Текст книги "Книга чародеяний (СИ)"

Автор книги: Katunf Lavatein

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 54 страниц)

– Тем лучше, – без особой уверенности кивнул Арман. Берингар пожал плечами, полностью разделяя его сомнения. – Всё-таки после того, как за нами гнались…

– Не будем об этом, прошу вас, – забеспокоился пан Росицкий. – Я понимаю, как это важно, но, пока мы здесь одни и без женщин, лучше как следует расслабиться и отдохнуть. Эльжбета оставила нам прекрасный ужин, думаю, никто не против, если мы продолжим более приятный разговор за столом?

Против этого никто не возражал, и даже деловой Берингар не выказывал никакого недовольства. Так что Арман затолкал вглубь сердца все свои опасения и с удовольствием отдал себя в руки гостеприимных хозяев, которые нравились ему чем дальше, тем больше.

***

Изобилие красок, пестрота огней, весёлый гомон со всех сторон и постоянные вспышки света – ничто не могло сравниться с неописуемой мощью, текучей и подвижной, оседающей капельками пота на коже. Она резонировала, как звуковая волна в пустом помещении, хотя вокруг не было ни единой стены – неслышное и невидимое эхо отражалось от людей, и она рикошетила, как неудачно пущенная пуля, задевая не тех, кого хотела, метя повсюду и никуда. Это было то, что Адель никогда не могла описать словами, хотя испытывала постоянно внутри самой себя – это была чистая магия, неоформленная, не поддающаяся контролю. Магия была, кто бы что ни говорил, и её оказалось слишком много.

По пути Адель боялась, что утратит контроль и сделает что-нибудь не то, но на горе Броккен поняла, насколько глупы её опасения. Ведьмы собирались самые разные, кого-то она была во сто крат сильней, кого-то – слабее настолько же, только это ни на что не влияло: от того, как много их здесь было, и от того, какая сегодня ночь, единичная магия почти ничего не значила. Она оставалась с каждой ведьмой, но была подавлена силами остальных, как если бы оказалась зажата в ряду одинаковых зубчатых колёс и не могла делать больше, чем ей положено. Другими словами, Адель по-прежнему была сильна, но мощь окружавших её ведьм подавляла её сущность.

Это пугало, и Адель старалась держаться поближе к пани Росицкой. То, что их пустили, ещё ничего не значит… Формально допуск решал всё, но если она не сможет раскрыться? Все эти слова, непонятные обтекаемые термины, которые можно трактовать по желанию в зависимости от контекста, означали что-то конкретное, и Адель даже не знала, что. Какое-то ритуальное действо, одно из многих в эту ночь… Поможет ли оно ей сейчас? Этого никто обещать не мог.

– За мной, девочки, за мной, – командовала пани Росицкая. Одной рукой она держала дочь, другой – Адель; та сначала пыталась вырваться, потом решила, что это невежливо и небезопасно. Потеряться в такой толпе ей не хотелось, ну а что до манер – пани Эльжбета явно привыкла и не к такому, и ей все проблемы и заскоки Адель казались незначительными мелочами. Это не оскорбляло, потому что обижаться на ведьму такого ранга, которая к тому же спасает тебе жизнь, слишком даже для дикой и не очень-то воспитанной девушки.

А ранг у пани Эльжбеты был, и ещё какой. Не существовало единой иерархии, кроме тех, какие выдумали чародеи, чтобы держаться вместе, но все эти старейшины, послы и прочая ерунда – они ничего не значили, когда за дело брались ведьмы. Тут-то сразу видно, кто плох, а кто хорош! Пани Эльжбета была лучшей. Так казалось Адель, которая не знала всего: на самом деле, лучших набралось бы около десятка, просто не все здесь присутствовали. Когда пани Росицкая поднималась по склону (она выбрала обычный пеший путь, чтобы как положено провести своих спутниц), перед ней расступались. Когда пани Росицкая поднялась, смолкли все разговоры, а потом напоенный кострами и травами воздух разорвался от радостных криков. Когда пани Росицкая вынула шпильки, несколько незнакомых ведьмочек подлетели к ней, чтобы поймать волну огненно-рыжих волос.

