Текст книги "Степени (СИ)"
Автор книги: KoSmonavtka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 54 страниц)
Почему именно сейчас?
Нет, он понимал, куда клонит мать, но ему было нужно, чтобы она сказала это вслух.
И мать не отступила.
Сообщила, что у отца был маниакально-депрессивный психоз. С двадцати трёх лет. Что это решили скрыть от сына, так как болезнь наследственная, а Питер всегда был слишком впечатлительным. А почему сейчас?… Потому что от иррациональных идей всего один шаг до самоубийства, и ему пора разобраться со своей жизнью.
И если хоть что-то можно изменить, то она готова на всё.
Он бы, может быть, всё-таки усомнился, но то, с какой решимостью мама произнесла последнюю фразу и то, как после, склонившись к нему и не скрывая увлажнившихся глаз, сказала, что боится потерять его…
Как можно было не поверить?!
Скрыв за ответной улыбкой дрогнувший подбородок, он опустил голову, пряча глаза.
При матери он тоже не слишком любил плакать.
====== 18 ======
Выскочив на крышу, Нейтан увидел брата, которого уже почти отчаялся найти, и облегчение затопило его.
– Я всюду тебя искал!
И тут же подступило раздражение.
Нейтан отказывался признаваться себе, что просто до смерти перепугался исчезновением Питера. Как всегда, легче было подменить страх какими-то другими эмоциями.
Даже не оглядываясь, всё также глядя на город, брат спросил.
– Ты знал об отцовской депрессии?
– Да…, – предупреждённый матерью, подтвердил Нейтан, благо Питер смотрел не на него. Не то чтобы его остановил прямой взгляд, но тогда пришлось бы тяжелее.
– Почему не сказал мне?
– Каждый имеет право на тайны, – не сумев сдержать отрывистый вздох, глухо пробормотал он в ответ.
Как же всё это ему не нравилось. Сам разговор, сразу принявший странный, тяжёлый оборот. Голос Питера, сдавленный и отстранённый. То, что тот слишком близко сидел у края – так опасно и с таким безразличным видом, словно под ним не было несколько десятков футов пустоты. Ветер, перебирающий его волосы. Глаза, даже в слабом свете ночных огней, слишком блестящие для того, чтобы можно было поверить видимому спокойствию.
– Я был уверен, что полечу, – словно всего уже происходящего было мало, Питер встал на своём маленьком выступе и выпрямился в полный рост, – а оказалось, что я просто псих.
– Пит! – Нейтан дёрнулся к нему, но остановился, боясь, что этим только подтолкнёт его. Пытаясь справиться с волнением, и страхом, и злостью – и на себя, и на брата, и на все дурацкие обстоятельства, он как мог спокойно обратился к нему, – всё это мы уже проходили! Или ты не наигрался?
Тот, наконец, обернулся к нему лицом, и это бы обрадовало Нейтана в любой другой ситуации, но не тогда, когда за спиной не слишком адекватно ведущего себя брата оказалась пропасть.
И он, упреждающе улыбнувшись, осторожно протянул ему руку.
– Может, поставим точку?
Но Питер, глядя с высоты выступа на брата, всем своим видом выражающего призыв к благоразумию, очевидно, не собирался легко сдаваться.
Раз уж тот сам загнал его в этот угол.
Раз уж не оставил никакой иной возможности выяснить правду.
– Что произошло, Нейтан? Когда я прыгнул, ты ведь взлетел.
Ну сколько он ещё будет его мучить?
Нейтан укоризненно посмотрел на него.
– Признай, что ты, – Питер неопределённо кивнул в сторону, – взлетел!
Но Нейтан продолжал молчать; он стоял не двигаясь, весь взмокший, то ли от недавней беготни, то ли от напряжения, и почти перестал дышать, глядя, как Питер, не добившись от него ответа, переставляя ноги, ещё ближе подобрался к краю.
– Признай, или я снова прыгну! И плакали твои выборы, – подходя спиной к краю, повысил Питер голос, – если я разобьюсь вдребезги об асфальт!
Наклонив голову, будто решившись что-то сказать, Нейтан лишь коротко выдохнул, и снова замер, гипнотизируя выступ и ноги брата.
