Текст книги "Степени (СИ)"
Автор книги: KoSmonavtka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 54 страниц)
Оставив брата смотреть на оставшуюся вместо себя пустоту и гадать, послышалось ли ему тихое «прости», или это был лишь шорох взметнувшихся вслед пространственному вихрю занавесок.
====== 61 ======
Он снова очутился на складе.
Питер знал это по запахам и особенной нетишине, присущей только этому месту, состоящей из странной гулкости, и едва различимых звуков с улицы.
Открывать глаз не хотелось.
Но затягивать с ближайшими планами не хотелось ещё больше.
Поэтому он достал из кармана записку Адама и, часто моргая, невидяще уставился на неё. Как и час назад, он почему-то совершенно не мог на ней сконцентрироваться, думая о чём угодно, только не о том, что в ней было написано.
Помимо этих злободневных проблем было бы логично перемалывать в памяти встречу с Нейтаном, но разум упорно обходил и эту тему для размышлений, оставляя на её месте зияющую чёрную дыру, притягивающую, но пугающую, и дающую о себе знать лишь эмоциональным шлейфом: широким, охватывающим практически все ощущения, но слабым, и поэтому почти незаметным за остальными мыслями и чувствами.
Впрочем, чувств у Питера сейчас почти не было, видимо, большая их часть осталась там, в кромешной черноте.
Мыслей было много, но они были крайне хаотичными.
Важных вещей, в том числе и не терпящих отлагательства, было невообразимое количество, а его одолевал всякий бред о том, как легко ему стали даваться перемещения, и пошёл бы он четыре месяца назад к мистеру Бишопу, если бы уже тогда мог настолько контролировать свои способности. А может, вообще не стал бы бомбой, и не насовершал бы кучу нелепых и непоправимых ошибок.
Он успел порядком погрузиться в игру в сослагательные наклонения, когда за его спиной раздался новый звук. Моментально обернувшись, он вскинул в защитном жесте руку, готовый испустить электрический разряд в потенциального противника.
– Питер! Ты чего? Это же я.
Из-за коробок с какой-то рухлядью, с небрежностью в походке, но предосторожностью во взгляде, к нему вышел Адам.
Не чувствуя ни радости, ни удивления, ни раздражения, вообще ничего, выжатый досуха, Питер опустил руку и отрешенно ответил:
– Привет.
* *
Какое-то время Нейтан стоял неподвижно, сверля взглядом то место, откуда только что исчез Питер.
Потом подошел к нему ещё ближе, глядя практически себе под ноги, словно не веря в то, что брат вообще здесь был. Мысль о том, что всё это могло ему привидеться, была такой лёгкой в своём безумии, что он бы поддался ей, если бы не помятая фотография, принесённая Питером и оставшаяся лежать на углу комода.
Потом он долго вышагивал от комода до стола, и обратно, смотря поочерёдно то на снимок, то на американский флаг на своей кружке.
Долго – пока не понял, что никаких иных возможностей, кроме как ждать, Питер ему не оставил.
Почувствовал злость и почти что обрадовался ей: любая эмоция, связанная с братом и не похожая ни на убивающую боль, ни на въевшийся страх, ни на свежий стыд, казалась ему теперь удивительной и чудесной.
Теперь, когда он точно знал, что Питер жив, сидеть в четырёх стенах посреди бурлящей вселенной, казалось ему одновременно и немыслимой пыткой и неподобающим роскошеством.
Остановившись у снимка, Нейтан взял его в руки, разгладил, согнул по старому следу и сунул в карман.
Убедился у зеркала, что по сравнению с последними неделями выглядит вполне прилично, всё же причесал ставшие совсем непослушными вихры и отправился в полицейский участок, на ходу доставая телефон, собираясь сделать пару полезных для его намерений звонков. Кажется, он оказал всё возможное содействие следствию, Паркман должен быть доволен: найденный групповой снимок основателей компании наполовину раскрывал дело, осталось лишь найти оставшихся в живых.
Вот пусть и ищет.
