Текст книги "Степени (СИ)"
Автор книги: KoSmonavtka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 54 страниц)
Это оказалась её бабушка, и скорость и безапелляционность, с которой та взяла в свои руки судьбу Клер, и повезла её в семейное гнездо Петрелли, весьма ошарашивала.
Всё это было так неожиданно, головокружительно и немного пугающе.
Для девочки из Техаса весь этот огромный фамильный дом – не просто помещения с дорогой мебелью, а именно дом – со своей историей, памятными вещами, множеством фотографий – большой, живой, дышащий – был немножко больше того, что она могла сразу осознать и воспринять.
И бабушка, маленькая и хрупкая на вид, сама была, как этот дом, несущая в себе такую внушительность, такую бездну, что дна её, наверное, не видел никто и никогда. Она знала всё. Вообще всё. То, что знала сама Клер, то, что знал её отец, мистер Беннет, то, что знал Питер, и куда больше, чем все они, вместе взятые. А ещё она очень хорошо умела уговаривать, хотя, постепенно приняв новые обстоятельства, Клер начала ершиться, перечить и высказывать своё мнение, не стесняясь.
Наверное, нужно обладать особым даром, чтобы сразу после слов о том, что она скрывала от сына тот факт, что его дочь жива, перейти к тому, что Клер заслуживает большего, чем имеет – и не заставить усомниться в своей искренности ни на секунду. С немедленным – полным уверенности в том, что она имеет на это полное право – озвучиванием рекомендаций по поводу дальнейшей судьбы внучки.
Уехать в Европу?
Клер не была в этом уверена. Ей хотелось увидеть Питера и встретиться с отцом.
Было так странно узнать о том, что они братья. Она думала, что Питер моложе, а отец – старше. Раньше она даже мысленно не поставила бы их рядом, а, узнав, что они братья, предположила бы, что более чужих друг другу людей на свете нет. Насколько Питер казался ей живым воплощением её мечтательного представления о бескорыстном герое, настолько отец казался размытым, плохо поддающимся визуализации, образом холодного и циничного негодяя.
Но их фотографии рассказывали совсем другую историю. Разные внешне, на каждой из них они были так схожи чем-то необъяснимым, словно их всегда снимали с одного ракурса не столько визуального, сколько душевного. На общих семейных фотографиях это ощущалось меньше. На тех, где они были вдвоём – а таких было немало – ощущение резонанса исходящих от них эмоций возрастало многократно.
Глядя на одну из их фотографий, на их одинаково счастливые улыбки, Клер думала, что, может, отец не так плох, если он может быть таким. И если Питер может быть с ним – таким.
Ведь отец тоже не знал о ней.
И сейчас, за неделю до выборов, было сложно ожидать от него публичного признания. Это она могла понять. Вот только его нежелания даже увидеться с ней, подслушанного ею, она понять не могла, но, может быть, и с этим всё было не так просто.
Клер и предположить не могла, что этот человек, взрослый, очень многого добившийся, очевидно легко умеющий владеть собой и манипулировать людьми, мог просто бояться встречи с ней.
Может, и правда, переждать?
Улететь в Европу, а после, когда всё уляжется, вернуться.
Бабушка так убедительно говорила. И Клер нравилось, что на неё смотрят всерьёз, не тащат за руку, как провинившегося ребёнка, в угол или в аэропорт, не важно, а объясняют, не выбирая мягких выражений и не скрывая ни сложности ситуации, ни её «пикантности». И ей нравилась гордость, с которой бабушка кидала фразы вроде «упрямая, как отец» или «такая же заноза, как и я».
Она пока ни на что не согласилась, но про себя решила всё обдумать.
* *
Бабушка всё ещё расписывала ей грядущие перспективы, когда в дверь позвонили.
Это оказался какой-то незнакомый растерянный молодой человек, который нашёл адрес дома Петрелли в бумажнике Питера.
Мёртвого Питера.
Он привёз его тело.
Питер был убит.
