Текст книги "Книга чародеяний (СИ)"

Автор книги: Katunf Lavatein

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 54 страниц)

Дальше Берингар сомневался молча, а Милош всё сильнее убеждался в том, что сам только что сказал. Даже если предположить, что Арману пришло в голову притвориться кем-то и влезть на собрание, он бы не справлялся так долго. И зачем? Его ведь позвали и так!

– Его же и так звали, – напомнил Милош вслух. – В своём облике. Он отказался.

– Возможно, такой расклад был неудобен, но кому из них, – пробормотал Берингар. Он смотрел перед собой и явно видел что-то, помимо замковой стены и хлопьев снега. – Хорошо… Надеюсь, что ты прав. Мне бы не хотелось ошибиться, ведь это касается не только Армана.

– Ну вот и славно. Писем тоже не было, мне бы Корнель сообщил, если что, – Милош искренне верил в то, что Арман отдыхает и лечится на юге, не потому что так было проще. Его недостаточно убедили доводы Берингара, который поделился только верхушкой своих подозрений, не желая опережать события. С большой неохотой Милош был готов признать, что что-то затевается, но ему не хватало наблюдательности и определённой степени недоверия к старшим, коей с недавних пор обзавёлся Берингар.

– Ты не мог бы показать мне предыдущие письма? Я понимаю, что Арман мог делиться с тобой чем-то личным, но это важно. Потом я объясню ему…

– Ничего личного, покажу, – успокоил его Милош. – Честное слово… А те письма, что для Адель, ты тоже читал? Мне просто любопытно.

– Читал. Собственно, мы читали их вместе, так что мне не пришлось задавать неудобных вопросов. У меня ещё тогда сложилось впечатление, будто Арман нас избегает, но я был готов списать это на общую усталость… Разумеется, я не стал говорить Адель о своих подозрениях.

– Вот как, – что-то в его голосе отвлекло Милоша от Армана, книги и вымышленных интриг. – Вы что, поссорились? Как-то я не сложил два и два.

– Нет, всё в порядке, – Берингар ответил своим обычным тоном, но чудовищный выброс странной магии ещё не выветрился до конца – его выдало лицо, по которому снова пробежала скорбная тень.

– Не думаю, – возразил Милош. До этого дня он не думал, что так уж плох в утешениях, но после Пауля чувствовал себя каким-то грубым нахалом. – Гм… Я, конечно, не настаиваю… а, к чёрту! Меня разозлили немцы, куча немцев, идиотские собрания, стариковские запахи, холод по ночам, скука и то, что с Арманом не поболтаешь. Всё, теперь ты тоже должен рассказать, что не так.

К его удивлению, Берингар слабо улыбнулся и сказал:

– Твои методы, как всегда, весьма ведьминские.

– То есть?

– Эффектны и безжалостны.

Милош сделал вид, что ничего не понял, хотя он всё прекрасно понял. Подобным способом добивались правды такие выдающиеся личности, как пани Эльжбета и Адель Гёльди.

– Мне особенно нечего рассказывать, ты и так всё знаешь. Отец всё ещё под стражей, и мне не к кому обратиться за советом. Мамы нет не первый год, но в его отсутствие это ощущается острее, ведь рядом и вовсе никого не осталось, – Берингар говорил отстранённо, как будто про незнакомых людей, но сегодня у него получалось не очень. Милошу стало неуютно: у него все были живы, здоровы и довольны собой, и он уже приучился говорить о таких вещах с Арманом – тот был круглым сиротой, но почти ничего не помнил о своём детстве. Берингар проходил через всё это прямо сейчас, и Милош с трудом представлял себе, насколько это должно быть тяжело.

– Мне жаль…

– Потом кто-то убил Ингрид, – Берингар не услышал его слов. – Это наша служанка, я знал её всю жизнь. Мы так и не поняли, что произошло; я увеличил охрану, оставил везде защитные амулеты, уговорил тётю переехать в наш дом, чтобы Адель не оставалась одна. Пока ничего не случилось, но смерть Ингрид не была случайной…

– Об этом ты не говорил, – насторожился Милош. Больше, чем очередное убийство, его пугало то, что Бер явно не закончил рассказывать.

