затерянного отшельнического дома на самом унылом краю земли, который только можно было представить, битком забитого чучелами и одиночеством.
Воспоминания настигли его недалеко отсюда, в давно заброшенном придорожном кафе, мимо которого он чуть не проехал.
Остановился в последний момент.
Возможно, какие-то из способностей помогли ему, или просто память, оказавшаяся в давно забытых местах, проснулась, разбуженная сердцем, встрепенувшимся при виде вывески, двери, затёртого стола, щели под стойкой бара, найденной детской машинкой. Сначала смутно, потом всё яснее, воспоминания ожили, наливаясь красками и звуками, возвращая на много лет назад, когда отец привёл его сюда, для того, чтобы…
Он даже не помнил, сколько ему тогда было лет. Достаточно много для того, чтобы понимать, что происходит что-то нехорошее, но недостаточно для того, чтобы понять что именно.
Отец его продал.
Тем, кого преданный и проданный ребёнок после, на протяжении многих лет, считал родителями.
А потом отец сел в машину к его настоящей, рыдающей матери, и убил её – и, похоже, именно из-за этого воспоминания Сайлар перечеркнул все остальные.
И вот он стоял посреди чужого дома и даже не знал толком, что испытывает.
Он злился на себя и на ситуацию за то, что никак не мог вытащить из себя ненависть к отцу. Он должен был сейчас её испытывать! Он должен был! Но в нём ворочались брезгливость, опустошённость, разочарование, горечь, даже жалость к этому убогому существованию, которое влачил человек, давший ему жизнь и убивший его мать. А ненависть… она будто оглядела вместе с ним все эти чучела и грязь, и не нашла причин растрачиваться на эту гнусную мелочь.
* *
Появление самого отца мало повлияло на испытываемые Сайларом чувства. Только ещё больше усилило недоумение и брезгливость.
Теперь это был всего лишь умирающий старик, зависящий от лекарств и инвалидной коляски, больше похожий на одно из своих чучел, чем на живого человека. Даже появление сына не вытащило его из эмоционального савана, в котором он пребывал, похоже, уже очень долгое время.
Не хотелось ни убивать его, ни делать ему больно, ни заливать саркастической желчью. Ни прощать, ни спасать, не сжигать этот дом дотла.
Ничего.
Не было ничего, что подтолкнуло бы Сайлара к какому-нибудь определённому действию, помогло бы ему водрузить виртуальный флаг на конечной точке его поисков – его наследственности, его корней, его «я» – и подвести, наконец, черту, после которой он мог бы идти дальше уже без оглядки на прошлое.
Точнее, черта была, близко, в зоне видимости, но необходимого для её достижения катарсиса всё не происходило.
И Сайлар бы так и ушёл без точного знания о том, нашёл ли он все ответы или нет, но его угораздило случайно пораниться, и явить отцу свою способность к регенерации, и безучастный ко всему происходящему старик за одно мгновение превратился в монстра.
Не буквально, конечно.
Физически в нём была всё та же немощь, но в его воспрянувшем в ожидании близкого спасения разуме было исчезающе мало человеческого.
Обменять жизнь сына на продление собственной?
Он не раздумывал ни секунды, как только понял, что это возможно.
Он продал уже однажды маленького Габриэля, и жизнь Сайлара тем более не значила для него ничего.
* *
Возможно, это и было главным ответом на все его вопросы о себе – так думал сын мистера Грея, всё дальше и дальше отъезжая от дома чучел.
Отец, разумеется, недооценил его.
Он честно попытался – но с количеством способностей сына вся эта затея с «лечением» посредством чужой жизни с самого начала была обречена на провал.
Это только дало Сайлару возможность обвести пожирнее уже поставленную галочку «навестить отца», и покинуть последнее прибежище умирающего таксидермиста без оглядки.
Уже без оглядки.
Пусть и оказалось, что иногда оставлять за собой живых бывает тяжелее, чем мёртвых.
Он возвращался туда, откуда он уехал уже больше месяца назад.
Где ощущение «я знаю, кто я» было почти уловимым.
Он измотался думать, искать, и взвешивать каждое действие на весах целесообразности.
Он устал быть сам себе целью.
Когда-то он полностью подчинялся жажде – и это было просто до примитивности.
В попытках победить её он слишком увлёкся игрой «докажи, что ты этого достоин».
