Текст книги "Степени (СИ)"

Автор книги: KoSmonavtka

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 54 страниц)

Он кинул косой взгляд на всклокоченную ощетинившуюся женщину в неопределённых летах, привязанную к стулу и мечущую на них яростные взгляды, и внутренне передёрнулся. А ведь когда-то он казался чуть ли не самым старшим из основателей.

Но, пожалуй, пора было прекращать её самооправдательную речь, не то, неровен час, Питер начнёт ей верить. Хотя как можно было верить ей – Адам обернулся и убедился, что она выглядит ещё более безумной, чем несколько минут назад – и не верить ему, спокойному, рассудительному, не машущему дробовиком и не плюющегося ядовитыми колючками, человеку? Глупый вопрос.

– Я вломился в лабораторию, чтобы не дать вашей компании погубить весь мир! – с торжественным видом втиснулся он в раскалённый спор.

– Но ведь ты убил Кайко! – экспрессивно возразила пленница, – и остальных! А теперь моя очередь, так ведь?! Адам – убийца, – отчаянно продолжила она, обратившись уже к Питеру, – а раз ты с ним, то и ты такой же! Как и твои родители!

Какая жаркая дуэль. Какой эмоциональный спектакль.

Питер еле успевал переводить свой насупленный взгляд с Виктории на Адама и обратно. Его эмпатия сконфуженно молчала, бессильная что-либо рассмотреть сквозь плотную завесу бредовости происходящего. Проклюнувшийся ночью вопрос о том, что он вообще делает, представал в новом ракурсе.

Он не знал миссис Пратт. По большому счёту, он не знал и Адама. Он не имел никакого представления о том, что случилось тридцать лет назад и что-то ему подсказывало, что сейчас, в криках сверкающего очами сотоварища и накрепко связанной Виктории, он ответа не услышит.

Едва ли не единственным, что Питер знал о ком-либо из присутствующих, так это то, что Адам спас жизнь Нейтану – и что миссис Пратт некогда разрабатывала искомый вирус и должна быть в курсе, где тот может храниться.

Снова разозлившись – теперь неизвестно на кого больше, на них или самого себя, или на весь этот дурацкий день в целом, полный решимости выяснить уже, наконец, где находится этот чёртов штамм сто тридцать восемь – он подошёл вплотную к пленнице и не подразумевающим возражений тоном порекомендовал ей поделиться своими соображениями по этому поводу.

Прямо как его старший братец – подумал стоящий в стороне и бдительно за всем этим наблюдающий Адам. Он успел поближе ознакомиться с хрониками семьи Петрелли и прочих основателей за месяц свободы. Человек, которому он спас жизнь, интересовал его даже меньше других, но упоминаний о нём в прессе было едва ли не больше, чем у всех остальных, вместе взятых. Нейтан Петрелли вызывал интерес публики даже после ухода с поста конгрессмена.

Яркая сволочь.

Истинный сын своих родителей, с которым Питер не имел абсолютно ничего схожего. По крайней мере, раньше Адам ничего подобного не замечал.

Но сейчас… Этот пронизывающий, лишающий воли взгляд. Это каменное лицо и негромкий голос.

Нейтан номер два.

Матушка Петрелли умерла бы от умиления.

Но миссис Пратт оказалась крепким орешком. Или глупым – это с какой стороны посмотреть.

Она послала Питера к чёрту и отказалась говорить.

Не то чтобы откровенность могла бы её спасти, в исходе данного визита у Адама не было сомнений, но всё-таки было интересно, как далеко она зайдёт в бессмысленных попытках утаить местонахождение вируса. И как далеко зайдёт Питер в попытках этот секрет узнать.

Кто кого?

Битва с зеркалами, пока настоящий злодей – с напускной тревогой и внутренним восторгом от самого себя – лишь наблюдает со стороны и изредка перенаправляет бойцов.

У Виктории, конечно, не было шансов.

Перепробовав все методы убеждения, Питер прибегнул к последнему доступному ему средству. Весьма условно приемлемому средству.