– Было некогда, к тому же здесь полно лишних ушей. Ещё Адель… – Берингар как будто очнулся и резко замолчал, сжав челюсти. Откровения кончились.

– Вы точно не поругались? – наугад спросил Милош. Он не знал, что сказать, но не мог вот так вот сразу оборвать чистосердечный разговор. Вряд ли Берингар станет выкладывать такое своим соратникам, как бы близки они ни были, пусть хоть ему расскажет.

– Не поругались. Извини, это тебя не касается.

– Я, конечно, могу промахнуться… но если это насчёт детей…

Берингар молча посмотрел на него. Он ничего не спрашивал, но Милош как-то понял, что попал.

– Она никогда их не хотела, – поделился он, чувствуя себя – наконец-то – невероятно полезным. – Мы же в какой-то мере подружились, пока катались все вместе по Европе, помнишь? Ну, Адель в какой-то момент воспринимала меня как ведьму-подружку: не могу не сказать, что мне это льстило… Лаура на эту роль не годилась никак, а тут я. В общем… не знаю, что ты там думаешь, но это не из-за тебя.

– Так я и не думаю, – отозвался Берингар, оторвав от него изучающий взгляд. – Спасибо, что сказал, но дело не в этом…

– Не получится, да? – Милош ничуть не удивился, что угадал ещё раз. – В этом тоже ничего странного нет. Не делай такой вид, будто я заставил тебя выдать страшную тайну – с женщинами всякое бывает, особенно с ведьмами. Особенно с теми, которых не пускают на шабаш… Не зря же все так носились с этой идеей, чтобы Адель смогла пройти, помнишь? Ей ведь в самом деле стало лучше с тех пор. Может, однажды и родит. Если захочет.

Он бы говорил ещё дольше, чтобы как-то загладить свою вину. Застилающая глаза ярость и жажда убийства исходили не совсем от Милоша, но он не был в этом так уверен, поэтому старался убедить себя и прочих, что тех выстрелов как бы не было. Особенно последнего, когда Берингар перестал защищаться.

– В общем, – Милош придал голосу фальшивой бодрости, вроде получилось. – У Адель всё неплохо и она не одна, вся эта дребедень с книгой и послами скоро кончится, а Арману просто не с кем письма слать. Наверное, как-нибудь протянем, – и он неловко закончил: – Пойдём внутрь, а то в самом деле превратимся… в ледяное изваяние.

XXII.

«Я вижу лица, что были добрыми: в будущем они исказятся от злобы. Я вижу лица, что были счастливыми и никогда не знали горя: в будущем по ним потекут слёзы. Я вижу силу, которая пошатнётся, и слабость, которая укрепится. Я вижу много губительной лжи и неспособность раскрыть правду».

Эльза фон Беккенбауэр.

***

Арман Гёльди спал и видел сон.

Это была долгая, хорошо продуманная пытка. Сначала он лениво осознавал, что спит и беззащитен, постепенно приходило осознание, что пошевелиться он тоже не может; ещё через какой-то неимоверно долгий срок Арман уверился в том, что у него свело все конечности и скоро они заболят, а он не сможет их даже размять. Не сама боль, но преддверие боли заставило его дышать чаще, не выходило и это: лёгкие застопорились, словно в механизм попала зловредная соринка, и воздух входил-выходил со скрипом, через раз. В грудине тоже тревожно заныло. Это всё ещё не боль, но он бы многое отдал, чтобы испытать её саму вместо неприятных предисловий к настоящему страданию…

Было тихо. Арман закрыл и открыл глаза.

В прошлый раз над ним нависал господин писарь, мёртвый и покорный чарам старших магов, случайная жертва одного мастера сновидений и излюбленный инструмент другого. Теперь Арман лежал неподвижно на высокой кровати – на спине, повернув голову набок, так что шея оставалась в напряжении. В изножье появился Хартманн, одетый в тёмный домашний халат; он тихонько мычал себе под нос какую-то мелодию. Обманчивая невинность этой сценки только подкрепляла нарастающий ужас.