Предстояло ещё какое-то переодевание, и Адель, оставив свою провожатую с множеством помощниц, решилась сделать полшага в сторону и осмотреться. Ей было страшно оттого, что она чувствовала себя подавленной и скованной по рукам и ногам, и ещё ей было страшно, потому что когда-то её отсюда выгнали. Простейший человеческий страх, от которого она все эти годы отворачивалась, пряча его за ненавистью. Ненависть тоже была, но испуг одерживал верх, стоило Адель снова ощутить, насколько она здесь одинока. Бесконечная вереница танцующих девушек в венках из ядовитых трав кружилась около главного входа, встречая новоприбывших. Тропу охраняли покорные ведьмам козлы, чьи рога были увиты плющом и цветными лентами. Костры, бесчисленное множество костров тут и там, они все трещали, через них прыгали, на них жарили мясо, сушили мокрую одежду и ворожили – знакомая фигура выступила из пламени, и Адель удивлённо подалась вперёд, думая, что у неё нет знакомых. Оказалось, есть! Она напрочь забыла имя своей соперницы из замка Лавут-Полиньяк, но Марина Ферри ничего не забыла. Подмигнув Адель, она обнажила зубы в ослепительной улыбке и снова куда-то пропала.

– Откуда музыка? – пробормотала Адель, не в силах больше молчать. Когда она говорила, пусть и сама с собой, было не так страшно. Если бы Арман был тут! Но ему, конечно, нельзя: хотя брат мог обернуться девушкой, на ведьминой горе такой обман раскусили бы в один момент.

– Вон там играют, – ответил тоненький голосок снизу, от плеча. Адель запоздало вспомнила, что она всё-таки не одна: Катаржина, старшая дочь пани Эльжбеты, похожая одновременно на Милоша и на Лауру, стояла рядом. Ей было страшно, но больше интересно: Катка теребила распущенные волосы и заглядывалась на окружающих, не решаясь, впрочем, подойти. Пока маму переодевали во что-то более подобающее, она прицепилась к Адель. – Видишь?

Адель не видела, но зачем-то кивнула. Она испытывала к девочке смешанные чувства: зависть из-за полной семьи и спокойного прохода на гору, недоверие из-за сходства с Лаурой, неловкость из-за неумения общаться с детьми (и, откровенно говоря, с людьми в целом) и невольное уважение вкупе с благодарностью, разделившееся поровну на всю семью. Катаржина явно была проще, поэтому она подняла голову и наивно спросила:

– А почему ты с нами? Как так вышло, что у тебя это первый раз?

В вопросе девочки не было ни злобы, ни лукавства, она действительно не знала и хотела знать. Открытый, ждущий взгляд всколыхнул в Адель застарелое раздражение, но она сдержалась. Что отвечать? В двух словах и не расскажешь такое.

– Ой, прости, – неожиданно добавила Катка. – У тебя поздно начались, да? Извини, я не подумала…

– Нет-нет, я здорова, – Адель наконец смогла разлепить губы и никого не проклясть при этом. – Так вышло не по моей вине. Я однажды уже приходила на гору, но они меня выгнали.

– За что? – искренне удивилась сестричка Милоша. – Ты ведь такая же, как мы.

Такая же, как они… И верно, и неверно одновременно. Адель замялась, оглянувшись через плечо на пани Росицкую: её причёсывали, и это было надолго. Кажется, она сказала что-то вроде – «подождите, я скоро», да им в любом случае некуда податься… Придётся ждать.

– Это долгая история.

– Но мне интересно, и я люблю истории, – сказала Катаржина. – Никто не рассказывает лучше моего брата, но мне всё равно интересно!

Адель, имевшая привычку слушать Милоша вполуха, была вынуждена согласиться. Наверное, на родном языке и дома его и вовсе невозможно остановить.

– Моя прабабушка была сильной ведьмой, – заговорила Адель, подспудно надеясь, что пани Эльжбета освободится скоро и ей не придётся говорить долго. – Может, ты слышала про Анну Гёльди. Её несправедливо казнили, и из-за этого…

– Ты говоришь с конца, – заметила Катка. Адель не удержалась от нервного смешка: милая девочка цеплялась к словам и сути в точности как её вредный братец, будь он сотню раз неладен.

