Текст книги "Книга чародеяний (СИ)"

Автор книги: Katunf Lavatein

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 54 страниц)

– И ты даже не угадал, – выпалила она, немного успокоившись. – Надо вложить ладонь в ладонь, как делают в танце… Это значит, что ты согласен. Ну хоть то, что приглашение делает дама, тебя не удивляет?

– Конечно, нет. Меня не удивляет даже то, что твоё приглашение больше смахивает на приказ.

– Слава древнему духу!

– А какие ещё есть правила? – заинтересовался Арман, жадный до знаний в целом и до знаний колдовского мира – особенно. – Честно говоря, я про этот ваш бал и услышал-то случайно неделю назад. Надо подготовиться…

– Да уж, правила есть, в отличие от шабаша, – буркнула Лотта, недовольная этим обстоятельством. – Но их не так уж много, по ходу расскажу. Неужели Лаура не писала тебе про такое событие?

– Не писала… А ведь могла бы, – догадался Арман, и ему стало неловко. – Могла меня пригласить.

– Если ты рассказывал обо мне, то вряд ли, – возразила Лотта. – Судя по тому, что ты о ней говорил… Да, вот тебе ключевое отличие: шабаш – дело женское, а бал – мужское, хоть нам и дозволено выбирать себе кавалеров. И ещё на бал можно не ходить, а шабаш обязателен и его прогулы бывают чреваты, ну это ты и сам знаешь.

О, это он прекрасно знал. Адель едва не сошла с ума, лишённая возможности посещать шабаш и колдовать в полную силу, но теперь сестра в порядке… Будет в порядке, ведь такие повреждения не исцеляются сразу, так говорит пани Росицкая. Арман верил ей и доверял Берингару, и всё-таки беспокойство о сестре вошло у него в привычку, да что там – вросло под кожу, иначе он не мог.

– Уверена, твоя сестра будет там вместе с Берингаром, – Лотта подхватила его мысли. Арман был безгранично благодарен ей за то, что она почти не говорила «муж» или «супруг» – не привык он, и всё тут. – Наконец-то я их всех увижу! Как ни крути, не так уж нас, колдунов, мало осталось… я толком не видела большинство из тех, о ком ты говорил… И, конечно, будут чехи!

– Будут чехи, – смирно повторил Арман. – Какой же праздник без чехов… Неужели ты не видела даже пани Росицкую?

– Все видели пани Росицкую, – серьёзно сказала Лотта. – Как все видят солнце или особенно яркую звезду, но это ведь совсем другое.

Они болтали о предстоящем событии, пока за окном не стемнело; зажгли побольше свечей и продолжили говорить. Шарлотта посещала далеко не каждый бал: родители не могли являться вместе, ведь отец был человеком, а мама не шла ни с кем другим. Пару раз она сделала это ради Лотты, пригласив в качестве кавалера своего двоюродного брата-колдуна, чтобы дочка посмотрела, как это делается. Это было давно, до первого шабаша и самостоятельности ведьмы – потом Лотту берегли и не пускали, потом ей было не с кем, и лишь последний раз она подцепила какого-то лесного отшельника, варившего зелья, и чуть ли не силком притащила его с собой. Ей было весело и интересно, отшельнику – не очень, но он мужественно терпел. Не в последнюю очередь ради бесплатных напитков.

– Конечно, Пьер не пришёл в восторг от самого бала, зато потом мы переспали, – будничным тоном сообщила Лотта. Её не смущала ни тема, ни то, что нынешний любовник сидел напротив, а Арман сумел по достоинству оценить такую искренность – разумеется, когда привык. – Кстати об этом, давай сегодня просто полежим.

– Конечно, как тебе угодно, – согласился Арман. Он и сам уловил запах крови, но говорить об этом вслух было бы неприлично. – И ты ещё за птицами носилась.

– Где-то убыло, где-то прибыло, – хмыкнула Лотта и глотнула остывшего чая. – Мне несложно. Мы платим болью и кровью за своё могущество, с этим ничего не поделаешь. Конечно, мне до пани Росицкой или твоей сестры как до луны, но даже я в преддверии шабаша лучше ощущаю связь с природой… Арман, мы так и будем пить тёплую водичку?

