Текст книги "Степени (СИ)"
Автор книги: KoSmonavtka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 54 страниц)
Он не жалел, что не лелеял раньше свои дары.
Он жалел, что без них он теперь практически никто.
И потерянное небо… Самый пронзительный тон в этом сожалении. Но не о нём он должен сейчас думать. Не о нём. Не сейчас.
Как всегда, в отсутствие самых очевидных инструментов для решения проблемы, Питера утянуло по волнам наития, и он, не думая, зачем и для чего это делает, схватил Мэтта за руку и, встряхнув, начал звать по имени.
– Мэтт, очнись! Впусти меня туда! Мэтт, ты должен меня туда впустить!
Тот замер, невидяще уставившись перед собой, ответно вцепился в Питера, и спустя мгновение тот оказался в непривычно ярком коридоре, перед прикованной к креслу матерью, смотрящей на него с ужасом и отчаяньем.
Рядом с ней стоял растерянный Паркман.
…Нет!... Нет!... Нет!... – рефреном билось в сознании эхо чьих-то мыслей; Мэтт, увидевший Питера, отвернулся, с новой силой принявшись за наручники, и бормоча:
– Я помогу вам, я вытащу вас отсюда.
– Нет! – уже вслух закричала мать, отшатываясь от его неуклюжих попыток и свирепо глядя то на него, то на сына. – Уходите! Оба! Немедленно! Он слишком опасен! Вы ещё не поняли? Выхода нет, даже если снимете наручники, он запер нас!
Свет, льющийся словно ниоткуда, ослеплял, а дальние углы терялись в темноте и расплывались, голоса – громкие, режущие слух – распадались на дребезжащие части и гасли слишком быстро для такого пустого и большого пространства.
Питер никак не мог понять, насколько близко или далеко он находится от матери. То ему казалось, что на расстоянии вытянутой руки, то – что в другом конце коридора.
Откуда-то, в такт отдающимся в ушах ударам сердца, послышались чьи-то шаги.
Резко обернувшись, он уставился на развернувшуюся перед ним кровавую картину, олицетворяющую сразу все его кошмары, вместе взятые. Звук усилился, но он не понимал, был ли это совсем распоясавшийся, грохочущий пульс или шаги стали ближе. Где-то совсем на периферии сознания доносился металлический лязг – Паркман продолжал возиться с креслом. Собственное тело – или тело двойника, мало ли откуда он мог взяться? – расплывалось на краю угла зрения, напоминая о последнем путешествии в будущее, о холодной лаборатории, горячей жажде, мёртвом террористе на соседней кушетке и его брате-президенте на белом полу.
Прямо перед глазами, завалившись на стену, сидел Нейтан.
Не президент. Не из будущего. Нынешний. Питер это точно знал, хотя внешне те почти не отличались. Ему очень хотелось уловить хоть какой-то эмпатический отклик от брата, ему хотелось этого настолько сильно, что он отдал на это всего себя, отринывая и скрежет оков матери, и её настойчивые предупреждения, и Паркмана, и вид собственного тела, и звук чьих-то шагов. Он окинул Нейтана самой сильной и самой прочной эмпатической сетью, раз за разом проскальзывающей сквозь пустоту, и отказывался видеть его остекленевший взгляд, кровь, раскрасившую лицо и рубашку, и надрез на лбу, повторяющий тот, что в будущем, у снедаемого жаждой Питера, выпросил напоследок президент.
– Нейтан… – беззвучно, одними губами произнёс он, и в его ощущения ворвалось нечто, касающееся брата, но не то, чего он ждал.
Не отклик – не эмоции, не взгляд, не выдох.
Что-то иное.
Скользкое. Тёплое. Липкое.
Питер поднял перед собой руки и тупо уставился на стекающую с них кровь.
Он ринулся к брату, взрезая взглядом оставшееся между ними пространство, но почти сразу понял, что не сдвинулся ни на миллиметр, хотя всё вокруг словно провалилось назад. В ушах снова застучал пульс, прикрывающий чьи-то шаги, и спустя два самых громких стука Питер почувствовал, как в его затылок вонзается ледяной металл. Потерявшись между ощущениями тепла на ладонях и холода над шеей, под вскрик матери, он удивлённо встретил подавшийся ему навстречу пол, залитый кровью Нейтана, и после кратковременной вспышки небытия снова оказался стоящим перед братом.
