Текст книги "Степени (СИ)"
Автор книги: KoSmonavtka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 48 (всего у книги 54 страниц)
Нейтан неопределённо дёрнул бровью, но потом качнул головой и, повернувшись к абсолютно провалившему попытку скрыть своё волнение Питеру, серьёзно сказал:
– Я надеюсь, что мне не придётся выбирать, – и, не дожидаясь, когда тот в полной мере осознает весь смысл этих слов, добавил, – не хотелось бы отказываться от сенаторского кресла, оно удобное, я успел к нему привыкнуть.
Питер даже приподнялся, опёршись на локоть и неверяще глядя на преспокойного брата.
Не то чтобы он был готов легко услышать обратное, но то, что сказал Нейтан, это… это очень рельефно обрисовывало истинную степень их зависимости. Обоюдной зависимости. И неизвестно, чьей больше. Признанной обоими. Проросшей настолько, что даже Нейтан оказался готов это признать – Питера это потрясло едва ли не больше, чем вообще вся прошедшая ночь.
А тот, изо всех сил сохраняя невозмутимость, как ни в чём ни бывало продолжал рассматривать потолок.
Как будто это не он только что фактически признался в том, что в случае необходимости выбора – его карьере придётся рыдать горючими слезами.
Тут же откуда-то набираясь уверенности, что никакой подобной необходимости и не возникнет, Питер кивнул и снова откинулся на подушки.
– То есть без убийства не обойтись. Тогда начнём, всё-таки, с Мэтта.
====== 115 ======
– И что ты собираешься делать дальше? – взгляд матери пронизывал металлическим остриём, способным кого угодно заставить почувствовать себя попавшейся в руки энтомолога трепыхающейся бабочкой.
Однако Питер как никогда не хотел ощущать себя насекомым, и – удивительно – но сегодня, вопреки ожидаемой уязвимости, он как никогда был готов к сопротивлению.
Да и чему сопротивляться?
И кому?
Несмотря на обычную демонстрируемую силу и неприступность матери, от её металла веяло хрупкостью и износом, и от Питера не могла укрыться ни её усталость, ни её опасения.
Напрасные, впрочем, опасения – он не собирался отлучаться от семьи.
Но и участвовать в восстановлении Прайматек не собирался.
– У меня есть профессия, – ответил он и, игнорируя пригвождающий взгляд, подошёл к полкам, где стояли семейные фотографии, с которых на него взирали в основном он сам и Нейтан, – вернусь к ней, – Нейтан, после прошлой ночи кажущийся не просто сияющим, а ослепляющим почти до полной слепоты.
Тот находился сейчас в нескольких сотнях километров отсюда, но слишком ещё живая память о прошлой ночи усиливала эти давно знакомые взгляды с фотографий до ощущения непосредственного присутствия рядом их обладателя – даря этим эмоциональным миражом то ли успокоение и поддержку, то ли тоску по совершенно новому типу разлуки между ними. И вновь заливая душу горячими отголосками пережитых эмоций, совершенно не собирающимися отпускать.
– Растрачивать свои способности на умирающих?
Переждав особенно обжигающий накат чувств, с некоторым усилием оторвавшись от фотографий, Питер обернулся на мать.
– А разве не этим собираешься заняться ты сама?
– Прайматек необходим, – отрезала она, но под непривычно активным, продолжающим вопрошать её взглядом сына, пояснила, – необходима организация. Помощь. Исследования. Контроль.
– Опыты на детях? Генетические эксперименты? Разработка вакцин и формул?
Миссис Петрелли, чуть сузив глаза, откинула голову назад, как будто впервые увидев своего младшего сына, продолжающего смотреть на неё совершенно невозмутимо.
Как он похож сейчас на Нейтана – мелькнула у неё мысль – и как не похож на того жалостливого добряка в розовых очках, которым был, кажется, ещё позавчера, когда с ужасом взирал на пистолет, из которого должен был убить отца. И всё же – узнаваемый. Он, её младший сын, Питер, уже без очков, но всё ещё больше всех Петрелли склонный к разным глупостям вроде человечности и понимания. Знающий о небезболезненности своих слов, но произносящий их не для того, чтобы разворошить старые раны, а чтобы не допустить новых.