Пока где-то там, в Нью-Йорке, следователь Паркман в погоне за именем рыжеволосой беглянки размашисто переступал через собственные принципы, ломая ментальные блоки его матери, Питер проник в мысли этой самой беглянки, пусть и не причиняя ей физическую боль, но, несомненно, руша при этом всё, что имело для неё хоть какое-то значение. Перечёркивая весь смысл её тридцатилетней жертвы.

Это был конец.

Разбивших лбы в кровь бойцов развело по разным сторонам. Виктория, в явном аффекте, выла раненым животным и рвалась из пут, срывая на запястьях кожу. Питер стоял перед ней, опустошённый, не испытывая ни радости, ни гордости от того, что добыл необходимые сведения, и уже почти машинально прикрываясь сам перед собой поистёртым фактом спасения Адамом Нейтана.

Поводья управления ситуацией лежали брошенными посреди опустевшей сцены, пленница не могла до них дотянуться, а Питер уже собирался уходить.

И всё, что оставалось сделать Адаму для красивой и логичной точки этого действа – это подойти и развязать верёвки, удерживающие Викторию. Не торопясь, чтобы не вызвать подозрений, но и не медля, чтобы никто ничего не успел сообразить. Якобы чтобы отпустить. Вроде бы из великого гуманизма.

Заметить проблеск недоумения в глазах Питера, и как будто бы не успеть остановить прыткую от навалившихся свобод и надежд Викторию, схватившую дробовик и направившую его на растерянного чтеца мыслей.

И выстрелить ей в спину, вскинув прихваченный с собой «на всякий случай» пистолет.

В полном соответствии с абсурдностью сегодняшнего дня.

* *

Брести, брести, брести вперёд.

С трудом продираясь через всю эту нелепицу, без оглядки, к спасению мира и возвращению к Нейтану, к спасению Нейтана и возвращению к миру, в месиве из прошлого, настоящего и будущего и неразличимых масок убийц и их жертв.

Брести – в поисках того всевидящего ребёнка, которым он некогда был, и которого то ли стёрли вместе с памятью, то ли он сам убил себя в приступе отчаянья из-за того, что чуть собственноручно не погубил своего брата.

Потерянного, так и не вернувшегося даже вместе с памятью, ребёнка.

Как раньше всё было просто.

Сейчас не верилось, что так вообще может быть. Казалось, что каждый из живущих ходит по земле с десятифунтовыми гирями, едва передвигая ноги, а воздух весь пронизан разлетающимися лентами, не дающими увидеть дальше вытянутой, раздвигающей их руки.

И то, если найти в себе силы её протянуть.

А сил не хватало. Просто катастрофически не хватало. Раньше он черпал их отовсюду – сейчас буквально всё отбирало их. Он был как древний аккумулятор, каждый шаг вперёд требовал дополнительной подзарядки, новых усилий, тяжёлого внутреннего диалога. Ему приходилось обосновывать самому себе каждый свой поступок – тогда как прежний ребёнок делал всё, не задумываясь. И, вроде бы, делал правильно. Всегда. До момента взрыва. Единственный его промах, кажется, его и убивший.

Чёрт бы с ним, с тем ребёнком, засидевшимся в двадцатисемилетнем теле, но почему-то Питеру казалось, что, не вернув его, он не сможет вернуть Нейтана. Нет, конечно, сложись всё благополучно, и они наверняка будут регулярно видеться, и общаться, быть может, даже не реже, чем раньше. Но то необъяснимое, что раньше воспринималось как само собой разумеющееся и чувствовалось незыблемой, неотъемлемой частью их жизней, сейчас казалось ускользающим. Питер не понимал, почему; не понимал, с какого перепуга его сердце вдруг так всполошилось в страхе перед какой-то абстрактной потерей чего-то призрачного, чуть ли не перекрывающей возможную гибель мира, и стоящей в одном ряду с возможным покушением на брата. Он был слеп, безрук, беспомощен перед тем, чего не мог понять, он не чувствовал себя самого.

А ему нужно было спасать мир и брата.

Нейтана – даже дважды.

Он бы убил себя, если бы был уверен в том, что это поможет.

Но ему пришлось наблюдать за убийствами других и разменивать чужие жизни в обмен на нужную ему информацию.