А ему пора бы уже забрать мать домой. Хватит с неё. Тем более, что скорее всего половина познакомившихся с ней копов втайне мечтают от неё избавиться.
Хотя о чём это он. Не стоит обижать маму. Наверняка, об этом мечтает уже подавляющее большинство.
Охваченный нервным возбуждением, Нейтан и не обратил внимания, что не увидел в зеркале никого и ничего, кроме собственного отражения…
* *
– Ну что, готов изменять историю? – нарочито непринуждённо спросил Адам, не сводя с Питера пронизывающего взгляда. Отстранённый вид его главного козыря в предстоящей авантюре не слишком-то его радовал. В последний раз, когда он видел Петрелли, тот был бодрым, активным, и чуть ли не подпрыгивал от желания бежать спасать мир. Нынешнее же его состояние гарантировало разве что неспешную прогулку и упущенные возможности. А это никуда не годилось.
– Теперь да, – не слишком загоревшись от поступившего предложения, согласно ответил «козырь».
– Теперь?
– У меня была амнезия.
Адам чертыхнулся про себя. Понятно, почему тот пропал без вести. Компания пустила в ход тяжелую артиллерию.
– Значит, гаитянин промыл тебе мозги?
– Гаитянин? – впервые проявив хоть какую-то заинтересованность, спросил Питер, смутно припоминая тяжёлую ладонь на лбу, леденящий ужас и тёмный силуэт в сужающемся проёме двери контейнера.
– Один из них, – отмахнулся Адам от более подробных объяснений. – Значит, ты всё вспомнил. Ты в курсе, что это практически невозможно? Впрочем, с твоими способностями возможно и не такое. Особенно при желании. Ты исцелился, – прищурившись, констатировал он.
Питер ни возразил, ни прокомментировал.
Он стоял и молча смотрел на Адама, препарируя своё к нему отношение.
Что-то изменилось.
То ли в прошлый раз он был так сосредоточен на спасении Нейтана, то ли его эмпатия увеличилась со временем, но эмоции, исходящие сейчас от Адама не очень ему нравились и не совсем соответствовали произнесённым им словам. Это не был негатив, скорее скрытность, но чем она вызвана, понять было сложно. Адам как будто всё время был начеку, но это могло быть вызвано как защитной реакцией после всего пережитого, так и попыткой утаить не самые хорошие намерения.
Нет, Питер по-прежнему верил в то, что тот желает спасти мир, но безоглядно ему доверять нынче почему-то было сложнее.
– Ты был прав, – наконец, откликнулся он, – миру грозит опасность. Там, в будущем, почти все погибнут от вируса.
– Вируса? – оживился Адам, – а как он назывался?
– Шанти, – ответил Питер, и, заметив всплеск заинтересованности, спросил, – ты что-то знаешь об этом?
Ну ещё бы.
Адам с трудом сдержал дрожь нетерпения, охватившую его при названии вируса. Не иначе как судьба смилостивилась над ним, послав в качестве помощи этого чудесного агнца, невероятным образом взращённого семейством хищников. Тот не только помогает ему осуществить его план, тот ещё и транслирует гарантии его выполнения прямо из будущего! Святые небеса! Он отблагодарит их очищением матери-земли от населяющего её убожества!
Если парню повезёт – он переживёт это чистилище, а пока – время для очередной сказки.
Выудив из закромов куртки фотографию с основателями компании, Адам предъявил её Питеру. Тот, нахмурившись, уставился на знакомые лица, чувствуя, что ничего хорошего сейчас не услышит.
И Адам, разумеется, его не «разочаровал».
То, что компанией родителей была та самая, которой сейчас управлял мистер Бишоп, стало для Питера откровением. Как и то, что все три месяца своего заточения он, оказывается, мечтал о «лекарстве», послужившим впоследствии причиной гибели мира.
В это всё очень легко вписывалась история некоей миссис Виктории Пратт, безразлично взирающей на него с общего снимка, в своё время стоящей у истоков создания вируса. Тридцать лет назад. Пресловутые, сидящие в печёнках, тридцать лет. Она собиралась сделать из него смертельное оружие, но программу прикрыли, а она уволилась и больше никогда не появлялась в стенах компании.