====== Часть четвертая. Степени заблуждений. ======
Последний раз мать видела прилюдные слёзы Нейтана, когда у того резались зубы.
И теперь она стояла в стороне и, оцепенев, смотрела, как тихо воет её старший сын, прижимая к себе и укачивая безвольное тело брата.
Сама она отрыдалась, пока ждала Нейтана, и сейчас держалась только ради него.
И у неё не было сил сказать ему, что главе клана Петрелли не подобает себя так вести.
====== 36 ======
У Нейтана не было сил ни на что.
Он не знал, как он доехал. С того момента, как по пути из Вегаса он получил звонок от матери и до того, как, чуть не вышибив дверь, залетел в дом, он всё ещё не верил в то, что Питер мёртв. Он даже не мог произнести про себя эти два слова, этого просто не могло быть.
Люди умирали. Чужие, и знакомые, и очень близкие, совсем недавно ушёл отец, и, как бы ни было больно, Нейтан всегда принимал этот факт.
Но мысль о брате – она была, видимо, слишком огромной, чтобы пройти через это осознание.
Он лежал в гостиной.
Почти как живой, если не смотреть в его глаза, застывшие и от этого незнакомые. Зато всё остальное было таким родным, даже бледные губы, всё было так, словно он снова был в коме, только на этот раз не горячей, а ледяной. Это всё ещё был Питер, его брат, и, опустившись перед его ложем на колени, Нейтан, всю дорогу борющийся с лютыми, разрывающими изнутри кошмарами, больше не смог сдерживаться.
Ему было наплевать на оставленную открытой дверь, и на мать, молча стоящую рядом.
Он сминал в своих объятьях брата, мысленно истязая себя за то, что не сделал этого несколько часов назад, когда тот был ещё живой, и скулил, уткнувшись в него, как животное, потерявшее свою пару или детёныша, теребящее уже остывшее тело и не отходящее от него, не знающее, куда идти и что делать без того, кто был его, почти физической, частью.
Беспомощно зовя по имени, выстанывая его, не понимая, как увязать воедино холод тела и знакомый – такой живой! такой родной! – запах, он вдыхал его, прячась лицом там, где у Питера всегда билась горячая жилка, на шее, и не находя её, ощущая неприемлемость, возвращался на порог своего перемкнувшего круга боли, и начинал заново – звать, укачивать, вдыхать – искать признаки жизни.
Холодный?
А в детстве, когда он прибегал иногда к нему по ночам, то тоже был холодный, озябший, а Нейтан согревал его.
Молчащий?
А он и молчал… Нырял к нему под одеяло, и молчал, никогда не желая признаваться, что просто чего-то испугался.
Неподвижный?
Это он тоже мог, если Нейтан слишком уж приставал к нему с расспросами. Утыкался в подушку или ему в плечо, пряча глаза, и не двигался. И молчал. И его руки были ужасно ледяные.
И Нейтан обнимал его и мурчал ему про маленькую звёздочку, сверкающую в небе, как бриллиант, ждущую солнце, провожающую ночь, безымянную, но светящую тем, кто сбился с пути.
На самом деле это было про Питера, но он никогда ему об этом не говорил…
Его маленький-большой брат… Он не должен был погибнуть. Только не он. Только не так…
* *
Клер не смогла удержаться. Вопреки просьбам бабушки, больше смахивающих на скрытые приказы, она спустилась вниз. И замерла перед входом в комнату, в которой лежал Питер, остановленная доносящимися оттуда глухими всхлипываниями – единственными звуками во всём доме, которые она почему-то не ожидала услышать от отца.
Ещё меньше она ожидала услышать сухой бабушкин голос, сообщающий о том, что они должны будут скрыть смерть Питера до окончания выборов.
И совсем удивительным был ответ отца, что теперь, без Питера, всё это уже не имеет никакого значения.
Да что это за люди такие?
Что за мать, сначала плачущая на груди младшего сына, а через час холодно сообщающая старшему, что они должны скрыть его смерть?
Что за сын-брат-отец, который ради выборов был готов идти по мечтам близких людей, а теперь отрекался от карьеры потому, что умер его брат?