И ставший куда более закрытый – что удивляло. И интригующий – что удивляло ещё больше, и поселяло в душе неопределённое беспокойство, но только потому, что причина всех этих занимательных метаморфоз оказалась для миссис Петрелли загадкой.
Кажется, первой подобной загадкой, связанной с младшим сыном.
Её блестящий, но немного уставший за последнее время разум, только что угнетённый отказом сына в помощи, немедленно оживился, взявшись за новую задачу.
На первый взгляд та не казалась слишком сложной, но что-то подсказывало миссис Петрелли, что эта простота – лишь видимость какого-то иного, несвойственного для Питера уровня сложности.
Это и тревожило и одновременно ослабляло какой-то слишком сильно затянутый внутри неё узел – за такого Питера ей, как минимум, было гораздо спокойнее. Такого – сдержанного и готового к пикировке на животрепещущие темы.
И больше не хотелось выволочь его из укрытия и заставить охотиться и выживать.
Кажется, он и так научился это делать. По-своему… но всё же.
– Возможность защищать себя и от себя, возможность выжить, – с задумчивой улыбкой пояснила она, непринуждённо уворачиваясь от неприкрытой поддёвки и переводя разговор из конфликтующих реплик – в дискуссию по поводу совместных планов, – иначе нас или уничтожат по одному… или кто-то из нас самих рано или поздно добьёт, наконец, этот мир, – её взгляд снова налился металлом, но теперь не пронизывая сына с намерением уговорить или к чему-то подтолкнуть, а – уже почти на равных – предлагая тому всё-таки присоединить свою силу к новому витку борьбы.
– Ты слишком большого мнения обо мне, – ответно улыбнулся Питер, теперь уже очень по-своему, без усмешки, широко и открыто, как будто они обсуждали какую-то лёгкую приятность, – ты забыла – у меня теперь нет прошлых способностей.
– Ты прилетел сюда, сам, – возразила мать, и недовольно добавила, – и не особо при этом скрывался.
– Ну да, прилетел. И только. Кроме этого, формула, похоже, не вернула мне больше ничего. И, если честно, я совсем не жалею об этом
В глазах миссис Петрелли промелькнула тень того интереса, что будоражил её относительно того, что именно произошло в Пайнхёрст, и что заставило Питера ввести себе формулу. Ни Нейтан по телефону, ни сам Питер сейчас, не спешили делиться подробностями, а выспрашивать их она не собиралась.
Тем более что была уверена, что так или иначе всё равно выяснит это. Способов для этого была тьма, и торопиться ей было некуда. Тем интереснее.
– Буду заниматься тем, чем умею, – продолжал тем временем Питер, его улыбка стала ещё шире, а сам он, отойдя от шкафа, подошёл к матери, неожиданно сильно и тепло сжав её за плечи, снова неуловимо напоминая Нейтана в лучших его проявлениях, – и, знаешь, я думаю о парамедицине. Спасать людей можно по-разному.
– И ты, конечно же, выбрал лучший способ, – не удержалась та от шпильки.
– Ну, не худший, – Питер потянулся к матери и поцеловал её в лоб, вводя ту этим несколько покровительственным жестом в ещё большее смятение, – в этом я сейчас вижу куда больше смысла, чем в беготне между прошлым и разными вариантами будущего в попытке изменить настоящее… или чем в желании восстановить Прайматек. Я буду спасать, точно зная, что не отнимаю при этом чьи-то другие жизни.
– У разных целей – разные цены.
– Я не уверен, что готов к целям, требующим больше, чем я могу дать, – улыбка постепенно сошла с лица Питера, сменившись сначала воодушевлением, а теперь серьёзностью, – я слишком запутался в том, кого я спас, а кого… – он сбился и замолчал.
– Тебе давно пора смириться с тем, что ты не сможешь спасти всех.
– Возможно, – всё ещё серьёзно согласился Питер, но уже через секунду снова улыбнулся, и заявил, – но ты же знаешь, что не смирюсь.