Он убил бы себя просто так, без пользы для других, но если спасение мира он и мог бы доверить кому-то другому, то спасение Нейтана – ни за что.

Поэтому он брёл, и брёл, и брёл вперёд. То и дело подводимой игрушкой. Внешне вполне энергичной, но на деле – бесконечно инертной и зависимой. Избегая резких движений, упорно приближаясь к ближайшей поставленной цели – тайне, отнятой вместе с жизнью миссис Пратт.

Плечом к плечу с человеком, клянущимся в любви ко всем людям, но повинным в смерти как минимум двоих.

Тоже ведь бред.

Но если не верить тому, кто на твоих глазах спас твоего брата – то кому тогда?

Уж точно не прочим основателям компании: зная некоторых из них, включая собственных родителей, пережив «план Линдермана» со взрывом и эксперименты Бишопа с лекарствами, Питер запросто мог поверить в любые их прегрешения.

====== 64 ======

– И долго нам ещё расплачиваться за ваши грехи? – Нейтан обернулся на мать, не выдержав её «светского» разговора с Паркманом, и припечатывая взглядом, под которым вздрагивали даже самые сильные его противники.

Паркман примолк, парализованный ощущением, что всю квартиру Питера, в которой они сейчас находились, наэлектризовали до такой степени, что, казалось, коснись чего-нибудь, или сделай неловкое движение, и тебя так шибанёт, что живым бы остаться. «Волшебная сила» семьи Петрелли, чёрт бы их побрал, как они вообще выживают друг рядом с другом?!

Мать не повела и бровью.

Не отводя пронзительного взгляда от сына и совершенно не глядя на Паркмана, она сухим жестом вернула последнему очередную «визитку» Адама – обрывок снимка с Викторией Пратт, перечёркнутый особым символом и извещающий о том, что ещё один из основателей насильственно покинул этот свет – и направилась в сторону Нейтана.

Не торопясь, рассекая наэлектризованное пространство, как нож масло, погружаясь в свою привычную стихию словесных игр и внешних приличий. И как будто ничуть не тяготясь повисшим напряжением.

– Адам хотел отомстить тем, кто предал его…

Какая филигранная работа!

Нейтан не знал, что чувствовал сильнее: досаду или восхищение.

Строго дозированная капля тепла в прохладном речитативе, немного блеска в глазах, мягкость шагов и плавность движений. Дорогая мама несомненно вернулась в прежнюю форму. Только для кого она это всё сейчас демонстрирует? Паркман примёрз к полу, боясь сделать лишнее движение, а он сам… неужели мать думает, что на него это всё ещё действует?

Он покачал головой, сложив на груди руки, и, присев на край комода, аккурат рядом с фотографией брата, уставился в окно.

– Теперь всё кончено, Нейтан, – увещевала она, – всё кончено.

Приподняв бровь, он с едва заметной горькой насмешкой глянул на мать, и, противореча всему своему иронизирующему виду, и мимике, и лёгкому тону, снова отвернулся и бросил уже куда-то в сторону, как нечто не особо значимое, вспомнившееся лишь по случаю:

– Питер жив, – расстраиваясь из-за всё ещё реагирующего на это словосочетание ёкающего сердца и зачем-то стараясь никак не подать об этом вида. Он прятался за свои сложенные руки и будничный тон – не столько для того, чтобы обмануть мать, сколько лишний раз дать понять ей, что та утратила его доверие – но, не выдержав, снова посмотрел на неё: и зло, ненавидя за все её деяния, и болезненно нежно – за искренность её потрясения.

Сейчас, стоя спиной к Паркману и глядя прямо в глаза старшему сыну, она была лишь матерью, только что узнавшей о том, что его брат, и её младший сын, жив. И насколько ей было непросто, можно было только догадываться. Потому что, в отличие от Нейтана, она уже успела смириться с потерей Питера, и внутренне похоронила его. Нейтан – лишь дождался его из немыслимо долгого путешествия. Она – фактически воскрешала из мёртвых.