Она не понимала!
Осознавая, что ей сейчас здесь не место, она, тем не менее, решилась и вошла, под недовольным взглядом бабушки и непонимающим – отца.
Он был ещё более молодой, чем на фотографиях. И куда более далёкий от её старого представления о нём.
Такого – с беспомощным взглядом и вспухшими венами на лбу – было сложно ненавидеть. Такому – так сильно кого-то любящего – очень хотелось дать ещё один шанс. Хотя, возможно, всё дело было в Питере, и в том, что его невозможно было не любить.
Питер…
Клер попросила позволить ей проститься с ним. Бабушка поджала губы, но вышла из комнаты, церемонно позвав с собой старшего сына, кажется, не собирающегося отрываться от брата. Поцеловав его, и сжав напоследок покрепче, Нейтан, с трудом поднявшись с колен, последовал за матерью.
А её герой, неподвижный и равнодушный к разворачивающимся вокруг страстям, остался лежать перед ней. Ей было так жаль, что она не успела узнать его поближе. Особенно теперь, зная, что они были членами одной семьи.
Со слезами она журила его за то, что, вопреки её ожиданиям, он оказался не таким, как она, не бессмертным.
И ласково, едва касаясь, гладила по волосам, когда почувствовала под рукой что-то острое.
Осторожно повернув его голову, она увидела край стеклянного осколка, и, не раздумывая, вытащила его.
И Питер, закашлявшись, ожил.
Ожил, с недоумением глядя на улыбающуюся и одновременно плачущую Клер с каким-то окровавленным стеклом в руке, непривычно несдержанную подбежавшую к нему мать, и Нейтана… так и оставшегося стоять в отдалении, выглядящего так, словно не мог сделать ни шага, ни вдоха, и только смотрящего на него с непонятным выражением лица.
* *
Всё быстро успокоилось, мать не дала всем много времени для сюсюканий.
Клер по-прежнему не понимала, как увязать в одно слёзы над умершим и тут же воскресшим сыном, холод фразы «надо скрыть» и будничное «Питер, приведи себя в порядок». И всё это в течение часа.
Но ни Нейтан, ни Питер, кажется, не замечали в этом ничего ненормального, и реагировали так, словно такое поведение матери было для них обычным делом. И, похоже, так оно и было. Где-то они игнорировали сетования миссис Петрелли, где-то слушались одного её молчаливого взгляда, где-то сами смотрели на неё со снисхождением. Самое странное, что сомнений в том, что это любящая семья, не было. Но о таких ли отношениях всегда мечтала Клер? Каким бы было её детство, расти она в этом доме? Она пыталась представить детство отца и Питера, но это вызывало у неё затруднения. А то, что всё-таки рисовалось в воображении, вызывало скорее сочувствие, чем зависть.
====== 37 ======
– И что теперь с этим делать? – Питер поднёс к лицу осколок стекла со следами собственной крови, рассматривая его на фоне светлого окна кабинета и осторожно касаясь пальцем самого кончика.
Он был совершенно расслабленный, может быть, лишь немного уставший, как после лёгкой физической нагрузки – больше освежающей, чем утомляющей – с мокрыми, зачёсанными назад волосами, которые только усиливали впечатление ординарности нынешнего дня.
Совсем иное впечатление производил Нейтан, всё ещё не пришедший в себя, присевший прямо на стол, обхвативший себя руками и боящийся даже краем глаза посмотреть на этот злосчастный осколок. Он никак не мог успокоиться, никак не мог разрешить своё зависшее между оцепенением и истерией состояние. Руки, если их опустить, дрожали, спину сводило от напряжения, а глаза всё ещё щипало, хотя слёзы уже давно были смыты. Питер был жив, и был рядом, и давно уже пора было взять себя в руки, но у Нейтана никак не получалось, и каждая попытка осмыслить произошедшее оскальзывалась на заливающем его страхе.