* *
Мэтт уже раздумывал над тем, не пойти ли куда-нибудь поискать что-нибудь более действенное в отношении железных поручней, чем собственные, несомненно сильные, но, очевидно, недостаточно, руки, когда миссис Петрелли – до сих пор то изводившая его своими едкими замечаниями, то кидающая в появившегося в этом проклятом месте Питера нещадные, полные боли и страха, предупреждения – вдруг замолчала.
– Вся семья в сборе. Тебе нравится, дорогая? Ты же об этом всегда мечтала? – услышал он новый, незнакомый голос, и, даже не оглядываясь, понял, кто это был, по всколыхнувшемуся в ответ на прибытие творца окружающему мирку. И словно весь воздух испарился вокруг; горло сдавило сухим спазмом и, даже если бы Мэтта осенило подобное странное желание, он не смог бы вымолвить ни единого слова.
– Отпусти их… – сдавленным от напряжения голосом произнесла миссис Петрелли, – хотя бы их – отпусти.
* *
– Нейтан... – память заливал белый шум, но Питер всё-таки помнил – не столько разумом, сколько эмоциями – что это уже было, что это повторение, и теперь сразу бросился к брату, минуя фазу ступора и неприятия, принимая факт нанесённых тому травм, но падая в новое заблуждение – о том, что того ещё можно спасти.
В какой-то части его сознания мерцал призрак подозрения, что всё это фантом, заблуждение, но останавливаться и думать об этом, преступно расточая драгоценное время, казалось невозможным. Если была хоть малая вероятность того, что это правда, он не собирался упускать её.
Шлёпаясь коленями в лужу крови, он обеими руками с размаху вляпался в пропитанную насквозь на груди рубашку брата, пытаясь понять, есть ли там раны, или всё это натекло сверху, из пореза на лбу. Тело Нейтана ватно вздрагивало под этими судорожными движениями, а глаза всё также остекленело смотрели в никуда.
…Нет... Нет... Нет... – рыская ладонями по мокрой ткани, стирая кровь со скул, подбородка и шеи брата, Питер отчаянно искал признаки жизни. Чтобы не только тепло, чтобы ещё хоть что-то, дрожь ресниц, тень выдоха, вибрацию сердца.
Сердце… Отрывая пуговицы, он оголил грудь Нейтана и плотно прижал к ней ладонь, но прежде чем сумел уловить хоть что-то, окружающий шум снова приобрёл ритм, и Питер обернулся, на этот раз прежде, чем тот превратился в отчётливый звук приближающихся шагов. Перед ним, смазывая знакомый светлый контур облачённого в белую рубашку торса, мелькнула рука с перстнем на безымянном пальце, и спустя мгновение Питер снова недоумённо смотрел на летящий к нему пол, пытаясь увязать воедино чавкающий звук вошедшего в его затылок острия и понимание, что это был Нейтан.
* *
– И ради них ты меня отравила? – с брезгливостью посмотрел в сторону живого сына, льнущего к мёртвому, мистер Петрелли, – он даже не понимает, что всё это не настоящее.
– Это – наши дети. А ты хотел убить их.
– О, не преувеличивай! Только Нейтана.
– Это убило бы обоих!
– Тем хуже для них. На карту было поставлено кое-что поважнее, – пожал он плечами и, переведя взгляд с жалкой картины безобразно размякшего Питера на исходящую сухой яростью жену, укоризненно добавил, – нельзя было позволять эмоциям портить то, ради чего мы так долго трудились.
– Ты называешь эмоциями нежелание убить сына?
– Мы хотели изменить весь мир! Нейтан должен был умереть, – он оценивающе, как будто проверяя собственную работу, проследил взглядом за подбирающимся к Питеру старшим сыном с топором в руках, – это было необходимо. Он всё испортил тогда, на Кирби-Плаза.