– Тебе чай подогреть? – невинным голосом спросил он и получил знакомый тычок в колено.

– Молочка ещё предложи! Где бокалы?

Арман изящно опередил её и занялся вином, которое теперь тоже мог себе позволить. Не самое дорогое и далеко не лучшее, но всё же опережавшее ту разбавленную кислятину, которую они прежде пили с Адель по выходным.

Лотте нравилось пить: по-настоящему она смогла объяснить это лишь Арману, потому что дома никто не слушал. Когда голова ещё ясна, но тело уже расслабилось, появляется ощущение сродни полёту – любая ведьма знает, о чём говорит, ведь на шабаше кто угодно может угнать метлу или попросить у старших ведьм «немного покататься» (исход просьбы, удачный или неудачный, в основном зависит от количества выпитого старшей ведьмой). Для Лотты ощущение полёта значило гораздо больше: она становилась ближе к птицам, которых привыкла так хорошо понимать. Ей было ведомо, о чём они говорят, но отвечать им она не могла; она чувствовала их пути и помыслы, хоть и не могла целиком поставить себя на их место. Долгими вечерами они спорили с Арманом о том, кому из них доступно большее – оборотень способен повторить чей угодно голос или облик, не вникая в суть, птичница же Лотта ограничивалась пониманием, поиском, вчувствованием… но преобразиться полностью не могла.

– Ты подражаешь голосам и облику птиц, но не понимаешь их до конца, – говорила Лотта. Тогда она ещё не знала, что обращаться в человека иного возраста или пола – тяжкое испытание, не говоря уж о животном или птице. – Я понимаю их порою лучше, чем людей, но сама могу лишь… остаться собой.

Сейчас у них происходил похожий разговор. Так бывает, когда близкие по духу люди раз за разом повторяют одно и то же разными словами, не то ища поддержки, не то стремясь подчеркнуть значимость слов и мыслей для них обоих; ни одна сторона не чувствует ни скуки, ни одиночества, а с большой охотой поддерживает беседу.

– Быть собой – это счастье, – заверил её Арман. «Мне недоступное», закончил он про себя, не желая лишний раз беспокоить Лотту.

– Зато ты можешь выбирать, – она покачала головой, словно скрытые мысли читались с лёгкостью птичьего полёта. В конце концов, они успели неплохо изучить друг друга. – Ты можешь выбирать и возвращаться, а мы все обречены на себя, как узники в клетке, которых никто не выпустит.

– Нельзя быть уверенным, что ты сам – это плохо, – горячо возразил Арман. – Да, я всегда возвращаюсь, но куда? Когда ты зеркало, без человека напротив и говорить не о чем…

Он осёкся и сделал вид, что сосредоточенно пьёт. Хватит. Арман не доверял Лотте безгранично, лишь потому что не доверял так никому, включая сестру и самого себя; все пороги и границы, которые он сам для себя чертил, не имели ничего общего с доверием. Зачем другим людям, тем более близким, выслушивать о его страданиях? Тем более таких глупых… Жаловаться на магический дар! Да никому из предков такое бы в голову не пришло. Во время работы над книгой они встречали нескольких оборотней, и никто из них не выражал подобных взглядов, несмотря на некоторую неприязнь со стороны сообщества. Арман старался помнить о них, хоть имена из памяти уже стёрлись.

– Нет, – тихо, но решительно возразила Лотта. Она отлично знала, какие сомнения терзали Армана, если не знала – догадывалась, и догадки её были чудовищно близки. – Ты сам – это всё сразу, кто угодно. Что угодно… То, что ты можешь воплотить любую сущность… ну как тебе объяснить! Тебя это не уничтожает, понимаешь?

«Понимаю», подумал Арман. «Не уничтожает, потому что уничтожать там нечего». Обычно он не думал о себе в таком ключе, всё-таки самоуважением природа его не обделила, но не стоило давать себе волю и размышлять так много. Арман любил и ценил Лотту за то, что с ней можно рассуждать о чём угодно, но иногда они забирались в такие дебри, что обоим становилось неудобно… Сегодня настал его черёд.