– Не знаю, как бы я жил…
– Не думай об этом, – Питер, кажется, совсем не разделял его беспокойство, – я ведь не умер.
– Да, но если бы… я не знаю, кем бы я был без тебя.
Отвлёкшись, наконец, от созерцания орудия собственного убийства Питер обернулся на дрогнувший голос брата. Всегда несгибаемого, стального брата, сейчас скрючившегося на столе и не имеющего сил ни на то, чтобы выпрямиться, ни на то, чтобы держать лицо. Не то, чтобы это было необходимостью, когда они были только вдвоём, но на Нейтана это было совсем не похоже. Никогда тот не позволял себе выглядеть слабее брата, всегда, что бы ни случилось, выступал защитой и опорой, чего бы это ему ни стоило. Иногда это даже раздражало, особенно, когда тот вдруг решал, что есть необходимость защищать Питера от самого себя, но так было всегда.
Нейтан был стеной внешней, очевидной, Питер – опорой внутренней, заметной (и то негласно) только им двоим.
Но только не сейчас.
Сейчас, кажется, нужно было ненадолго поменяться ролями, и Питер, абсолютно неосознанно, сразу же понял это, и принял к действию.
Это было естественно – подойти к брату, просто встать рядом, и, зная, что после тот будет корить самого себя, если проявит излишнюю слабость, не собираясь ни жалеть, ни нянчить – подтолкнуть немного туда, вверх, где ему и было место.
– Конечно, знаешь! Ты Нейтан Петрелли, лучший в классе, университете, будущий конгрессмен, – перечислил Питер его заслуги подначивающим тоном, но в конце добавил уже серьёзно и немного грустно, – и станешь им со мной или без меня.
Зацепившись за последнюю фразу, позволившую особенно ярко осознать некоторые факты, Нейтан поднял голову, и, поймав взгляд брата, тихо спросил:
– А если всё это благодаря тебе?
Закусив изнутри губу и не зная, что на это ответить, Питер, словно подвергая эти слова сомнению, покачал головой. Он привык к брату правильному и разумному; любящему его, но если и не осуждающему его жизнь, то смотрящему на неё свысока. И он привык к нему сдержанному и скрытному, за много лет научившись читать его чувства без слов и разъяснений, и знать, что тот знает это, и знать, что тот ему за это благодарен.
– Ведь мы такие, какими нас хотят видеть, – продолжал озвучивать свои личные, только что открытые, прописные истины Нейтан, – и если это убрать, то всё остальное неважно, – это казалось таким простым и очевидным, и он какой-то частью разума понимал, что на самом деле всегда это знал, но сейчас никак не мог вспомнить, почему так долго от этого прятался, почему не озвучивал. Что-то его в этом всём раньше очень пугало, но что именно – он сейчас никак не мог взять в толк.
Что может быть страшного в том, чтобы признаться самому себе, что успех и безупречность – это не самое главное в его жизни?
И, как будто дорвавшись до какого-то запретного плода, не торопясь, Нейтан говорил – и к себе же прислушивался, не случится ли что-то страшное от этих слов – и ничего такого не происходило, только становилось легче, и расслаблялась внутри какая-то пружинка, переставая тянуть и колоть.
Отчего очень сильно начало хотеться обнять брата, после всего этого кошмара, затереть последние ощущения прикосновений к холодной коже и абсолютной его бездвижности, переписать поверх новым – живым – но Нейтану, и так запутавшемуся, казалось, что это уже могло бы быть чересчур.
Ему только нужно подождать, ещё немного, и он очнётся, станет прежним, и всё снова станет ясно и понятно, как всегда, и не придётся раздумывать, чтобы что-то сказать или сделать.
Но, как всегда, в самые сложные моменты, ему ничего не нужно было говорить вслух, Питер – он даже не читал мысли, он считывал то, что было под ними, то, что сам Нейтан не всегда мог осознать. Он подошёл вплотную к брату и мягко обнял его, и это был лучший ответ на всё, что тот говорил.
Так очевидно они ещё никогда не менялись ролями.