Вернув себе власть над собой, он начал возводить это в абсолют, не совершая ничего, что бы противоречило его главной цели – найти себя.
И вот теперь, после встречи с отцом, его настигло новое откровение: он преодолел весь этот чёртов путь – и так нихрена и не понял!
И он стискивал зубы, и гнал, что есть мочи, в Нью-Йорк, и не знал, что его там ждёт; и был абсолютно уверен, что не нужен там никому, разве что в качестве оружия или убийцы, или объекта ненависти, или причины спора.
Он не знал, что произошло после крушения Пайнхёрст.
Он не знал, что делали теперь люди, которых он когда-то хотел убить, которые охотились на него, или на которых охотился он. Люди со способностями. Те, кого он когда-то считал недостойными их даров, а теперь не мог решить – достойны ли эти люди того, чтобы он их простил, и достоин ли он сам их прощения. Или не прощения, а принятия…
Он не знал.
Его просто волокло назад.
Туда, где и его жертвы, и его палачи неожиданно оказались синонимами дома.
Его мысли разбредались в диаметральные стороны, то расписывая безумные картины его искупающих праведных поступков, то погружая в не менее безумные видения возвращения во тьму, только теперь гораздо более осознанную, с покаранием всех и каждого за причинённую ими боль. И плевать, что ни то, ни другое не было ему свойственно в таком вот «чистом» виде. Особенно пугало то, что в первом случае он был готов самобичеваться даже перед Беннетом и Сурешем. А во втором – что собирался мстить даже Питеру. Особенно ему, потому что его грёбаная геройская доброта лишь стократно усиливала боль, причинённую Сайлару всеми остальными. Проклятый недоПетрелли… Он вечно выбивался из всех рамок и портил стройность рядов...
Мысли вращались по замкнутому кругу, снова и снова проходя самобичевание – и самовозношение, лелеяние собственной уникальности – и желание быть частью чего-то, ощущение всесилия – и осознание ничтожества.
Но ничего подходящего, такого, чтобы он почувствовал – вот оно! – не вызревало.
Сайлар понимал, что ангела из него не выйдет.
И монстр – без жажды – из него получался так себе.
Он был где-то между.
Но где?
Промежуток был слишком большим.
Эмоции – слишком сильными.
Он чувствовал, что ответ должен быть простым, но как до него добраться – не знал. Он будто стоял в лабиринте, в одной стене от выхода, и сколько бы ни пытался преодолеть эту стену – протиснуться, сжечь, прорубить – всё равно путь к свободе был только один. Нужно было только повернуться к стене спиной и шагнуть вперёд.
Отойти от выхода – чтобы приблизиться к нему.
Сайлар уже осознавал реальность этого парадокса, но ещё не был готов полностью ему довериться.
Страх окончательно запутаться, и не только не найти выход, но и потерять даже эту стену – был слишком велик.
И никаких зацепок на ответы больше не было.
Он спросил везде, где только мог.
Он выслушал даже тех, чьего мнения не спрашивал.
Суреш, Беннет, все Петрелли по очереди, Клер, Элль, отец, намёки из будущего, раскрывшее все карты прошлое – они подарили ему множество ответов, и ни одного повторяющегося.
О том, кто он – знали все, кроме него самого.
Сайлар, Габриэль и мистер Грей; убийца и жертва; проданный сын таксидермиста, непринятый сын часовщика и лживый сын Петрелли. Недоиспытавший ни любви, ни ненависти. Пропустивший во время пубертата период самоосознания и вышвырнутый на его поиски во взрослом, сформировавшемся виде, утративший гибкость психики и с неподъёмным багажом за спиной. Любитель ходить по чужим тропам и отчаянно ищущий свою.
Знающий, что она есть.
Чувствующий, что она близко.
Очень близко.
Ближе любого его предположения.
И всё, что ему нужно – это только домчаться до Нью-Йорка, отвернуться от стены, и пойти прочь.
И он узнает – кто он.
====== 120 ======
Питер спал беспробудно.
Как почти всегда, когда не было видений. Нейтан ему даже завидовал – сам он мог проснуться от любой мелочи: шелеста дождя, тихих шагов за стенкой, звука мотора или визга тормозов, даже изрядно выдохшихся после преодоления всех этих манхэттенских этажей; с недавних пор – тяжелеющего во время видений дыхания брата. Только к круглосуточному гулу самой активной части города пришлось привыкать, но это на удивление оказалось несложно.