Выборы, как бы они ни были важны, определённо не были той точкой, нажав на которую, Питер добился бы желаемого.
Ну что ж, оставался последний вариант.
Питер двинулся дальше, уже на полступни вышагнув за край, и даже немного качнулся назад, когда Нейтан сдался.
– Ладно, – отрывисто выпалил он, и, оставаясь на месте, дождался, когда брат вернётся на более безопасную позицию.
Смотрящий сверху вниз, с распрямлённой спиной и упрямым взглядом, и вроде бы задающий правила разговора, Питер как никогда сейчас напоминал себя маленького, когда чем-то смертельно обиженный забирался на своё любимое дерево, и шмыгал там в листве, пока Нейтан не приходил и не стаскивал его оттуда.
Только младший брат давно вырос, а Нейтан начинал сомневаться в том, что всегда сможет брать его «на руки», когда тому будет очень плохо. Если дело так пойдёт и дальше, он сам загнётся в ближайшее время.
Извечный вопрос – ну почему всё не может быть проще?
И для него с его выборами, и для Питера с его фантазиями, и с тем, что эти две абсолютно разных вещи парадоксальным образом оказались сейчас связаны. Кто знает, может быть, если бы брат своевременно получал все ответы, то не было бы сейчас ни этой крыши, ни его сжатых губ, ни капель пота у самого Нейтана, никак не желающих высыхать даже на ветру?
А может, ничего бы не изменилось…
– Значит, хочешь правду? – устало спросил он у Питера.
– Да, – дерзко ответил тот.
Набрав побольше воздуха в никак не желающие развернуться в полную силу лёгкие, всё ещё обманывая себе тем, что просто сбил дыхание, бегая по лестницам, Нейтан обреченно проговорил, наконец, то, чего так активно и безуспешно избегал.
– Мы оба взлетели, Пит.
Но на лице брата проступило ещё большее отчаянье.
Он не верил этому!
Не верил тем больше, чем больше желал, чтобы именно это оказалось правдой!
Не отводя от него глаз, Нейтан принялся торопливо пересказывать то, что же вчера всё-таки произошло:
– Я схватил тебя, но ты оказался…, – он споткнулся, вспоминать это почему-то было сложно, несмотря на относительно благополучный исход, – …оказался слишком тяжелым… мы начали падать, и… у самой земли ты взлетел, – не дождавшись реакции, Нейтан весомо добавил, – ты!
– Ты врёшь мне, – горько возразил Питер.
Ошарашенный этим неверием Нейтан отрицательно покачал головой.
Но всё-таки брат его обманывал.
Или утром в больнице, или сейчас, а, скорее всего и тогда, и сейчас.
Потому что ни одна из его версий не совпадала с тем, что помнил сам Питер. Он хотел правды, но с ним опять проводят эти игры в психотерапевта, пытаясь подсунуть вместо старой пилюли новую, более сладкую для него.
Но зачем?
Что во всём этом стоит того, чтобы Нейтан его так больно обманывал?
Глубоко в груди начал ворочаться ком, разрастающийся от двух столкнувшихся в Питере противоречивых чувств: проклюнувшимся тотальным неверием всем и вся – и непринятием факта лжи брата.
Осознанной, направленной конкретно на него, лжи.
Чувствуя, что его несёт, но, не имея уже ни желания, ни сил гасить разбушевавшиеся в нём эмоции, Питер отпустил их на волю.
– Ведь так, да?! – он двинулся к брату, уже не говоря, а выкрикивая ему в лицо всё, что накипело – ты думаешь, именно это я хочу услышать?! Ты снова врёшь мне! – он буквально ослеп от охватившей его обиды.
А когда туман рассеялся, и пелена перед глазами растворилась в ночном воздухе, Питер обратил, наконец, внимание на потрясённое, смирившееся уже со всем на свете и как-то слишком близко находящееся к нему лицо Нейтана.
Тот смотрел ему под ноги и указывал на что-то пальцем.
Неуверенно опустив взгляд, Питер понял, что буквально парит в воздухе.
Что пока он был в запале, забыв обо всём, кроме своих эмоций, его понесло не только образно, но и буквально.