* *
– Нейтан… – очередной цикл уже не был настолько обескураживающим, и Питер, ещё не успев себя осознать в новом витке видений, сразу полетел вперёд, с размаху обрушиваясь перед братом. Уже не стараясь осторожничать, он одним движением рванул за углы воротника рубашку, стараясь не думать о том, насколько её красные липкие края похожи на разверзнутую плоть, и припал к открывшейся груди щекой и ухом – в продолжении страстного желания застать движение сердца. Он зарывался в невозможное для мёртвого тела тепло, по-щенячьи утыкаясь губами и носом в мокрую кожу; вдыхая знакомый и такой живой запах, едва не захлёбывался от его обволакивающей насыщенности, сознательно отрицая сладковатую примесь крови; продолжая раздирать руками рубашку, охватывал ладонями всё, до чего мог дотянуться, каждый дюйм, каждую возможность уловить хоть что-то. Хотя бы что-нибудь.
Лязг неподдающихся наручников, пыхтение Паркмана, чьи-то разговоры, всхлипы матери – всё было отброшено за грань восприятия. И только эхо шагов за спиной прозвучало набатом, но на этот раз Питер не стал оборачиваться, а лишь сильнее уткнулся в Нейтана, зажмурившись и обхватив под рубашкой руками его безответное тело.
* *
– Ты плохо выглядишь, дорогая, – пристально наблюдая за искажённым лицом жены, заметил мистер Петрелли.
– Чего ты хочешь этим добиться? – она не могла заставить себя не смотреть на сыновей, даже зная, что Нейтан на самом деле жив и находится далеко отсюда, а Питер умирает от его руки не всерьёз.
– Доказать, насколько он жалок.
– Он любит его, – шелестящим, лишённым малейшей эмоциональной нагрузки, голосом констатировала она, – когда-то ты тоже любил их.
– Не ты ли всегда осуждала подобные слабости? – игнорируя последнюю фразу, спросил мистер Петрелли. – Даже сейчас тебе невыносимо это, – кивнул он в сторону распластанного на брате Питера, – и Нейтан такой же, – в его голосе промелькнуло особое сожаление, – хотя он лучше поддавался твоей дрессировке, тебе удалось научить его лгать самому себе.
– Я учила их выживать.
– А может лучше было бы убить их сразу? – он прищурился, будто действительно обдумывая эту мысль, испытывая мучительное злорадство от очередного всхлипа жены, вырвавшегося против её воли.
– Ты обезумел, – не сразу дождался он сдавленного ответа, – ты не убил бы их тогда, потому что любил.
– Снова это слово, – не смог сдержать он раздражения, – с ним было удобно, но это было лишь прикрытие!
Миссис Петрелли перевела взгляд с сыновей на мужа и на какое-то время замолчала, пристально рассматривая его.
– Если бы это было так – то я была бы уже мертва, – наконец, сказала она и, с неожиданным торжеством, не совсем соответствующим ситуации, заметила, – но меня ты тоже любил. Помнишь? И в глубине своего безумия ещё любишь. Поэтому сейчас ты отпустишь меня… – уже своим обычным, не бесцветным и не торжествующим тоном безапелляционно добавила она, – я сказала отпусти меня, Артур…
* *
– Нейтан… – губы Питера в беззвучном шёпоте коснулись ключицы брата.
Кто-то оказался настолько добр, что позволил ему очнуться сразу здесь, без необходимости терять лишние секунды на преодоление расстояния и прочих препятствий, без стресса отчуждения, с припорошенным надеждой и покоем разумом. Будь его воля – он уснул бы так. Вот именно так, в колыбели родного и такого убедительного тепла и запаха, в этом мгновении, когда казалось, что пульса нет только потому, что время застыло между ударами сердца, а влага на коже – это его собственные слёзы, пусть будут, так и быть.
Он прижался как можно основательнее, представив, что Нейтан тоже спит, и только поэтому не притискивает свободной рукой поближе к себе и не зарывается пальцами в его волосы.