– И он заодно с Адамом, – голос Паркмана ворвался в их переполненное смыслом молчание безо всякого трепета, – и, похоже, они вместе убили Викторию Пратт, там повсюду их отпечатки.

Миссис Петрелли, не дыша впитывавшая каждое произнесённое им слово, резко вдохнула и выдохнула, и с какой-то невиданной для неё бесхитростностью и мольбой во взгляде шагнула к Нейтану, словно желая что-то сказать, или спросить, но, споткнувшись о его неподъёмный взгляд, промолчала.

Ну же! Это ведь её территория, её вотчина – убийства, обманы, подмены моралей, использование всех и вся – что угодно, если только она видит в том смысл!

Нейтан с трудом держался, бесшумно, но тяжело выдыхая сдавивший грудь спазм, глядя на мать по-взрослому обвиняюще и одновременно по-детски обиженно, переходя от прищура – такого, какой часто бывал у его отца, к распахнутости – почти такой, как была у брата.

И, чувствуя, что ещё секунда, и он сорвётся – на крик, обвинения, или истерику, он сам не знал, на что – отвёл взгляд, прерывая их так и не начатое объяснение, давая понять, что даже на это у матери нет права, после всего ею содеянного.

«Проглотив» это, но не позволяя себе согнуться ни на йоту, миссис Петрелли продолжила своё застывшее было движение и прошла дальше, отвернувшись ото всех так, чтобы не было видно её лица.

– Мы этого не хотели…

Нейтан только поморщился – сколько раз он уже слышал эти сказки, – но перебивать не стал.

– Тридцать лет назад мы объединились, чтобы изменить мир. Чтобы всё исправить. А Адам очень хорошо представлял себе историю человечества… и мы ему поверили. И я поверила. И Линдерман и твой отец тоже, – всё также не поворачиваясь, сказала она.

– Но Боб сказал, что вы его заперли.

– О нет… – протянула миссис Петрелли, окунаясь в воспоминания тех времён, – не сразу. Поначалу я ему помогала, – тихо произнесла она, как будто желая тоном голоса уменьшить тяжесть произносимых слов.

– Ты… что?

– А потом Адам решил, что мир не заслуживает спасения, – проигнорировала она возглас сына, – и что его надо просто вычистить непреодолимым вирусом. И когда уже всё было на грани, я поняла, насколько это ужасно.

– Правда? – скептически заметил тот, – вы с Линдерманом хотели взорвать Нью-Йорк, чтобы спасти мир! Что-то мне не кажется, что ты передумала, мама!

Нельзя сказать, что ей были так уж невыносимы враждебность и сознательные уколы со стороны Нейтана. И не такое переживала. Нельзя также было сказать, что они ей были безразличны. Как и всю жизнь, она разрывалась между тем, чтобы обнять сына – и встряхнуть его. Или повернуться к нему с ледяным достоинством – или закрыть лицо руками, не имея сил смотреть ему в глаза.

Но она, конечно, не была бы собой, если бы сделала что-то из вышеперечисленного. Она была вдовствующей королевой клана Петрелли, и, какими бы шокирующими не были только что узнанные новости, и какой бы откровенной не была её исповедь о прошлом, в первую очередь её всегда волновало настоящее – и что она могла из этого настоящего извлечь для будущего.

Резко обернувшись, она, даже не глянув на сына, обратилась непосредственно к Мэтту Паркману, человеку, который несколькими часами ранее фактически изнасиловал её разум в страстном желании добраться до сведений, предоставлять которые добровольно она категорически отказалась.

– Только способности Питера могут позволить проникнуть в хранилище. Поэтому Адам его и выбрал его.

– И где же вирус, миссис Петрелли?

– В Одессе, в Техасе, – без малейшей заминки твёрдо выдала она ему свято хранимый десятилетиями секрет, и, посмотрев, наконец, на сына, давая тому понять, что теперь это их общее дело, уточнила, – Прайматек.

Спокойно и деловито, как будто отдавала распоряжения по поводу праздничного обеда в своём доме.

Переглянувшись, Мэтт и Нейтан кивнули друг другу. Они займутся этим. Вместе. Незамедлительно. О Питере Нейтан старался пока не думать. Здесь, рядом с матерью, он не мог здраво о чём-либо рассуждать.