Арман не позволил себе упасть в эту пучину слишком глубоко, поэтому неизящно перевёл тему:

– Мы все понимаем это по-своему, как по-своему видим мир. Вот скажи…

– Да? – встрепенулась Лотта. Она выпила достаточно, чтобы открыто и без стеснения смотреть ему в глаза, и медовый взгляд напротив растопил душу Армана и почти отвлёк его от мрачных мыслей, которые никто не звал.

– На какую птицу я похож?

Ведьма посмотрела на него с некоторым удивлением, а потом прыснула, склонившись над бокалом. Арман не знал, что именно её развеселило, но заразился немедленно. Зеркало… или живой человек. Нет, Лотта не позволяла кому-то подражать себе, значит, он всё-таки что-то может сам!

– Дай подумать, – отсмеявшись, сказала она и откинулась на резную спинку стула. Тусклый свет лампы падал на её волосы, скулы, кончик носа, подчёркивал задорно мерцающие глаза. Её глаза вообще были чудом по скромному мнению Армана Гёльди: меняли оттенок от дубового до солнечно-золотистого. Конечно, он знал, что цвет глаз человека зависит от многих факторов, и как оборотень он этим пользовался, но… Мысли разбегались во все стороны, когда он смотрел на Лотту – на такую Лотту.

– Филин, – наугад сказал Арман, и девушка снова засмеялась. – Или сыч. Или…

– Прекрати… какой ты сыч!

– Всего лишь вспоминаю, как меня называли прежде, – протянул Арман и покосился на бутыль вина. Наверное, им хватит. – Ну? Мне нужна помощь знатока.

– А следопыт твой в птицах не разбирается? – Лотта снова приподняла бровь.

– Не знаю. Не спрашивал, – честно ответил он. – Но у меня как-то нет желания вваливаться к ним в дом задавать такие вопросы.

– Ой, не смеши меня! Как представлю…

– Ты не представляешь самого худшего, – покачал головой Арман. – Если Адель покрутит пальцем у виска… Берингар-то в самом деле задумается… и отвечать будет долго и обстоятельно!

В этот раз хохотали оба, причём довольно долго. Разлука с сестрой не проходила бесследно, но сейчас Арман Гёльди более всего на свете желал знать, на какую птицу он похож.

– На грача, – заявила Лотта, перестав пристально его разглядывать. – Точно, ты вылитый грач. Чёрный и пушистый…

– Чёрный и пушистый?!

– Не перебивай! Между прочим, если бы ты иногда изволил смотреть на себя в зеркало, не удивлялся бы… Умный, – чуть подумав, добавила она. – И загадочный. И ещё…

Арман ждал чего-то невероятного. По всей видимости, зря.

– Клюв похож, – рассеянно заметила Шарлотта, сделав рукой неопределённый жест в сторону его лица. – Ну, как это у вас называется… нос.

Арман потерял дар речи.

– Не обижайся, – её смех показался виноватым. – Честное слово! Не люблю такие вопросы… не хотела тебя задеть. Меня матушка тоже однажды спросила, на какую птицу она похожа, а я, маленькая дурочка, так и сказала ей прямо – на курицу… Ну и крику было, Арман! Ты не представляешь! Она, наверное, до сих пор в обиде… А я сказала то, что вижу, без дурацких образов, которые люди сами додумывают птицам. Может, курица в нашем представлении не очень умна, но она славно заботится о потомстве, а окрас пёрышек – точь-в-точь волосы моей матушки… Ей, конечно, не понравилось быть наседкой… но и курица в случае опасности знаешь как заклевать может? То-то же.

– А отец твой на кого похож? – не вытерпел Арман, выдержав мало-мальски приличную паузу. Лотта немного помолчала и ответила:

– Да тоже на грача… – и улыбнулась, открыто глядя ему в глаза.

Они допили вино, съели что-то, что попалось под руку, и отправились в комнату в полутьме. Ливень перешёл в занудный дождь, став фоном для мыслей, слов, шагов и смеха; Мельхиор давно спал, сопел под столом в кабинете Армана, где для него был постелен специальный коврик. Арман и Лотта добрались до спальни и с весёлой неловкостью пьяных людей позволили друг другу переодеться по отдельности – здесь была и ширма, и женская сорочка, которую Шарлотта без зазрения совести (а точнее, с заделом на будущее) оставила в шкафу в первый же свой визит. Говоря по совести, они дольше витийствовали, чем переодевались, и отпускали остроумные шутки о возможной близости.