Прикрыв глаза, Питер слабо выдохнул и позволил головокружению утянуть себя сквозь отголоски предыдущих «…нет… нет… нет…», незаметно превратившихся в мерный фоновый ритм и постепенно складывающихся в безмолвную молитвенную надежду: если это чей-то кошмарный бред, всё так или иначе закончится, а если реальность – то пусть она забуксует именно на этом моменте безвременья, пусть не допустит больше гулких шагов и ледяного прикосновения.
Не отступление.
Единственная возможность победить.
Сохранить свой разум… Пусть спит, пусть кружится в бесконечных циклах, замерший между ледяным клинком позади и ударом сердца под щекой.
Что ни говори, это ведь не самое худшее, что с ним когда-либо случалось.
* *
Было сложно сказать, сколько продлилось молчание после фактического приказа миссис Петрелли.
С самого начала её разговора с мужем, Мэтт предпочитал делать вид, что ничего не видит и не слышит, лишь продолжая разбираться с наручниками, но теперь не столько надеясь разъединить их, сколько прячась за этими механическими действиями.
– Мне больше не опасны твои сны, – произнёс, наконец, мистер Петрелли, слишком скучающим для того, чтобы это было правдой, голосом.
И всё закончилось.
====== 94 ======
Гудящую от напряжения тишину разорвал звук разомкнутых и обрушившихся на пол наручников, оглушая и дезориентируя, и следующее, что осознал Мэтт Паркман – что он снова находится в одной из палат лабораторного блока Прайматек; что вокруг покой и тишина, и что ему катастрофически не хватает воздуха, как будто всё то время, что он провёл в ментальной клетке миссис Петрелли, он не дышал.
Подкинувшись со стула, он шумно вдохнул слишком большую порцию воздуха и, едва не подавившись ею, хрипло попытался вытолкнуть её обратно из лёгких. Господи, после всего, во что он сумел ввязаться за последний год, ему не хватало только задохнуться по собственной глупости. Осторожно выдохнув, он медленно позволил кислороду снова наполнить свои лёгкие, неся энергию в затёкшие члены и ясность в замороченный разум.
– Детектив Паркман? – раздался со стороны кровати слабый, но победный голос миссис Петрелли, заставляя Мэтта вздрогнуть и в который раз пообещать самому себе никогда не вставать на пути этой женщины. Даже находясь на одной стороне, он не мог не взводиться в бесконечном ожидании от неё какого-нибудь подвоха.
И, тем не менее, он не смог сдержать облегчения, спрашивая:
– Вы в порядке? – и кидая беглый взгляд на подключённые к ней приборы. Не то чтобы он в них что-нибудь понимал, но те определённо не показывали ничего критического в состоянии пациентки.
– Где… где Питер? – сочтя его вопрос риторическим, спросила она в свою очередь и, не дожидаясь ответа, попыталась приподняться, скашивая глаза вниз, на тёмную макушку младшего сына, сидящего на полу за её кроватью.
Тот сидел, вжавшись шеей в ребро кровати и упираясь руками в пол, как будто от чего-то отстраняясь, и, сосредоточенно сдвинув брови, слепо моргал. Он словно всё ещё находился не здесь, глядя на что-то, существующее лишь в его воображении, но когда Мэтт протянул к нему руку с намерением успокоить и вернуть в реальность, резко увернулся от неё.
– Нейтан… – заморгав ещё чаще, просипел Питер, и Мэтт уже начал сомневаться в его рассудке, когда лёгкое движение у двери привлекло его внимание.
– Слава Богу, Нейтан, хорошо, что ты… – застрочил Мэтт, но тот оборвал его словоизлияние одним взмахом руки, не отрывая взгляда от младшего брата, как будто прочищая ему этим взглядом путь для возвращения обратно.
Чёртовы Петрелли! Да ну и хрен с ними! В нём полыхнула обида, хотя в ней не было ничего логичного, но просто… чёрт… после всего, что только что произошло, и пониманием своей собственной в этом роли – пусть всего лишь проводника, но без него они бы даже не попали туда! – вдруг почувствовать себя категорически лишним… Это было несколько обидно, да!