Сейчас сон Питера был спокоен, город шуршал за окном даже тише обычного, дом молчал.
Посреди комнаты, прямо перед кроватью, стоял Сайлар и задумчиво взирал на открывшуюся ему картину.
Впоследствии Нейтан очень гордился тем, что не подскочил на месте, каким-то образом сумев сохранить спокойный и, что было ещё более важно, абсолютно правый вид. Возможно, он всё-таки слегка вздрогнул, но Питер от этого не проснулся, а Сайлар вряд ли заметил, так что это можно было не засчитывать.
Осторожно выбравшись из постели, подсунув сопящему брату вместо себя подушку, он невозмутимо накинул халат и молча указал Сайлару на выход.
* *
Они стояли, как два хищника, не торопясь делать поспешных движений; оба если не одной, то похожей породы, и с очень похожим ощущением посягательства на что-то своё, личное. Для каждого из них это самое личное, обнимавшее в соседней комнате подушку, было незаменимым. Хоть и совершенно по-разному. Но если собственничество старшего Петрелли было относительно понятно, и с его точки зрения, и извне, то у Грея всё было гораздо запутаннее и неоднозначнее.
Нет, это точно не был тот пожар, что, смешиваясь с самыми ужасными карами для гостя, горел в глазах прищурившегося Нейтана.
Но Питер был для Сайлара многим другим – мерилом, стимулом, компасом – и как бы малозначаще не значили эти слова для кого-то другого, в его личной вселенной на данный момент это было едва ли не единственным способом удержать равновесие.
И это был тот ещё вопрос для этих двух хищников – пересекались ли их необходимости в Питере, и если пересекались – то конфликтующе ли, или всё это месиво чувств и взаимопотребностей вполне могло сосуществовать одновременно и мирно?
– Это был первый и последний раз, когда ты появился в этой квартире, не позвонив в дверь.
– Не первый, – ухмыльнулся Сайлар, отмечая, как дёрнулась при этом щека Нейтана, – второй. Первый был тогда, когда я сообщил Питеру о том, что вы не братья, – он акцентированно задержался взглядом на двери в спальню и ухмыльнулся ещё шире, – кстати, кто бы мог подумать, что эта новость принесёт вам сколько радости.
Нейтан склонил голову, молча, одной только мимикой упреждая Сайлара об опасном приближении к закрытой зоне и превентивно опаливая взглядом «приграничную» полосу.
– Чего тебе нужно?
– От тебя? – Сайлар жизнерадостно вскинул брови, – ничего. Мы ведь с тобой даже не знакомы.
– Что никогда не мешало нам друг о друге знать.
Да уж.
И снова кольнула ревность.
Пусть не любовником, но в остальном – Сайлар желал бы быть всем тем, кем для того уже был Нейтан. Этот чёртов, вечно стоящий поперёк горла, а иногда и поперёк пути, Петрелли. Грей ревновал к нему ещё со времён Кирби-Плаза, сейчас он уже мог себе в этом признаться. Сколько бы раз он ни подступался к Питеру, утрясывая своё отношение к нему, будь то ненависть, попытки «поиграть» в друзей или семью, Нейтан, этот ублюдочный Нейтан, всегда выскакивал между ними грёбаным джокером, напоминая, кто из них третий лишний.
Почему-то Сайлар испытывал сложность в том, чтобы на одно и то же место старшего брата, или друга, или спасителя в рисуемой им модели могли претендовать сразу двое.
Кроме того, он всегда представлял себе Нейтана полным антиподом младшего брата и никогда не понимал, как Питер может быть с тем настолько близок и доверчив. Сенатор казался ему холоднее и опаснее самого себя – того, кого большинство считало маньяком.
А теперь тот стоял перед ним – конечно, холодный; конечно, опасный; закрытый и злоязыкий – но почему-то совершенно не соответствовал представляемому о нём образу.
– Я пришёл поговорить с ним.
Нейтан вопросительно развёл руками, словно спрашивая – и о чём же?
– Об отцах.
– Нашего ты убил, – не заботясь о смягчении фразы, напомнил Нейтан, с удивлением заметив при этом мелькнувшую по лицу собеседника тень,
Ещё большее удивление у него вызвало то, что Сайлар не стал напоминать, что этого желала их мать.
