Текст книги "Степени (СИ)"
Автор книги: KoSmonavtka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 54 страниц)
Лаборатория…
Вот здесь его провозили, привязанным к каталке, в качестве одного из объектов для экспериментов. А там, за дверью, ему чуть не ввели формулу. И ему было страшно тогда, и он никак не мог поверить, что Суреш в это всё ввязан. Тот стоял над ним, ничуть не удивлённый своему новому «оптимальному варианту для испытания формулы», и в основном отмалчивался на вопросы этого «варианта». Но иногда бормотал что-то под нос и подавал недовольные реплики куда-то в сторону. Питер не видел тогда его собеседников и не вслушивался в его фразы. Но одна из них всплыла сейчас в его памяти, выуженная оттуда снопом огня, рассыпавшегося у дверей в лабораторию.
«Формула легко воспламеняется» – сказал тогда доктор и, только вспомнив это, Питер поверил, что действительно сможет всё уничтожить.
Они просто всё подожгут.
Если в лаборатории ещё остались хоть какие-то следы опасного препарата – они спалят его огнём.
Впервые обратив внимание на своих случайных спутников, Питер напряжённо посмотрел на каждого из них, подтверждая единство помыслов и, решительно толкнув дверь, вошёл в ненавистное помещение, даже не сомневаясь, что злорадно ухмыляющиеся молодчики следуют за ним.
Они его не пугали. Он не боялся сейчас ничего, кроме того, что формула может остаться и возродиться.
Записями и поисками Суреша он намеревался заняться позже.
Сейчас же его ждала лаборатория.
* *
Они разнесли её в пух и прах.
Металлические столы разлетались, как картонки, только грохот стоял такой, что можно было оглохнуть. Сам не ожидая от себя, Питер ринулся в это дело, вслед за головорезами, с таким рвением, будто ценой всему этому было нечто большее, чем целый мир.
После нескольких собственноручно перевёрнутых столов и опрокинутых шкафов, он перестал притворяться, что совсем не думает при этом о Нейтане и том, что тот собирался с ним сделать. Он снова и снова сметал со столов бумаги, снова и снова представляя при этом откидывающуюся в сторону руку; смотрел за разлетающимися пробирками, вспоминая, как, вращаясь, летел через весь кабинет шприц; впитывал ушераздирающий шум и звон, стараясь хоть как-то заполнить поселившуюся в нём сосущую тишину и пустоту.
Там было несколько отсеков – в этом лабораторном блоке. Научный, медицинский, экспериментальный, какие-то ещё. Они проходили их методично, не оставляя за собой ничего целого, в завершение опаляя кипучей волной огня.
Оставался один зал, сплошь заставленный столами, стендами и сложными приборами – настоящее раздолье для разгорячённых, уже порядком добавивших немалой инерции своим первоначальным помыслам, душ. Они ворвались в него, не затормозив ни на миг, с разгону расшвыривая и мебель, и склянки, и приборы.
Питер пробирался вперёд, не чувствуя усталости, полностью поглощённый физической расправой с ни в чём неповинными вещами, вымещая на них всё своё несогласие с тем, что творилось сегодня. Хаос плодился вокруг него, щедро впитывая и злость, и боль, и обиду, но легче от этого почему-то не становилось. Чем яростнее он отдавался разрушению, тем острее становилась внутренняя боль. Как будто пламя, в избытке рассыпаемое одним из его «соратников», каким-то образом проникало и в него, пропитывая насквозь все клетки, нервы, мышцы, насквозь. Заставляя слепнуть. Крушить, не замечая ничего вокруг; притупляя внимание и инстинкт самосохранения.
Еле сдерживая раздирающий грудь звериный рёв, он с силой дёрнул с металлического постамента какую-то ёмкость, не ожидая, что из неё водопадом хлынет жидкость. Густая и совсем не безобидная на вид.
Он едва успел отскочить от неё, уворачиваясь от опасных брызг и немедленно поползших в его сторону потёков на полу, но, только-только уверившись, что ему больше ничего не угрожает, почувствовал, как вокруг грудной клетки, пригвождая к ней его руки, сжимается чья-то стальная хватка. Не давая толком ни вдохнуть, ни дёрнуться.