Эти двое, казалось, не видели никого и ничего – ни застывший ледяной статуей в дверях Нейтан, ни тяжело дышащий, прозревающий Питер – и Мэтт, чувствуя себя при этом всё менее уютно и не зная куда смотреть и где спрятаться, мог только удивляться беззастенчивости миссис Петрелли, даже и не подумавшей отвести от сыновей взгляд и, судя по повороту головы и тени удивления, промелькнувшей в её глазах и тут же сменившейся глубокой задумчивостью, увидевшей нечто, доступное только её пониманию.
И Мэтт и знать не хотел, что бы это могло быть.
Он хотел только, чтобы это нечто, заставляющее его злиться, сдерживать дыхание и отводить взгляд, поскорее исчезло.
Несколько секунд ничего не происходило, а потом Нейтан – Мэтт не понял, почему он сделал это не раньше и не позже, а именно в тот момент – в два шага преодолел расстояние до Питера, сразу делая всё происходящее обыденным и простым, схватил его за протянутую навстречу руку и дёрнул на себя, помогая брату встать.
* *
Возвращение было тяжёлым.
Тяжелее, чем Питер мог бы подумать. Кажется, он всерьёз собирался остаться там, в уже опустевшем, покинутом мамой и Мэттом мире, только потому, что не мог оставить там Нейтана, не будучи уверенным до конца – реальность это или выдумка, жив тот или мёртв. Вероятно, он выбрался бы оттуда и сам, но новое, куда более живое, чем тело под ним, присутствие Нейтана помогло ему оторваться от тёплого фантома и, отвернувшись, отшагнуть от него, изо всех сил вглядываясь в темноту, туда, где – он был уверен – ждал его брат. Он увидел его раньше, чем окончательно покинул ментальный мир. Только глаза, но ему было достаточно и этого, хоть он и испугался в какой-то момент, что, не сумев выбраться, наоборот, утянет Нейтана за собой. Но тот был непреклонен и, не делая навстречу ни шага, продолжал смотреть, не оставляя Питеру не единого шанса увильнуть от его призыва.
Он вытащил его, он помог ему подняться на ноги, он небрежно хлопнул его по плечу – то ли убеждаясь, то ли подтверждая, что теперь всё в норме – и сразу же отошёл в сторону, закрытый на тысячу и один засов, как будто не он только что выдернул Питера из кошмарной ловушки одним только своим желанием.
Нейтан отошёл – и остальной мир сомкнул вокруг Питера свои объятья, и он увидел стены палаты, разрумянившегося нервного Мэтта, и маму. Живую и, кажется, здоровую, в полном сознании и с таким знакомым своим проницательным взглядом.
Или слишком уж проницательным?
Нет, он просто устал, они все только что выбрались из передряги, ему просто кажется, что любой, кто захочет, может посмотреть на него и на Нейтана, и всё понять.
Особенно мама.
И Мэтт…
По спине Питера побежал холодок при мысли о том, чем может грозить излишняя проницательность матери и ментальные навыки Мэтта, и он уже начал краснеть, но тут мать перевела взгляд с него на Нейтана и без церемоний сообщила:
– Это ваш отец. Он жив.
– Я знаю, – немедля ответил тот, – я говорил с ним сегодня.
* *
Никто не знал, чего ему это стоило.
Да он и сам, кажется, пока этого не знал. Полное ознакомление с расплатой, как всегда, обещало наступить после и, видит бог, Нейтан искренне желал, чтобы это наступило как можно раньше, лучше этой же ночью, лучше каждую ночь понемногу, чем когда-нибудь потом, одним разом, которого он может не вынести. А он очень боялся, что когда-нибудь он может всего этого не вынести.
Не ради себя боялся, совсем не ради себя.
Никто не знал, чего ему стоило увидеть Питера, самозабвенно льнущего к какому-то гостеприимно распахнутому ублюдку; и чего ему стоило осознать, что этот ублюдок – он сам и, похоже, не слишком живой. Он смутно осознавал, что забрался туда, куда не должен был, но также понимал, что, с кем бы там ни обнимался Питер, его надо было оттуда вытаскивать.
Он и вытащил.
Только и всего. И ему было глубоко плевать, чем и как ему придётся за это расплачиваться потом, если сейчас на кону стоял рассудок брата.