– Это было последнее моё убийство, – безинтонационно информировал тот, – своего я оставил живым.
– И решил, что Питер обязательно должен об этом знать?
– Да, и решил, что он должен об этом знать, – монотонно повторил за ним Сайлар, но, подняв на него неожиданно живой и твёрдый взгляд, добавил, – и я хотел узнать о том, что было после того, как я уехал, что вообще здесь сейчас происходит.
О том, что он хотел предложить свою помощь, в чём бы та ни заключалась, он предпочёл умолчать.
– После того, как ты ушёл, Питер остался сидеть с пистолетом в руках возле тела Артура, – сухо известил Петрелли.
– Ну и как, пережил он это чудовищное потрясение? – огрызнулся Сайлар, взвившись при этом больше не за себя, а за Питера. Тот мог быть слишком мягким, но кисейным не был никогда.
И Нейтан, до сих пор использовавший любую возможность подцепить противника, вдруг замолчал, сошёл с места и подошёл к окну, уставившись на шуршащую внизу жизнь. Уж он то знал: что бы ни испытал тогда оставленный рядом с бездыханным отцом Питер, главным его потрясением в тот день точно было не это.
– С каких это пор тебя беспокоит то, что остаётся позади? – спустя минуту глухо, но спокойно спросил он.
– С тех пор, как я стал желать бОльшего? Точнее, перестал бояться этого желать. Просто, знаешь, это сложно, решить, кем стать в итоге: самым большим героем или самым большим засранцем.
– Ну и как, решил? – с ума сойти, они стоят тут и мирно беседуют.
Они.
Здесь.
В квартире Питера.
Посреди ночи.
О всяком житейском.
И даже пытаются друг друга понять.
Лишь бы не разбудить брата…
– Ты что, решил стать для меня заменой Питера? – как будто «очнулся» Сайлар.
– А кто он для тебя? – повернулся Нейтан, буквально прожигая того взглядом.
Не в бровь, а в глаз.
– Тот, кем ты уж точно никогда не станешь, – после заминки ответил всё же Сайлар, и прежде, чем собеседник выплеснул в слова зародившийся в глазах и уголках губ сарказм, перешёл в контратаку, – и с чего такое волнение? Сенатор Петрелли чего-то боится?
Скрытый оскал, замаскированный под улыбку, выглядел очень провоцирующе, но произвёл на Нейтана впечатление, несколько отличное от задуманного.
Удивляясь самому себе, он со спокойствием, причём не только внешним, но и внутренним, свободно опёрся о подоконник и, сложив на груди руки, прямо сообщил:
– Мне не нравится, что ты ошиваешься вокруг него.
– А что нравится ему? – вновь поддержал это подобие нормального разговора Сайлар. Или не подобие? Он не вполне понимал Петрелли и, на всякий случай, сохранял собранность, но, как ни странно, был скорее доволен новому тону «беседы».
Осталось только дождаться предложения выпить чаю – мелькнула не совсем адекватная мысль и исчезла, спугнутая резким вскидыванием бровей хоть и «подобревшего», но ещё очень далёкого от догм гостеприимства, хозяина.
– Ему нравится многое, но, к сожалению, очень часто – вредное для здоровья.
– Ты глупее, чем я думал, если считаешь, что я хочу причинить ему вред.
– Одно только твоё присутствие уже подвергает его риску, и ты глупее, чем я думал, если этого не понимаешь.
– Моё? – выразительно и якобы огорчённо качнул головой Сайлар, и снова скатился на издёвку, – а от твоего – сплошная польза? Может, посчитаемся? Переберём в памяти последний год? Может, это мне стоит побеспокоиться за Питера и защитить его от тебя?
Один-один.
Нейтан немного откинул назад голову, как будто только для того, чтобы поглубже вдохнуть воздух для последующего ответа (который почему-то всё не находился), но прежде, чем он успел что-либо сказать, из комнаты послышалось сонное, – Нейт? – и шуршание одеяла.
Питер.
Собеседники обменялись хищными взглядами: хозяин – предупреждающим, гость – огрызающимся, и за секунду до того, как открылась дверь спальни, Сайлар стал невидимым.