Он подошёл к ней, пронизывая говорящим взглядом, уничижающе выдохнул, то ли не найдя подходящих слов, то ли не сочтя её их достойной, покачал головой, и, отвернувшись, направился к выходу.

До этого стоявшая не шелохнувшись, она схватила его за руку и дёрнула на себя, акцентируя важность того, что собиралась сказать.

– Адам не отступит. Надо выпустить пулю прямо в голову. Только так.

Высвободившись, Нейтан промолчал, лишь взглядом подтвердив, что принял её слова к сведению, и, позвав за собой Мэтта, вышел из комнаты, оставляя мать дожидаться результатов их поездки в Техас постфактум, здесь, в квартире Питера или где угодно, где она не сможет больше ни на что повлиять.

«Если не сможете остановить Питера, вам придётся его убить».

Уже практически вышедший вслед за Нейтаном, Мэтт, поражённо оглянувшись, уткнулся в несгибаемый взгляд враз постаревшей миссис Петрелли.

«Прямо в голову» – мысленно продолжила она, не давая поводов сделать вид, что ему пригрезилось.

Проводив взглядом медленно попятившегося, и затем пулей выскочившего из квартиры Мэтта, она ещё какое-то время стояла, глядя на закрытую дверь, оценивая то, куда она сейчас отправила старшего сына и к чему подтолкнула Паркмана.

Если кто-то и мог управиться с бессмертным безумством Адама – так это Питер.

Если кто-то и мог управиться с запутавшимся, или не запутавшимся, или каким угодно Питером – так это Нейтан.

А Паркман… это просто страховка. На самый крайний случай, который тоже следовало учесть.

Это было, наверное, чересчур даже для неё – попросить убить собственного сына, которого она только что обрела вновь. Нашёлся бы хоть кто-то, кто не счёл бы её чудовищем? Даже среди тех, кто знал, что Питер вряд ли бы смог спокойно жить, считая себя повинным в чьей-либо гибели.

Тот Питер, которого она помнила.

Если же он изменился настолько, что в здравом уме следует за Адамом… то стоит ли тогда горевать об убиении того, кто и так уже мёртв?

Умение любить, не находясь в зависимости от этого чувства, к сожалению, никак не помогало ей с ответом на этот риторический, по сути, вопрос.

====== 65 ======

Те, кто пытался остановить Питера, не учитывали одного: его движущей силой был не Адам, а Нейтан.

Виктория Пратт, Хиро Накамура, Мэтт Паркман – все они, все их возможности, способности и желания воспрепятствовать Питеру были бессильны перед смесью одолевающих его слепых чувств: вины перед братом и благодарности перед Адамом.

Никакие доводы – разумные, логические или эмоциональные – не выдерживали конкуренции.

Ни порция дроби в грудь от миссис Пратт, ни громкое «он убил моего отца!» Хиро Накамуры, ни мысленное «он хочет уничтожить мир!» Мэтта Паркмана.

Ничто.

Всемогущая запутавшаяся стихия на привязи у сошедшего с ума мизантропа.

Адаму безмерно повезло с ним.

Теперь он почти не вмешивался в маневры Питера, больше наблюдая, чем озвучивая, как тому поступать. Тем более что возможностей для импровизации уже почти и не было. Цель была определена, алгоритм действий, по большому счёту, тоже. Ну… до самого последнего момента. О внезапных изменениях в планах Питеру предстояло узнать лишь в самом конце.

А пока он шёл вперёд, многофункциональной кладезью суперспособностей, легко лавируя между всеми встающими перед ними преградами. Оживая после смертельного выстрела Виктории, проваливаясь вместе с Хиро во вневременную паузу, отражая ментальную атаку Мэтта, и не думая о том, что с последними двумя он некогда был на одной стороне.

Единственное, что он неосознанно стал делать после внезапного, огорошившего его убийства миссис Пратт – это лишать всех противников возможности к сопротивлению, не лишая их жизни. Упредительно. Дабы избежать провокаций. Пусть лучше лежат без сознания в стороне, чем бездыханные посреди поля боя. Хотя бы на время, но гарантированно.