Главное, самому теперь умудриться сохранить и рассудок, и лицо – в окружении провидицы, эмпата и менталиста, с трёх сторон сверлящих его взглядами. Постараться задвинуть как можно дальше в памяти то, что он успел увидеть там, за гранью: слишком сокровенное, ещё более чрезвычайное, чем то, что произошло между ним и Питером на крыше.
Он превзошёл самого себя, стараясь не замечать растерянности Питера и подозрительности матери.
Он выслушал всё, что она знала – о том, что отец активно разрабатывает украденную формулу, и что крах мира всё неизбежнее. Сосредоточившись на этом, было легче не думать о своей собственной трещащей по швам вселенной, но было сложно удержаться от того, чтобы не проводить параллели; и посреди всего этого загромождения слов, рисков, формул, действий, планов, защитных оболочек и неминуемости всего происходящего, в его разуме начала зарождаться мысль – ещё совсем слабая, безумная, болезненная мысль – о том, как можно и нужно ему поступить. Это был не самый лёгкий путь: конкретно для него, он, наверное, был настолько тяжёлый, насколько вообще можно было придумать. Но чем больше он об этом думал, тем больше осознавал отсутствие иных хоть сколько-нибудь приемлемых вариантов.
И на начальном этапе всё так удачно совпадало с предложенным матерью планом.
Нейтан подтвердил свою готовность лететь за гаитянином на другой край планеты и, коротко попрощавшись со всеми разом – не рискуя подходить ближе к Питу, всё ещё не собираясь вот так запросто прощать мать, и на этом фоне не видя необходимости как-то выделять Мэтта – отправился выполнять первую часть своего плана. Самую лёгкую часть, когда ещё можно было сделать вид, что он раздумывает над последующими шагами.
Пока ещё можно было немного пообманывать себя… Совсем немного.
Побегать от мыслей о том, что – сколько бы и чего бы он ни смог когда-либо получить от Питера – он до конца дней будет испытывать в этом потребность. Либо всё – а это исключено, у него «вспухал мозг» при малейшей мысли об этом… либо ничего – и хотя это, вероятно, было самым тяжёлым вариантом для него, но зато и самым безопасным для Пита.
А последнее было самым главным условием для любого развития событий.
* *
Питер нагнал его уже на улице, поспевая едва ли не бегом за его твёрдым размашистым шагом, когда Нейтан уже натягивал на себя куртку и поглядывал вверх, примериваясь к небу.
– Тебе опасно отправляться туда одному!
– Я заберу гаитянина и обратно, – и не подумал сбавить темп тот.
– Ты слышал, о чём говорила мама? Он ловит там одного из тех, с пятого уровня! Смотри, – Питер ткнул в него папкой, открытой на странице с делом и фотографией какого-то угрюмого темнокожего типа, – его зовут Барон, и он не просто свихнувшийся безумец, он умён и у него там целый бизнес! Поставка наркотиков, похищение, работорговля, … – он на бегу зачитывал пляшущий перед глазами перечень преступлений, в надежде обратить внимание брата на опасность всей этой затеи.
Но тот всё также мчался к удобному для взлёта месту и подчёркнуто скучающе смотрел в сторону, поправляя отвороты на рукавах.
– Говорю же, Нейтан, тебе понадобится помощь! – продолжал напирать Питер.
– Слушай, я же туда не страну поднимать лечу, – поморщившись на последнюю фразу, попытался отшутиться тот.
– Да подожди! – не выдержал Питер, коротко коснувшись его локтя, но сразу же, как только Нейтан остановился, возвращая ту дистанцию, которую они безмолвно определяли для себя сейчас, – слушай… ты не понимаешь…
– Ну так просвети, – отнюдь не облегчая ему задачу, не без издёвки предложил тот, одёргивая куртку, и напирающе глядя сверху вниз – прямо из-за всей своей кучи засовов и несчётных оболочек, которые в случае с Питером всегда были не столько реальной преградой, сколько предупреждением: «даже не смей».