Миссис Петрелли с трудом сдержала глубокий вздох.
О да, она знала.
– Ты странный сегодня, – донеслось Питеру вслед, когда он уже уходил.
– Я знаю, – как-то очень мягко согласился он, и прикрыл за собой дверь, оставляя мать в непривычном для неё замешательстве.
О смерти отца они так и не поговорили.
* *
– И что мы теперь будем делать? – Трейси даже не пыталась скрыть своей тревоги, когда они, после очередного заседания сената, зашли в кабинет.
Нейтан прошёл до своего стола и, усевшись в кресло, задумчиво посмотрел на помощницу.
Вроде бы, заседание прошло как обычно, было поднято несколько действительно важных вопросов, один из которых даже вызвал небольшую перепалку между некоторыми уважаемыми членами, но волнение Трейси вызвали не они, а один небольшой доклад.
О них узнали.
Верхняя палата парламента США сегодня впервые услышала о людях со способностями, но, похоже, для всех, кроме сенатора Петрелли и его помощницы, это известие осталось незамеченным.
Пока – незамеченным.
Вряд ли надолго: судя по напору текста доклада, начальная индифферентность правительства не отпугнёт энтузиаста, взявшегося за эту «проблему», и рано или поздно он пробьётся и до самых инертных мозгов членов сената.
Нейтан откинулся в кресле, погружаясь в размышления о превратностях судьбы, всё-таки приведшей его этим днём в Вашингтон и не давшей пропустить эту незначительную пока угрозу.
Сердце сегодня держалось на удивление ровно, умиротворённо, отбивая ритм спокойно, даже рутинно, легко выстаивая перед новой нежданной напастью. Прошедшая ночь, после которой Нейтан больше всего ожидал бы терзаний и эмоциональной шаткости, оказала на него совершенно обратное действие, вместо дополнительной уязвимости одарив какой-то нереальной душевной устойчивостью.
– Мы примем это предложение, – заявил он и, открыв глаза, посмотрел на напряжённую его словами Трейси, – но реализуем его сами.
Недоверчивость на её лице быстро сменилось пониманием.
– Это будет непросто, – с разгоревшимся, вопреки высказанному опасению, взглядом, сказала она.
– Всё остальное ещё хуже, – растянув и поджав губы, не без сожаления возразил Нейтан, – ждать опасно, активно сопротивляться, привлекая внимание, тоже. Они хотят особый комитет по подобным случаям – мы его создадим, – мысли, сначала неуверенно шагнувшие в головокружительно наглом направлении, набирали обороты, стремительно обрастая уверенностью и мясом, делая первоначальный фантастический порыв реальным, и раздувая энтузиазм в глазах и сердце сенатора, – нет, не комитет. Это будет агентство.
Нейтан опалил горящим взором впечатлённую его порывом Трейси, на одну секунду заставляя ту пожалеть об упущенных личных отношениях с ним, но уже на второй секунде преисполнившейся удовлетворения за то, что рабочие – сохранить удалось.
Было бы жаль потерять этот на редкость эффективный тандем ровно с тем распределением ролей, функций и власти, которое устраивало обоих.
Эта эффективность была понятна с самого начала их взаимодействия
Открывшиеся знания о наличии друг у друга способностей и сблизили, и добавили проблем.
«Воскрешение» старшего мистера Петрелли эти проблемы усугубило.
Но сейчас, после его смерти и крушения Пайнхёрст, кажется, бОльшая часть из этих трудностей перестала иметь смысл. А оставшиеся – с учётом недвусмысленного отказа Нейтана от личных отношений – казались вполне разрешимыми.
Их связка сенатор-помощник снова наливалась силой.
И в свете новых, не заставивших себя ждать угроз, это было своевременно, как никогда.
– Я выясню, кто был инициатором доклада, – сразу же врезаясь в поток предстоящих действий, сказала Трейси.
Нейтан одобряюще кивнул ей, параллельно продолжая прокручивать в голове пока ещё слишком сумбурно роящиеся планы.