– Йохан Себастьян Бах, – объявил Хартманн, обратившись к Арману. Он перестал напевать и теперь похлопывал себя по здоровой ноге, отбивая ритм. – Из Бранденбургских концертов. Я, конечно, не очень хорош в исполнении… но это так, для души. Чтобы правильно передать эту часть, нужно быть какой-нибудь блокфлейтой, а мы всего лишь люди, не так ли?

Господин посол в привычной своей манере зашёл издалека: сначала об искусстве, потом немножко поучительных наставлений, а потом, так и быть, о деле. Арман молча ждал. Он с трудом вспомнил, что было вчера, наяву: успешный, почти успешный разговор с послами, обморок, пол… пол.

– Я ведь не на кровати.

– Не знаю, где вы соизволили себя бросить, – поднял брови Хартманн. – Но в этом сне, а мы с вами во сне, вы всё-таки лежите в постели.

Арман не мог кивнуть – моргнул в знак согласия. Ощущение неподвижности, невозможности самого движения было знакомым, значит, он не ошибся в своих снах: и писарь, и Юрген Клозе… так мало и так много. Господин посол в самом деле предпочитал иные методы, но и в своей стихии оказался весьма искусен.

– Готфрид сообщил мне, что произошло. Я решил не дожидаться утра, – поделился Хартманн. Он с любопытством осматривал помещение, по которому, теперь Арман заметил, разливалось мягкое неестественное свечение без какого-то конкретного источника. Холод пробирал до костей. – Миленько тут у вас. Так что же, вы вчера почти добились права на владение и сразу в обморок упали? От избытка чувств, надо полагать?

Даже скованный ужасом, навеянным чужими чарами, Арман от подобной наглости пришёл в ярость. В его голосе это никак не отразилось, и всё же он сказал:

– Господин посол, вы ведь сами знаете, как это тяжело. Я не обладаю своим здоровьем в вашем теле, а постоянные превращения…

– Ну так надо поторопиться, – безразлично перебил его Хартманн. – Ускорить события. Прося вас не действовать напролом, я не имел в виду, что надо тянуть до скончания веков. Старейшины там что-то изучают, изучают, они доизучаются… до чего-нибудь не того, и придётся начинать всё сначала… А пока момент удачный, крайне удачный. Давайте-ка мы с вами возьмём себя в руки и доведём дело до конца. Чем скорее, тем лучше.

Довести дело – значит добиться, будучи Хартманном, права на книгу. И получить её. Дальше пути расходятся, напомнил себе Арман. Проклятое пламя, у него даже нет никакого плана.

– Кто такой Готфрид и что он вам сказал?

– Готфрид? Такой, с усиками… он иногда присматривает за Эрнестом. Кстати об этом, вы так трогательно общаетесь с молодым Росицким.

– Если бы он что-то заподозрил, я бы первым прекратил общение, – ровно ответил Арман. – Вы ведь знаете, что я весьма… впечатлён вашими методами.

– Правильно, я вас и не виню. Это мило. Такая нежная дружба, такое совпадение душ, – он снова улыбался одними губами, самое неприятное для Армана выражение лица. – Жаль, что ваш добрый друг пребывает в неведении. Грустно, наверное…

Откуда ему знать? У этого человека друзей не было. Приятельские отношения с другими магами, которые Хартманн выстраивал всю жизнь, были лишь связями: сильных он недолюбливал, слабыми пользовался, равных не признавал. Супруга Роберта, Каролина, сумела разбудить в нём что-то большее, чем любопытство, но ненадолго – она умерла, давая жизнь сыну, любовный интерес угас и больше не возрождался. Густав был обречён с самого начала, это Арман понял, ознакомившись с описанием Людвига Хартманна.

– Между прочим, этот ваш Милослав – образец могущественного дурака, которыми так гордится колдовское сообщество, – небрежно заметил Хартманн. – Весь в родителей, я понимаю, но они ведь не одни такие. Вот уж кому плевать на большой мир, плевать на тех, кто слабее… Вы не замечали? Наверное, нет, вы ведь и сами юное дарование.

– Его отец не производит такого впечатления.