И тот и не думал пытаться. Ему было достаточно желания брата отгородиться, а уж сейчас он и сам бы от себя отгородился, если бы мог. Он был даже благодарен в какой-то степени тому, что Нейтан выбрал именно этот вариант: «я занят важным делом, и мне особо некогда разбираться с твоими глупостями, но так и быть, давай, выкладывай».
Ну да. Старший брат. Во всей своей красе. Со снисхождением поглядывающий на порывы младшего, всегда готовый выслушать, но никогда не обманывающий его ложной лояльностью, если только не считал, что то, что тот лопочет – действительно важно. Сейчас, он, очевидно, так не считал, со всей старательностью демонстрируя былые навыки и знаки, чтобы показать своё отношение к неуместной настойчивости Питера, и тот испытывал странную смесь раздражения и тоски по прошлому, в которое он уже и не надеялся когда-нибудь снова окунуться.
Разрываясь между мыслями «какой же он засранец» и «боже, как же я по нему такому скучаю», Питер сосредоточился на том, что именно и как именно сказать Нейтану, чтобы донести до него то, что бурлило в нём, и не скатиться ни в какую запретную зону, которыми они с ним обросли в последнее время по всему периметру.
И не то чтобы ему особенно удалось быть одновременно спокойным и убедительным, но когда он снова посмотрел на брата, его вздёрнутый подбородок, тщательно удерживаемое волнение и серьёзный вид уже сами по себе говорили о важности того, что он собирался сказать, и намерении отстаивать это твёрдо и до конца.
Вызывая, в свою очередь, вспышку ностальгии у самого Нейтана (искренне надеющегося, что это никак не отразится на его неприступном виде) и, так не к месту, тянущую боль у него в груди.
Он ведь знал наверняка, что услышит... Он знал наверняка.
– Когда появились способности, – несмотря на сурово сдвинутые брови, голос Питер оказался очень мягким, – я понял, кем должен стать. Ясно?
Ну конечно, ясно… Именно этого Нейтан и боялся. Ведь именно это грёбаное понимание движущей силы младшего брата заставило его пять минут назад наплевать на остальную семью, Вашингтон и самого себя, и решиться на то, что, возможно, навсегда лишит его Питера, в каком бы то ни было качестве, сделав их чужими друг другу людьми!
Если бы только тот смог хоть какое-то время сидеть тихо, пригасив свои геройские, мало совместимые с жизнью, порывы.
Боль усилилась, отзываясь на эти мысли.
– А теперь… – продолжил было Питер, но Нейтан, нетерпеливо вздохнув и облизнув губы, тихо перебил его.
– Пит, то, что у тебя нет способностей, не означает, что ты бесполезен, – они стояли очень близко и Нейтан вложил в свой голос максимум убеждения и максимум доверительности, на которые был способен. И он знал, что был в этом хорош, и – что ещё важнее – он не врал ни в едином слове, и Питер должен был если не поверить, то принять его слова, его негласный посыл.
Но тот только сверкнул на него неотступающим, твёрдым взглядом и ещё тише возразил:
– Означает, если даже ты меня не берёшь.
Упрямец. Ну какой же упрямец!
Их взгляды, только что схлестывающиеся в невербальной, параллельной их словам, борьбе, вдруг растеряли всю свою агрессивность и слились в обоюдоостром – ну пойми же меня! пойми! – приправленном всеми их страхами, всеми табуированными недоговорками, всем желанием сохранить то, что каждый из них считал наиболее важным во всём этом бреде.
Младший – что старший не должен рисковать один.
Старший – что нужно исключить любые риски для младшего.
– Нейтан, – на грани слышимости умоляюще прошептал Питер.
Тот мотнул головой, то ли обрывая эту мольбу, то ли подтверждая, что услышал её, и впечатался тяжёлым взглядом в брата, чутко отслеживающего каждую его реакцию, вплоть до повторения малейших движений.
Питер намеренно держался на линии его взора, не отпуская его, и Нейтан понимал, что ему следует немедленно оборвать и визуальный контакт, и это завораживающее отзеркаливание; он почти физически ощущал, как один за другим отщёлкиваются стопоры, удерживающие его от самой большой, какую он мог бы сейчас допустить, глупости.