– Ну, хорошо, – по неизвестной ей причине Адель не разозлилась. – Анна родилась и жила в Швейцарии. В детстве ей было нелегко, пришлось очень рано работать, чтобы зарабатывать себе на жизнь, – она говорила нескладно и без особой охоты, но слово за слово не раз слышанная история обретала живость. – В основном она прислуживала в более богатых семьях. Не все женщины могут не бояться быть ведьмой, как твоя мама… Анна была очень способной, но ей хотелось обычной жизни, не хотелось жить в бегах и бояться суда, и тогда она отказывалась от всякой связи с другими магами, потому что сильно любила человека.

– И у них были дети?

– Да, мы с братом – их потомки. Прадедушку звали Мельхиор, – губы Адель тронула улыбка: она вспомнила о собаке. – К сожалению, они никак не могли быть вместе из-за разницы в статусе, но хотя бы тот ребёнок уцелел… Анне пришлось покинуть дом Мельхиора, где она работала, и дальше всё стало ещё хуже.

– Она сделала что-то плохое?

– Нет, – с усилием ответила Адель. Пальцы против воли сжались в кулаки от этого вопроса. – Она ничего такого не делала. Когда она пришла работать в новую семью, к ней стал приставать хозяин… В смысле, отец семьи, ты поняла меня. Наверное, Анна всё ещё любила Мельхиора и отвергла этого человека, а он не стерпел этого. Он её подставил…

Адель упустила ту часть, которую рассказывали сплетницы: о том, что Якоб Чуди изнасиловал Анну, о том, что Якоб Чуди подговаривал дочерей; о том, что Якоб Чуди был добрейшим человеком с незапятнанной репутацией, а испортила всё его служанка. Всего этого она не знала наверняка, а история и без того выходила путанной донельзя.

– В общем, в один день дочери хозяина почувствовали себя плохо, и в этом обвинили Анну, которую уже подозревали в ведьмовстве.

– Как именно? – деловито осведомилась Катка, и Адель вспомнила, что говорит с наследственной ведьмой.

– В их завтраке нашли раскрошенные иглы. То ли они были отравлены, то ли ободрали девочкам горло, в этом никто сейчас не сходится. Иглы, конечно, наводили на мысли о ведьме… но это была не она.

Катаржина осторожно заметила, что этого никто не знает наверняка. Адель согласилась, думая о другом: в её голове одна за другой вспыхивали картины всего, что было с Анной потом. Вот уж где свидетелей хватало с лихвой! Унизительные и изначально несправедливые судебные процессы, пытки на дыбе, вырванное признание в сговоре с Дьяволом… Того, что она созналась в ведьмовстве, было недостаточно: до тех пор, пока не упомянут главный враг господень, люди не могли успокоиться, и это говорило о том, что для них магия в первую и единственную очередь является препоной для Бога, и уж потом, при случае, магией.

Дочери Чуди не умерли, что также не стало смягчающим обстоятельством для Анны. Адель рассказала и о том, что на момент отравления иглами Анна уже не работала в доме – настолько сильно её хотели обвинить, что вспомнили о порче, которая насылается издалека. Катка оказалась внимательной слушательницей и перебивала лишь тогда, когда ей было, что сказать, но от этого не становилось проще. Какая вообще разница, кто прав, а кто виноват? Судебный процесс вокруг Анны взбудоражил умы, которые только начали затихать, и крайне невовремя. Ей никак не могли простить этой тревоги, злилась Адель, а на девчонок, тем более выживших, всем было плевать с самого начала, не говоря уж о Мельхиоре и о настоящем магическом потенциале Анны.

Непростой разговор оборвался, когда вернулась пани Росицкая. На фоне ярких огней и собственных переживаний Адель не сразу поняла, что с ней не так: матушка Милоша была теперь не в платье, в котором поднималась на гору. Завёрнутая в роскошную ткань, похожую на лисью шкуру, она была словно… Проклятое пламя, на пани Эльжбете не было ничего, кроме собственных распущенных волос!