– Нам может понадобиться помощь, – сказал он, – Беннет… Паркман…
Мысль о Мэтте щекотнула воспоминанием об утреннем шутливом «списке убийств» – и тревогой по поводу того, что эта шутка была как раз из тех, где правда составляла львиную её долю.
– Да, и Паркман, – противостоя зудящему опасению, твёрдо повторил Нейтан.
Опыт и нечеловеческое чутьё Ноя.
Телепатия Мэтта.
На этом этапе они им очень понадобятся.
– И миссис Петрелли, – бесстрашно добавила Трейси, не отказав себе в понимающей, но упрямой улыбке.
Ну конечно.
Как же без неё…
Судя по помрачневшему, но даже не дёрнувшемуся лицу сенатора, он и сам успел подумать о матери, но радости эти мысли ему, разумеется, не доставили.
Но то, что присутствие миссис Петрелли рядом в этот момент может оказаться неоценимым, понимал не хуже Трейси.
– Найди того, кто стоит за готовящимся разоблачением, – наверное, излишне строго сказал, наконец, Нейтан, – я сам свяжусь со всеми, кто нам понадобится.
Ничуть не огорчённая этой строгостью, Трейси довольно изогнула губы и, уточнив несколько моментов, касающихся степени её полномочий во время этих поисков, отправилась выполнять поручение.
* *
Нейтан некоторое время смотрел сквозь закрывшуюся за ней дверь, а затем всё-таки взялся за телефон и набрал мать.
Если и начинать с кого-то – то именно с неё.
Он попытался было проанализировать своё нынешнее к ней отношение, но сразу же оставил это бесполезное занятие. Главными оказались два вполне устраивающих его факта: то, что она действительно была им нужна, и то, что мысли о ней больше не вызывали в нём неконтролируемого гнева.
В конце концов, речь не шла о показательном прощении или сердечных объятиях, или о чём-то ещё таком, обычно-человеческом.
Ну конечно, не прошло и суток после спасения мира, как речь снова зашла о глобальном.
Нейтан невесело дёрнул верхней губой, вслушиваясь в размеренные гудки и не зная, чего больше в его ожидании – нетерпения, или желания, чтобы мать не отвечала подольше, дав ему ещё немного времени собраться с мыслями.
Он не доверил бы ей свою судьбу.
Но свою жизнь – да.
В этом были все их отношения, всегда, с детства и по сей день, и – стоило признать – все открывшиеся факты об экспериментах на нём и тайне рождения Питера – после перегорания первого шока, вполне укладывались в общие рамки этой давно известной ему картины.
И, кроме того… в кого бы ни превратился отец, вчера он умер. По-настоящему умер, навсегда. И отчего-то Нейтан был уверен, что больше всех них, вместе взятых, это ударило именно по матери.
Хотя, конечно же, она этого ни за что не покажет.
– Тебе всё ещё нужна моя помощь? – спросил он, не дожидаясь её приветствия.
– Ты обещал приехать, – резко, в тон ему напомнила она.
– Я обещал передать твою просьбу Питеру.
Миссис Петрелли замолчала, сдерживая желание продолжить пикировку. Хорошо уже то, что Нейтан сам позвонил ей. За последние месяцы она научилась ценить его присутствие в своей жизни, которое оказалось куда важнее, чем ей казалось раньше, когда сыновья всегда были рядом и почти всегда заодно с ней.
– Да… – уже гораздо спокойнее проговорила она, – он приезжал, – и снова замолчала, вслушиваясь в слабое дыхание старшего сына.
Два прекрасных оратора и демагога – уже в самом начале разговора они оказались в тупике, красноречивее всяких слов говорящем о потребности в новой странице взаимоотношений в семействе Петрелли. В лояльности Питера никто из них не сомневался, но вот между собой… им нужно было договориться, и Нейтан понимал, что главный ход должен был быть за ним.
Не только ради сохранения клана.
Не только ради объединения перед новой опасностью.
Теперь – ещё и ради того, что произошло нынешней ночью.
Нейтан не взялся бы объяснить, чем в этой ситуации было так важно отсутствие напряжения с матерью, но был абсолютно уверен – и эта уверенность только крепла – это один из залогов будущего покоя.