Это казалось правдой.
Так или иначе, Питер видел в доме родителей почти всех, кто был на этой фотографии.
Рыжеватая женщина на размытом изображении была ему незнакома.
Адам продолжал заливаться, в красках расписывая моральные качества людей, посмевших поднять руку на всё человечество в целом, и на него – спасителя – в частности, и уже перешёл к пункту о грехах отцов и страданиях детей, когда Питер прервал этот мучительный для него поток измышлений.
– Надо найти Викторию, она наверняка многое знает.
– Читаешь мои мысли, – по-лисьи ухмыльнулся Адам, и, не давая остыть первому проблеску инициативы своего вновь ожившего друга, энергично направился к выходу, – ну пойдём, спасём мир.
Некогда волшебные слова.
Заводившие раньше с пол-оборота – так, что Питер и думать ни о чём больше не мог.
Сейчас же он просто зашагал, следуя за спиной Адама, надеясь, что тот знает, что им делать дальше.
Смертельный вирус в будущем, три месяца тюрьмы и таблеток в прошлом, месяц в Ирландии и полчаса с братом – душераздирающая карусель. Питер не был уверен, что для этих безумных переменных есть единое простое решение, и он уже практически сдался в попытках его найти.
Всё, что ему сейчас хотелось – это побыстрее разобраться с планами Адама. Потому что чем быстрее он это сделает, тем быстрее вернётся домой.
И потому что – он только что вспомнил об этом – мама сказала, что Нейтан погиб в самом начале эпидемии.
А на листовках из будущего началом эпидемии считалась завтрашняя дата.
Медлить было категорически нельзя.
* *
Хиро Накамура, маленький поборник мира и чести, занесённый поисками убийцы своего отца в далёкие семидесятые, спрятавшись в одном из закутков совсем недавно созданной компании, собственными глазами наблюдал за тем, как развивались события, повлёкшие за собой столько последствий.
Он видел, как уводили по коридору человека, безумного в своём поражении, никак не желающего смиряться с тем, что его остановили и не дали распространить вирус, а теперь собираются запереть – и это единственное, что они могли с ним сделать, ведь он был бессмертным.
Это искажённое злобой и одержимостью лицо, крючками впившиеся в собственные ладони пальцы, резкие срывающиеся выкрики…
Это было ужасно.
Это был убийца отца.
Это был Адам Монро, и, наверное, единственный человек в мире, к которому помимо привычной к злодеям жалости Хиро испытывал чувство, наиболее близкое к ненависти.
Он видел горечь и разочарование, текущие по щекам Виктории, совсем ещё молодой и ещё недавно верящей в людей, с которыми работала, с которыми вместе поднимала компанию, собирающуюся созидать на благо мира. Отказ остальных основателей прекращать исследования и уничтожать вирус после чудом остановленной катастрофы стал для миссис Пратт последней каплей, и ни арест Адама, ни уговоры Кайко Накамуры не смогли остановить обрушения её веры.
Это был её последний день в этих стенах.
Это был день её увольнения. Она отказалась участвовать в дальнейшем развитии компании.
О чём Хиро не узнал, так это о том, что она не просто уволилась, а оставила всю свою прошлую жизнь, уехав в неизвестном направлении и известив о месте своего пребывания лишь пару человек, кому ещё хоть как-то могла доверять.
Для всех остальных она предпочла исчезнуть.
* *
Вопреки предположениям Нейтана, последним чувством, которое мог бы сейчас испытывать Мэтт Паркман, было удовлетворение.
Сказать по правде, он был взбешён.
Отчасти это было из-за того, что миссис Петрелли привычно вытягивала из него последние нервы, отчасти – из-за себя самого, из-за нарушенного обещания Нейтану не допрашивать больше его мать, тем более без его присутствия.
Самооправдания – что Петрелли сам виноват, раз неожиданно решил забрать мать из участка именно сегодня – помогали слабо.
Но он ведь видел, видел, что она что-то знает! Что-то важное! То, что поможет раскрыть это чёртово запутанное родительское дело!
