Текст книги "Книга чародеяний (СИ)"

Автор книги: Katunf Lavatein

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 54 страниц)

В коридоре Арман ненадолго задержался перед дверью посольского кабинета. Его снова накрыло ощущение болезненного страха, плотного, как ком в горле, и он сглотнул. Дверь, та была совсем другой – из светлого дерева, и вместо причудливого узора на ней выделялись только два прямоугольных углубления справа и слева. Не как во сне. Это обстоятельство ободрило Армана, вернуло ему решительное расположение духа, и он постучал.

– Проходите, пожалуйста, – донеслось изнутри. Арман вошёл и улыбнулся, встретив такую же приветливую улыбку: Хартманн сидел за столом и, судя по всему, ждал его. – Простите, что я не встаю навстречу – здоровье, сами понимаете…

– Понимаю. Не беспокойтесь, господин посол.

Арман закрыл дверь и сел в предложенное кресло напротив. Он изо всех сил искал в себе признаки недавней тревоги, но не находил их. Это настораживало не меньше, и он продолжал контролировать свой разум: если одно, то одно, если другое – то другое. Главное, случайно ничем не оскорбить посла, иначе тот совсем ничего не расскажет.

Хартманн действительно изменился с того дня, когда Арман впервые увидел его на комиссии – осунулся и побледнел, его заострённые черты немного поплыли, как это случается в возрасте, но всё равно сохраняли отчётливое сходство с лисьей мордой. Монокль он носил на цепочке, прибегая к нему в случае необходимости, в другое время растерянно щурился и всеми этими деталями весьма напоминал своего старого приятеля пана Росицкого. Арман не позволил себе успокоиться на этом, и всё же подловить Хартманна на притворстве в первые минуты разговора он не сумел – о погоде да о природе, об острове за окном, о королевском музейном проекте и, наконец, о предстоящем собрании магического сообщества.

– Я помню, что обещал вам рассказать кое-что про книгу чародеяний, – говорил посол, – и я сдержу слово, но мне кажется, вам будет любопытно узнать и о грядущей встрече. Наверное, мой добрый друг пан Михаил уже упоминал о ней?

Арман сдержал улыбку – пан Михаил первым делом рассказал всё ему и Берингару. Не то чтобы он упоминал, уж скорее осознанно и со всей ответственностью разболтал.

– Да, я знаю совсем немного. Кажется, меня и некоторых моих друзей могут пригласить в качестве охраны, если я правильно понял пана Росицкого.

– Совершенно верно, – кивнул Хартманн и коротко откашлялся: по-настоящему, судя по крови, которую Арман успел увидеть на краешке платка. По крайней мере, он ни разу не солгал по поводу своей болезни. – Прошу прощения. Мне известно немного больше, разве что место они пока не выбрали – с годами это становится всё труднее, вы понимаете. Будут все наши дипломаты… и только наши, полагаю, хотя порой это неразумно. Конечно, вы уже обращали внимание на то, что обособленность магов от людей и наоборот – мнимость? Мы зависим друг от друга, особенно в политике и на войне, я уж не говорю о мелочах.

– Мне говорили, что военные колдуны живут в обоих мирах, – Арман процитировал Берингара. – Прежде я считал, что должность посла как-то связана с этим, но, видимо, ошибался.

– Почему же? У кого связана, у кого нет. В основном наше посольство – заимствованный термин – всего лишь способ связи друг с другом, чтобы договориться о том или ином событии, предупредить об опасности и так далее. Поэтому я не верю в так называемую обособленность колдунов: мы вынуждены считаться с национальными и территориальными противоречиями, в конце концов, все мы вольно или невольно представляем какое-то государство, – он немного помолчал. – Граница между нами и ими, конечно, есть. Но она пролегает не там, где многие ищут. Не только там.

Арман кивнул, соглашаясь. То, что говорил Хартманн, было интересно и правдиво и немало отвлекало от главной задачи – не упустить момент, когда станет ясно, в каком положении сам Арман, пленника или гостя. Получается, размышлял он, посольское представительство действительно касается в первую очередь других магов, а не магов среди людей, хотя не исключён и второй вариант. Кто-то продолжает пользоваться их услугами по мелочам и не только, так делали даже – и особенно – в пору жесточайших преследований, а нынче остаются как минимум колдовские корпуса – без посредника им никуда.