Ощущение усиливалось тем, что Нейтан, опирающийся на стол, казался сейчас ниже брата, и теперь обхватывал руками его спину и прижимался щекой к груди, а Питер удерживал его за затылок и утыкался носом в макушку.
Это было ответственно и щемяще: чувствовать, как за тебя держатся и набираются сил; как углубляется дыхание старшего брата, а его окаменевшее тело постепенно начинает расслабляться.
Это было блаженно: отключить все мысли и просто вдыхать-вдыхать-вдыхать саму жизнь, выбирая её, уверяясь в ней, чувствуя её в своём младшем брате, персонально для него сейчас ставшим сильным и большим.
– Хорошо, что я не могу умереть, – прошептал где-то над ухом Нейтана Питер.
– Что? – тот вскинул голову, скептически на него уставившись. То, что Питер очнулся, когда из него достали осколок, само по себе уже было чудом, но бессмертие? Радуясь тому, что тот жив, Нейтан ещё больше, чем обычно, боялся его потерять.
– Мне это досталось от Клэр. Она регенерирует.
– Что бы ни случилось? – не нужно было уточнять, о чём именно он спрашивает.
– Думаю, да, – улыбнулся Питер, непривычно глядя на старшего брата сверху вниз.
– А как же картина, на которой ты взрываешься? Когда это случится, ты выживешь?
Осмелев в своей новой роли, Питер привлёк к себе слишком пристально всматривающегося в него Нейтана.
– Но это же неважно… Верно? Подумай сам… Если я стану бомбой… если взорву Нью-Йорк, представляешь, сколько людей погибнет?
Нейтан представлял, «спасибо» Линдерману. А, кроме того, он честно признавал, что без угрозы жизни Питера ему будет гораздо легче поверить в неизбежность взрыва целого города. По сути – их дома. И очень, очень многих людей.
– Семь сотых процента, – сглотнув колючий комок, пробормотал он, буравя невидящим взглядом осколок, отложенный братом в сторону. И, ужасаясь собственным мыслям, той допустимостью любой катастрофы, лишь бы она не коснулась Питера, он, привстав навстречу, буквально смял того в своих объятьях, до боли вцепляясь в плечи и широко водя ладонями по спине. Жадно – то ли за все прошлые разы, когда тот сбегал от него, или падал, или умирал; то ли впрок, не зная, какие ещё испытания предстоят им обоим.
Брат редко был таким, сильным и эмоциональным одновременно.
С головокружением, вызванным внезапной бурностью чувств Нейтана, давно не позволявшему себе такие вольности, Питер подался к нему, снова перехватившему свою главенствующую роль, обмякая в его руках, и, склоняя голову, начал слепо, тычась носом от виска и скулы вниз, к подбородку, пробираться к своему укромному месту. Там, где кончалась щетина, а где-то ниже был воротник, где было тепло и можно было спрятаться.
Господи… как ему этого не хватало…
Почему так не могло быть всегда? Почему чудеса шли бок о бок со страхами? Почему он должен был выбирать между пассивным принесением себя в жертву и изнурительной борьбой с самим собой?
Что вообще ждёт их в будущем?
Выживут ли они и спасут ли мир?
====== 38 ======
Когда они очутились в переулке, уже знакомом Питеру, то тот сначала решил, что под влиянием эмоций снова провалился в один из своих пророческих снов, но наличие рядом недоумённо оглядывающегося Нейтана красноречиво убеждало его, что он ошибается.
Испугавшись, что что-то сделал не так, Питер начал задыхаться, как всегда, когда на него наваливалось потрясение вкупе с непонятно как проявленными способностями, но брат, не выпуская его, встряхнул, и, удерживая рукой за подбородок, заставил на себя посмотреть:
– Это будущее? Питер, ну давай, соберись. Ты умеешь перенимать чужие способности. Так?
Глотая воздух и покрепче схватившись за Нейтана, тот неуверенно закивал.
– И ты встречал Хиро.