Что сталось с той смиренной и сочувствующей пожилой леди из палаты – он не понимал. Миссис Петрелли как-то слишком внезапно меняла личины.
Его надежды, вспыхнувшие тогда в больнице, на маломальскую лояльность с её стороны таяли, как кусок масла на раскалённой сковороде. Задорно и со шкворчанием. С тех пор, как она вновь вернулась в полицию, она насмехалась над ним каждый миг, что они находились рядом.
Он пытался поговорить с ней по-хорошему.
Он взмок и дошёл до белого каления, а она даже ни разу не повела бровью. Смотрела, как из засады, и даже не всегда снисходила до ответа, считая достаточным просто поджать или скривить губы, в зависимости от того, что хотела выразить: презрительное возражение или презрительную усмешку. А если и отвечала, то только для того, чтобы не упустить возможность порадовать себя очередной шпилькой в его сторону.
Наверное, это и вправду было смешно, гневный неуклюжий вспотевший увалень, бессильный рядом с хрупкой беззащитной вдовой.
Она словно проверяла его добросердечность, провоцируя на то, чего он так старался избежать.
Мэтт долго держался.
Но Петрелли должен был подъехать уже через полчаса.
Внутренне собравшись, памятуя о прошлом её ментальном противостоянии, он подавил в себе несвоевременную вспышку милосердия и в который раз за сегодня зашёл в допросную, искренне надеясь, что миссис Петрелли одумается, и ему не придётся идти дальше, чем до сих пор позволяла совесть.
Миссис Петрелли не одумалась.
Он ещё не успел зайти, а она уже, кажется, знала обо всех его злонамерениях. Он ещё раздумывал, читать ли её мысли или нет, а она уже подстёгивала его, приторно оживлённым тоном сообщая вслух, что в этом он и в подмётки не годится своему отцу.
Слишком оживлённым.
Мэтт успел узнать её за эти дни. Не слишком, но всё же. Там, за вызовом и надменностью в глазах, за насмешкой и заигрыванием в голосе, за свежими царапинами на лице, скрывался страх. Дикий, неподконтрольный даже такому стоику, как госпожа Петрелли, и Мэтт подозревал, что по сравнению с ним отступал даже страх смерти.
Часы тикали.
Петрелли был где-то на пути к участку.
Паркман, даже не дёрнувшись на последний выпад миссис Петрелли, завис над ней гороподобной тенью.
– А вы были рядом, когда он начал не только читать мысли? – ровным голосом спросил он, со смешанным чувством злорадства и стыда наблюдая за тем, как меняется её лицо, как сходит с него хладнокровие, а в глаза пробирается ужас, – когда приём стал передачей, и он стал навязывать мысли?
– Не надо, – её голос дрогнул, раздрабливая последние крохи достоинства. Проклятье, он не посмеет!
Ответный взгляд следователя красноречиво говорил том, что посмеет…
Надо признать, что, даже зайдя за эту черту, он не кинулся сразу лезть дальше, сминая всё, что попадалось его пытливому уму, как это делал его отец. Тот наслаждался властью над людьми, Мэтт же касался лишь того, что его интересовало.
И, тем не менее, это тоже было пыткой.
Болезненной, унизительной пыткой.
Миссис Петрелли сопротивлялась до предела своих сил: физических, и психических, и какие там ещё могли у неё быть. Она сжимала зубы и жгла вторженца яростью покрасневших от боли глаз.
Если бы она не противилась, всё было бы куда легче. Да что там, если бы она всё сказала ему сама, этого всего вообще бы не было. Но, кажется, ей было принципиально это сопротивление, даже когда стало понятно, что оно в любом случае будет безуспешным.
– Кто на самом деле убил Кайко Накамуру?
– Адам.
– Адам Монро? Ваш сын сказал, что вы заперли его тридцать лет назад. Почему?
– Он был опасен!
– Почему? Он мог всех погубить? – вопросы сыпались без перерыва. Он спрашивал вслух, используя ментальные способности только для подавления её упрямого отпора.