– Верно, потому что пан Михаил присосался к чужой силе, как пиявка к телу. Не умаляю его прекрасных душевных качеств, но в молодости он был обычным стрелком, не лучше и не хуже прочих.

Арману совершенно не хотелось это слушать: подолгу пребывая в чужом теле и разуме, он боялся, что слова Хартманна как-то изменят его отношение к друзьям. Одно знал точно – пан Росицкий никогда бы не стал угрожать ему смертью сестры.

– Скоро о вас начнут беспокоиться многие, – сказал Хартманн. – Либо сочиняйте новые письма из лечебницы, либо слушайтесь меня. Пока всем не до вас, подозрения мы вызвали только у молодого Клозе, но если это затянется…

– Не затянется.

– Приятно слышать. Значит, договорились?

Кажется, именно это называется сделкой с дьяволом. В дьявола Арман не верил, да и зачем дьявол, если есть господин посол?

– Договорились. Чего вы хотите?

– Того же самого, друг мой. Книгу чародеяний. Неважно, в каком она там состоянии, вам всё по плечу, – утешил его Хартманн, как будто Арман нуждался именно в этих словах. – Правда, я вам тоже не до конца доверяю, как и вы мне… ничего личного. Нужно вас немножко простимулировать. Подтолкнуть. Я же понимаю, все устали, да и у вас там такой простор для произвола…

Эти новости Арману не понравились вовсе. Зная методы Хартманна, он приготовился к тому, что в качестве «стимула» он кого-нибудь похитит или убьёт. Но кого? Бедный Юрген в его власти, и Арман догадывался, куда уходят его жизненные силы – ну не стал бы Роберт держать его взаперти просто так, без всякой выгоды. Адель должна быть в безопасности, до Берингара попробуй достань, а вот другие… Господин посол неоднократно упоминал Росицких. И господин посол ничего не сказал о Шарлотте, хотя не мог о ней не знать.

– Дайте мне хотя бы конкретный срок, – попросил Арман, чувствуя, как свербит в горле, словно к нему в искусственном сне подбирался кашель чужого тела. Он помнил, что вечером вернулся в свой облик, но уже не был так уверен. – Полагаю, просить пощадить кого-то бесполезно…

– Правильно, – обрадовался Хартманн и чуть ли не в ладоши хлопнул. Какое ребячество, подумал Арман, глядя в его пустые холодные глаза. Какое наигранное ребячество. Германские княжества, прусская корона, да хотя бы колдовское сообщество – ничто из этого не должно попасть ему в руки… Самым страшным было то, что Хартманн отлично знал, что делает: его затеи строились на холодном расчёте и ясной логике. Как-то раз Арман чуть не сорвался на проповедь, чтобы доказать господину послу, будто все его идеи растут из детских обид или унижения Пруссии перед Наполеоном, но вовремя прикусил язык. А то он не знает! Своими изъянами Роберт Хартманн пользовался с тем же успехом, что и чужими – ему не надо было открывать глаза на суровое обращение отца или собственную бесполезную магию. Он хотел получить доверие, признание, власть и шёл к ним, как на прогулку в парк, если не удастся сейчас – что ж, в парке много других тропинок.

Пока в нижнем зале происходило то, с чем читатель ознакомился ранее, Арман спал и не знал, что гораздо больше следует опасаться книги. Поэтому он думал, что артефакт сам по себе не столь опасен, а вот человек, вынудивший его пойти на великий обман, человек, без всякого гипноза водящий за нос немалое количество сильных колдунов, должен быть побеждён… уничтожен. Убит.

Хартманн насвистывал очередную партию, вполсилы дирижируя длинным указательным пальцем, и разглядывал роспись на стенах.

– Но я совсем забыл вас похвалить, – воскликнул он, снова обернувшись к Арману. – Как вы в свободную минуту просвещаете молодёжь, это просто потрясающе. У меня бы уже не хватило терпения, чтобы вбивать в эти сильные, но достаточно тупые головы историю магии… А ведь это то, что нужно! Если, не дай древний дух, поднимется бунт, стражники будут на вашей стороне. На моей, прямо скажем.

– Чайома не доверяет вам.