– Да, но я никогда ещё никуда не перемещался. Почему именно сейчас… – Питер запнулся на этих словах, вспомнив, о чём он думал перед тем, как здесь оказаться, – …я …я хотел узнать, что нас ждёт.
Сдвинув брови, он посмотрел в сторону большой улицы, туда, куда выбегал в своём сне. Там были люди. Город не был пустым, он был разрушенным. Часть домов пострадали особенно сильно, другие стояли целые, но заброшенные, все вокруг было только-только приходящим в себя после случившейся катастрофы, пробуждающимся и неприкаянным, но не было ни намёка о том, где были сейчас их двойники из будущего.
Вспомнив, что совсем неподалёку был офис Нейтана, Питер потянул его в ту сторону.
Выйдя на более оживлённое пространство, они проходили мимо подозрительно смотрящих на них людей, копошащихся на покорёженном остове города, как муравьи вокруг разворошенного муравейника, замечая, как выбиваются из общей картины почти неприличной праздностью, и не задерживаясь нигде. Они молчали, не готовые обсуждать увиденное. Похоже, прошло не больше года после взрыва, судя по результатам восстановительных работ, и до полного воскрешения городу было ещё очень далеко. Если это вообще было возможно. Город походил на тяжелобольного, спасённого и уже переведённого из реанимации в отделение интенсивной терапии. Но на всём и на всех вокруг была печать пережитого, и что бы ни происходило дальше, было очевидно, что некоторые шрамы останутся навсегда.
Питер не верил, что это единственный вариант будущего. Такое он не готов был принять, усердно пробираясь туда, где должен был быть Нейтан из будущего.
А Нейтан из прошлого, следуя за братом, всматривался в лица встречаемых людей, пытаясь разглядеть в них обещанную Линдерманом надежду. Чем они все живут сейчас, что ими движет, могут ли верить в светлое будущее, блуждая по этим очень медленно возрождающимся руинам? Смотрел – и не видел ничего, кроме потерянности и усталости, и думал, что может быть прошло ещё мало времени, а может быть это не то будущее, тоже со взрывом, но другое.
Ещё не успев дойти до места, на котором он взрывался в своих снах, Питер уже начинал понимать, что ничего хорошего он там не найдёт; что, судя по всё больше чернеющим и обвалившимся стенам, они приближаются к эпицентру взрыва. А значит, это свершившееся будущее его сна. А значит, Нейтана они не найдут. Нигде.
Резко остановившись, он повернулся к брату и, схватив его за плечи, испуганно и умоляюще посмотрел на него. Он не знал, чего именно от него ждёт или хочет, и не знал, что теперь делать ему самому. Точнее, он понимал, что теперь, вернувшись в своё время, сделает всё, чтобы этого будущего не случилось, но как именно, и почему он ожидал, что к этому окажется причастен Нейтан – не знал.
* *
И они снова оказались в другом месте…
В их доме, возле кабинета. Окно в конце коридора являло им дивный мир, живой и цветущий, и даже залитый солнцем, как в утопических фильмах, или это на контрасте с только что увиденным им показалось, что такой концентрации разлитого в воздухе счастья просто не бывает. Ничто не указывало на время, в котором они оказались, но, откуда-то точно зная его, Питер, специально для брата, сказал:
– Это тот же самый день, но другое будущее, – и, проникаясь и уверяясь в том, что видел, распахнув глаза, жизнерадостно добавил, – и, кажется, в этом взрыва не было!
Всё говорило о том, что Питер прав, но Нейтан не был готов так безоговорочно этому верить. Хотя одно то, что взрыва не было в самом городе, уже говорило о многом. Но не о том, что его не было вообще. Он привык во всём ждать подвох, не верить глазам и словам, а только доказательствам и фактам. В конце концов, что они видят? Лишь солнечный день с обычной жизнью за окном. А это совсем не гарантия их собственного благополучия.
Открытая радость младшего брата только пугала его. Он хотел бы верить вместе с ним, но вера без гарантий – это ведь было не по его части, и слишком часто бывало, что излишние надежды оборачивались особенно горькими провалами.