И, словно из него испарился весь разгорячённый воздух, охнув, он рухнул вниз.
И словно сразу нырнул в тот круг, внутри которого мог жить с закрытыми глазами, доверяя больше чем себе лишь одному человеку, с которым они этот круг определяли. Вне зависимости от расстояния между ними и силы бушующих вокруг проблем.
Как оказалось, для его осязания иногда было достаточно прыгнуть на полметра вниз.
Братья поражённо уставились друг на друга.
Буквально, открыв рты.
Питер, казалось, весь сейчас состоял из одних распахнутых глаз. И даже Нейтан, как бы не увиливал от признания чьей бы то ни было способности летать, не мог сейчас устоять перед чудом, вершившимся на его глазах, и на глазах брата, не испорченное никакой аварией, не смазанное никаким, пусть и несостоявшимся, падением и потерей памяти.
Просто чудом.
Непонятно кому и кем из них подаренным.
Очнувшись от ступора, Питер бросился к нему.
Ей богу, как котёнок, подумал Нейтан, крепко обхватив руками смешно вцепившегося в него брата.
А тот, вжимаясь, не в силах сдержать эмоции, отстранился немного, и принялся взволнованно тараторить, обдавая дыханием кожу Нейтана.
– Ты это видел? Ты видел, как я взлетел? – торопливо, восхищённо, горя желанием поделиться очевидным, желая, чтобы брат снова и снова это очевидное признавал.
Нейтан, чуть сощурившись, готовый многое признать, но не о многом разговаривать, успокаивающе свёл брови, еле слышно шепча:
– Ну всё, всё… всё… , – теперь уже сам привлекая и прижимая к себе Питера: ребёнка – возбуждённого, наивного, чуть ли не подпрыгивающего на месте; и не ребёнка – почти одного с ним роста, ощутимыми даже под курткой мышцами, с уже совсем не детским, хотя и по-прежнему родным, запахом и – они, не сговариваясь, придержали объятие, на несколько секунд прильнув щекой к щеке – с нешуточной щетиной.
Ещё больше разомлев от этой ласки, Питер с большой отзывчивостью отдался в новое, ещё более тесное объятие брата, упоённо уткнувшись в его плечо.
Воздуха было так много, что было больно дышать, но вот так, с Нейтаном, было гораздо легче всё это переносить: и нахлынувшее вселенское счастье, и боль от его чересчур стремительного наступления. Успокаивало всё: и то, как брат едва различимо укачивал его, и его тепло, и влажность его кожи, и даже жёсткая ткань костюма, которую Питер остро осязал губами – это ко всему прочему ещё и будило в нём какие-то смутные, но тоже успокаивающие, воспоминания и чувства. Конечно, он не препарировал все эти ощущения, но их совокупность, сплетённая из множества мельчайших деталей, действовала на него чрезвычайно сильно, и это он оценить уже мог.
К глазам снова подступили слёзы, но теперь не от обиды, а от эйфории, что не только он полетел, но и что Нейтан – Нейтан! – видел и признал это!
Что он, Питер, не псих, и что брат тоже может летать, что они оба такие…
Нейтан до боли прижимал его к себе и невидяще смотрел вперёд.
Его мысли были не столь радужны.
Успокоенный данной конкретной ситуацией, уверенный теперь, что брат не пойдёт больше ниоткуда прыгать, в целом он ещё больше встревожился. Ему было неуютно от восторгов Питера; впитывая в себя его радость, он не разделял её.
Если бы не было ни прошлого, ни будущего, ни мамы, ни семьи, ни выборов, а были бы только эта крыша, полёты, он и Питер – возможно, он бы тоже сейчас едва дышал от счастья.
Но это было утопией.
Вокруг был целый мир.
Куча связей и ответственности.
И никакие из открывшихся фактов не сулили впереди ничего, кроме головной боли.
И, как бы сильно он ни сжимал брата, ища в этом успокоения и для него и для себя, чувство опасности не переставало пульсировать в нём с запредельной интенсивностью.
====== 19 ======
Кандидат в конгрессмены, Нейтан Петрелли, с тоской смотрел на книгу в синей обложке, протянутую ему его неуёмным братом, и думал, что ему со всем этим делать.