– Нет, хуже! Мы думали, он может только исцеляться. Но оказалось, что он вообще не может стареть.
– Сколько ему?
– Четыреста лет.
Мэтт замолчал, переваривая услышанное. Допрашиваемая смотрела на него настороженно, измученно и гневно, боясь и ожидая продолжения.
– Вы знаете, где сейчас Адам?
– Я знаю, что он жаждет мести за то, что мы его заперли, – она всё больше сходила с лица, переводя все силы с внешней защиты на внутреннюю, – и он не успокоится, пока мы все не погибнем.
– Да уже почти все погибли, кроме Боба, моего отца и этой женщины! – практически заорал, не сдержавшись, Паркман, – кто она!?
– Прошу… не надо…
Вот оно. Мэтт почти физически ощутил задетую и зазвеневшую струнку. Ту самую, которую миссис Петрелли защищала не только из принципиального желания сохранить своё пресловутое достоинство.
– Говорите правду, – устало и жестко подстегнул он её.
– Правда в том, что мы тогда пошли на всё, чтобы уберечь вас, – буквально выплюнула она, щурясь и на несколько секунд возвращая взгляду презрение, – проявите уважение! Хватит уже скулить по папочке! Отстаньте от нас!
Ах ты… Поверженный было противник напоследок взмахнул ментальным ножом, целясь в самое открытое место? Полоснул и снова рухнул?
Ну да, защипало на новой ране. Но какой в этом был смысл?
Облизнув, вместо виртуального пореза, губы, Мэтт возразил.
– Я бы очень рад, поверьте, но Адам на свободе, а эта женщина – следующая.
Вслух. Очень спокойно. Параллельно усугубляя метальное давление, буквально ввинчиваясь туда, где звон охраняемой струны был невыносим до оглушения.
Сравнение с насилием всё больше приобретало буквальный характер.
– Она просто хочет побыть одна, я обещала, – с трудом выговаривая слова, продираясь сквозь охватившую разум железную сетку, снова вернулась к вежливому общению миссис Петрелли, чем вызвала ещё большую досаду своего незадачливого насильника. Тот вгрызался взглядом в её глаза, сосредоточившись лишь на том, что выуживал из её мыслей, не видя ничего вокруг.
– Но если вы и эту тайну выпытаете, то вы не просто похожи на своего отца, – миссис Петрелли разорвала их спёкшийся взгляд, и провела пальцем над верней губой, смазывая натёкшее мокрое тепло, и предъявляя его своему ошарашенному дознавателю, – вы и есть он.
Её взгляд, переведённый с красной кляксы на указательном пальце на лицо мистера Паркмана, был весьма выразителен, но Мэтт уже слишком много сегодня натворил, и был слишком близок к цели для того, чтобы сейчас отступить.
====== 62 ======
Нейтан.
Он был как всегда идеальный.
И как никогда – распахнутый настежь.
Вроде бы такой, как раньше, в светлой рубашке – но без пиджака.
И волосы не торчали беспорядочной гривой – но были не острижены, а только уложены, что выдавали упрямо торчащие на затылке завитки.
И на лице – старое знакомое обаятельное всесилие, и взгляд твёрдый – но глазам миллионы лет и четыре месяца боли, и сомнений не оставалось, это не прошлое, это будущее.
Будущее…
Залитый вспышками камер коридор, плохо различаемые лица, и он, Питер, почему-то стоит рядом с братом перед трибуной, а сам Нейтан собирается что-то говорить.
Что-то, способное изменить мир.
На его лицо снисходит торжествующая уверенность и невесомая благодать, его губы шевелятся, но Питер не слышит ничего, кроме непрерывного щёлканья камер, плотно заполняющих небольшое пространство слепящими всполохами. Но самое важное ещё впереди, и перед тем, как явить это людям, Нейтан смолкает и оборачивается к нему, и в его взгляде – и обещание, что отныне всё будет по-другому, несоизмеримо лучше – и короткая идентификация их невидимого личного круга – мы вместе, мы здесь, мы живы, и это единственное, что останется прежним в новом мире, который мы меняем прямо сейчас.