– Нам нужно восстановить Прайматек, – прервал его размышления безэмоциональный голос матери, не дождавшейся его реплики.
– Ты уже говорила с кем-то по этому поводу?
– С Питером – только что. И с Беннетом – утром, в промежутке между вашими поисками, – в сухость её фраз затесалась нотка саркастичности.
– Прекрасно, – не реагируя ни на сухость, ни на сарказм, уже полностью переключившись на насущную проблему, ответил Нейтан, – мы не будем восстанавливать Прайматек, – бодро сообщил он, – мы создадим новую организацию. Прямо под крылом у правительства.
Обрисовать грядущую опасность и способ её устранения не составило большого труда.
Нейтан умел доходчиво объяснять, миссис Петрелли умела схватывать на лету.
Ей понравился его план.
Он был дерзок и на удивление реален.
Не всё пока что было понятно, и работа предстояла небывалая, но это было именно то, что требовалось сейчас им всем.
Ей – чтобы не потеряться у покорёженного тела семьи, позволив всему восстановиться самостоятельно.
Ему – чтобы найти, наконец, ту стезю, что обещала оказаться идеальным воплощением его представлений о собственном предназначении. Не офицер. Не прокурор. Не президент. Кто-то другой, названия которому ещё не было, но понимание истинной важности которого было сложно переоценить. И, что было едва ли не самым главным, Нейтан чувствовал в себе готовность взвалить эту ношу на себя.
Им всем – чтобы попробовать сделать так, чтобы не пришлось больше спасать этот мир каждые несколько месяцев по расписанию.
Если бы не громадность предстоящей работы, Нейтан обязательно бы нашёл время для сомнений и рефлексии по поводу столь складно выстраивающейся картины.
Но времени не было, умственные ресурсы были полностью кинуты на новую амбразуру, а эмоциональные… эмоциональные мирно посапывали после ночной перезагрузки без малейшего желания просыпаться посреди сенаторского кабинета и растрачиваться по поводам, никак не связанным с Питером.
Нейтан искренне надеялся, что это хорошо, что это даже правильно, но… у него ведь не было ни времени, ни лишних ресурсов для размышлений.
– Ты сегодня странный, – сказала напоследок мать, когда они обсудили свои ближайшие действия.
– Неудивительно, – чуть более жестко, чем этого можно было ожидать после только что наметившегося потепления их отношений, ответил Нейтан. И ответил не сразу, а спустя микроскопическую паузу, заметить которую вряд ли смог бы хоть кто-то, кроме его обладающей уникально цепким вниманием матери, – после всего, что с нами сделали – неудивительно, – и отключил связь.
Миссис Петрелли отложила телефон и посмотрела на одну из фотографий сыновей.
Её не отпускало некое неустойчивое ощущение, похожее, наверное, на те, что испытывают другие матери, когда их дети впервые влюбляются, заканчивают колледж, покидают дом, вступают в брак – в общем, делают всё то, что называется «улетают из гнезда». Смесь гордости, грусти и необратимости, никогда не настигавшая её прежде.
Мальчики выросли, и неважно, что её «мальчикам» было одному под тридцать, другому под сорок, и шлейф деяний за их спинами был такой, что хватило бы на десятерых, как минимум.
Её становилось всё меньше и меньше в их жизнях.
Её становилось всё меньше в их мире.
Смирение уже топталось на пороге её сердца, когда упрямое несогласие окатило изнутри, заставляя едва ли не зашипеть от боли.
Они научились выживать без неё – не этого ли она всегда добивалась?
Но разве это значит, что она должна исчезнуть из их жизней?
Может, самое время научиться давать им что-то вне программы по выживанию?
И не только им.
Миссис Петрелли перевела взгляд на фотографию Хайди с мальчиками и, непозволительно тепло – в отсутствие зрителей – улыбнувшись, скользнула дальше, на снимок Клер, появившийся среди семейных фотографий совсем недавно.
Из всех детей и внуков, та больше всех напоминала миссис Петрелли саму себя в юности.