Комната выстыла, пришлось согреваться собственным теплом. Арман отогнал от себя мысли о том, как сейчас была желанна его гостья – он привык держать слово, а уж держать себя в руках выучился с раннего детства.

– Чёрный и пушистый, – пробормотал он, глядя в тёмный потолок. – Ну-ну.

– Не понравилось, что ли? – пробормотала Лотта. Её голова лежала у Армана на плече, уставшее за день тело было тёплым. – А я правду говорю.

Пожалуй, она права. Волосы Армана, отросшие почти до плеч, казались ещё темнее на контрасте с бледной кожей, одежду он тоже предпочитал чёрную, как и перчатки, и трость… Себя со стороны Арман не видел, но вынужден был согласиться – в конце концов, бывало хуже. Милош вообще сравнивал его лицо с могильной плитой.

– А нос тебе чем не угодил? – шёпотом осведомился Арман, чуть повернув голову. Светлые волосы Лотты пощекотали его подбородок.

– Что? А, нос… Да я все носы клювами называю. Не беспокойся.

Что тоже недалеко от правды: с самого детства держа связь с птицами, Лотта не делала особой разницы между ними и людьми. У птиц в её представлении вырастали руки, а у людей – перья.

Со стороны окна послышался слабый стук, совсем не похожий на дробь дождевых капель. Арман успел напрячься и вспомнить, где он теперь хранил оружие, а Лотта тут же подняла голову от подушки и соскочила с постели – сна ни в одном глазу.

– Воробушек, – донёсся до Армана её нежный голос. Скрипнули ставни, в комнату ворвался путаный ком ветра и дождя, потом всё снова стихло. Когда Лотта присела на край кровати, в её руках трепыхалась пташка: это в самом деле был воробей, мокрый, словно его искупали, и очень слабый. Он не боялся человеческих рук, а точнее, рук ведьмы; более того, он чувствовал в ней поддержку. – Ты лежи, я схожу покормлю его чем-нибудь… пусть обсохнет, а потом полетит.

– Мельхиор, – предупредил Арман, чувствуя, что сам безнадёжно проваливается в сон. Глаза уже слипались, и Лотту он видел через сонное марево. – Следи, чтоб не сожрал…

Девушка что-то ответила, но он уже не слышал. Комната и всё, что было за её пределами, погрузилась в глубокую осязаемую черноту.

И в этой черноте Армана не ждало ничего хорошего.

Нельзя сказать, что преследовавшие его кошмары напоминали злой сон, который на них с ребятами наслали в колдовской деревне Кёттевиц: тогда каждый увидел то, чего боялся больше всего, и Арману пришлось признать, как сильно он на самом деле переживал за книгу. Было в этом что-то не то, но спросить-то не у кого, а самому ломать голову о столь неприятную загадку не хотелось. Нет, такого ужаса Арман больше не испытывал никогда, но некоторые ощущения повторялись изо сна в сон. У большей части снов не водилось даже сюжета – страх, отторжение, отчаяние и тупая боль в груди. Иногда он видел мёртвого писаря, тела на дороге из Брно и расширенные в испуге глаза ясновидицы Эльзы. Иногда ему снился замок – такой, в каком они собирались со старейшинами и послами, принимая на себя миссию по созданию книги и расставаясь с нею. Пожалуй, дело в том, что Арман видел не так уж много замков и само здание запало ему в душу, но в облюбованной колдунами крепости не было и десятой доли того леденящего ужаса, которым дышал каждый камень в этих стенах.

Образ пугающего замка преследовал его и сегодня. Во сне Арман не был одинок: небольшие группы и солидные толпы встречались то тут, то там, пока он ходил по лестницам и коридорам, выбирался на балкон, выглядывал из башенных окон. Лиц оборотень не различал, и это коробило его, привыкшего обращать внимание на малейшие черты. Одни пятна. Арман бродил по замку бесконечно долго и искал выход; выхода не было; тогда в дело вступал страх, только и ждущий своего часа, и Арман срывался на бег – глупо и бессмысленно, но, наверное, так чувствует себя угодившее в ловушку животное. Загнанный зверь… Бежать уже некуда, а он всё пытается. Как будто его судьба не в руках охотника.