Питер совершенно потерял какие бы то ни было представления о реальности.
Окей, Нейтан не смог обмануть ни себя, ни брата.
Хорошо, он признал тот факт, что они оба могут летать.
И да, ему тоже это всё очень интересно, но неужели Пит не понимает, что сейчас – именно сейчас – это всё нужно замять!
Не кричать на весь штаб про генетику и о новых попытках взлететь. Не размахивать странными затрёпанными книгами с кучей закладок и тем более не тащить Нейтана немедленно идти искать этого сумасшедшего индуса с обложки.
Сейчас нужно сделать вид, что всего этого не было!
Хотя бы до выборов!
Переведя тоскливый взгляд на брата, Нейтан понял, что любые взывания бесполезны. У того так горели глаза, что было очевидно, что за этим огнём он не видит света земного, и любые слова о таких прозаичных вещах, как выборы, деньги и ответственность перед другими людьми, сгорят в этом пламени без остатка.
Сделав вид, что не замечает некстати разыгравшуюся совесть, Нейтан всё-таки решился прибегнуть к последнему приёму, который он очень долго откладывал на потом. Хотя… Может быть, для начала просто упоминание о «журналистке, разнюхивающей, почему Питер спрыгнул с крыши», вернёт тому хоть частицу разума?
Но если нет…
Братья с безнадёгой посмотрели друг на друга, чувствуя бесполезность всей этой дискуссии. Оба хотели «играть» вместе, но никто не хотел менять правила именно своей игры.
…если нет, то Питер не оставит ему другого выхода.
* *
Питер был немного удручён тем, что сегодняшние попытки полёта не увенчались успехом – он чуть шею себе не сломал! – хорошо, что больше не полез на крышу, а ограничился двумя метрами, ему и их хватило. Но он не собирался сдаваться. То, что получилось один раз, получится и во второй, и в третий! Нужно только найти причину. Бросить на поиски все силы.
Он пытался спасти мир, спасая отдельных людей.
Но он создан для чего-то другого!
Более важного!
Теперь он это знает!
Он ушёл из хосписа.
Передал всех своих пациентов другим медработникам. Чарльза Дево, по его мнению, лучшему из них.
Это не избавило от непонимания Симон, но позволило при объяснении чувствовать себя менее дискомфортно.
И пусть всё это давалось ему не так просто, как хотелось, но он шёл не останавливаясь, не сдаваясь перед братом, не жалея ни о каких принятых решениях, отходя от прежних деяний, признавая, что всё это не его. Честность перед самим собой искупала эти трудности, дарила веру в то, что он на истинном пути, каким бы невероятным или инфантильным это не выглядело в глазах других.
Просто они не понимают…
Но он им докажет.
Жаль, что Нейтан совершенно не хочет его слушать.
Как можно оставаться в стороне от всего этого? Как можно отрицать?
Ведь это же настоящее чудо!
* *
– Извините! Прошу прощения.
Голос Нейтана, усиленный микрофоном, не хуже раската грома бушующей на улице грозы, ворвался в зыбкое пространство, установившееся между Питером и Симон.
Те стояли посреди толпы людей, собравшихся, чтобы поприветствовать кандидата в члены Конгресса и послушать его предвыборную речь, но не видели и не слышали никого, кроме друг друга.
Младший Петрелли прибыл на это пафосное мероприятие исключительно в рамках акции «веди себя, как подобает члену семейства». Симон была одним из помощников Петрелли-ныне-старшего при подготовке к выборам. Так что, хотя они и не виделись более у постели её отца, но так или иначе их пути пересекались.
И сегодня, окрылённый последними событиями и лучащийся внутренней силой, с отпущенной на волю интуицией, Питер, обрадованный присутствием Симон и чувствующий на себе её новый взгляд – о да, он на самом деле изменился – сделал то, на что не решился бы ещё пару дней назад.
В первый момент его смутила откровенная смена отношения к нему Симон, но он не видел себя со стороны, не видел, как внутренние изменения отразились на нём внешне. Как выпрямилась спина, расправились плечи – он будто стал выше ростом. Даже горящие глаза и щёки выглядели не как последствие смущения, а как признак разгорающейся в нём силы, не просто огня, а кипучего жара, способного сдвигать с места и заставлять нестись любые локомотивы.