– Так вот, на собрании будут многие послы, почтенные старейшины… Сейчас ведутся споры, приглашать ли сильнейших ведьм. Как думаете, почему?

– Может быть опасно возле мощного артефакта? – предположил Арман и удостоился двойного кивка. – С другой стороны, охрана предполагает наличие силы, разве нет?

– Парадокс, – живо отозвался Хартманн. Несмотря на болезнь, у него была довольно подвижная мимика, привлекательная по меркам оборотня. – Увы, на данный момент нерешаемый. Поэтому в охране будут в основном военные колдуны, как состоящие на службе, так и вольные… я имею в виду молодого пана Росицкого. Вы, друг мой, гость во всех смыслах исключительный, могу поздравить!

– Спасибо, – поблагодарил Арман, не в полной мере представляя, с чем его поздравляют. – Но неужели после ареста Юргена Клозе не ослабло доверие к военным магам? Или это очередной парадокс?

– Совершенно верно, совершенно верно. Нам попросту некуда деваться. Итак, охрана будет следить не только за самим артефактом в процессе решения его судьбы, но и за гостями собрания: обеспечивать их безопасность, присматривать за подозрительными личностями, обязательно сопровождать всех нас на территории встречи. Магическое сообщество из последних сил стремится избежать диверсии – не уверен, уместно ли это так называть, но смысл вы уловили.

– И всё это основано на доверии? – упавшим голосом спросил Арман. Затея ему не понравилась.

– На недоверии, я бы сказал, – горько усмехнулся Хартманн. – Но суть примерно такова. Остаётся только довериться друг другу, пока всё это не кончится.

– Каков, по вашему мнению, будет финал?

– Должна решиться судьба книги чародеяний, – медленно проговорил Хартманн, задумчиво глядя куда-то сквозь плечо Армана. Его длинные пальцы складывались в разные фигуры будто сами собой, нисколько не отвечая мыслям хозяина. – Что она, в конце концов, такое, где и как она будет храниться до предначертанного конца магии, кому и как её передадут потом. Такие вот моменты… Этот вопрос будет озвучен в начале собрания, и мы с вами услышим всё в точности.

Арман представил, что вступительную речь доверят Берингару. Если он не будет говорить до самого конца магии, есть шанс понять, что происходит.

Беседовать с Хартманном было увлекательно: он рассуждал без пижонства, свойственного старшим магам, и с живостью мысли, которая выдавала некую тягу к переменам. Арман украдкой осматривал помещение. Богато, но без лишней роскоши; к широкому подоконнику прислонена трость; на стенах – портреты Фридриха Вильгельма и его предшественников. В дальнем углу он обнаружил и семейный портрет, на котором самого Хартманна окружали его жена и сын, оба теперь покойные. Письменные принадлежности, сами письма, дубовый стол, восточный ковёр и разные безделушки из путешествий, книжные полки, прусский флаг… Арман понял, что всё равно ничего о нём не знает.

– Ну, что ж… – рассеянно сказал Хартманн и снова сфокусировался на лице собеседника. – О книге, полагаю. Я вам очень благодарен за то, что вы пришли один. Мне бы не хотелось отчитываться перед молодым Клозе…

– Мне жаль, что его слова задели вас, господин посол, – откликнулся Арман. Он чувствовал себя собакой, готовой к прыжку, только не понимал, в какую сторону прыгать. Охотничье ружьё, куда оно смотрит? В чьих оно руках? – Я могу понять вас обоих, но мне в самом деле жаль.

– Настоящий оборотень, – улыбнулся Хартманн. Всё своё внимание Арман сосредоточил на его улыбке, но ничего опасного в ней не обнаружил – так же улыбался пан Росицкий, когда его радовал кто-то из детей. – Что ж, признаю, что я и сам среагировал резковато… ведь они с Густавом действительно были дружны… Но что было, то прошло.

– Я забыл выразить вам свои соболезнования, господин посол.

– Да-да, – пробормотал тот. – Не будем… не будем об этом. Вы на удивление нелюбопытны.