Он чуть не поддался мольбе брата, с очередным выдохом ослабляясь всем телом, но – прежде чем Питер успел обрадоваться этому и закрепить чем-нибудь таким, от чего без ответной обиды было бы сложно отмахнуться – будто очнувшись, резко отступил.
– То, что я тебя не беру, означает совсем иное.
– Ну да… – Питер вскинул руку, словно отгораживаясь от чего-то, но остановил её у самого лица, не зная, куда деть: коснуться губ, висков или зарыться в волосы, – конечно…
Он заморгал, опуская голову и отшатываясь назад, и, возможно, Нейтану стоило воспользоваться этим и улететь. И если бы он знал наверняка, куда потянет теперь его неуёмного брата, он бы так и сделал. Но он не знал. А оставлять его такого, побледневшего и потерявшего ближайшую цель, казалось ещё более рискованным, чем брать с собой.
– Пит…
Тот выставил вперёд ладонь, останавливая Нейтана.
– Я понимаю… ты избегаешь меня… – кажется, Питер сам был в ужасе от того, что говорил, но остановиться уже не мог, чем дальше, тем больше заливаясь краской, – боишься даже тронуть. Я понимаю, я стал тебе противен…
Его голос дрогнул на последнем слове, и Нейтан даже перестал дышать, уже не в первый раз за последние дни мечтая отмотать время хоть на минуту назад. Чтобы... сделать что угодно: взять брата с собой или увильнуть у него из-под носа. Но не дать ему произнести ничего необратимого. Как будто озвучив, они фиксировали творящееся с ними, лишая себя возможности прокрутить всё обратно.
Если бы…
Но было уже поздно, и – он сделал глубокий вдох – это был неплохой способ оттолкнуть Питера, уже сейчас обезопасив его от себя.
– О чём ты? – решившись, с мнимым равнодушием спросил он.
– Ты знаешь, о чём, – глотая страх и стыд, не отступал Питер, – вот только не ври мне сейчас, – начал он горячиться, отмечая малейшие изменения мимики брата, – я знаю, когда ты лжёшь. Знаю все твои заблуждения, знаю, как они выглядят на твоём лице, все эти твои сжатые зубы и чересчур спокойный взгляд! – уже почти кричал он, разбрызгивая эмоции, как капли раскалённой магмы, – я знаю тебя! Ты мой брат!
– Вот именно! – оглушительно и очень неожиданно рыкнул Нейтан, мгновенно выбивая из-под этого потока лавы твёрдую поверхность, обрушивая её с обрыва вниз в ледяную воду, – вот именно, – уже тише, вскинув брови, подчеркнул он.
Несколько секунд они стояли молча, через взгляды изливая друг на друга всю ту бурю эмоций, большую часть которой не решался озвучить даже Питер.
– Чего ты хочешь… – устало спросил Нейтан.
– Ты об этом? – тот приподнял руку, в которой была зажата папка с данными на Барона, но сам же, поморщившись на неуместность этого жеста, сразу же опустил её и как-то сник.
Больше всего он желал бы разъясниться с братом, но эта его внезапная готовность к откровению – вот именно сейчас – она сбивала с толку. Нейтан говорил с ним. Даже сам факт этого ослеплял! Но почему именно сейчас, посреди улицы, под уличными камерами Прайматек? Вот что он может ему сейчас ответить?
Мысли разбегались.
Как вообще сформулировать то, в чём сам ещё не разобрался? Как сказать о том, о чём и размышлять-то было страшно?!
Хочет сейчас или вообще? Для себя, для него, или для обоих? Имеет ли он вообще право хотеть хоть чего-нибудь?!
Любая попытка облечь творящийся с ним водоворот чувств и эмоций в нечто, хоть отдалённо имеющее логическую структуру, терпела катастрофический крах, превращая то, что внутри ощущалось самым высшим, самым пронзительным чудом, во что-то корявое и странное, постыдное и неправильное, категорически неприменимое не только к его идеальному брату, но даже к себе самому.
До боли стиснув зубы, Питер снова вскинул руку, потирая лоб.
– Чтобы мы, как и раньше, могли говорить честно… – наконец, сказал он, не то утвердительно, не то вопросительно.