Они шли по коридорам здания, почти не останавливаясь, на ходу расчищая себе дорогу до ящика пандоры, сейфа компании, скрытого в недрах огромного склада, дорогу к которому знал мало кто из непосвящённых. Энергично обезвреживая встретившихся по пути охранников. Углубляясь в мрачнеющий с каждым поворотом лабиринт, закончившийся как раз тогда, когда Питер уже начинал думать, что они будут бродить тут вечно.

Дверь сейфа выглядела впечатляюще.

Наверняка не каждый банк мог похвастать подобным.

Питер остановился, в прямом и переносном смысле упёршись в стену. Почему-то именно сейчас, в нескольких шагах от цели, на него накатили сомнения в собственной правоте и собственных силах.

– Не уверен, что смогу это сделать, – пробормотал он.

– Ну, нам-то терять нечего, – уже не скрывая нетерпения, саркастично заметил Адам, – на карту поставлена всего лишь судьба человечества.

Да.

Человечество.

Самая большая величина в формуле его личного покоя. Борьба со злом и мир во всём мире. Предотвращённый взрыв Нью-Йорка, нарушенные планы кукловодов, контроль над способностями, вернувшаяся домой Кейтлин, уничтоженный вирус, что-то там ещё, и ещё, и ещё… и живой брат. Живой брат после взрыва. Живой брат после эпидемии. Живой брат после выстрела. Просто. Живой. Нейтан. Или это уже другие переменные? Это уже не про человечество? Ведь всё же должно быть очень просто! Почему же он так запутался? Ну почему?!

– Там, в будущем, почти все погибли. А ты можешь всё изменить. Ты нужен нам, Питер. Ты нам всем нужен! Так открой дверь!

Да.

Он всем нужен…

Вскинув руку, вложив в этот жест всю свою волю, Питер «коснулся» двери. Большой, блестящей двери, неизвестной толщины и с невообразимым количеством замков. Не поддающейся ни на первое усиление воздействия, ни на второе. Но мысли о том, чтобы отступить или заново сосредоточиться не возникало. Он просто продолжал давить своим намерением, постепенно увеличивая нажим, каждую секунду переступая через новый предел резерва своих сил.

Если бы Клер не подарила ему способность к регенерации, вероятно, он сдулся бы почти сразу. Но тело следовало его пожеланиям, всё активнее восполняя выкачиваемую из него энергию.

Некоторое время ничего не происходило.

Дверь дрогнула неожиданно, когда на лице Адама уже начали появляться разочарование и досада. Ещё немного – уже на пределе ресурсов Питера – и она, с ужасным звуком корёжимого металла и разлетающимися в разные стороны выдернутыми с мясом запчастями, двинулась в сторону, ломая замки и освобождая место, достаточное для прохода в самое тайное место компании Прайматек.

И вовремя.

«Отпустив» её, Питер со вскриком отшатнулся назад, откидывая руки. С трудом сохраняя равновесие, истощённый и физически и эмоционально, он вытер пошедшую носом кровь, и, отходя, устало бросил:

– Иди… за вирусом.

Радость победы почему-то не спешила его посещать. Внутри копошились не слишком понятное неудовлетворение и вполне понятная усталость. Он был откровенно измучен, и не чувствовал себя способным на что-то значимое прямо сейчас.

И желал только одного: чтобы это всё поскорее закончилось.

* *

– Постой, – Мэтт притормозил у входа в Прайматек, со странным, неловким, но насупленно-решительным видом, – пока мы тут, я хотел тебя спросить. Питер также опасен, как на Кирби-Плаза? Ну… тогда, со взрывом.

– Я готов жизнь ему свою доверить, Паркман, – без колебаний ответил Нейтан, и посмотрел на него с вопросительным ожиданием, категорически не собираясь понимать, к чему тот клонит.

– Да… – слегка расстроился его демонстративной «недогадливостью» Мэтт, – но твоя мать… – он совершеннейше не знал, как об этом сказать, но был уверен, что сказать нужно, – …она сказала, что если придется, я должен убить Питера.