– Ну, девчонки, – старшая ведьма подмигнула и улыбнулась. – Теперь ваша очередь.

***

Ужинать решили в столовой. У Армана никогда в жизни не было столовой, но он не чувствовал себя ни беглым нищим, ни деревенским увальнем – просто повторял за всеми. В доме Росицких не было особенных правил: тарелки можно ставить так, как заблагорассудится, если неудобно вилкой – мясо есть руками, пить вино из кружек для компота, а компот – из бокалов для вина. Столовая, всего лишь комната со стульями и столом, была совмещена с гостиной, так что совсем рядом были и настенные картины, и книжные шкафы, и загадочные секретеры, и ещё много мягких кресел. Коты неотступно преследовали людей, просясь то на руки, то просто покушать, а самые независимые из них, напротив, гордо уходили в другую комнату, едва завидев на пороге человека.

– Как вы кормите всех этих зверей? – заинтересовался Берингар, помогавший носить тарелки.

– Обычно они сами едят, что захотят, – пожал плечами пан Росицкий. Он возился с заманчивого вида бутылками и готовил маленькие разноцветные бокальчики на отдельном столе. – Многие охотятся на улице, а к нам заходят разве что молока попить или погреться в холодную погоду. Не знаю уж, почему они нас так любят…

– Это отчасти объясняет, почему в людском мировоззрении коты и кошки крепко ассоциируются с колдовством. Скорее всего, ваш дом как средоточие мощнейшей магии во всей Праге является для них своего рода магнитом, – отдохнувший Берингар говорил много и как по писаному, и Арман сообразил, что довольно давно этого не слышал. С другой стороны, витиевато и многословно распоряжаться во время погони – это по меньшей мере неуместно. – Правда, вы упоминали, что бабушка ещё сильнее, и я удивлён, что все коты не собрались у неё.

– А у бабули какая-то реакция на кошачью шерсть, – сказал Милош и рассмеялся: – Однажды бабушка чихнула, ну и… все коты разлетелись… Арман с ней уже знаком, он может себе это представить.

– Так говоришь, как будто сам всё видел. Тебя там не было, – послышалось с порога. Обернувшись, Арман увидел последнего члена семьи Росицких, которого ещё не встречал: старший брат Милоша походил на отца и внешностью, хоть и казался более плотным, и скромным характером, оставившим на лице отпечаток вежливой сдержанности. – Добрый вечер… Если вы не возражаете, я бы присоединился.

– Вы у себя дома, – напомнил Берингар. – Всё так, как должно быть. Позвольте представиться…

И получасовых торжественных представлений всей команды, включая себя самого, Арман тоже давно не слышал. Корнель поначалу немного стеснялся, видимо, наслушавшись чего-то не того о боевых напарниках своего брата или просто обалдев от Берингара, но Милош отвлёк его разборками по поводу бабушкиного дома. Младший брат утверждал, что бабушка чихнула так, что вся Прага стояла на ушах. Старший возражал, что всё было не так уж страшно и чих не вышел за пределы двора, что до ушей – Милош запомнил это, потому что в тот же самый день матушка драла ему уши за какую-то провинность. Со скоростью человека бессовестного и беспринципного, Милош тут же переменил тему разговора.

Через какое-то время все беззаботно ели и болтали за столом. Пани Росицкая постаралась, чтобы гости не остались голодными и в то же время оценили все прелести чешско-австрийской кухни: мясо тонуло во вкуснейшем соусе, печёная рыба приятно отдавала тмином, несколько видов сырных и картофельных блюд соблазняли своим запахом и внешним видом. Что-то из них называлось милым заковыристым словцом «кнедлик», но Арман прослушал, что именно. С таким снаряжением можно было беседовать до глубокой ночи, чем они и занялись с полной самозабвенностью.

– И где вы были потом? – заинтересовался Корнель, выслушав во всех подробностях впечатления от дома мадам дю Белле. Как оказалось, иногда они работали вместе, и Корнелю было страшно интересно, какова госпожа посол в домашней обстановке. Точно такова же, грустно подытожил он по результатам разговора.