– Лучше не шевелись, – раздался над ухом шёпот Нейтана, а над плечом, позволяя уловить происходящее боковым зрением, промелькнула рука с инъектором.
* *
Весь запал Питера, вся жажда разрушения словно испарились.
Его будто парализовало.
Однажды, уже после контракта с ВВС, спустя несколько лет после возвращения, Нейтан показал ему несколько оборонительных и боевых приёмов из тех, что были не слишком известны среди гражданских шалопаев, но зато очень эффективны. Питер тогда учился в предпоследнем классе колледжа, и ему, как обычно, не хватало присутствия в своей жизни Нейтана, в тот момент уже полностью погружённого в строительство своей карьеры.
Они тогда в шутку подрались, и он, задыхаясь от хохота и от придавивших его подушек, бессовестно приобщённых к бою, поведал победоносно восседающему над ним старшему брату о довольно забавном, с его точки зрения, эпизоде, случившемся недавно в колледже вследствие недоразумения, возникшего у него с несколькими старшеклассниками. Всё тогда закончилось довольно благополучно, но Нейтану рассказ показался абсолютно не забавным, и последующие несколько дней он заставлял своего неконфликтного миролюбивого брата защищаться и причинять гарантированный ущерб любому на него покусившемуся. Питер ныл, но подчинялся, потому что это тоже было его время с Нейтаном, к тому же тот был тогда так эмоционален и заботлив, а в те годы это было особенной редкостью. Так что на самом деле Питер был даже рад этому новому заделью.
Он ни разу не применил потом на практике ничего из этих занятий, но хватку, в которой сейчас оказался, вспомнил сразу же.
Сенатор не торопился.
Возможно, подыскивал удобное для укола место, а может, просто боялся лишним неосторожным движением дать Питеру возможность вырваться. Хотя в последнее тот не верил, слишком хорошо он помнил этот конкретный приём.
Освободиться из него с помощью физической силы не было ни единого шанса, но поднявшаяся после первого парализующего момента волна протеста придала сил сопротивлению и, подчиняясь неожиданному решению, Питер повернул голову в ту сторону, с которой только что доносился шёпот и, обдав дыханием оказавшуюся очень близко вязь шрамов на подбородке Нейтана, выдохнул:
– А то что? – и, воспользовавшись замешательством, вынудившим того немного отшатнуться вбок, что было сил дёрнулся в том же направлении, сбивая с ног и с толку, заваливаясь со всего размаху вниз, на пол, усыпанный бумагами и стеклом.
И, пока Нейтан, оказавшийся снизу и принявший на себя при падении основной удар, не пришёл в себя – выскользнул из его ослабившейся хватки, и отскочил в сторону.
Он не уходил, и не хотел/не мог причинять боль не готовому пока сопротивляться брату, и стоял в оборонительной позе, в паре метров от него.
Тот молчал и пытался встать.
Первый шок от того, что тот пытался сделать сначала в кабинете отца, и вот сейчас – уже прошёл, наверное, выплеснутая энергия тоже этому поспособствовала. Рычаг ступора был сорван, ещё не открывая доступ к полному пониманию происходящего, но – неожиданно – очищая путь к запрятанным эмоциям. Не всем, не полным, слишком бурлящим, но очень честным эмоциям. Позволяющим выпутаться из безразличия и с новой, экстремальной силой ринуться навстречу буре, вызванной поступками брата.
Если Питер и ненавидел его когда-нибудь – то именно в этот момент.
Если любил – то никогда так остро, как сейчас.
Если готов был биться за него против него самого же – то только здесь, на этом пике безумия и страстей, среди обломков, огня и мусора. Когда он любил настолько, что мог пойти ради этого на что угодно; и когда злился достаточно для того, чтобы заранее мысленно спланировать удары, дожидаясь, пока Нейтан встанет на ноги, и повернётся к нему лицом.
* *
Пошатываясь, тот сумел подняться, но, вопреки ожиданиям Питера, не спешил на него смотреть.