Сегодня всё было особенным между ними, достаточно было нескольких минут, чтобы понять это.
И он признался ей в своей влюблённости, и теперь ожидал словесного ответа, уже ясно читая его в излучаемой ею нежности.
Но в этот момент к трибуне вышел Нейтан.
Как всегда, тот был неотразим.
И ему не требовались внутренние перевороты для того, чтобы выглядеть сильным, притягательным и непринуждённым.
Он всегда был таким.
Наверняка и родился сразу с такой харизмой.
Питер слушал извинения брата за дождь и его обещания с ним разобраться, автоматически присоединялся к общему веселью, выдавая короткие скупые улыбки, но все его мысли и чувства были обращены к собеседнице, тоже вынужденной прервать их только начавшийся разговор.
Сложив на груди руки, он то переглядывался с ней, уверяясь, что она также ждёт случая, чтобы продолжить их общение, то хмурился, когда отдельные слова брата достигали границы его восприятия.
Слишком самоуверенный, слишком напористый, тот заливался соловьём, улыбался во все зубы, успевая каждому заглянуть в глаза и одной фразой дать тысячу причин, почему нужно голосовать именно за него. Питера удивляло, что никто – он оглянулся, чтобы убедиться, что вокруг сплошь восхищённые лица – не видел, что это не настоящий Нейтан, а лишь его оболочка, за которой скрывается совсем другой человек, не менее обаятельный, но куда менее циничный.
Человек, которого он любил.
В скафандре, который он ненавидел.
Только мать – она тоже, разумеется, здесь присутствовала – видела за всем этим выступлением тень настоящего Нейтана, но, в отличие от Питера, у неё это вызывало не раздражение и глупое сочувствие, а гордость. Чем сильнее выглядели её сыновья – тем лучше. Сегодня определённо был особый вечер, Нейтан блистал, и даже младший сын выглядел и вёл себя более чем достойно.
Питер очередной раз многозначительно переглянулся с Симон, когда его слуха достигли слова Нейтана об отце и его депрессии.
И он вынужденно прислушался.
Вот зачем тот сейчас об этом? Что за польза для предвыборной компании?
– Вы, наверное, читали о несчастном случае с моим братом… – словно отвечая на его мысленные вопросы, предельно серьёзно продолжал Нейтан.
Нет, он не посмеет…
Боясь поверить в то, что сейчас услышит, но в глубине души уже понимая, куда клонит брат, Питер, оцепенев, обратил на него уже всё своё внимание.
Смешки вокруг прекратились как по взмаху палочки, и все синхронно замерли в ожидании продолжения, проникшись посуровевшим тоном мистера Петрелли и торжественно-печальным выражением его лица.
– …но я скрыл от прессы, что Питер… что Питер попытался… – здесь он замешкался, но, напялив каменную маску, продолжил, – покончить с собой, – и на последних словах посмотрел на брата.
Что было в том взгляде, извинение или полная убеждённость в своей правоте, или и то, и другое, Питер понять не мог, он даже не мог понять, надо ли ему вообще что-то там различать в глазах Нейтана.
Ослеплённый вспышками обернувшихся на него фотокамер и грубо вырванный из своего влюблённого трепетного состояния, он никак не реагировал ни на произнесённые слова, ни на развернувшееся вокруг него безумие, а только смотрел на брата.
Убедившись, что Питер хотя и был глубоко шокирован, но не собирался прямо сейчас в негодовании всё крушить (впрочем, и на этот случай были приготовлены особые действия), Нейтан продолжил:
– Поначалу я решил не предавать огласке его болезнь, но никто не должен страдать в одиночестве…
Вот, значит, как…
Значит, всё это, чтобы не давать ему страдать.
Могущественный политик не стесняется ни своего умершего больного отца, ни малахольного брата, и ничто не заставит его отказаться от них.
Что же, браво, Нейтан, браво.
Сегодня все аплодисменты – тебе.
И не бойся, портить праздник тебе никто не будет.
Даже младший братец.