– В Брно, если я не ошибаюсь, – с усилием выговорил Берингар. Милош не выдержал и прыснул, нечаянно пролив соус мимо картошки:

– Нормальное название! Это ты ещё Йиндржихув-Градец не слыхал!

– Куда? – вежливо ужаснулся Арман. В это время Берингару очевидно надоели славянские издевательства, и он, нанизав себе на вилку ещё мяса, будничным тоном начал сыпать названиями на немецком. Арман чистым случаем знал, что он перечисляет города и природные объекты, но всё равно хмыкнул. Корнель поперхнулся, пан Росицкий восхитился, Милош скорчил страшную рожу и закатил глаза.

– …а также Баден-Вюртемберг, – закончил Берингар. – Что-то мне подсказывает, что ты бы это не выговорил с первого раза, Милош.

– Вот за что я не терплю немцев, – Милош угрожающе закачался на стуле. – Вот за это самое…

– Не ссорьтесь, – взмолился пан Росицкий. Он прекрасно знал, на каких поворотах заносит младшего сына.

– Мы не ссоримся, – невозмутимо ответил Берингар. – Мы ищем мировую справедливость, если она хоть где-нибудь есть. Арман, поделись перцем, пожалуйста.

После перца и ещё нескольких политических стычек перешли к стычкам магическим, а заодно к новым напиткам. Настойка на основе забродившего сливового сока была бережно изъята из секретера и водружена на стол. Арман давно не пил хорошего алкоголя, поэтому сливовица пришлась ему по вкусу. Наслаждаясь напитком, лёгким туманом в голове и приятной безответственностью, вызванной отсутствием книги, писаря и Адель, он откинулся на спинку стула и лениво прислушивался к разговорам остальных. Корнель носил посуду обратно, предварительно заверив гостей, что они тут на правах отдыхающих и помогать не обязаны, пан Росицкий тоже ходил туда-сюда, но в поисках десерта – пани Эльжбета не сказала, уходя, где она припрятала сладкое. Арман понял, что они втроём впервые остались друг с другом, не связанные рабочими обстоятельствами, но, кажется, ни Милош, ни Бер не придавали этому особого значения – они разговаривали так же, как и всегда, с одной лишь разницей: все уже были пьяны.

– Где-то там ша-абаш, – зевнул и потянулся Милош, разглядывая муху, бьющуюся в абажур. – Наверное, мама уже кого-то сожгла. Ну, знаете, они иногда прыгают через костёр… всякое случается… С Адель ничего не случится, ей костёр нипочём, я за Катку переживаю. Это моя сестра, Бер, если ты её не видел.

– Первый шабаш?

– Ага. Уверен, эта девочка семью не опозорит!

– Всегда было интересно, как они понимают, что пора, – задумчиво сказал Берингар. Он тоже смотрел на муху, потом, почувствовав на себе странные взгляды, опустил голову. – Готов признать, что я чего-то не знаю.

– Ты правда не знаешь? – уточнил Арман, не зная, плакать или смеяться. С одной стороны, Берингар казался ему непогрешимым и бессмертным источником вечного знания, для которого не существовало ничего, о чём бы он не знал. С другой, в памяти всплыли детали их первых разговоров. – Ты ведь… ты рос без женщин?

– Можно сказать и так, – ответил Берингар, не вдаваясь в подробности. – Я провёл не так много времени с матерью, а родных сестёр у меня нет.

Арман закусил губу и потянул время, тыкая ложечкой пудинг. Милош сделал вид, что подавился, потом долго осуждающе кашлял, потом уставился на Армана. Берингар терпеливо ждал, заинтригованный своим невежеством.

– А кому был адресован вопрос? – невинно переспросил Милош.

– Полагаю, вы оба знаете больше моего.

– Не спихивай на нас ответственность ещё и за это! – возмутился Милош и обхватил голову руками. Он был пьян. – Ох, ну почему… нет, в этом, конечно, нет ничего страшного…

– Нет, – согласился Арман, которому тоже было неловко. – Другое дело… проклятое пламя, почему тебе сообщаем об этом мы?!