Опёршись левой рукой на ближайший ещё не перевёрнутый стол, Нейтан несколько секунд стоял неподвижно, выжидая, пока вестибулярный аппарат поспеет за его намерениями. Его мутило, он чувствовал себя изжёванным и помятым, и неловко держал правую кисть – она не производила впечатления сломанной, но тревожила его.
Снова качнувшись и вспомнив о шприце, которого больше в руке не было, он дёрнулся в его поисках, обшаривая взглядом поверхность пола и довольно быстро остановился на знакомых осколках.
Больше у него нет права на ошибку, подумал он и, оторвавшись здоровой рукой от стола, прижал её к груди, напротив внутреннего кармана пиджака, где лежал последний его шанс.
Натыкаясь на влажную ткань, и нащупывая за ней бесформенный остов сломанного корпуса инъектора.
Медленно осознавая, что шансов больше нет
Несколько долгих мгновений он стоял так, пытаясь совладать с ощущением падения в пропасть, а потом медленно снял, кажущийся теперь удушающим и тяжёлым, бесполезный пиджак и, бросив его на пол, повернулся к Питеру.
* *
Тот успел ударить его по скуле, Нейтан – дать ему под дых.
Первый был полностью в мареве своих эмоций, второй больше походил на сомнамбулу.
Это был нечестный бой, но нечестный в чью «пользу» – было непонятно.
Питер хотел выбить из брата это зомби-состояние, он верил, что Нейтан где-то там, под пластиковым равнодушным ликом, что нужно расколоть этот ненавистный панцирь, не давая превратиться в мёртвого президента, и тогда у него получится добраться до нежной сердцевины. Он хотел обратить его, вернуть к жизни – и только тогда разом за всё простить.
Нейтан испытывал потребность выплеснуть охватившую его агонию несмирения с тем, что его план провалился, и с тем, что косвенной виной тому стал тот, ради кого все эти помыслы и были – но основная причина, отправляющая его на Питера, была другой. Он осознанно хотел причинить ему боль, заставляя в своём лице возненавидеть окружающий мир достаточно, чтобы брат хоть немного стал его опасаться.
Подарить ему вечную жизнь он не смог.
Но он всё ещё должен был избавить его от своей собственной.
Хотя бы образно…
Это казалось благословением для обоих.
Это было едва ли не единственное честное действие, которое могло между ними сейчас происходить.
Но они забыли, что были не одни, и это стало ошибкой.
«Помощь» пришла быстро и очень неожиданно. Нейтан был отшвырнут на добрый десяток метров, к огромному, во всю стену, окну. В угол, из которого у него не было выхода.
Под демонстрацию мускулов одного и одобрительные возгласы другого «помощника» Питера.
Ну ещё бы!
Каменнолицый лощёный урод! Олицетворение – после смерти его отца – самого Пайнхёрст! Представитель законной власти! Мозолящий глаза сноб в костюме за кучу баксов! Его уничтожение сулило гораздо больше удовлетворения, чем всё это и без того уже почти разрушенное здание. Да он был как грёбаная вишенка на торте!
Неизвестно, что бы они сделали с ним дальше, если бы не глупое желание самоутвердиться того из них, что умел повелевать огнём.
Его подвело две вещи. Собственная несдержанность и незнание того факта, что вся эта часть комнаты была просто пропитана повыливавшейся из всевозможных разбитых и опрокинутых сосудов горючей жидкостью. Это не было готовой формулой, лишь её заготовками, но даже они оказались способны воспламениться при первом же коснувшемся их снопе голубоватого пламени.
Им хватило бы и одной спички. Цепная реакция не заставила себя ждать. Везде, где прошлось пламя и куда упала хоть одна опасная капля, вверх взвились дрожащие языки, разбрасывая новые веера искр, и не прошло и мгновения, как Нейтан оказался отрезан от выхода длинной непрерывной стеной огня.
* *
Он был удивительно спокоен для оказавшегося в смертельной ловушке.
Он даже как будто расслабился и стал больше похож на самого себя – или Питеру так казалось из-за мельтешащих между ними горящих всполохов и дрожащего горячего воздуха, искажающего всё, к чему преграждал путь.