Стиснув зубы и кинув последний взгляд на продолжающего вещать Нейтана, Питер, даже не извинившись перед Симон, развернулся и, сопровождаемый отдельными вспышками (большая часть камер опять была направлена на трибуну), направился к выходу из зала, как был, в костюме с иголочки и уложенными волосами, прямо под разверзнутые небеса…
Ещё держа лицо, но, чувствуя, что долго не продержится, он пытался поскорее прорваться через несущийся ему вслед голос, опутывающий и подставляющий подножку, гонящий по слёзным каналам предательскую влагу.
– …все мы связаны… все, собравшиеся в этом зале… вы, я, все в этом городе… и мы должны заботиться друг о друге…
Под дождь…
Скорее под дождь…
* *
– Сукин сын!
Довольный прошедшим вечером, весь до невозможности красивый, шутливый и под зонтом, Нейтан в окружении помощников уже подходил к машине, когда на него из ниоткуда выскочил мокрый взъерошенный Питер и со всей дури залепил ему кулаком по лицу.
О да! Вот так, братишка!
Чуть не упав, Нейтан сумел удержаться на ногах, и, обернувшись, бросил охране, чтобы они отпустили брата, которого те без церемоний отшвырнули в сторону и прижали к стене.
Разбитая губа сильно саднила, но этот удар принёс ему определённое удовлетворение.
Да он был практически горд!
И за себя – как он всё это провернул, и за брата – как тот это всё выдержал. Ведь это же отлично, что Питер не полез опять на крышу и не потерялся в ночи. Нехарактерно, но отлично. Нейтан приложил все старания и немало таланта, чтобы этот удар заработать и теперь, приняв его, был ещё более доволен, чем до него.
Молодец, Пит!
Так держать!
Брат снова направился к нему, но Нейтан и не думал убегать.
Откинувшись на машину и прижав одной рукой ссадину, он вальяжно взмахнул другой:
– Полегче, Питер, зачем же оскорблять маму.
Его несоответствующая ситуации развязность ещё больше взбесила Питера.
Похожий на птенца, со стекающими с чёлки каплями, злой и уязвимый одновременно, тот выкрикнул:
– Не было никакой журналистки!
– Могла бы быть! Запросто! – отняв от лица руку и обходя помощников, Нейтан вызывающе двинулся навстречу, – так что пришлось принять меры!
Ну же, пусть он ещё раз сделает это!
Выпустит весь пар, чтобы всё сегодняшнее дерьмо оставить здесь, на этой тёмной сырой парковке!
Чтобы раз и навсегда!
Может, этими ударами не только отпустит свежие грехи старшему брату, но и из себя выбьет хоть немного этой проклятой наивности!
Не заставив себя ждать, Питер снова ударил его, ещё сильнее.
И не после такого выстаивали.
Отлетев в сторону, Нейтан охнул, но опять удержался на ногах.
Держась за губу и прищурив подбитый глаз, он ткнул пальцем в сторону брата:
– Ты же меня понимаешь?
Отходя спиной из-под укрытия к пелене дождя, тот задрал подбородок и с искажённым лицом, в тон Нейтановской клоунаде, ответил:
– Да уж! Уяснил!
– Ну вот и молодец! – не опуская руки, Нейтан поднял вверх большой палец.
Едва удержавшись от того, чтобы не сплюнуть ему под ноги, Питер развернулся, нырнул под дождь и размашистой походкой направился прочь.
* *
Да не пошло бы оно всё!
Чёртов Нейтан!
Он это серьёзно?!
Обвинить его в помешательстве? Глядя ему прямо в глаза?
Выбить землю из-под его ног, чтобы ещё крепче встать на свои? И оно того стоит?
Когда он бил, со всего размаха – как всегда, не жалея для брата ничего – надеялся только, что и Нейтан, как всегда, оценит его щедрость.
Как всегда…
Тот оценил, без сомнений. Он вообще всегда ценил поступки младшего брата и отвечал за свои.
Ублюдок.
Хотя, если смотреть правде в глаза, то это он, Питер, выглядел белой вороной на фоне семейства. Внебрачным сыном. Или даже приёмным. Или вообще подкидышем.