Вот, значит, как…

Нейтан точно понимал, что эта материнская инициатива несомненно имеет какой-то смысл, вероятно даже благородный и жертвенный с некоей точки зрения. Но также несомненно этот смысл находился где-то вне пределов его личного понимания. И даже не просто «где-то», а очень и очень далеко. До такой степени, что будь он сейчас рядом с матерью – и вероятность совершить в отношении неё что-то непоправимое была бы велика, как никогда до этого прежде.

Странно, но все эти её полутоновые игры, вызывающие у него теперь глубокое отвращение, выступали и катализатором, возрождая все его навыки по ведению подобных холодных битв. Возвращая к жизни мистера Петрелли – супер-человека без супер-способностей, умеющего улыбаться во время ярости и быть спокойным во время бури.

Переварив услышанное, не отводя взгляда от Мэтта, он очень убедительно, не позволяя тому думать, что он слеп в защите брата, ответил:

– Советы моей матери ни к чему хорошему ещё не приводили. Если Питер будет мешать, я с ним разберусь.

Не знающий заранее его реакции, и с осторожностью взирающий на него, Паркман ощутимо расслабился, и серьёзно кивнул, подтвердив, что понял просьбу.

* *

Было несложно проследить путь Питера и Адама по валяющимся то тут, то там бесчувственным телам охранников. К первым нескольким Паркман подлетал, сбиваясь с ног, но, раз за разом убеждаясь, что все они живы и лишь обезврежены, перестал вздрагивать при каждом новом лежащем ничком человеке, а под конец перестал даже подходить к ним. Нейтан сосредоточенно вышагивал вперёд, всё быстрее и быстрее, переходя практически на бег.

Его не отпускало чувство, что они могут опоздать.

И что Питеру, со всеми его свехспособностями, грозит опасность.

Если даже их мать готова кидать собственных детей в топку великих целей, так почему бы и другим не захотеть сделать того же самого?

Они договорились, что первым с ним «поговорит» Мэтт. Всегда оставался шанс, что Питер ещё не научился внушать мысли, и – что было даже важнее – не научился отражать внушённые. Главным было остановить его сейчас, а уже потом, после уничтожения вируса и поимки Монро, у них будет время для выяснения правды и открывания глаз. Питер поймёт, обязательно поймёт после.

А если у Паркмана ничего не выйдет, то тогда на сцену выйдет он, Нейтан.

Что-то позволяло ему надеяться на то, что если и стоит кого-то оставить в качестве последнего шанса – так это себя самого. То, что за этим мог скрываться страх новой встречи с братом, страх за свою реакцию, за то, что он так тщательно избегал вспоминать в эти дни, Нейтан старательно не думал. Это же сущий бред, думать о подобном, когда на карту поставлены судьбы мира. Сущий бред…

Он прижался спиной к стене коридора, в метре от поворота, за которым, если верить плану здания, в паре десятков метров, находилась дверь сейфа.

И Питер, если верить собственному слуху.

Всего пара фраз – негромких, глухих – очевидно, для Адама, а Нейтана как будто сдавило обручем.

И всё. Тишина. Даже когда Мэтт, не останавливаясь, лишь кивнув в ответ на его мрачный взгляд, завернул за угол.

Только его медвежьи шаги. Широкие, уверенные.

И больше ни звука

Да что же там?

Чёртовы менталисты. Что там у них происходит?…

Нейтан прикрыл глаза, откидывая голову, прижимая к стене сжатые кулаки, остужаясь холодом этих проклятых богом стен.

Что происходит с ним?…

Пока можно было бежать, буквально или образно, задействуя свой мозг, свои ресурсы на всю катушку, он мог обманываться тем, что пройдёт время, наступит нужный миг, и он достигнет той точки, на которой можно будет совершенно расслабиться, повернуться спиной к любой стороне, любому человеку, и, что ещё важнее – повернуться лицом. И к Питеру тоже. Снова защищая его ото всех, и не сходя с ума от того, что и от себя нужно защищать тоже.