Питер хотел крикнуть Нейтану, обращая на себя внимание, напоминая, что нельзя тормозить, что нужно пробираться сквозь огонь немедленно, иначе будет поздно! Но тот и без того смотрел прямо на него, уже поднявшись на ноги и устало прислонившись к стене.
Смотрел – и явно не собирался ничего делать.
Практически насильно заставляя младшего брата признать то, что не видит причин пытаться спасать свою жизнь.
В его взгляде не было злорадства, подавленности, или самоуничижения, или ещё каких-то особых эмоций, свидетельствующих о стрессе, который бы удерживал его на месте, не давая даже попробовать спастись.
Он выглядел так, будто упал на середине какого-то бесконечного пути, и просто не имел больше ни капли душевных сил, чтобы подняться и пойти дальше. Как будто только что узнал, что если его цели и суждено было свершиться, то только в том случае, если он сойдёт с дистанции. Сойдёт так или иначе.
Обстоятельства предложили ему «так», и он всего лишь не стал сопротивляться.
* *
Недопустимо…
Это было абсолютно недопустимо!
Питер рванул было к огню, но тут увидел, как в сторону Нейтана летит новый шквал пламени.
Он обернулся к тому, кто продолжал атаковать брата, и без оглядки кинулся туда, не пугаясь ни мощной фигуры, ни слетающих с рук сгустков плазмы. Он врезался в мерзавца, как в скалу, но добился лишь того, что оказался отшвырнутым назад, почти на то же место. В нескольких метрах от огня, по чистой случайности – и благодаря формальному и очень узкому «коридору» между разными зонами помещения – ещё не охватившему здесь всё.
Голова трещала (кажется, он приложился о какой-то угол), под локтем впилось что-то острое; снизу, с уровня ботинок, всё происходящее казалось ещё более пугающим. Нейтан был не виден из-за завалившегося шкафа, один из громил, похоже, счёл свою «работу» выполненной – его уже нигде не было; и второй – тот, с огнём – тоже продвигался к выходу. Но Питер не успел порадоваться этому, потому что совсем рядом с полосой огня, скрывавшей Нейтана, увидел нечто, что повергло его в холодный пот.
Там стояла бочка.
Огромная бочка – которую, похоже, не удалось ни открыть, ни перевернуть – уже обтираемая понизу танцующими язычками.
Ничто не говорило о том, что огонь доберётся до её нутра.
Ничто не говорило о том, что это нутро вообще опасно.
Но Питер не собирался проверять эти вероятности.
Его мысленный процесс забуксовал на осознании того, что если огонь проточит бока этой бочки, то в этой комнате не выживет никто, и окончательно отдал бразды правления инстинктам и интуиции.
Наверное, он слишком долго смотрел на эту потенциальную бомбу.
И его «помощник», уже едва не вышедший за порог, заметил это взгляд. Много ума, чтобы сделать соответствующие выводы, не потребовалось и, криво ухмыльнувшись, он подмигнул лежащему Питеру и прицелился в округлый металлический бок.
Первый сноп прошёл мимо, с громким треском сдвинув шкаф, мешающий братьям видеть друг друга.
Пока готовился второй, Питер попытался встать, но снова чуть не рухнул из-за закружившейся головы. Он прижал ко лбу кулаки и сильно и коротко зажмурился, пытаясь быстрее вернуть ощущение равновесия. А потом открыл глаза и увидел его.
Маленький стеклянный цилиндр.
Шприц.
Тот лежал на полу, закатившись под шкаф, и был точно такой же, какой Питер выбил ранее из рук Нейтана. Он откатился очень далеко от того места, где была разбита основная часть образцов. Вдали и от осколков, и от натёкшей жидкости, и от полыхающего пламени, ограждённый от него каким-то металлическим боксом.
Его не было видно сверху, но отсюда, в нескольких дюймах от пола, он был как на ладони.
На расстоянии вытянутой руки.
Стена огня, набираясь силой из пожираемых останков империи Пайнхёрст, уже не просто трещала, она гудела, поднимаясь всё выше и выше, и всё чаще облизывая потолок.