И он вновь поворачивается к репортёрам, и начинает говорить, а потом вдруг вздрагивает, и на его груди начинают расцветать два алых цветка, обрамлённых лепестками разорванной рубашки.
Таких ярких, таких влажных, таких красивых цветка.
И, наверное, от этой невероятной красоты, Питер падает на колени, на лету подхватывая своего возлюбленного брата, и бережно опускает его на пол. Тот божественно прекрасен в своей затихающей слабости, и Питеру хочется остаться вот так навечно, удерживая его в руках. Не видя камер, не чувствуя тяжести, обхватывая за шею, касаясь – между лепестками – груди. Раз за разом повторяя – Нейтан! – и жадно ловя ответные, почему-то беззвучные движения губ, угадывая в них собственное имя.
Они смотрят друг на друга и этот взгляд бесконечен.
Вокруг шумовая завеса, за ней – буря, а в их маленьком пузыре благословенный покой и сходящий с крика на шёпот голос только одного из них.
Два красивых цветка дышат, пропуская сквозь себя воздух, разрастаются и пускают новые соцветия на руки Питера, а с них – на шею, скулы и волосы Нейтана.
В его глазах нет страха, только сожаление и острое желание о чём-то сказать. Возможно, о том, о чём он не успел договорить перед камерами. А может, о чём-то ином, таком, что он пытается уместить между повторением имени брата. Беззвучно. Так жалко, что беззвучно.
Он такой теплый. Он просто обжигающе горяч.
Питер склоняется почти вплотную, не давая теряющему фокусировку взгляду брата соскользнуть в сторону, помогая удерживаться на себе. Это прикосновение к раю. Нейтан весь, полностью, целиком сейчас только его. Питер, наверное, счастлив. В груди всё сжимается от нестерпимой близости.
И дико хочется плакать, наверное, от красоты…
* *
Он еле проснулся.
Измочаленный, с клокочущим в груди отчаяньем, зарывшийся с головой под подушку, вцепившийся зубами в мокрую и солёную простыню. Тело выгибало судорогой и очень хотелось выть, но, кажется, он разучился делать это по-честному даже в отсутствие брата.
Только если во сне…
Прикусив губу, удерживая рвущийся из груди скулёж, Питер выбрался из-под скомканного одеяла и заставил себя подняться. Вспотевшего, его тут же зазнобило, но свежий воздух определённо был сейчас тем, что нужно.
Завтра, точнее, уже сегодня, был важный день.
Адам откуда-то уже знал место проживания миссис Виктории Пратт, было заметно, что он порядком подготовился ко встрече с Питером, и они, не теряя времени, ещё с вечера отправились туда. На машине, которую тоже откуда-то добыл Адам; не по воздуху и не перемещаясь в пространстве – совсем уж походя использовать свои способности Питер так и не мог. Только в экстренных случаях, да и то, их экстренность по-прежнему определялась его разумом неизвестно по каким критериям.
В голове понемногу стало проясняться, и лютая безысходность постепенно сходила на нет, оставляя за собой тусклую горечь.
Что он здесь делает?
Питер оглядел комнату отеля, слабо освещённую пробравшимся с улицы отблеском фонарей – всё самое необходимое, весьма добротное, но такое безликое, что даже при желании привнести сюда что-то своё вряд ли бы получилось что-то путное. Если только всё убрать, соскрести до штукатурки, и начать с нуля.
Он чувствовал себя таким же.
Кому-то необходимым, на что-то способным, но абсолютно безликим. Вспомнив всё – он не вернул себе осязания собственной жизни. Но и с нуля не хотел бы начинать. Предприимчивые люди позаботились о предоставлении ему такой возможности, и ему это совсем не понравилось. Ирландия отчасти спасла его, но там… он тоже был пуст. Сейчас, бог знает где, в темноте и с разумом, ошпаренным кошмаром, он мог себе в этом признаться.