Вот оно! Сама идея человека с ружьём, пришедшего по его душу, подтолкнула Армана в нужном направлении. Он перестал бестолково носиться, перевёл дух и сделал несколько шагов по коридору. Красноватая дубовая дверь с симметричным узором, кабинет… там, внутри, кто-то ждёт… Не охотник ли?

– Арман! Проснись…

Он был рад и благодарен, что его пытаются разбудить, хотя изгнать из сердца досаду не удалось. Армана тянуло не к самой опасности, а к разгадке, хотя… и загадку-то толком никто не озвучил. Вряд ли его кошмары в самом деле связаны с реальностью, для этого они слишком бессвязны.

– Арман Гёльди, – его позвали снова. Арман открыл глаза. Над ним нависала женщина, чьё лицо укрывала тёмная ткань – виднелись одни лишь глаза. Матушка Эльза! Даже здесь, вдали от Дрездена, она прятала лицо.

– Это вы, – прохрипел Арман и сел в постели. Лотта куда-то исчезла, иногда она уходила… За окном по-прежнему лил дождь. Птичница могла оставить любовника, но не воробья на кухне! – Где Шарлотта?

– Она далеко, – глаза матушки Эльзы притягивали взгляд, больше ничего Арман не видел. Он не смог бы даже сказать, во что она одета, кроме вуали, хотя ясновидица зажгла несколько сальных свечей. – Как и ты. Всё так, как должно быть, Арман Гёльди. Не сопротивляйся течению.

Арман не знал, был ли он борцом против системы или покорным исполнителем – просто не думал об этом, скорее всего, что-то посередине. Фаталистическое требование не сопротивляться течению вызвало его гнев по другим причинам. Он бы, может, и рад сопротивляться, но чему? У течения не было видимого направления, не было лица… Почему-то Арман не сомневался, что у охотника за дверью лицо есть.

– Куда я плыву? – хмуро спросил он. Матушка Эльза качнула головой, не отводя глаз. От её взгляда делалось дурно, хотя, может, дело в выпитом вине.

– Туда же, куда и все. Нет другой реки. Нам кажется, будто мы способны противиться ей, но это не так.

Её речи, пассивные и возносящие судьбу в абсолют, по большей части повторяли то, что группа Берингара слышала в Дрездене. Сейчас Армана беспокоило вовсе не это. Он почти решился задать новый вопрос, раз уж пророчица сама пришла к нему, но Эльза знакомым жестом прижала руки к груди и воскликнула:

– Бедный мальчик!

В ушах зазвенело. Арман проснулся – снова. Лотты всё так же не было рядом, и это по-прежнему не помогало понять, где он находится. Арман нечасто блуждал между сном и явью, он крепко держался ногами за землю и, хотелось верить, не поддавался гипнозу слепо… То, что творилось сейчас, было лишь затянувшимся кошмаром, и с каждым ложным пробуждением открывались всё новые слои.

В углу кто-то пошевелился, явно не Мельхиор. Арман знал, что сейчас увидит господина писаря, ведь именно так всё начиналось в проклятой деревне.

Он ошибся – из темноты, припадая на одну ногу, вышел Юрген Клозе.

Арман удивился лишь поначалу: в последнее время он слишком часто думал о Юргене, чтобы тот не всплыл в его памяти. Шрам, хромота, хлыст и неизменная форма, всё было при нём… всё, кроме огонька жизни, ведь свою супругу он в самом деле любил. Верить в то, что наплёл Хольцер, не хотелось до дрожи, и всё-таки оттолкнуть его теорию не удалось. Арман не застал Вильгельмину Клозе, поэтому не мог судить об их любви. Зато он отлично знал, на что пошёл Берингар ради Адель Гёльди.

Юрген остановился возле кровати, задумчиво глядя в окно поверх Армана.