Силуэт Нейтана за ней был всё так же неподвижен.
Где-то далеко за пределами восприятия назревал третий, уже вряд ли пристрелочный, сгусток плазмы.
Превозмогая страх и в битве себя-героя и себя-брата с огромным внутренним конфликтом, но без капли сомнений отдавая победу последнему, Питер изогнулся, добираясь до инъектора и, схватив его и с размаху воткнув себе в ногу, до упора нажал на шток поршня. Меняя все свои последние непроизносимые обращения к небесам, угрозы и упования на одну-единственную мольбу – успеть.
* *
Вопреки здравому смыслу, но полностью подтверждая уверения интуиции, формула подействовала мгновенно.
Впрочем, о логике и о безумстве своих действий Питер в тот момент совсем не думал. Он не стал дожидаться симптомов и подтверждений, он поднялся на ноги, как только смог, и сразу же кинулся вперёд. С разбега прорываясь сквозь пламя, не чувствуя ни боли в обожжённых лёгких, ни запаха подпаленных волос, он врезался в своего безучастного брата и, на ходу обхватывая его и не останавливаясь ни на миг, вылетел в окно.
====== Часть одиннадцатая. Степени неизбежности. ======
Только прорвавшись сквозь особо прочный стеклопакет, только услышав позади звон осыпающихся осколков, только устремившись далеко вперёд, параллельно утекающему назад городу, он осознал – он летит.
За спиной – заселяя сердце леденящим пониманием, что они еле успели – расцветал взрыв, посылая вслед беглецам оранжевые клубящиеся щупальца. В груди жгло, руки сводило от усилий; Нейтан был напряжён, но абсолютно неподвижен, не пытаясь ни вырваться, ни хоть как-то помочь и обхватить в ответ.
Его волосы, разворошённые ветром, щекотали шею Питера; его пальцы, судорожно сомкнутые на руках, удерживающих его, причиняли боль; он был здесь, он не задохнулся, не сгорел и не взорвался, но Питера не отпускало ощущение, что он теряет его.
Ну всё же, всё, они спаслись, формулы больше нет – даже если что-то и оставалось там, среди погромов, взрыв уничтожил их подчистую – планета снова в безопасности, на них не висит никаких долгов, ни перед миром, ни перед семьёй, ни перед кем, ни перед чем, впереди свобода и жизнь – новая или старая – им самим выбирать. Даже если потом последует новое испытание – оно будет потом, не прямо сейчас, не сразу. А сразу – возможность остановиться и вдоволь отдышаться и отдохнуть. Молчать, сколько влезет; смотреть, сколько понадобится; говорить всё, что необходимо было сказать. Сорвать все истрёпанные опалённые обрывки преград и оболочек, выпустить живое наружу. Начать с нуля. Или не с нуля, с любого удобного для обоих островка. Даже не для обоих, только для Нейтана, потому что Питер был готов начать откуда угодно. Хоть с возвращения из Ирландии, хоть даже со своего «незаконного» рождения – он не боялся, что судьба разведёт их, он чувствовал сейчас себя настолько всемогущим, что был уверен – их ничто не разведёт!
Всё было так складно, так понятно, так убедительно!
Всё, кроме иррационального, разрастающегося страха, что он всё-таки не успел…
Потому что Нейтан… Физически он был жив… Но эмпатически – он не просто был закрыт. Его вообще как будто не было.
====== 109 ======
Это был лес, или парк, Питер не понял точно, главное, что там не было людей. Ни его руки, ни его разум уже не выдерживали принятого на себя веса, и он воспользовался первой же возможностью для остановки.
Приземление вышло не очень мягким, но они оба удержались на ногах, даже Нейтан, чья безучастность внушала подозрение, что он упадёт плашмя и останется так лежать, равнодушно уставившись в небо. Но тот спокойно сгруппировался, без лишних движений высвободился из рук брата на самом подлёте к земле и, легко соприкоснувшись с поверхностью, сразу же выровнял равновесие и крепко встал на ноги.