Последний раз, когда он точно знал, что и зачем делает, что и почему хочет, он бежал на полусогнутых к госпиталю, с обгоревшим братом на руках. Миллионы лет и четыре месяца назад…
За окном проехала машина, раскрасив ненадолго пустые стены пробегающими полосами света. Стенам это мало помогло. Хотя зачем стандартному номеру придорожного отеля, пусть даже и вполне приличного, быть каким-то там особенным? Это вряд ли увеличит количество постояльцев, редко задерживающихся дольше, чем на одну ночь. Им главное – мягкая кровать.
Адам остановился в соседнем безликом близнеце и наверняка видел сейчас десятый сон.
Сон…
В груди снова заколотилось, и Питер еле сдержал рвущийся наружу солёный спазм.
Он помнил его не целиком, какими-то обрывками – влагу под своими пальцами, затухающие глаза Нейтана, вывернутое наизнанку счастье, истекающее кровью в коридоре, переполненном беснующимися репортёрами. И после – больница, ледяной пол и целая вечность на этом полу перед закрытыми дверьми в ожидании вердикта, опустевшая реанимация с неподвижным, не спасённым телом; и мирные, чёрные, контрастные дуги ресниц на белой обескровленной коже. И холод, ошпаривший пальцы и губы, когда он коснулся упокоенного лица брата.
Питер с размаху прижал ладонь ко рту, впиваясь зубами в кожу, застилая болью память о том холоде.
Это было ещё страшнее, чем те видения перед взрывом. А может, и не страшнее, но тогда он ещё не знал, что такое потерять брата; не жил в уверенности, что больше никогда его не увидит.
Испытывать такое повторно представлялось невыносимым.
А уж целых две вероятных смерти брата в ближайшие дни…
Одна из возможных будущих реальностей сказала ему, что Нейтан погибнет от вируса в самом скором времени.
Его сон сказал ему, что Нейтана застрелят, и – Питер перевёл взгляд на свою одежду, ту самую, в которой он был во сне – скорее всего, завтра.
В два раза больше страха.
В два раза больше того, с чем он был готов мириться.
Спросонья, ошалевший, с никак не желающим успокоиться, то сжимающимся, то заходящимся сердцем, он хотел две вещи: оказаться сейчас там, где был Нейтан – и чтобы как можно дольше не наступало утро. И весь этот завтрашний грёбаный важный день.
====== 63 ======
Завтрашнему дню было всё равно, насколько его ждут и насколько он важен.
Он просто наступил и был, кажется, ещё более будничным, чем любой другой день. Лица редких встретившихся людей были совершенно обычными; погода не бушевала, не слепила, не хлюпала, не расцвечивала небо радугой; не было никаких знаков или намёков на то, что сегодня должно произойти что-то из ряда вон.
Или не произойти.
Виктория жила в какой-то несусветной глуши.
Решив, что к ней пойдёт один Питер, они остановились за пару поворотов до её дома и вышли из машины. Адам был утомительно прыток, и всё суетился, разъясняя, насколько опасна и непредсказуема может быть миссис Пратт.
Питер вздрогнул, когда увидел протянутый ему пистолет.
В памяти сразу же всплыли расползающиеся по рубашке Нейтана кровавые пятна. Так что, покивав на все предостережения своего партнера по спасению мира, он категорически отказался от подобной «помощи».
Никакого оружия. Тем более сегодня. Даже в собственных руках.
* *
Дробовик в руках миссис Пратт почему-то впечатлил его гораздо меньше.
Возможно потому, что прежде чем она его предъявила, он достаточно хорошо сумел уловить её красноречивый эмоциональный посыл.
А возможно потому, что уровень нелепости всего сегодняшнего дня, крепчающий с каждым новым шагом, истощал на корню весь его инстинкт самосохранения, заставляя сомневаться в том, что всё происходящее – это явь, и более походя на сон, чем кошмары сегодняшней ночи. Как будто тебе нужно пройти ряд заданий, правильно их выполнить, добраться в конце до главного приза, и только тогда ты сможешь проснуться и начать делать действительно важные дела. А если ты что-то во сне и провалишь – то ничего страшного, можно ведь просто отмотать всё назад, и начать проходить заново.