О, он видел, как мама смотрела на него, когда Нейтан торжественно клялся в микрофон на весь мир и кучу камер не бросать своего бедного брата: в её глазах было сочувствие, но ни капли удивления или сожаления.
Самое странное, что у него даже не было ощущения, что сейчас рухнуло что-то важное. По большому счёту, не произошло ничего удивительного или непредсказуемого.
Просто он чуть дальше обычного зашёл в своих мечтах.
Просто Нейтан чуть жестче обычного придержал его на месте.
Не сумев переубедить брата не афишировать некоторые факты, исказил и огласил их сам, повернув против него самого. Да ещё с гарантией лично для себя. Теперь, что бы ни выдумал учудить младший брат, этому было удобное объяснение.
Это Питер уяснил, да.
И впредь будет учитывать.
Он вышагивал по улице, не обращая внимания на льющиеся сверху потоки воды.
А ведь ему полегчало.
Не сказать, что он был абсолютно спокоен, его переполнял целый сонм эмоций, но среди них не было ни лютой обиды, ни выжигающей всё ярости. Но с тем, что всё-таки присутствовало, разобраться было непросто.
Как всегда, чем быстрее происходила смена событий и настроений, и чем больше в этом был замешан Нейтан, тем сложнее было Питеру связать воедино все мельтешащие обрывки.
Слитые в одно ощущения падения и полёта – когда и страшно, и сосёт под ложечкой, и затопляет восторг от собственного всемогущества…
Переполняющие всего его влюблённость и предвкушение…
Усиленный аппаратурой голос брата, проникающий насквозь, разрезающий чуткость и нежность момента…
Нахлынувшие через образовавшуюся брешь оглушающие звуки, цвета, лица, вспышки…
Хляби небесные, поглотившие в себя весь этот феерический кошмар…
Выпавшие из памяти полчаса, когда он ждал брата у машины…
Острая боль в костяшках пальцев и холодный шершавый бетон под щекой…
Абсолютное безумие между первым и вторым ударом, вспыхнувшее от слов и поведения Нейтана, словно тот плеснул горючую жидкость – и так же мгновенно погасшее, будто, дав прогореть, тот накинул на него плотную ткань, перекрыв кислород…
Дождь, дождь, дождь…
Потерявшиеся в ощущениях рецепторы.
Тление перемешанных углей, почти чёрных снаружи, но вспыхивающих алыми прожилками, если обратить внимание и подуть.
Но иногда вдруг багровел другой, не тот, на который Питер устремлял свои мысли, и едва он хотел проследить за полыхающим следом, как тот снова и снова ускользал, теряясь между прочими чувствами.
Интуиции требовалось если не время, но хоть какая-то внутренняя опора, чтобы верно истолковать этот круговорот.
У Питера сейчас не было ни того, ни другого.
Паника прорастала ликованием, ликование сменялось онемением, онемение – негой.
Сладость рождала ложь, а горечь – доверие.
За тоской скрывалась надежда.
За болью – чувственность.
За злостью – возбуждение.
Всё слишком запуталось…
Выскочив прямо на дорогу, он попытался поймать такси, но машины проскальзывали мимо, не останавливаясь и не желая осквернять своё тёплое сухое нутро.
Сверкнув молнией, грянул очередной гром, а над Питером, обрезав новую волну усилившегося дождя, возник красный зонт.
Симон…
– У тебя кровь на лице, – она увлекла его в сторону от дороги и гигантских луж.
– Что? – невпопад принявшись вытирать ладонью щёку, он последовал за ней, не столько вторгаясь в её личное пространство, сколько окутывая своим – мокрым, разгорячённым, выпавшим из реальности.
Подобравшись ближе, он попытался перекричать лупящую по зонту и лужам стихию:
– Послушай, Нейтан солгал! Я вовсе не пытался покончить с собой! – ему было жизненно важно сообщить ей об этом, именно здесь и именно сейчас!
Захваченная исходящим от него исступлением, Симон остановилась, не в силах оторвать от него взгляда, и утвердительно кивнула:
– Я знаю, знаю!
Капли катились по его лицу, замирая на ресницах и изгибе губ, падая с кончика носа и подбородка; чёлка липла к щекам, никак не желая убираться за уши; с набухшего, бесформенного костюма ручьями лилась вода, а левую скулу украшали кровавые разводы.