В отличие от Питера, споткнувшегося на первом же шаге и, ещё ведомого инерцией полёта, чуть не покатившегося кубарем. У того о каком-либо изяществе не могло быть и речи, ноги еле держали его, дыхание было сбито почти до нуля, вместо вдохов получались какие-то жалкие, не приносящие ни капли кислорода, хрипы. Кое-как удержавшись, он опёрся трясущимися руками о колени и попытался перевести дыхание.
– Ты летел, – раздалось из-за спины, одновременно и пугая Питера, и окатывая его волной облегчения.
– Летел, – с трудом сказал он на полувыдохе, и повернулся к брату.
– Ты принял формулу, – снова констатировал тот.
– Мне пришлось, – снова не стал отрицать Питер. С таким живописным раскаяньем на лице, как будто там, в окружении огня и за полминуты до взрыва, у него был выбор, делать это или нет.
Он склонил голову, усиливая свой взгляд – и не отпуская взгляда Нейтана.
Долго не отпуская.
Но тот, казалось, не испытывал при этом никакого смятения или дискомфорта. Смотрел в ответ и не спешил ни разрывать эти переглядки, ни продолжать разговор. Питер всё ещё не чувствовал его, как должно, но то, что Нейтан заговорил, и то, что заговорил первый, и их короткий диалог, и это молчание – они сами по себе были вестниками благополучного продолжения.
Хоть какого-то продолжения.
Расслабление, сначала подпущенное лишь на край, понемногу стало пробираться дальше, охватывая его, легко проникая в перенапряжённые мышцы и нервы. И дальше, и дальше, пользуясь моментом, дразня надеждами и уводя за собой в мечты.
Но Нейтан спросил:
– И стоило так сопротивляться? – и Питера словно снова ударили под дых, лишая воздуха и выкручивая нервы до предела разрыва.
– Ты знаешь, почему я это делал, – нашёл он в себе силы ответить, – но теперь формула уничтожена. Я добился своего.
– Я тоже, – пожал плечами Нейтан и посмотрел на часы, как будто где-то его ожидали гораздо более важные дела, чем эти пустые объяснения.
Лучше бы он на самом деле ударил его.
Это было бы куда лучше.
Растерянно заморгав и ненавидя себя за это, Питер невольно отступил назад.
Кажется, мир окончательно вывернулся наизнанку, а он даже не заметил когда. Наверное, всё происходило постепенно, ведь случись всё за один миг – он не пропустил бы это и, быть может, успел предотвратить.
Какие-то глупые, бессмысленные вещи. Какая-то безумная инверсия. Всё, что когда-то казалось надёжным и гарантированным в любых обстоятельствах – просто исчезло, превратилось в призраков прошлого. Дымку, ещё имеющую очертания, но уже развеивающуюся, прямо сейчас, на его глазах, неотрывно следящих за равнодушным Нейтаном. Тот обещал когда-то – всегда! – словами, поступками, взглядами – незыблемость их круга; позволил их доверию быть слепым. А теперь отрекался. И отрекался не прилюдно – к этому Питер уже почти успел привыкнуть, а наедине – что подводило итоговую черту всем их незаконченным разговорам и неразрешённым проблемам. Отрекался, крупными стежками прихватывая края вывернутого мира, прячась внутри, оставляя Питеру оголённое, беззащитное, выставленное на всеобщее обозрение, столь любимое тем нутро; вынуждая наблюдать, как оно высыхает и скукоживается, видоизменяясь до неузнаваемости. Как тёплое становится холодным, мягкое – каменным, огромное – незначительным.
Питер мог себе представить причины этого отречения, но не мог представить, что они проросли в нечто настолько чудовищное за столь короткий срок.
Ему и четыре-то года показались ничтожно короткими для того, чтобы его, переживший Кирби-Плаза, брат превратился в мёртвого президента.
Что же должно было твориться внутри Нейтана, чтобы всего за несколько дней забросить его сразу на середину пути до того, полностью замурованного человека – Питер и представить себе не мог. Здесь, снаружи, со сплошной свежей раной вместо знакомой и понятной реальности, было невыносимо. Но он был уверен – там, в каменном мешке вывернутого мира, гораздо хуже. Он однажды видел, как там. Мёртвый президент из будущего успел ему показать.