– Она мне никогда не доверяла, не берите в голову, – отмахнулся Хартманн. – Впрочем, её мнение не имеет такого веса, как её могучее тело. Разве что порчу нашлёт, но это не за один день делается… А вот Джеймс меня приятно удивил. Это правда, что он сам предложил мою кандидатуру? Чудеса, не иначе!

– Правда. Мадам дю Белле открыто намекает на совместное владение, – Армана осенило только что, и он вдруг понял, что означала несвойственная Вивиан гибкость. – Книгу она уступать не хочет, но слишком ценит вашу безопасность.

«Ценит», как же… Мадам влюблена, даже если сама этого не понимает. Сообщница, старая подруга и соперница смотрела на него такими глазами, когда никто другой не видел… Арман уже признал свою слепоту в делах любовных, но здесь был готов побиться об заклад.

– Весьма тронут, но нет, – неозвученное признание не составило для Хартманна никакого интереса. – Разумеется, потом я отплачу ей за поддержку на этом, гм, этапе… Но вы не обманывайтесь, друг мой, не обманывайтесь. Что бы вы там ни углядели между мной и Вивиан, никто из нас не допустил бы такой оплошности и не стал делиться. Ещё чего, – хмыкнул он еле слышно и сцепил пальцы. – Ах, Вивиан… всё бы тебе простил, тебе, да не Франции.

– Господин посол, вы не ответили о сроках.

– Как можно скорее, вот ваши сроки. Не испытывайте моё терпение.

Сейчас Роберт Хартманн как никогда в жизни напоминал своего отца, но он не мог этого видеть, а Арман не мог этого знать. Точно так же покойный Людвиг смотрел на своего сына в ожидании, что тот сделает невозможное и в одночасье превратится в великого стрелка, талантливого полководца или хотя бы посредственного предсказателя, чтобы занять пост военного советника при короле.

В здравом уме Арман никогда бы этого не сделал, но его сознание подточила постоянная бдительность, а тело и вовсе стремительно утрачивало контроль; теперь до той стойкости, которую он проявил осенью в берлинском доме Хартманна, было как до луны. Он спросил, борясь с отчаянием:

– Кто пострадает? Скажите, я всё сделаю…

Хартманн улыбнулся. Искренне – на сей раз он был доволен если не Арманом, то собой.

– Не скажу. Это сюрприз. Поверьте мне, вы очень удивитесь!

Арман проснулся на полу, дрожа от холода. Спина болела, болело вообще всё, и всё равно лучше кошмарная явь, чем такой явственный кошмар. Кое-как поднявшись, он прошёлся по комнате, сверился с часами, раскопал свежую одежду, достал зеркало. Убрал. Они уже беседовали сегодня. Если понадобится, пришлёт своего Готфрида… В комнате не было никаких следов чужого присутствия: наверное, следы присутствия во сне не нашёл бы даже Берингар.

Делать было нечего – Арман приступил к обращению. Он умывался, привычно вылепляя на себе чужое лицо, чувствуя, как искажается, меняясь, тело, и напряжённо думал о новой угрозе Хартманна. К мысли, что с этим пора кончать и книга должна перейти в собственность как можно скорее, они с послом пришли в один день. А вот то, как он собрался подгонять Армана… Наверняка это будет новый плен, новая смерть. Хартманн считает, что удивит его. Какие варианты очевидны? Адель, Милош, возможно, Лотта – последнюю защищало то, что она не жила в доме Армана, есть шанс, что посол проглядел её… Если б у Армана была семья, он бы сходил с ума от страха за них, но семьи не было. Значит, неочевидное. Берингар? Их отношения вряд ли выглядят дружескими со стороны, но Берингар в окружении старейшин и здесь полно охраны… Если посмотреть вне замка Эльц, там Росицкие, там прекрасная пани Хелена… Арман зашёл в тупик, начав перебирать одноразовые знакомства. Беда в том, что он хорошо относился ко многим, да и любое живое существо ему было бы жаль, особенно пострадай оно за Армана. Не Мельхиор же! Пёс должен сидеть под замком в доме Клозе.