Симон осознавала, что всё это походило на бред, но сейчас он был притягателен, как никогда, и что ещё хуже – даже такой он оставался самим собой. Она смотрела в его глаза и понимала, что теперь ей никто уже не предоставит выбор, всё свершится вне зависимости от доводов её разума, оставив за бортом все рассуждения о правильности или неправильности тех или иных поступков.
Это даже нельзя было назвать капризом или прихотью, это была самая настоящая безвариантность.
Наверное, это передавалось от Питера, потому что минуту назад она была совершенно спокойна, несмотря на всё, что произошло этим вечером, а сейчас чувствовала, как начинает дрожать в такт его ознобу, заражённая его лихорадкой.
Столько месяцев боявшийся даже намекнуть ей о своих чувствах, ведомый сейчас уже даже не своей сдавшейся интуицией, а разбуженным, выбравшимся на передний план инстинктом, почуявшим мишень, готовую принять все переполняющие его эмоции, Питер, не спрашивая, склонился к Симон, и осторожно, будто заново знакомясь, коснулся её в первом коротком поцелуе.
И, следуя извечному зову, уже не обращая внимания ни на прохожих, ни на капающую с него воду, он, мягко подхватив за затылок, привлёк её к себе, всё увереннее приникая к губам, всё требовательнее вбирая их отзывчивость и пухлость.
Так смело, так нехарактерно для себя.
И так безвыходно для неё.
====== 20 ======
Да они издеваются.
Усевшись, наконец, в машину, мистер Петрелли смотрел из-за тёмных очков на то, как секьюрити удерживают в стороне пробивающегося к нему парня, представившегося мистером Сурешем, и которого он попросил держать от себя подальше, и не мог поверить, что это всё происходит на самом деле.
Тот, уже не надеясь поговорить тет-а-тет, не сдавался и громко выкрикивал всякую чушь прямо на всю улицу, полную людей, а Нейтан сидел с каменным лицом и ничем не показывал, что заинтересован в информации, предлагаемой ему мистером Сурешом.
Знаете ли, одной фразы про то, что его хотят убить, недостаточно.
На свете полно людей, настроенных против него.
И имя Сайлар ему ни о чём не говорит, а вот имя Суреш, стараниями брата, очень о многом.
Что он там кричит?
Заметил ли мистер Петрелли что-то, выходящее за пределы нормы?
Ну ещё бы!
До выборов остаётся всего ничего, а у него, что ни день, так светопреставление! То брат прыгает с крыши, то они с ним летают, то обнимаются, то дерутся. То ругаются из-за писанины авторства некоего Суреша.
И это вряд ли было совпадением.
Нейтан кинул взгляд на книгу, небрежно брошенную на заднем сиденье рядом с ним.
Он и так собирался заскочить перед вылетом к Питеру, но теперь необходимость визита возросла многократно.
* *
Ну конечно.
Он засыпает заполночь, терзаясь по каким-то дурацким причинам, встаёт ни свет, ни заря, потому что у него дела в Вегасе, а ещё нужно успеть заскочить к Питеру, на всякий случай, мало ли, вдруг младший братец тонет в обиде и одиночестве… А тот открывает ему дверь в таком лохматом и удовлетворённом виде, что не остаётся никаких сомнений в том, что свою ночь он потратил исключительно на наслаждение жизнью.
И это после вчерашнего!
Ладно. Это его дело.
А дело Нейтана – довести до конца историю с Линдерманом и параллельно умудриться выиграть выборы. И очень, очень желательно, чтобы Питер в это время не маячил вокруг ни с какими глупостями.
* *
Даже по дороге в Лас-Вегас Нейтану не удалось ни поспать, ни хотя бы расслабиться.
Мозг отказывался отключаться, а мысли устроили такой хоровод, что казалось, что голова вот-вот вспухнет.
Как только перед закрытыми глазами переставали мелькать всевозможные варианты физиономии Линдермана во время обсуждения условий сделки, как память любезно вырисовывала перед Нейтаном то картину сегодняшней встречи с Питером, то фрагменты вчерашней драки с ним.