– Я мог бы дождаться любой из знакомых нам всем женщин, но у меня есть настойчивое предчувствие, что задавать такие вопросы в лоб не стоит, – совершенно правильно угадал Берингар. – Особенно после шабаша.

– Особенно после шабаша, – повторил Милош. – Ага. Ну, слушай… с какой бы стороны подступиться… Арман, помоги мне.

С горем пополам, сделав десяток лишних лирических отступлений, они подошли к вопросу женского здоровья. Добравшись до ежемесячных кровотечений, Арман понял, что по какой-то идиотской причине язык завязывается в узел, и вряд ли виноват алкоголь. Он жил с сестрой с самого детства и знал об этом больше, чем многие знакомые мужчины: помогал ей нарезать кусочки ткани и делал работу по дому, когда Адель лежала на постели и шипела сквозь зубы, и ничто из этого не было для него ни тайным, ни постыдным. Почему-то рассказывать об этом другому мужчине оказалось не так-то просто, словно он выдавал чужие тайны.

– Вот так, – пробормотал Милош, которому сливовица тоже не придала ни храбрости, ни красноречия. – У меня тут этих женщин… я знаю, о чём говорю… У Катки первая кровь пошла сегодня утром, ну вот она и поехала.

Надо отдать ему должное, Берингар выслушал их сбивчивые объяснения внимательно и тихо, с неким уважением, не задавая лишних вопросов. Для него это был всего лишь очередной «объективный факт», и Арман понял, что они с Милошем – полные дураки: даже возьмись они объяснять что-то в самом деле неприличное, Берингар вряд ли стал бы реагировать иначе.

– Женское тело удивительно и полно секретов, – торжественно заключил Бер. – Спасибо, вы позволили мне заполнить непростительный пробел в образовании, впрочем, узнать всё это мне было неоткуда… Значит, первый приход кровей является допуском на ведьмину гору?

– Да, – кивнул Арман. – Поэтому девушки попадают туда приблизительно в одном возрасте. Адель не повезло, и она… ну, это уже все слышали…

– А если женщина склонна к перепадам настроения, то это вообще конец света, – бормотал Милош, видимо, подавленный шквалом воспоминаний. – Лучше на глаза не попадаться. Это я про ведьм говорю, такое бывает… лучше не знать… Хотя не-ведьмы немногим лучше, но они хотя бы не нашлют на тебя порчу за то, что криво посмотрел. И за то, что не закрыл окно. И за то, что…

– Об этом я не знал, – признался Арман. – Адель в любой день месяца может разнести половину улицы, поэтому разницы никакой.

По иронии судьбы, вскоре после этого Адель Гёльди взорвала скалу.

***

Когда-то Адель казалось, что она уже перенесла всевозможные лишения и унижения. Разумеется, это было не так. Сейчас Адель лишили одежды, что до унижений – она одна чувствовала себя странно: Катка немного стеснялась своего тела, маленького и угловатого, но повторяла всё за мамой, и ей становилось проще. Адель же совершенно не считала нормальным то, что происходило, но… за каким-то из костров не была одета вообще ни одна женщина. Все они щеголяли своими телами – в меру худыми и худощавыми, стройными и гибкими, плотными и совсем уж заплывшими от жира. Самые разные тела окружали Адель со всех сторон, они блестели, пахли, отталкивали и манили. Кому-то повезло – многие ведьмы прикрывали грудь распущенными волосами, а кто-то, как пани Эльжбета, мог шествовать как в платье, лишь освободив гриву. Но как раз такие предпочитали ничего не стесняться: на глазах девочек и ещё двадцати-тридцати незнакомых женщин пани Эльжбета остановилась, выгнув спину, подняла руки кверху и небрежно собрала свои огненные волосы в простую причёску. Тяжёлые и непослушные, они бы упали, если б воздух не был таким густым от количества разнородных магических сил.