– Это так, – пробормотал он вполголоса, обращаясь к собственным мыслям. – Правильней быть не может. Надеюсь, никто не осмелится сказать, будто мой сын не выполнил свой долг…

– Мне бы кто сказал, о какой правильности вы все говорите, – вздохнул Арман. Почему-то он решил, что Юрген его не слышит, однако старший офицер опустил голову и выгнул шею как-то по-птичьи. Его холодные глаза хищно блеснули в полутьме, а лицо оставалось бесстрастным, будто вылепленным из воска и совершенно неподвижным, лишённым даже намёка на движенье.

– Всё вы понимаете, молодой человек, – заверил он. Когда Юрген говорил с сыном, его голос теплел, но в этой комнате не было Берингара. – Всё вы понимаете.

После его слов перед глазами Армана потемнело окончательно, желудок скрутился в узел, а кровать словно подняли к потолку, чтобы вытряхнуть его в лёд и ужас. Когда Арман проснулся в третий раз, он уже ничему не верил – даже тому, что рядом сидела встревоженная Лотта.

– Я звала тебя, ты с кем-то разговаривал, – быстро объяснила она, прежде чем Арман успел что-либо сказать или спросить. – Ты нездоров? Ты хоть проснулся?

Увы, более неудачный вопрос сочинить было трудно. Арман выдавил кривую улыбку, скорее по привычке, чем от необходимости, и неопределённо мотнул головой. Вряд ли Лотта обрадуется, если он начнёт сходить с ума… но если и она обратится частью кошмара, будет совсем худо. Смог бы он доверить такое Адель? А Лауре?

Не отвечая ни себе, ни Лотте, Арман выбрался из постели и опустил ноги на холодный пол. Амулет оказался на своём месте, в шкатулке, вот и стоило прежде повесить его в изголовье. Арман нахмурился и с некоторым усилием вспомнил, почему плетёный ловец из лент, бусин и засохших ягод оказался убран.

– Ты не возражаешь, если это повисит здесь?

– Конечно, нет, – в голосе Шарлотты послышалась обида. – С чего бы…

Арман не стал разбираться, просто повесил на крючок плетёное кольцо размером с ладонь. Ему не хотелось ни разговаривать, ни думать, хотелось только одного – чтобы явь, если она и впрямь была явью, перестала колоться и давить на голову. Тепло под одеялом казалось столь же мучительным, как наружный холод, а избавиться от внутренней дрожи не удавалось, хоть ты расслабляйся, хоть напрягай все мышцы.

Он уже не чувствовал страха, только бесконечную усталость от того, что ещё не началось.

– Я могу тебе чем-нибудь помочь?

Голос Лотты едва перекрывал шум дождя. Арман некоторое время смотрел в темноту перед собой, не моргая, и сейчас он сам как никогда походил на восковую фигуру, на маску мертвеца, подобную тем, которых боялся в детстве. Затем он сделал над собой усилие, перевернулся на спину и накрыл своей ладонью руку Лотты.

– Ты уже помогаешь, – сказал он с теплотой. Это была ложь, потому что Арман сам не знал, какая помощь ему нужна и от чего. Это была ложь, и Лотта её заметила, но не отодвинулась – только вздохнула и закрыла глаза.

Впрочем, она была не из тех, кто долго молчит.

– Мог повесить сразу, если тебе надо, – недовольно ворчали в плечо Армана. Не улыбнуться от такого было просто невозможно. – Вряд ли твоя подружка Лаура дёргает перья для амулетов. – Арман не ответил. – Или дёргает?

– Без понятия. Здесь их точно нет…

– Живое перо сильнее мёртвого. Мне нечего возразить, – зевнула Лотта. В своём мешочке ведьма носила лишь те перья, которые уже выпали, а для большинства магических ритуалов «мёртвое» не годилось: что волосы, что ногти, что цветы, что ягоды, всё должно быть свежим, «живым», чтобы работать в полную силу. Но в магии тут и там из правил вылезали исключения, и спорам на эту тему пришлось посвятить отдельный параграф книги – два богемских зельевара никак не могли договориться между собой, сгодится ли засушенный болиголов для качественного яда. Опыт, видите ли, не совпал. Берингар велел их разнять, когда спорщики всерьёз вознамерились ставить эксперименты на гостях.

Память о том случае заставила Армана улыбнуться ещё раз, и он постарался выкинуть из головы тройной кошмар, дурные предчувствия и собственное недоверие. Что до Лотты, врождённая связь с птицами также позволяла обойти правила: ей мёртвое перо сообщало ровно столько, сколько нужно.