Её улыбка неуловимо изменилась, став более предвкушающей. Упрямая, идеалистичная, смелая – зачастую не по обстоятельствам – эта девчонка далеко пойдёт.
Если ей помочь…
Не дать застрять между двумя отцами, любящими, но не слишком ловкими в своих попытках объединить «работу» и заботу о дочери, в редких свободных промежутках между спасениями мира превращающуюся в малопонятную и малоприятную для подростка гиперопеку.
Нужно признать, что Сандра была ей хорошей матерью – за все годы тайного наблюдения за ними это обстоятельство ни разу не подверглось сомнению в глазах миссис Петрелли.
И это не изменится.
Но грядёт время перемен.
Клер заканчивает колледж и будет выбирать дальнейший свой путь.
Нужно дать ей немного свободы – миссис Петрелли мысленно фыркнула: услышали бы сейчас её мысли сыновья – но наблюдение, конечно, не прекращать.
Проконтролировать отказы и подтверждения тех университетов, в которые Клер разошлёт письма.
И, в конце концов, пригласить почаще навещать бабушку!
* *
– Собираешься домой? – раздалось за спиной Нейтана, когда тот одевал пиджак. Солнце уже давно укатилось за противоположную сторону здания, наверняка являя там восхитительно розовый закат, а здесь, «восходной» части, оставляя лишь медленно тускнеющее небо.
Не оборачиваясь, Нейтан улыбнулся.
Идея открыть окно, «чтобы проветрить», была по-настоящему великолепной, несмотря на немое недоумение Трейси и её странный взгляд на кондиционер и вентиляционные решётки.
– А ты здесь… – вопросительно начал он, с самым серьёзным видом повернувшись к такому же невозмутимому Питеру.
– А я тут мимо… – одновременно с ним начал тот.
Сохранять спокойствие и несколько напускную, но всё же незаинтересованность, было сложно, но они справлялись. Сами не зная зачем.
– Так что, домой? – не размениваясь на подводящие речи, просто спросил «равнодушный» Питер.
– Ну а куда ещё? – пожал плечами «равнодушный» Нейтан, поправил манжеты и указал рукой на дверь.
Они не разговаривали по пути на крышу, и во время полёта не проронили ни слова, и даже ни разу не коснулись друг друга, ни нарочно, ни случайно.
– Нужно, наверное, заказать ужин, – сказал Питер, «равнодушно» ковыряясь ключом в двери своей квартиры.
– Наверное, – «равнодушно» согласился Нейтан, входя внутрь, – но чуть позже, – добавил он, дождавшись щелчка закрывающегося замка и, посмотрев на свою руку, неизвестно каким образом оказавшуюся на предплечье Питера, поднял потяжелевший взгляд на покрасневшие щёки «равнодушного» брата, и совершенно неравнодушно рванул его на себя.
====== 116 ======
Тихо…
Так тихо…
Он часто «останавливался» теперь, и оглядывался на текущее мимо время.
Удивлялся тому, насколько легко промчался первый день. День, когда казались неизбежными постэйфорийные муки, но которые так и не пришли.
Удивлялся каждому последующему.
И второму, и третьему, что полетели, не требуя от него никакой платы.
И, быть может, ему и было бы тяжело переныривать поначалу из ночи – в утро, из вечера – в ночь, но балласт, скинутый им в день крушения Пайнхёрст был столь велик, что – какими бы сложными ни должны были быть новые обстоятельства его жизни – по сравнению с прошлым грузом они казались облаком лёгкого пуха. Объёмного, но совершенно невесомого.
Мягкого. Обволакивающего. Уютного.
Поглотившего всё, что когда-то вызывало резь в груди и барабанных перепонках.
С которым стало так тихо…
Тихо там, где когда-то сиреной выл страх за брата.
Спокойно там, где стучалась обида на мать.
Безмолвно там, где нашептывались заветы отца.
Там, где всё это когда-то глушило, отрезая большую часть диапазона. Где между всплесками прочих амплитуд, усугубляя глухоту, разливался белый шум его наваждения.