Сонно щурясь, Питер протопал до брата и с хриплой претензией, – я тебя потерял, – обхватил ладонью за шею. И, потянув на себя, собственнически впился ему в губы. Властно так впился, даже жёстко, недвусмысленно демонстрируя желание и полное своё свободоволие.
И только когда из спальни донёсся слабый звук потревоженной рамы, стёк руками до плеч, влажно перехватил в непрекращающемся поцелуе только что терзаемые губы, мягко заласкивая свой порыв, и обмякнул в мгновенно окрепших объятиях.
– Ты знал, что он здесь, – утверждающе сказал Нейтан, покосившись на зардевшуюся скулу, и до боли стиснул только что полностью отданное на его волю тёплое покладистое тело.
– Мне захотелось обозначить твою неприкосновенность, – пробормотал окончательно повиснувший на нём и уткнувшийся между отворотами его халата Питер.
– И ты слышал наш разговор, – сердце нервно дёрнулось, тут же притупляя и возбуждение после поцелуя и умиление дерзостью брата. Но, боже, это глупо, бояться, что Питер узнал из этого «разговора» что-то новое, и что вот сейчас он внезапно «прозреет». Как будто он чего-то ещё не знал. Невообразимо глупо…
– Не весь. Но решил, что вы слишком уж заговорились, – Питер отлепился от его груди, зевнул, то ли искренне, то ли нарочито не замечая взвинченности и поражённого восхищения в направленном на него взгляде, и рассеянно уставился на холодильник, – он, кстати, случайно, не прихватил по пути нашу пиццу? Вот это было бы просто катастрофой.
* *
Они встретились на следующий же день.
Сайлар перехватил его на месте очередного вызова, последнего в смене Питера, сразу после того, как машина реанимации, включив сирену, умчалась в отделение.
Сбитый пешеход. Куча внутренних повреждений. Парамедики едва успели, и ещё не факт, что тот сумеет выжить и полностью восстановиться.
Питер провожал машину тяжёлым взглядом. Он сделал на месте всё, что смог, в отделение поехали другие. И если повезёт – эта жизнь ещё попадёт в его папку со спасёнными.
Но не сегодня.
А сегодня – очередной повтор почти каждодневного напоминания, не зависящего от увеличивающейся толщины собранных доказательств: он не может спасти всех.
– Жалеешь, наверное, о потерянных способностях? – раздалось за его спиной.
– Иногда, – узнав голос и не став оборачиваться, не сразу ответил он, – но кое-что я вернул.
– Я заметил. – Сайлар уселся рядом с ним на поребрик. – Не устоял перед последним наследством Артура? – не удержался он, несмотря на то, что часть его полагала, что не стоит этого делать.
Питер даже не стал отвечать.
Он мог бы рассказать, что он всё ещё эмпат, всё ещё видит сны, и что вернул себе небо, и что ничто из этого почти никак не помогает в работе парамедика, но всё это Сайлар, наверняка, и так уже знал.
Он мог бы также рассказать, что не собирался себе ничего возвращать, но пришлось. Что умение летать, в отличие от врождённых способностей, стало опциональным, что он мог поменять его на любое другое, лишь только коснувшись носителя. Что уже пробовал читать мысли после встречи с Мэттом, и замораживать воду после встречи с Трейси – а потом снова возвращал себе возможность летать, но не потому что это имело какой-то практический смысл или насущную необходимость. Он возвращал её, не задумываясь, как сам возвращался домой после смены. Потому что это было частью его самого и частью Нейтана. Небо – одна из целой кучи вещей, составляющих их общее целое. Всё настолько просто, что не стоило и лишних разговоров. Тем более, с Сайларом.
Он мог бы ему всё это рассказать – но не стал.
Может, когда-нибудь.
Точно не сейчас.
Услышанный вчера разговор не давал повода для откровений.
– Не трогай его, – сказал, наконец, Питер, зная, что Сайлар поймёт, о ком идёт речь.
– И это всё, что тебя волнует? – пряча раздражение, «удивился» тот. Чёрт знает, чего он ждал от этого разговора, но явно чего-то иного, – а ты не боишься, например, что я кому-нибудь о вас расскажу?