Может быть, дом хоть что-то им раскроет? Поможет поверить или подскажет, что им делать, когда они вернутся.
Но дом, кажется, не был расположен к «общению».
Пока Питер, так и не отпуская плеч брата, восторженно пялился в окно, Нейтан, прислушиваясь к звукам, зацепился взглядом за приоткрытую дверь в кабинет, и обратил весь свой слух туда. Или ему показалось, или там кто-то был. Да, определённо был, теперь он слышал это так ясно, что было непонятно, почему не заметил раньше.
Подглядывание никогда не входило в его привычки, но это был его собственный дом, и посмотреть за дверь было очень просто, лишь шагнуть немного назад и повернуть голову.
Что он и сделал.
Почувствовав мгновенное напряжение Нейтана, Питер тут же отвернулся от окна и обратил своё внимание на него. Тот смотрел в приоткрытую дверь кабинета, и выглядел так, словно увидел там их мать, танцующую сальсу. Он казался не испуганным, но настолько потрясённым, что Питер, не раздумывая, потянулся к двери, чтобы тоже посмотреть.
Сжав его за локоть, явно не желая, чтобы младший брат приобщался к увиденному зрелищу, Нейтан, тем не менее, не смог его удержать, и, высунув голову из-за другого его плеча, Питер заглянул за дверь и точно так же замер на месте.
Там был Нейтан. Живой и здоровый.
Он стоял перед столом, с закрытыми глазами, и всё в нём, от стиснутых зубов до побелевших пальцев, было таким напряжённым, что казалось, вот-вот, и разорвутся мышцы, и лопнет внутри какая-то струна.
Его рубашка была расстёгнута и выпростана из брюк, а к оголившейся груди прижимался сидящий на столе парень, столь же напряженный, но куда менее сдержанный. Темноволосый, коротко стриженый, незнакомый, он вёл себя так, словно имел на всё это право – на Нейтана и на то, чтобы, припадая к нему, слушать его сердце и собирать ладонями невидимую для глаз дрожь от его ударов. Его плечи, рельефность которых отчётливо проступала под чёрной обтягивающей футболкой, вздымались в учащённом тяжёлом дыхании, и Нейтан не только не отталкивал его, но прижимал к себе, за плечи и голову, хотя и казалось, что он не столько провоцирует того на дальнейшие действия, сколько хочет остановить.
Это длилось, наверное, всего несколько секунд, хотя ощущение времени было абсолютно утрачено обоими зрителями сего действа. Неизвестно, сколько бы они ещё так стояли, замершей скульптурой, но в какой-то момент Нейтан из будущего открыл глаза, и взгляд его, несущий в себе все адовы муки, вспорол и эту затянувшуюся паузу, и этот солнечный день.
* *
Очнувшись, братья отпрянули от двери.
Питер перепугано посмотрел на Нейтана, и в тот же миг они оказались в самом кабинете. В своей реальности и в тех же самых объятиях, которые предваряли их маленькое путешествие во времени, и которые казались до этого такими нормальными и естественными.
Но после только что увиденного очутиться в полностью отзеркаленной мизансцене – на том же самом столе, но с другой стороны, и почти в той же самой позе, но с сидящим на столе Нейтаном и возвышающимся над ним Питером – было шокирующим.
Им обоим хватило духу не отскочить тут же друг от друга, как от прокажённых, но оба не смогли удержать скованность, и, поскольку физическая близость после этого утратила весь свой смысл, они всё же осторожно отстранились. Им хватило, однако, этого короткого, отведённого на здравомыслие, времени, для того, чтобы понять, что лучшим выходом прямо сейчас будет не придавать увиденному слишком большого значения, а в идеале – перевести всё в шутку.
Но если Питер горел желанием эту «шутку» немедленно прояснить, то Нейтан мечтал о способности, позволяющей стирать память в любом объёме и любым людям, и может быть даже самому себе.
Предупредительно склонив голову на излишне заинтересованный взгляд брата, он буркнул:
– Только попробуй. Ни слова.