Адель была уверена, что не доживёт до утра, потому что умрёт от стыда. Ей было нечего стесняться – она считалась стройной, хотя и чересчур худой из-за недоедания и бледной из-за образа жизни, но то в мире людей, а здесь-то как? Несмотря на то, что все кругом были абсолютно нагими, Адель никак не могла найти в себе силы раскрепоститься. Её стрижка была слишком короткой и едва доставала до плеч, а волосы на лобке абсолютно не придавали уверенности, скорей наоборот. У кого-то они были, у кого-то – нет… Взгляд Адель против воли метался от одной ведьмы к другой, и, хотелось ей того или нет, задерживался на тех местах, которые обычно принято прикрывать. Многие широко расставляли ноги, стоя и беседуя с приятельницами. Ведьмы откровенно наслаждались своей наготой, и ни телосложение, ни цвет кожи, ни шрамы, ни растяжки, ни волосы, ничто не могло им помешать.

– Иди сюда, пойдём, пойдём! – рядом смеялась Катка и то и дело хватала Адель за руку. – Смотри, они через костёр прыгают! Мне страшно!

«Мне страшно» прозвучало с таким восторгом, что верилось с трудом. Потеряв из виду пани Росицкую, Адель решила держаться рядом с её дочерью, поэтому остановилась у огня. Катка встала в очередь и бесстрашно приближалась к пламени. Иногда она по привычке пыталась одёрнуть рукава или поправить юбку, но, обнаруживая, что одежды нет, быстро забывала об этом. Адель так не могла – она заставляла себя стоять прямо, держаться ровно, но всё равно инстинктивно пыталась сгорбиться, закрыться, защититься от пустоты, которая светилась и привлекала внимание.

В этот раз мало кому было дело до Гёльди – возможно, потому что она уже прошла. Ту, которую не хотят видеть совсем, не пустили бы: значит, она как минимум не изгой и может стоять тут и ни с кем не разговаривать.

– Адель!

Или нет.

Первым порывом Адель было закрыться руками, но от этого она себя удерживала, держа руки со скрещенными пальцами за спиной. Увидев знакомое лицо, Адель не справилась и перевела руки вперёд, надеясь, что её небрежный жест не сочтут попыткой прикрыть промежность. Барбару Краус, шедшую навстречу, явно ничего не смущало: она передвигалась уверенно и спокойно, качая крепкими бёдрами. Косы Барбары, перекинутые на грудь, немного прикрывали её сверху. Адель усилием воли заставила себя не смотреть вниз – ей казалось, что она таращится на всех, как одержимая, будто никогда не видела голых женщин. Видела, но… не в таких же количествах и не в таком месте! Обычно мы видим лишь голову, лицо и кисти рук; теперь именно эти части казались лишними, перегруженными на фоне не защищённых одеждой тел.

– Привет, – глупейшим тоном сказала Адель. Будь она в себе, она бы ни за что не поздоровалась первой. – Давно не виделись.

– Я рада, что ты здесь, – спокойно сказала Барбара. Она стояла близко, но на почтительном расстоянии, и это немного успокоило Адель. – Как продвигаются дела?

– Неплохо, – Адель недоумевала, почему об этом спрашивают её. Ведь, кажется, Барбара – подруга Лауры… – Даже хорошо. Наверное… Непросто, это точно. Разве ты не знаешь?

– Мы пока не виделись с Лау, если ты об этом. Я ищу её здесь, – объяснила Барбара, вежливо игнорируя сомнительное красноречие собеседницы и то, как её бросает то в жар, то в холод. – С кем ты пришла, если это не тайна?

– Не тайна. Пани Росицкая… – Адель вспомнила о Катаржине и обернулась через плечо. Дочка пани Эльжбеты как раз летела над огнём, то ли радостно, то ли испуганно вереща.

– Это хорошая рекомендация. Лучше и не придумаешь, – Барбара улыбнулась. Адель совершенно не знала, что ей сказать. – Возможно, мы больше не пересечёмся, я бы хотела тебе кое-что передать.

– Передать? От кого?

– От моей матери. Вряд ли ты её помнишь…

Адель помнила. Юлиана Краус – та самая ведьма, которая давным-давно приходила к маме и слушала её просьбы о посещении горы.