– Где воробей? – вдруг спросил он, вспомнив о маленькой птичке.

– Тут, – невнятно пробормотала ведьма. – Осторожней.

Утешало лишь то, что птаха не в одной комнате с Мельхиором. Арман осторожно повернул голову, боясь нечаянно раздавить кого-то не того: воробушек дремал на их подушке, греясь в волосах Лотты. Такое в своей постели Арман видел впервые, поэтому воздержался от лишних комментариев и постарался как можно скорее заснуть. Не хватало ещё, чтобы в одеяле гнездо свили, подумал он и решительно закрыл глаза.

***

Сегодня Милош удрал от родственников дважды. От родителей, сестёр, котов и брата он ушёл, сказав, что направляется к Эве. От Эвы и её родителей он ушёл, сообщив, что всё было очень мило, но отец с матушкой ждут его к чаю. Только от пани бабушки Милош не ушёл, потому что никому на свете не дано уйти от пани бабушки, пока она этого не разрешит – так что во дворе её дома, знаменитого на всю Прагу, он задержался на добрую четверть часа.

Он по-прежнему любил их всех, только со дня свадьбы количество родни удвоилось, и каждый требовал непомерного внимания к себе. Как всё-таки славно у них сложилось с Эвой! Сорвиголовы без какого-либо понятия об ответственности меньше всего хотели оказаться связанными браком с кем-то, на них не похожим, и это был единственный осознанный и ответственный договор между ними – остальное решало настроение и страсть. О, Эва была бы образцовой ведьмой! Как-то так он и вляпался, то есть, конечно, влюбился. Зато взаимно.

Но от общественных устоев никуда не деться, так что молодожёны честно подыскивали себе новый дом. Эва могла жить и в доме Росицких, против этого никто не возражал, однако Милошу не хотелось класть все яйца в одну корзину, особенно если эта корзина находится в руках его матери и сестричек. Мысль о том, что взрослый мужчина должен жить под своей крышей, сажать сыновей, растить дом или как там правильно, Милоша не угнетала – он вообще не воспринимал это всерьёз благодаря крепким семейным узам и сильной ведьминской крови. В конце концов, если кто-то брякнет, что из него не вышло взрослого мужчины, всегда можно расчехлить пистолет. Да и Эве было всё равно, они не собирались денно и нощно торчать друг напротив друга, и всё-таки жильё необходимо – по крайней мере, сплетники отвяжутся и не дадут лишнего повода стрелять.

– И куда ты меня увезёшь? – с горящими глазами допрашивала Эва, когда они наконец-то остались одни в череде утомительных празднеств. – Ну скажи… нет, не говори, я сама угадаю… В страшный зачарованный лес! Нет? В специальную деревню для колдунов… нет? Милошек, а меня не сожгут как жену колдуна?

– Не сожгут, – успел сказать Милош. Вообще-то они были несколько заняты, но язычок у Эвы был не короче, чем его собственный, и препятствий никаких не наблюдал.

– Прелесть какая, – восхитилась жена колдуна и прильнула к нему с новой силой. – М-м-м, и всё-таки куда?

– Куда хочешь, – торжественно ответил Милош, обращаясь к её ключицам. – В любую точку мира.

Если бы Эва была ведьмой, его б сейчас ударило молнией. В любом случае ощущения вышли не из приятных, Милош зашипел и отодвинулся.

– Мог бы придумать что-то более оригинальное!

– Эвочка, любовь моя, я же не пошутил.

– Да так уж не пошутил!

– Да вот так, – разозлился Милош. Заводились они с одинаковой скоростью. – Если бы ты хоть раз дала мне договорить, то поверила бы! – Эва недоверчиво фыркнула, и пришлось ему доказывать слово делом. – Ну, смотри. Нет, сначала оденься, потом смотри…

Они натянули рубашку и штаны соответственно и подошли к двери. Милош вытащил из кармана первый попавшийся ключ и злобно вставил его в замочную скважину. По ту сторону оказался папин кабинет: к счастью, самого пана Михаила там не оказалось, он сидел в гостиной с детьми и женой.