Всё это исчезло, оставив после себя лишь отголоски фантомного, постепенно затихающего гула и неописуемое облегчение.
И способность различать то, что раньше было недоступно.
Не только шарахаться от громких звуков – но слышать всё: детали, колебания, малейшие нюансы.
Мир словно умылся этой тишиной.
И, избавляя от стадии «похмелья», распахнулся навстречу.
Хотя, конечно, даже без «похмелья» всё не могло обойтись без последствий.
Всё неизбежно должно было измениться, Нейтан был в этом уверен!
И ему было бы проще, если бы эти изменения настигли его сразу же.
Может быть, больнее – но проще.
Он готов был ко многому, и был настороже, и ждал, чего угодно ждал – вины, сожаления, новых страхов, падения в ад, ощущения всеобщего осуждения; грохота, взрыва, ультрачастотного писка – но ничего этого не было, и в конце концов наступил момент, когда это ожидание, само по себе стало напрягать больше, чем большинство из ожидаемых последствий его покушения на рай.
А ещё рядом был Питер.
Буквально – ночью, незримо – днём, всегда – в их круге, всегда – в пределах эмоциональной досягаемости.
Обычный Питер, становящийся всё более спокойным, выглядящий всё менее уставшим, но при этом абсолютно не изменившийся Питер, не претендующий на власть ни над одним человеком, но всё также вмещающий в себя всю вселенную – вместе с самим Нейтаном, вместе с их ночами, зажившими шрамами, неразглаживающимися уже морщинами, и разными взглядами на устройство мира. Вместе со всеми их телесными «грехами» и сердечными «преступлениями». Не так, будто у них просто не было выбора и им пришлось на это пойти, а так, будто это вообще был лучший вариант развития событий из всех, что только можно было представить. Лучший – и правильный, и да пусть призрак отца, перенёсший по этому поводу сердечный «призрачный» удар, больше никогда не возвращается.
* *
– А если бы мы всё же были кровными? – спросил Нейтан Питера через неделю или две.
– То всё произошло бы позже и гораздо мучительнее, – ответил тот мимоходом, не отвлекаясь от облачения в униформу.
– Произошло бы?
– Если бы мы до этого дожили, – то ли всерьёз, то ли иронизируя пропыхтел Питер из-за закрывшей его лицо упавшей чёлки, завязывая шнуровку на правом кеде.
– Ты это знаешь? – решился Нейтан на ещё более нехарактерный для себя вопрос, чувствуя настойчивое нетерпение некоторых задворков своего подсознания в разрешении каких-то там штук раз и навсегда. Может быть, не всех напрягающих «штук», но многих и категорически важных.
Чем сумел, наконец, оторвать новоиспечённого парамедика от его увлекательных сборов и обратил на себя его пристальный и немного удивлённый взгляд.
– Ты тоже это знаешь, – уверенно сказал в итоге тот, и полез за шкаф в поисках второго кеда.
* *
Единственное, что, кажется, напрягало Питера в эти дни – это новости обо всём, что касалось нового агентства.
Он не высказывал ни единого «против» и ничем не мешал, и, не помогая прямо, немало помогал косвенно – когда нужно было поговорить с полностью излечившимся, но замкнувшимся, засобиравшимся в Индию Сурешем; когда согласился присутствовать на собраниях ещё неофициального правления ещё несуществующего агентства.
Когда разговаривал с матерью во время напряжённых пауз их «дискуссий» на троих.
Когда молчал о главном, без лишних слов зная всё, что было нужно, в том числе и то, что Нейтану для осознания было необходимо немного больше времени.
Он, как всегда, возвращал людям веру в самих себя – в лучшие варианты самих себя – даже когда просто находился рядом, и если раньше Нейтан это вроде бы чувствовал, но не особо понимал, то теперь это ощущалось почти физически.
Но что-то всё-таки сковывало Питера, и это «что-то» проявлялось только в те моменты, когда речь заходила об агентстве.
Однажды, когда Нейтан убедился в том, что ему это не показалось, он решился заговорить об этом, но Питер как будто не понял вопроса, сказав, что просто волнуется за него.