– Надеюсь, что не расскажешь, – Питер даже не шелохнулся, ничем не показав своего «ужаса» от подобной перспективы; и лицо, и голос его были спокойны, – а если всё же соберёшься, то подожди хотя бы полгода. Нужно поставить агентство на ноги, а если подкосить репутацию Нейтана сейчас, всё может обернуться плохо. Очень плохо. – Он повернулся к Сайлару. – Для всех нас.
– Значит, агентство…
Питер поднялся на ноги, и, поправив ремень, протянул руку всё ещё сидящему на обочине «маньяку».
– Я к матери сейчас. Пошли. Расскажу по дороге.
* *
С миссис Петрелли Сайлар предпочёл не общаться, ему хватило взгляда на её несгибаемую спину издалека.
Но за вознёй вокруг агентства понаблюдал.
Не то чтобы он ждал распахнутых объятий, но…
Всё это было, конечно, волнующим.
И катастрофически портящим ему настроение.
Он не мог понять, нравится ли ему мир, в который он вернулся, или нет. Он был странным этот мир, не похожим ни на лучший сценарий, ни на худший из тех, что Сайлар представлял себе, когда мчался по дороге в Нью-Йорк. То, что Петрелли залезли в одну постель, сбивало с толку. И бесило – то ли этой своей странностью, то ли из-за отголосков ревности и зависти – к и без того неприличной близости. Как будто ещё больше выросла стена между ним и ними, и не столько в высоту, сколько в глубину – ни пробьёшь, ни обойдёшь – вытачивая внутреннее пространство только для тех, кто там уже был, без малейшей возможности впустить кого-то нового.
Да и не пошли бы они, эти Петрелли!!!
Он хотел кому-то чем-то помочь?!
Да не покатилось бы к чёрту это их новое агентство! Беннет уж точно не будет рад его там видеть, так что и его тоже куда подальше!
Чёрт… Чёрт. Чёрт!!!
Его опять несло.
Во всех смыслах. Мир никогда не был настолько мирным и, в общем-то, готовым его принять, и пусть бы Питер напрягался из-за его мифических угроз Нейтану, и пусть бы Беннет злился в первое время и изматывал проверками на прочность, а малышка Клер обходила по широкому кругу – несмотря на все эти, по большей части, временные горькие пилюли, будущее обещалось быть куда более лояльным, чем прошлое – в себе Сайлар уже научился не сомневаться.
Сходить с ума было, в общем-то, не с чего.
Но ему хотелось быть не только нужным.
Ему хотелось быть ещё и своим.
И поэтому злили именно эти пилюли, как будто только ему надлежало проходить излечение, перерождаться, и платить мзду за вхождение в этот «новый дивный мир», даром что за «дивность» ещё предстояло побороться. Как будто только он сеял зло и спотыкался, как будто все, кроме него, были жертвами, как будто только ему нужно было зарабатывать доверие.
Даже Сурешу списали все его эксперименты и работу на Пайнхёрст.
Все, абсолютно все, единогласно и по умолчанию начинали с нового листа.
И только ему нужно было взять стирательную резинку и самому расчистить свой исчерканный путь.
От этого мирного мира хотелось выть, и даже жажда, почуяв новое топливо, попыталась встать на лапы, заманивая такими многообещающими, такими сладострастными плодами мести, да и просто выплёскиванием эмоций.
Эмоции…
За каменным лицом.
Он надеялся, что за каменным. Он был уверен, что за каменным. Он многому научился, и у самих Петрелли – больше всего.
Только Питер почувствовал его бесов, но ничего не сказал, только посмотрел тревожно, когда он отказался присоединиться к их возне.
К чёрту героя с его эмпатией. К чёрту всех. К чёрту.
Ни уехать. Ни остаться.
Тихо беситься, пытаясь понять, сам ли коптишься изнутри, или действительно находишься под обстрелом из огнемётов.
Выкинуть нахрен эту книгу из чужих чистых листов и единственным «грязным» – своим.
Начать свою, не подглядывая никуда.
Начать с себя.
Отгородиться ото всех. Обезопасить личное пространство.
Заняться Эмилем Данко.
И не потому, что в голосе Питера звякнула тревога при упоминании о нём.
Но разгуливающий под носом активный фанатик, мечтающий об уничтожении людей со способностями, был сейчас для Сайлара, как красная тряпка.
Если тот, конечно, действительно фанатик – Грею хватало выдержки, чтобы уговорить себя убедиться в этом.