– Как… – обалдела Эва. Милош почувствовал невероятную гордость за магический мир и тут же перестал на неё злиться.

– Оригинально, – нежно ответил он и получил пинок под зад. – Я тебя тоже. Что, обратно?

Они вернулись в эвину спальню – Милош предусмотрительно не стал закрывать дверь, потому как в этот дом у него ключа не было. Правильного ключа, зачарованного. Восхищённая Эва попросила ещё, и они постояли на пороге кладовки дома Росицких, комнаты Милоша, комнаты Корнеля… Последний ключ в связке он как бы не заметил: попросту не помнил, куда ведёт именно эта штучка. И хорошо, что не стал рисковать, иначе бы полуголые Милош и Эва предстали бы чудным осенним вечером в коридоре замка Лавут-Полиньяк.

– Поняла? – сказал он, закончив показательное представление. – Никаких переездов, никакой мороки… Мы так в гости друг к другу ходим.

– Но дом-то всё равно придётся покупать, оформлять, – возразила Эва.

– Ну-у, – уклончиво ответил Милош. Хороший маг способен отвести глаза небольшому городу, а он уж точно был не из плохих. Да и не только глаза, а все части тела, которые хотя бы в теории мешали заселиться. – Разберёмся. Ты, главное, место выбери.

Эва обвила его руками и принялась мечтать вслух. Мысленно они объездили половину мира, выбирая между промышленными городами и тихими деревушками, высокими берегами рек и подножиями гор, холодом севера и жаром юга. В конце концов Эва покачала головой и тихо спросила:

– Любовь моя, ты ведь не обидишься, если я захочу остаться в Праге? Здесь мой дом, мои друзья…

– И столько непобитых полицейских, – подхватил Милош, расплываясь в улыбке. – Я знал, что ты так скажешь. Прага так Прага! На каком берегу?

В общем, дело за малым – оставалось найти дом. Так что сегодня Милош ловко увильнул от обеих семей сразу и отправился искать им с Эвой новенькое гнёздышко, ну или старенькое, главное, помочь жильцам безболезненно убраться. Он весь вечер шатался по любимой Праге, довольно скоро потеряв из виду цель и заглядывая в каждый симпатичный переулок, поболтал со статуями на мосту, побросал камешки в реку, пропустил пару кружек под деревянной вывеской и в конце концов наткнулся на знакомую улицу.

Бабушкин дом так и манил. Понимая, что его заметили ещё на прошлом повороте, Милош поправил шляпу, перевязал платок, прочистил горло и вскоре прошёл во двор.

– Здравствуй, ба…

– МИЛОСЛАВ!!! – гаркнула бабушка. По своим меркам, она говорила спокойно. По меркам всего остального района… ну, крыша кое-где провалилась, это факт. Дом бешено захлопал ставнями, стремясь поспеть за речью хозяйки. – Славная у тебя жена! Надеюсь, и ты её порадуешь, а вместе вы нарожаете мне много чудненьких правнучат!

– А?.. – беспомощно переспросил Милош, оглохший на одно ухо. – Прости…

– Прощаю, – не снизила голоса бабушка. – Такие дела за один день не делаются. Славная жена, говорю! Ты что, не слушаешь?!

– Да слушаю я тебя! – проорал Милош в ответ. Входная дверь захлопала, стремительно открываясь и закрываясь – это означало одобрительный смех. Впрочем, при других обстоятельствах сходный жест означал гневные вопли, зевоту или приглашение войти. – Рад, что вы сошлись. Я опасался, что ты расстроишься, что она не ведь…

– Чего?! – проревела бабушка. С ближайшего дерева посыпались поздние яблоки. – Не слышу! Не мямли!

– Я! Опасался! Что! Ты! Расстроишься! Что…

– Что, что! Франц Иосиф в пальто! Милостью божией, император Римский, тьфу на него, – Эльжбета-старшая побила все свои рекорды, и Милош пошатнулся, сражённый одновременно силой звука и бабушкиным политическим юмором. – Разобрала я, не глухая! Нет, девочка хорошая, – продолжила она потише. – Без царя в голове, ветер один, в зад влетает – из ноздри вылетает, никаких тормозов. Всё как я люблю. А что не ведьма, так тебя одного на всё семейство хватит.