И он бежал, и остановок пока что было мало – освобождение матери и погоня за Питом не предполагали много времени для досуга – но эти остановки были подобны падению в чистилище. Огромное, равнодушное чистилище, отскребающее грехи и пакость огромными проволочными щётками, раздирающее мысли и полощущее душу.

Глаза вдруг резко защипало, как будто какой-то особо усердный божий агент, беспорядочно шоркая щёткой, неожиданно попал на очень больное место.

Кое-как разжав затёкшие от напряжения кулаки, Нейтан потёр пальцами столь же напряжённый лоб, с силой заглаживая колючий пульс на висках – отголосок непролитой солёной боли. И дальше, за линией волос, пробираясь пальцами сквозь непослушные пряди, не отдавая себе отчёт в том, насколько отчаянным это выглядело со стороны: застывший на месте, склонённый человек, обхвативший обеими руками голову.

Звук шагов усилился, к нему присоединился ещё один, как будто кто-то пошёл навстречу Паркману. Или от него. Ещё мгновение – и пространство коридора прорезал гулкий крик Питера, многократно отразившийся от бесконечных стен:

– Ты ещё не понял? Ты не за то сражаешься! – а мимо поворота, с немаленьким ускорением пронёсся скользящий по полу, оглушённый Мэтт.

Моргнув, Нейтан уставился ему вслед, дождавшись, когда тот остановится и обмякнет в нескольких метрах от него неподвижной грудой, признался сам себе, что абсолютно не готов ко встрече с братом, отлепился от стены и вышел ему навстречу.

Бледный, взъерошенный, в распахнутой куртке, с покрасневшими, как будто пережившими песчаную бурю, глазами. Безоружный. Не вскидывающий дробовик, не заносящий над головой меч, не пытающийся проникнуть в мысли, и даже своё собственное оружие – фирменный повелительный взгляд – как будто оставивший дома.

И с голосом подстать: хриплым, ненапористым, негромким:

– А как же я, Пит?…

– Нейтан? – Питер взволнованно дёрнулся ему навстречу, но остановился, скованный попыткой уложить в одну канву своё шествие к спасению мира – ради мира, но куда больше ради брата – и тот факт, что тот сам сейчас стоял перед ним, кажется, собираясь отговаривать.

– Я тоже сражаюсь не за то? – с душевынимающим взглядом спросил Нейтан.

Да… Нет!… они просто обманули его – мама, Мэтт, Хиро, Виктория, все, кто хоть как-то связан с компанией – все они или обманывают или заблуждаются. И Нейтан – он тоже ошибается, он будет придумывать сейчас тысячи причин, чтобы его остановить, но он просто не понимает, не понимает!

– Я был в компании. Видел историю Адама, – Нейтан медленно двинулся к нему, осторожный и настороженный, следящий за каждым своим словом и жестом, до умопомрачения боясь толкнуть Питера в пропасть, как всегда, когда тот стоял на краю, – я видел, кто он и чего добивался. Пит… он пытался распространить вирус.

Растерянный, снова с этой кошмарной морщиной на переносице, снова закрывшийся в своей мужественной скорлупе, выглядывающий из-за неё, Питер упрямо хмурился, как ребёнок, которого убеждали в том, что киношный герой – не настоящий.

– Хочешь знать, как исцелились твои ожоги, Нейтан? – нечаянно звонко возразил он, – он ввёл тебе свою кровь, а я стоял рядом! Ты должен его благодарить!

– Он меня использовал, – напротив, хрипло, ответил Нейтан, – использовал, чтобы заманить тебя! – он подходил к нему всё ближе, как будто не замечая, как тот подавленно отступает перед его усиливающимся напором, – разве ты не понимаешь? Он пытался тебя заставить!

– Нейтан, он…

– …Питер, – перебил тот его, останавливаясь на месте, но незримо продолжая своё движение всё более весомым, давящим голосом и взглядом, пересекающим пространство, разделяющее их с братом, касающимся его, приникающим, проникающим, пробивающим до мурашек, насквозь! – тогда, на Кирби-Плаза, когда я тебя унёс оттуда, я сделал это потому, что верил в тебя! – и когда между ними остался один только этот взгляд, еле слышно закончил, – ты мой брат, Пит… я люблю тебя…