Ближайшее задание не выглядело слишком простым, но и испугаться его как следует у Питера не получалось.
Конечно, направленное на тебя дуло не слишком способствует зарождению откровенного разговора, но ожидать тёплой встречи от женщины, добровольно прекратившей все контакты с миром ещё тогда, когда Питера не было на свете, было бы слишком наивно даже для него.
Поэтому он просто спокойно объяснил ситуацию – без лирических вступлений и прочих лишних слов – о вирусе, о будущем, которое он самолично видел, и о том, что всё это произойдёт в ближайшие сутки. Хотя рассказывать об этом человеку, якобы некогда самому чуть не распространившему вирус, было не слишком логично, но он отчего-то не сомневался в том, что делает и говорит.
И не ошибся.
По крайней мере, она опустила дробовик, и кивнула в сторону дома, что само по себе выглядело невероятно огромным авансом доверия.
Питер ещё больше оценил это, когда зайдя в дом увидел газетные вырезки с информацией по убийству мистера Накамура и инцидентом с матерью в полицейском участке. Оружие было не просто следствием отшельничества и многолетней выдержанной паранойи, оно было средством вполне обоснованной самозащиты, и Питер и знать не хотел, насколько хорошо миссис Пратт умела с ним обращаться.
Судя по бодрому перещёлкиванию затвора – более чем.
Она знала, чей он сын, и это не прибавило ему очков в её глазах, скорее было антирекламой.
Их общение получилось не слишком приятным и длительным, однако его откровенность и невесть откуда взявшийся энтузиазм во время рассказа о катастрофичности будущего, кажется, пробили брешь в её хмуром недоверии. Не то чтобы она сразу же узрела в нём истинного спасителя человечества, но, тем не менее, не изменяя своей грубоватой прямолинейности, поделилась с ним интересующей его информацией, перехватила поудобнее дробовик и недвусмысленно ткнула им в сторону двери.
Дважды повторять не пришлось.
Хотя Питер не чувствовал, что разговор закончен в той мере, что полностью удовлетворила бы его внимание, но дальнейшая настойчивость определённо была бессмысленна.
Адам почувствовал неладное, когда вернувшийся к машине Петрелли передал ему слова Виктории о том, что вирус хранится в Нью-Мехико – на его памяти там никогда не было отделений компании – но не успел он толком в этом усомниться, как его грудь пробила изрядная порция дроби, оставив после себя зияющую дыру.
Питера постигла та же участь, и неизвестно, чем бы это всё закончилось после того, как миссис Пратт привела бы в действие свой план по снесению головы Адама с расстояния в один метр – весьма вероятно, что подобного обращения не пережил бы даже бессмертный – однако Питер взял реванш по способам удивления. Он не умер, как она того ожидала, и, помешав ей выстрелить в Адама, категорично вернул инициативу в свои руки.
Тот неприятный факт, что их безоглядно перестреляли без объяснения причин, послужил достаточным доводом в пользу того, что их незаконченный, и, как выясняется, лживый, разговор с миссис Пратт нуждается в продолжении.
Абсурдность происходящего терялась на неведомых высотах.
Питер был абсолютно дезориентирован и, на радость своему напарнику, наконец-то зол.
– Почему вы соврали, Виктория!?
– Ты же с ним! И поможешь Адаму распространить вирус!
– Распространить? – возмутился Петрелли, – я хочу найти вирус, чтобы уничтожить его!
– Тридцать лет назад Адам вломился в мою лабораторию, и я не позволила ему забрать вирус и погубить всех! А теперь он хочет всё повторить!
Упомянутый злодей со смиренным видом стоял в отдалении, слушая перепалку двух разъярённых праведников, и наслаждался всей этой кутерьмой, которую он умудрился насеять. А ведь, по сути, не сказал ещё ни слова! Одного его вида оказалось достаточно, чтобы довести Викторию до хладнокровного убиения, и ладно бы только его, но Питера, совершенно незнакомого ей парня, только за то, что он с ним. Надо же... Ту самую юную, трепетную, охочую до чудес, тридцатилетней давности Викторию...