Ну ещё бы…
После всего, что с ними произошло, волнение друг за друга из въевшейся привычки как-то незаметно переросло в одно из насущных состояний. И чтобы идентифицировать его, не нужно быть быть Мэттом Паркманом, и даже матерью не нужно было быть.
Но Питер тревожился сверх этого, а объективных причин для подобных тревог за себя Нейтан не видел.
Не считать же тот доклад в сенате угрозой для жизни!
Уж точно не после вирусов, формул и взрывов.
* *
На исходе одного из тех дней, уже засыпая, прижимая размякшего Питера спиной к себе, Нейтан, неожиданно для самого себя, подхваченный волной накатившей на него благости, замурлыкал старую колыбельную. Она выбралась на свет не спрашивая его, ничуть не забытая, но до сих пор свято хранимая в самых надёжно запечатанных уголках памяти. И он, наверное, даже не осознал бы этого её случайного высвобождения, решив, что просто привычно повторяет её про себя, если бы не вынырнувший из охватывающего их сна, прислушавшийся к едва разбираемым словам и практически переставший дышать, Питер.
На секунду в комнату вернулась тишина, но бесконечно грустный выдох где-то там, за плечом застывшего брата и заколотившееся под ладонью разбуженное сердце, не оставили Нейтану выбора.
– Спи, маленькая звезда, – прошептал он, малодушно попытавшись вложить в голос хоть немного ехидства или хотя бы ворчливости, но, кажется, абсолютно втуне.
Заёрзав, Питер только сильнее прижался к нему и захватил в плен его руку, как будто та была сделана из золота, усыпанного бриллиантами.
– Я уже не маленький, – объявил он пленённой ладони, мгновенно возвращая на четверть века назад и эту ночь, и себя, и Нейтана, заставляя того мысленно захлёбываться старыми-новыми словами, которые когда-то произносились так легко, но которые сейчас, уже который день, почему-то застревали ещё на выходе из сердца, боясь неизвестно чего.
– Конечно же, нет, – иррационально ревнуя к своей руке, за то, что её опять обхватили, затискали, да ещё и переплелись с ней пальцами, пробурчал он брату в затылок, шевеля дыханием его волосы, – хотя меня ты так и не перегнал, – мстительно добавил он и, безуспешно попытавшись ухватить губами ухо покусившегося на его руку вора, сдавшись, уткнулся носом в шею, туда, в самое беззащитное, самое мягкое и тёплое место.
– Наверное, уже и не перегоню… – Питер немного откинул голову назад… и снова сбился с дыхания, скорее чувствуя по вибрациям, чем слыша, как Нейтан продолжил мурлыкать колыбельную, – наверное… – по инерции повторил он и замолчал, онемевший от хрупкости и невыносимости творящегося прямо сейчас волшебства.
Творящегося не самого по себе, а Нейтаном.
Господином сенатором.
Снова довёдшим его до головокружения, но на этот раз не умелыми ласками, а совершеннейшей глупостью. Малостью. Касанием губ, беззвучно проговаривающих почти забытые слова. Очередным доказательством того, что он здесь… с ним… в их круге, на ночь превращающемся в кокон… и больше не боится самого себя…
От сонливости не осталось и следа.
Питер сглотнул застрявший в горле воздух, уталкивая затоптавшуюся на пороге горечь, и, надеясь, что он не слишком сильно сдавил «украденную» у Нейтана драгоценную руку.
Хоть бы это никогда не кончалось…
Нет, он не замахивался на бессмертие, ему бы хватило и обычной жизни.
Им бы хватило.
Им.
Покажи ему ещё недавно картинку из нынешнего настоящего – и он не рискнул бы в это поверить.
Но это было – и рука, и дыхание на затылке, и смешавшиеся запахи, и слившиеся в один пути… и глупости, и малости, и уже даже поддёвки и споры… и то, о чём не только говорить, но даже думать было сложно – настолько ошпаривающим было это чувство. Чувство, вроде бы всегда присутствующее между ними, но испытывающее сейчас какое-то невообразимое перерождение…