Мёртвый президент, который тогда, четыре года спустя, выпросил себе смерть. И выпросил не потому, что вокруг погибала планета, а потому что уже давным-давно не был жив сам.
– Нейтан... – прошептал Питер, не в силах удержать умоляющих интонаций.
– Не надо, – поморщился тот как от чего-то неловкого и неприятного, и принялся поправлять сбившийся во время полёта галстук.
– Ты не можешь оставить всё так.
– Теперь – могу, – спокойно возразил тот, вскидывая брови и тяжёлым взглядом придавая веса своим словам.
– Но мы…
– Пит, – Нейтан провёл по галстуку сверху вниз, уверяясь, что всё ровно, и подошёл ближе, «надевая» снисходительную маску и откуда-то выуживая мягкость, удивительную на фоне его последнего равнодушия, и причиняющую ещё большую боль его сжавшемуся в ожидании новых ударов младшему брату, – ты ещё не понял? Не может быть никакого «мы». Ты жив – вот и живи дальше.
– И ради этого ты чуть не угробил планету? Я ведь рассказывал тебе о будущем! Ты ведь не смог с этим жить, – Питер с силой провёл раненой ладонью по губам, будто стирая срывающиеся с них откровения, сам потрясённый мощью охвативших его эмоций и бесстрашием, позволяющим произносить всё это вслух, – и сейчас… если ты уйдёшь сейчас… Я ведь знаю тебя! Ты не сможешь нормально жить! Ты и сам это знаешь!
Лес впитал эти крики, как будто их и не было, мгновенно сменив их прежней шелестящей тишиной.
Не оставив ни эха, ни оглушительной пустоты, ни звенящего напряжения. Как будто, как и Нейтан, уже всё решив. И так же, как и Нейтан, ничуть не впечатлённый обрисованной тому грустной перспективой.
Тот уже давно не смотрел на брата и, чуть сдвинув брови – скорее в сосредоточении, чем в недовольстве – занимался рукавами, расстёгивая их и закатывая до локтя, как предпочитал ходить за неимением пиджака.
– Ты – не сможешь так жить, – отказываясь сдаваться, но не выдерживая сдавливающего со всех сторон отчаянья, повторил Питер, будто не веря, что Нейтан мог услышать это и никак не отреагировать.
– Ты сам полез меня спасать, – по-прежнему не глядя на него, уделяя всё зрительное внимание симметричности закатанных рукавов, всё же заметил тот.
Вот так, мимоходом.
Подписывая тем самым своё признание в том, что вовсе не собирался выживать.
Признание – очень сильно не вяжущееся с его холодным видом.
И, кажется, не осознаваемое им самим.
– Я спас тебя, потому что ты мой брат, – тщательно проговаривая слова, сказал Питер. Он всё ещё дышал через раз, и предыдущие крики не добавили ему сил, и то, что сейчас слетало с его уст, было сиплым и хриплым, но он был готов биться за каждое из этих слов, – потому что ты мне нужен. И потому что я люблю тебя…
Замерев на половине движения, Нейтан оставил в покое рукава, и поднял на Питера нечитаемый взгляд.
Досадливо и мёртво заметил:
– Я не просил тебя этого делать, – и, отступив назад, взмыл вверх.
====== 110 ======
Ночь накрыла Питера беспросветным куполом пасмурной беззвёздной темноты.
Он не знал, сколько простоял так, бесплодно щурясь в безответное небо, уверенный, что Нейтан не вернётся, и даже втайне не мечтая об этом.
Он не ждал его.
Наверное, он просто пытался его отпустить, но, честно говоря, ничего у него из этого не выходило. Всё, до чего он досмотрелся – это до занывшей шеи и до темноты, перекочевавшей в него с неба. Она должна была быть умиротворяющей, эта темнота, но почему-то от неё становилось только хуже.
Как будто внутри него, одна за другой, гасли лампочки, и всё, связанное с Нейтаном, постепенно меркло, поглощаемое этой мглою.