Что-то пошло не так. Арман поднял глаза и увидел в зеркале знакомое лицо, но в следующий миг черты Роберта исказились, и на оборотня снова смотрел он сам. Плохо заговорил воду? Исключено. Недостаточно сосредоточился? А вот это да… Арман повторил процедуру с нуля, запретив себе думать об угрозе, и столкнулся с тем, что физически не может ничего сделать: на каждую попытку изменить внешность тело реагировало бурным сопротивлением.

Он снова поднёс окаменевшие, будто свинцом налитые руки к лицу, но сил едва хватало на то, чтобы сделать один вялый мазок по лбу. Вода стекала с кончика носа. Перед глазами помутилось, и Арман сжал зубы, пытаясь хоть как-то заставить себя взбодриться. Ничего не вышло: он слишком устал и не мог колдовать.

Только вот усталости в его случае не осталось места. Арман бы и пожалел себя, но на кону стояла чья-то жизнь, чужая жизнь, он даже не знал, кто именно пострадает на этот раз; ему самому больше всего на свете хотелось довести дело до конца, уже плевать, в чью пользу, он в это ввязался – его не отпустят, надо просто взять книгу… взять её в руки… Он сегодня же пойдёт в нижний зал и сделает то, что должно. Теперь Арман сполна разделял предчувствия Хартманна: почему-то не было никаких сомнений в том, что ему не понадобится даже просить разрешения у старейшин. Так за чем же дело стало? Плевать, кто там согласен или не согласен, плевать, что подумает Чайома и что скажет Мерлин! Сегодня же, сегодня, сейчас. Превратиться бы… тогда он сможет всё…

В этот момент в Армане было столько ненависти к себе, сколько умещалось в его сестре, когда она невольно калечила кого-то из близких или просто боялась своего дара. Он был готов истерзать себя до невозможного состояния, только бы совершить обращение, но дар – как магия, как книга – оказался умнее и предусмотрительнее своего человека: колдовская сила, питающая его изнутри, не позволила сделать такую глупость. Пока Арман пытался насильственно превратить себя в Хартманна, тело сопротивлялось, подавая ему самые очевидные сигналы. В конце концов его вырвало желчью, а потом пришлось ковылять к постели на негнущихся ногах, лишь бы поскорее завернуться в одеяло и спрятаться от бьющей тело дрожи.

Сколько времени прошло, он не знал: шквальная лихорадка изгоняла вредоносную магию, будто боролась с болезнью. Только когда Арман сдался и отказался от мысли о немедленном превращении, ему стало легче. Проклятое пламя, и ведь это придётся объяснять Хартманну, который гонит его на рожон… Арман медленно сел, удивляясь тому, как легко его отпустило при принятом решении. Нет, он не может позволить себе ни дня, но полдня? Почему нет? Ведь если он здесь помрёт или выйдет в своём облике, и план Хартманна полетит к чертям.

В дверь постучали.

– Господин посол?

Глухо, отсюда не разобрать. Может быть кто угодно. Арман осторожно поднялся на ноги, набросил на плечи халат и пошёл к двери. Его ещё пошатывало, и общая слабость казалась сокрушительной, но Арман всё понял: нужно выиграть время хотя бы до вечера и передохнуть. Бессмысленно загонять себе до такой степени, если ты нужен кому-то живым. А он нужен, пусть как гарантия спасения других.

– Господин посол! Вы у себя?

А точно ли он – гарантия? Может, именно эти часы передышки Хартманн потратит на то, что задумал? Нет. Арман знал, что он уже приступил. Хартманн не любил пустых угроз и средства ценил любые. Густав, его родной сын, убит для отвода глаз; женщина по имени Ингрид – для того, чтобы связать руки Арману. Бесконечные «расходные материалы», наёмники и соглядатаи, которых обрабатывали гипнотизёры мадам дю Белле, и господин писарь и вовсе были безликими инструментами, но вряд ли кто-то сделал для Роберта Хартманна больше, чем его младшая сестра. Однажды Тильда не проснулась – и стала первой.

Снова стук, вежливый, но настойчивый. До Армана, уткнувшегося носом в красную дверь, только теперь дошло, что там Милош.