Что же он собирается с ним сделать после утверждения в этом, Сайлар ещё не думал.
====== 121 ======
Выделенные для агентства временные помещения находились в Вашингтоне, но со следующего месяца начиналось строительство собственного здания, недалеко от Нью-Йорка, на территории, на которой в будущем, при необходимости, можно было выстроить целый комплекс.
Приближалась дата подписания указа, и предстояло решить, оставит ли Нейтан пост сенатора, чтобы возглавить агентство, или продолжит тихо курировать его, а директором станет кто-то другой. Других, настолько же подходящих, персон не было, но во избежание слишком активного вмешательства со стороны президента и любых других любопытных со стороны, затягивать с этим вопросом не стоило.
В итоге, было решено, что во главе временно встанет миссис Петрелли – её кандидатура должна была вызвать наименьшее количество вопросов от непосвящённых, и позволяла не торопиться и не мельтешить. Фактически же принимать решения должен был некий условный совет правления, состоящий, помимо директора, из его заместителей.
Всё те же, в основном, лица.
Беннет, Паркман, Суреш, пара человек из бывшего штаба Нейтана. Почти каждый – со своим подразделением. Не так много, но для начала хватало. Лишних людей не должно было быть. Слишком многие жизни от этого зависели.
Питер продолжал отказываться от подобного «креста» наотрез. Но всё также продолжал помогать. Он возвращал тех, кто когда-то спасал этот мир, но разочаровался в нём.
Ной продолжал искать тех, кто был опасен.
А потом они начали искать новых людей со способностями.
Беннет – методично, с лихвой применяя накопленный в Прайматек опыт, за исключением того, что на этот раз не было никаких экспериментов и вербовок, пока – только наблюдение
Питер – сам не заметив как.
Приглядываясь к тем, кто рядом, пролистывая новости, прислушиваясь к разговорам.
На дежурствах, во время вызовов, в госпитале, у Нейтана в сенате.
Что-то вертелось у него в голове. Что-то, подстрекаемое всеми произошедшими событиями, всеми судьбами, нелепыми случайностями, часть из которых едва не стала фатальными. Что-то о том, что нужно заранее понять и заранее помочь тем, кому это было нужно. Показать, что есть и другие. Подать руку до того, как обнаруживший в себе способность человек начнёт падать. И задолго-задолго до того, как причинит вред себе или кому-нибудь другому – случайно или нарочно.
Эти мысли были ещё далеки от того, чтобы сформироваться во что-то внятное, но, по крайней мере, это не была вялая пустота, прикормленная фразой «ты не можешь спасти всех». Это были ещё малоосознаваемые, но всё же конкретные действия, диктуемые пока что одной только интуицией. Питер чувствовал в себе зреющее нечто, и радовался уже одному этому факту.
Ещё бы не его продолжающиеся сны – и он был бы, наверное, счастлив, как никогда.
А сны, спустя неделю после подписания указа, участились.
Теперь они приходили почти каждую ночь, и редко когда Питеру удавалось пережить их, не разбудив брата. Тот возмущался, что Пит и в детстве не давал ему спокойно выспаться; приносил попить, переворачивал прохладной стороной одеяло и наотрез отказывался отпускать спать отдельно.
Примерно в это же время на горизонте снова объявился Данко.
Он заявился прямо к Нейтану и неожиданно предложил сотрудничество. На замечание, что директором вообще-то является миссис Петрелли, только скупо усмехнулся и сказал, что его интересует разговор именно с сенатором.
Что бы ни означала эта его новая тактика, Нейтану она понравилась ещё меньше, чем открытое противостояние, но, обсудив это с правлением, он решил, что лучше держать Данко в пределах непосредственной видимости. В агентстве уже состояло несколько «посторонних» сотрудников, вежливо предложенных президентом и тщательно изолированных от львиной доли дел взращиваемой организации. Наличие там ещё одного резидента почти ничего не меняло.
Кабинет Мэтта Паркмана – вот же «совпадение»! – находился по соседству с этой «президентсткой гвардией», и их регулярные встречи были вполне естественны. А то, что при этом кто-то имел возможность читать чьи-то мысли – об этом «гвардии» вовсе необязательно было знать.
Да, это было не совсем тем, о чём мог мечтать Мэтт, да и сам Нейтан, но пока что у них не было выбора.