Как будто он лежал в застенках мистера Бишопа, в сером костюме, под серым одеялом лицом к серой стене и приучал себя не думать о брате.
Как будто где-то рядом, за деревом, стоял гаитянин, научившийся не удалять воспоминания, а лишать их смысла. Оставляя картинки, метки, лица, даты, но полностью избавляя их от эмоциональной нагрузки. Превращая мир – в пустой контейнер, режущую боль – в тупое, постепенно меркнущее нытьё, а страх и вовсе растворяя в себе до последней градинки холодного пота. Защищая своего подопечного от чего-то более острого, но не обещая, что это будет ему во благо. Кальцинируя. Охлаждая.
Этот пришелец, эта темнота – она определённо что-то убивала в нём. И чем дольше Питер стоял так, тем больше в нём что-то отмирало, позволяя легче дышать, но бессмысленнее жить дальше.
Жить дальше…
От одной только мысли об этом его чуть не вырвало.
Не потому что всё было противно, или потому что кружилась голова. Наверное, по подобным причинам выворачивает человека, привыкшего находить в одном и том же сосуде чистую воду, а однажды глотнувшим не глядя, и только после этого обнаружившим, что на этот раз там оказалась какая-то гадость.
Жить дальше?
Похоже, он тоже, как и Нейтан, превращался в своего двойника из будущего. Они были там отличной парочкой. Мёртвый президент и уставший террорист.
Но сегодня они всё-таки успели изменить будущее, а значит, не будет конфронтации, не будет войны и гибели планеты. А будет что-нибудь обычное, они разойдутся с ним по разным углам мира, и будут обычно проживать свои жизни.
Или доживать.
Впрочем, плевать на формулировку.
Кажется, об этом говорил сенатор, предлагая «жить дальше».
Сенатор…
Человек, поправивший галстук и улетевший в пасмурную даль.
Какие-то дальние недогашенные лампы истошно замигали, отчаянно сопротивляясь наступлению окончательной темноты и причиняя настоящую, не тусклую боль.
Внутренности будто снова ошпарило кислотой.
Нет, тот человек – он не мог быть Нейтаном. Не мог… Он не мог им быть…
Его Нейтан – он всё ещё был с ним! Там, куда ещё не успела добраться темнота, где ещё тлел оставшийся свет, и теплились остатки их разбитого круга.
Просто что-то произошло, и их стало двое – людей в костюмах, с талантом убеждения и шрамами на подбородке. Да, всё было именно так. Они были почти идентичны – но их было двое. Питер ещё не до конца представлял себе все их различия, но не сомневался, что, спустя некоторое время в одиночестве, при желании он очень в этом преуспеет.
Он прекрасно понимал, насколько жалок, глуп и безумен сейчас. Он осознавал, что это подмена, уловка, только отдаляющая принятие реальности…
Но он вцепился в неё и очень не хотел отпускать, настолько ярким оказалось это давно притупившееся ощущение брата рядом.
Не хотел отпускать.
Не сейчас.
Сейчас – ему нужно было «жить дальше». Но не по заветам улетевшего человека, а по желанию брата.
Образ сенатора тяжело, но неуклонно поглощался хмурым туманом.
Образ Нейтана всплыл в памяти так легко и быстро, как будто только этого и ждал.
Питер не сдержал надрывного горестного смешка – даже так старший брат умудрялся спасать его. Бросив и отрёкшись, но никак не повлияв на память о себе.
Боже… да захоти он, Питер мог бы запереться с этой памятью в любом месте, где он бы не смог пересекаться с сенатором Петрелли, и её хватило бы до самого конца его жизни, настолько бесконечным было хранилище его воспоминаний. Бесконечным и всеохватывающем. Спроси Питера сейчас – и он не смог бы назвать ни одного события, так или иначе не связанного с Нейтаном. Прямо или косвенно, с ним было связано всё. Он был везде. Он был всегда и повсюду. Живым. Обаятельным – на первый взгляд, закрытым – на второй, но в действительности всегда полным совсем не поверхностных чувств. Он мог быть любым – и довольным, и сердитым, и грустным, и смеющимся – но никогда он не был пустым.