Он не знал, что делать, поэтому откашлялся и зачем-то коснулся ручки. Не открывать же…

– О, ну хоть так, – пробормотали снаружи. Звук через дверь проходил плохо, но Арман жадно прильнул ухом к щели. Такого столкновения радости и отчаяния он давно не испытывал: их разделяет всего лишь одна дверь, Арман в своём облике, если бы он только мог выйти и сказать… Что сказать? Как всё это передать в двух словах? – Господин посол, если вам там совсем худо, я считаю себя обязанным вышибить дверь. Сержант Баум, правда, отлучился, но я и без него как-нибудь справлюсь.

Арман прижался лбом к двери и зажмурился. Он не имел ни малейшего права раскрыть себя сейчас, хотя больше всего на свете желал именно этого. Что случится, если он ответит своим голосом? Если даст хотя бы один крохотный намёк? Связное зеркало далеко и под слоем одежды, его никто не видит, Милош в коридоре один. А сможет ли Милош не выдать ни себя, ни его? Допустим, сможет, но что сказать, что? Пары слов не хватит, ведь друг уверен, что он далеко на юге… Арман сам просил не беспокоиться об этом.

Он выпрямился, в привычной манере напряг голосовые связки и произнёс:

– Ах, это вы? Прошу прощения, не сразу вас расслышал… Дверь ломать, пожалуйста, не надо. Всё-таки этот замок достиг почтенного возраста.

– Как скажете, – отозвался Милош. Кажется, он в самом деле испытал облегчение от того, что подопечный старый пень в порядке и несёт какую-то чепуху про древний замок. – Так что же… Уже за полдень, о вас все беспокоятся. Сами выйдете или кого-нибудь прислать?

– Друг мой, будьте повежливее, – упрекнул Арман голосом посла. – А то складывается впечатление, будто вы мне угрожаете.

Ирония не удалась, и он едва не разбил лоб об дверь. Сам над собой не поиздеваешься…

– Только теперь? – хохотнули в коридоре. – Вообще-то я уже обещал вынести дверь, ну да ладно. Извините, у нас тут ночью было весело, я в самом деле несколько забылся. – Что у них случилось, Арман не знал, но предчувствие у него сложилось нехорошее. Хотя и с надеждой. Видимо, по чужой привычке он начинал искать выгоду во внешних невзгодах… – Вы, конечно, можете упрекнуть меня за назойливость, а я не могу вернуться без ответа: все волнуются, особенно мадам дю Белле и мой отец, – проницательный Милош не поленился выделить голосом упоминание мадам. – Когда вы к нам спуститесь? Сегодня собрание будет обязательно.

Сейчас полдень, собрания после шести. К мысли о том, чтобы что-нибудь съесть, Арман испытывал только отвращение, но знал – себя надо кормить, иначе потом будет плохо. Он и так уже потерял немало собственного веса, не в силах уследить одновременно за двумя телами, которые питались совершенно по-разному.

– После пяти, думаю, – со вздохом отозвался он. Голоса Арман копировал безупречно в любом состоянии, за исключением сильной простуды. – Вы зайдёте за мной? Боюсь, я недостаточно оправился после вчерашнего.

– Конечно, – легко согласился Милош. – Тогда до свидания.

Арман не расслышал шагов, но чувствовал – друг уходит. Всё это казалось таким неправильным… Он снова прижался лбом к двери, не зная, чего этим добивается; разве что резьба впивалась в кожу, но никто не обнимал его в ответ. Сейчас, в эту самую минуту, его с головой накрыли воспоминания, больше похожие на желания, на несбыточные мечты – как Адель целовала его в лоб, как хватала за руки младшая сестра Милоша, как сам Милош крепко, по-братски стиснул его тогда в Лионе, как Лотта, Лотта, Лотта… Само тело оборотня изголодалось по близости дорогих людей, оно было готово вынести к чёрту эту дверь, лишь бы коснуться кого-то своего… Но так было нельзя, и Арман повернулся спиной, медленно сполз на пол и так и сидел, бездумно разглядывая посольскую спальню. Будь он чуть менее сдержанным человеком, он бы сейчас швырялся вещами и колотил зеркала – кому-то это здорово помогало выплеснуть эмоции. Будь он кем-то другим, он бы сейчас хотя бы заплакал, но не было даже слёз. Арман равнодушно смотрел перед собой, и единственным, что он чувствовал, были секунды, минуты и часы, медленно проходившие через его сознание, притуплённое безысходной болью.