Споткнувшись на невысказанном вопросе, Питер покраснел – и от смущения, и от какой-то излишней взбудораженности, которую пытался скрыть – и, всё-таки не выдержав, брякнул:
– А кто это был? Я не…
– Не знаю, – снова прервал его Нейтан, вставая со стола, и огибая брата. Бросив в его сторону формальную улыбку, он отошел в сторону, – и не желаю знать! В любом случае, это… – чувствуя, как сдавило чем-то изнутри горло, он потянулся к верхним пуговицам, намереваясь их расстегнуть, но, осознав на полпути к ним своё намерение и то, как оно будет выглядеть, отдёрнул руку назад, – …это невозможно.
– Но почему? Ведь это было правильное будущее! – страстно возразил Питер, с ощущением обделённости глядя на его прямую, вычерченную как по линейке, спину, – там не было взрыва!
Обернувшись, Нейтан бросил нечитаемый взгляд на своего неуёмного и, похоже, не осознающего главного, что они там увидели, а точнее не увидели, брата.
– Там не было и тебя.
Растерянный мгновенным переходом настроения Нейтана от угрюмого смущения к такой знакомой и такой угнетающей, «старой доброй» серьёзности, Питер снова, хотя уже и не так пылко, попытался возразить.
– Но это ничего не значит.
– Это значит, что мы по-прежнему не знаем, что делать, и сможем ли предотвратить… – не договорив, Нейтан сглотнул и снова отвернулся, – и знаешь, я не всё и не всех готов принести в жертву.
====== 39 ======
Если бы он мог – Нейтан предпочёл бы забыть обо всём, что увидел в будущем. Он и без этого чувствовал себя изрядно запутавшимся, а эти новые знания не только не помогли разобраться в настоящем, но подкинули ещё больше новых вопросов.
Прямо сейчас, в этом, реальном, мире без каких-либо вариаций, происходило нечто, что он едва ли понимал.
Когда-то он пошёл в политику потому, что именно там увидел самые большие возможности для того, к чему всегда стремился – делать мир лучше. Но этот самый мир не был устроен настолько просто, чтобы любой желающий делать что-то хорошее, мог с лёгкостью эти желания воплотить.
Мир требовал платы.
И насколько мог судить Нейтан – всегда.
Можно было бы считать этот обязательный оброк доказательством, испытанием, отсеивающим слабых и неискренних, но цена порой была так высока и настолько противоречила исходным намерениям, что это не могло не вызывать сомнений в правильности пути.
Искушения? Проверка на прочность? Но почему тогда именно искусившиеся и поддавшиеся шли вперёд, а оставшиеся верные своим принципам, как правило, топтались на месте или вообще скатывались назад?
Нейтан полагал, что до сих пор умело лавировал между всеми этими подводными камнями, уверяя себя, что сотрудничество с ФБР оправдывает использование денег Линдермана для предвыборной компании. Он не считал себя святым, а среди общепринятых негативных качеств находил для себя неприемлемые, приемлемые, а некоторые даже желательные. Он научился рассуждать полутонами. Чуть ли не к самым большим грехам относил предательство, но у лжи находил множество градаций от невозможных до необходимых. Он понимал, что сейчас не являет собой пример для восхищения, понимал, что есть те, кто ненавидят его, и, наверное, даже справедливо, но он верил, что, достигнув нужной высоты, добравшись до хотя бы относительно устойчивой платформы, он сможет стать лучше. Сможет стать тем, кем всегда стремился быть.
Ему только было нужно определиться с ценой, которую он готов был для этого заплатить.
Чтобы её хватило для того, чтобы пойти дальше, но, чтобы она была не настолько высока, чтобы, достигнув цели, осознать, что та потеряла всякий смысл.
Он не собирался следовать плану Линдермана, пока думал, что Пит погибнет.
Однако теперь сам брат уверял его в том, что не может умереть. Уверял – и не знал, что тем самым подталкивает Нейтана к решению, полностью противоречащему его собственным планам.
Питер хотел предотвратить взрыв.