– Мама хотела передать тебе, что сделала всё, что могла, – спокойно рассказала Барбара. Она была похожа на Берингара: такая же светлая, невозмутимая и абсолютно бесчувственная, особенно когда бралась за дело. Донести сообщение до Адель Гёльди явно было делом. – Ей кажется, что ты можешь не знать всего и поминать её недобрым словом… В общем, мама говорит, что пыталась достучаться до старейшин и после смерти твоих родителей предлагала забрать вас с братом домой. Ей не позволили, и это не оправдание, но исход событий.

– Мы могли расти вместе? – растерялась Адель. Будь она в силах – разозлилась бы, но это всё ещё представлялось невозможным. – Но почему не разрешили? Ведь колдуны…

– Должны держаться вместе, это так. Но ты ведь знаешь, что старшее поколение точит зуб на Анну Гёльди, – пожала плечами Барбара. – Чем ближе к охоте на ведьм, тем сильнее у них пунктик насчёт безопасности таинств. Всё наше сообщество – таинство, и, даже если твоя родственница не виновата или вина не целиком лежит на ней, таинство едва не нарушилось в тот раз.

– Можно подумать, только с ней такое случалось!

– Вовсе нет, – мягко возразила Барбара. – Но обида перекидывается на потомков, обида и страх. Они больше боятся, чем ненавидят, понимаешь? Боятся пыток и судов, боятся, что на потомках Гёльди лежит проклятие. У других ведьм не было уцелевших детей, или те сами отказывались от своего наследия. Вы умудрились всё это сохранить… Если честно, я восхищаюсь вашей с братом силой воли. И ваших родителей, и их родителей.

Адель не нашлась с ответом: восхищение – последнее, что она привыкла слышать применительно к своей фамилии. Барбара говорила правду, не оправдывая старейшин и судей и не обвиняя ни Анну, ни Адель.

– Это всё, что ты хотела сказать?

Прозвучало резковато, но иначе Адель не умела. Барбара ничуть не смутилась:

– Пожалуй, что да. Мама не просила прощения или что-то в этом роде, она только хотела передать.

– И давно?..

– В замке случай был неподходящий, а передавать это через Лауру было бы нечестно.

Адель нервно усмехнулась: она прекрасно знала, что через какое-то время Барбара найдёт Лауру, и внучка Хольцера определённо потратит не меньше часа, жалуясь на свою напарницу. Что тогда скажет Барбара, не пожалеет ли она о том, что была так добра с Гёльди? Хотя она знала с самого начала, что между ними пробежала кошка… Барбара не из тех, кто забывает чужие ссоры, если б она была в обиде – нашла бы способ не выполнять просьбу матери.

– Знаю, ты думаешь, что это ничего не изменит, – Барбара задумчиво глядела в огонь. В отличие от многих, она не кокетничала, не волновалась и не накручивала на пальцы пряди волос, просто стояла квадратной статуей и говорила, когда то было необходимо. – Может, и не изменит… В любом случае, сказанное должно быть сказано, а сделанное – сделано. В итоге ты всё равно оказалась здесь, пусть и без помощи моей мамы.

– Спасибо, – на всякий случай ответила Адель. Она не чувствовала ничего, похожего на благодарность, но всё-таки больше не держала зла на Юлиану Краус: ей ли не знать, каковы на вкус бесплодные попытки. Барбара кивнула и отошла, и больше они не виделись.

Адель перевела своё внимание на Катаржину, пляшущую вокруг костра, и пыталась думать. То, что она услышала, никак не укладывалось в голове. Ладно, попытки Юлианы помочь маленькой ведьме, на горе она очевидно ни на что не могла повлиять… в тот раз вообще собрались самые неприятные особы, а пани Эльжбета никогда не заведовала допуском… Потрясало другое. Барбара восхищалась тем, что Адель и Арман не отказались от своей магии и продолжали что-то делать, болтаясь на грани двух миров, не принятые ни в одном из них. Разве это достойно уважения? Им-то всегда казалось, что они едва сводят концы с концами, и речь не столько о деньгах, сколько о жизни. Изгои-одиночки, неприкаянные дети на границе… Оказалось, со стороны это вызывает уважение, а не приступы отчаяния и паники.