***

Книга чародеяний смирно лежала на своём постаменте. Она излучала приятное тепло, и свет от неё исходил мягкий, желтоватый, как дети рисуют солнечные лучи. Ничего похожего на гнев, отторжение, отчаяние или боль Милош не испытывал: в животе плясали пресловутые бабочки, как когда он впервые увидел Эву, губы сами собой складывались в улыбку, и не у него одного – все, кого он видел, улыбались, как идиоты.

В общем, книга вела себя точь-в-точь как матушка наутро после ссоры.

Судя по смущённому лицу пана Росицкого, он пришёл к тому же выводу, что и сын.

– Дамы и господа, – голос Морганы звучал неуверенно. – Этой ночью произошёл инцидент. Книга повлияла на волю двух наших стражников, и дело кончилось перестрелкой…

– Ерунды не говорите, – воскликнул датский посол. – Да вы посмотрите на неё! Само благо…

– Мы слышали выстрелы, – напомнила мадам дю Белле. Она смотрела на артефакт с плохо скрытой неприязнью, в общем, как на любую другую женщину или сильную ведьму. – Не обманывайтесь, Свен, это как раз то, о чём нам говорили.

Старшие маги отчаянно заспорили, кто прав, кто виноват – несмотря на подробный, как сама книга, отчёт Берингара, даже старейшины сейчас верили с трудом в то, какую опасность может таить в себе артефакт. Свидетельства двоих, с Паулем – троих, стражников катастрофически не хватало.

Милош перевёл взгляд на своего подопечного, надеясь встретить там благоразумие. Хартманн подошёл недавно, сопровождаемый сержантом Баумом (самого Милоша вызвали старейшины для допроса о вчерашнем), но был уже в курсе дела. Выглядел он плохо, и всё же смотрел и слушал внимательно.

– Вивиан права, – наконец сказал Хартманн, когда и к нему обратились взгляды спорщиков. Вчера он завоевал уважение тех, кто ещё не питал подобных чувств, а за день слухи распространились по всему замку Эльц: Милош не сомневался, что господин посол уже выиграл, и разве что самую малость об этом жалел. Всё-таки немец! – Свойства книги переменчивы, но я, правда, припозднился сегодня… Могу ли я узнать подробности?

– Ничего такого, что бы заслуживало вашего внимания, господин посол, – с преувеличенной учтивостью сказал Милош. Все уже слышали эту историю не по разу, так что он говорил, пожалуй, для одного Хартманна. – Книга, судя по всему, проехалась по самым болезненным мозолям своих стражников и затуманила наш разум. Я схватился за пистолет и едва не пристрелил господина Клозе, но нас вовремя остановил сержант Лауфер, так что всё в порядке. Книга…

– Вы сделали что?! – воскликнул Хартманн. Милош удивился, остальные тоже обернулись – слишком уж эмоциональная для него реакция, но беспокойство в голосе посла сполна компенсировал его взгляд, жёсткий и злой. В следующий миг он развеял все сомнения сам. – Вы устроили перестрелку здесь, в этом зале? Это крайне неосмотрительно, молодые люди, крайне неосмотрительно. Вы могли задеть книгу…

– Ну, Роберт, ещё они могли задеть друг друга, – пробормотал пан Росицкий, но его никто не слушал.

– Как бы они её задели? – заметил старый Мерлин из-под своего капюшона. – Вы ведь и сами знаете, что ни огнём, ни водой книгу не уничтожить. Мы вместе накладывали охранные чары…

Милошу показалось, что Хартманн наконец ошибся, но господин посол только посмотрел на именитого старейшину с осуждением, а его голос оставался раздражённым, не виноватым. Он оперся на трость, перенеся вес на здоровую ногу.

– Разумеется, знаю. Огонь и вода, кража и порча, преждевременное чтение, недобросовестное копирование и десяток-другой известных проклятий… Но где в этом списке материя свинца?