Арман знал, что с ним такое: боязнь человека, подобравшегося к разгадке совсем близко. Ему отчаянно захотелось оглянуться на дверь, чтобы убедиться – изнутри она тоже не из красного дуба…

– Так получилось, что мне известна задумка недоброжелателей, – сказал Хартманн и улыбнулся виновато, немного скованно, будто жалел об этом знании. Арман напрягся, надеясь, что на его лице это мало отразилось. – Вы ведь были правы в самом очевидном… в том, где надо искать. Определённый круг старших магов опекал господина писаря, накладывал первичные чары на наш артефакт, в общем, во главе затеи стояли вполне конкретные люди. Мы, молодой человек, именно мы – Юрген, Эрнест, Вивиан и ваш покорный слуга. Поэтому многие старейшины легко приняли арест Юргена, поэтому все здравомыслящие люди не подозревают Михаила Росицкого… не говоря уж о том, что его жена наводит страх не хуже вашей сестры.

Хартманн сделал паузу, чтобы откашляться – он выглядел раздосадованным, оттого что пришлось прерваться, а Арман был рад передышке. Итак, они с Берингаром хотя бы правильно прицелились, но к чему клонит Хартманн? Юрген Клозе виноват? А может, строптивая Вивиан дю Белле или капризный Хольцер, который сочинил бредовую легенду для своей защиты? То, как собеседник выделил пана Росицкого, Арману совсем не понравилось. На мгновение он представил, как наносит удар из-за угла добрый и почти родной человек, а кому-то и родной… Мысль была жуткой. Сходство между отцом Милоша и непонятным человеком напротив напугало сильнее прежнего.

– Так вот, – повторил Хартманн, отпив немного воды. – Вы, я полагаю, пытались определить, кто из нас больше всех отвечал за господина писаря, и раз за разом заходили в тупик, ведь ответственность поделена поровну между нами всеми. Кто угодно мог оказаться рядом там-то и тогда-то… В общем, друг мой, так оно и было: мы все накладывали на него свои чары, все обрели с ним некую связь.

– Дело в том, что кто-то из вас убил его, – мягко сказал Арман. Он невольно скопировал тон собеседника, а тот почему-то обрадовался. – Ведь это произошло задолго до нашей финальной встречи. Господин Арманьяк (мне бы хотелось называть его настоящим именем) был управляемой мёртвой куклой, когда я обращался в него в Дрездене. Избавление от чар высвободило его смерть, которая только дожидалась своего часа.

– Никто из нас не управляет мертвецами, – так же мягко отозвался Хартманн. – Такой дар даже у нас, магов, не в чести. Но как это вы красиво сказали! Избавление от чар высвободило смерть… Совершенно верно, так оно и было. Смерть сама по себе, чары сами по себе.

Он помолчал, будто наслаждаясь понравившейся фразой.

– Да, так и было. Кто-то из нас убил его, а другие, знаете ли… молчали. Кое-кто заметил, кое-кто – нет, кто-то боялся, кто-то выжидал. Большинство предпочло устраниться от проблемы, ведь писарь выполнял свою работу, и, более того, после смерти он стал совершенно безопасен – такая вот гарантия ещё до финала ваших приключений. Неужели вы думали, что его оставят в живых после завершения работы?

– Мы полагали, что он всё равно умрёт от напряжения, столько чар вы на него наложили, – сухо сказал Арман. В нём всколыхнулась запоздалая злость из-за того, что они сделали с Арманьяком.

Хартманн изучающе поглядел на него, склонив голову к плечу резко, по-птичьи. Пронзительный взгляд из такого положения до боли напомнил Арману сразу несколько сцен, которые он до этого не связывал между собой – сон в деревне Кёттевиц, недавний сон про Юргена, бред в карете, когда он сидел напротив писаря.

– Вы ведь не доверяете мне, молодой человек?

– Нет, – честно ответил Арман. Перемена на лице напротив отозвалась в его сердце щелчком захлопнувшейся ловушки: от учтивости и доброты в глазах Роберта Хартманна не осталось и следа.

– Ну наконец-то, – холодно сказал он и расцепил пальцы. – Я уж испугался, что ошибся в вас.

XVIII (II).

«Женщины отвечают за жизнь, мужчины – за смерть; нашим ведьмам подвластны все тайны природы окружающего мира и человеческого тела, таинства зверей и птиц, насекомых и рыб, огня и воды, земли и трав, ветров и молний, здоровья и нездоровья. Амулеты плетут из живых трав и перьев, чудодейственные напитки варят на живом огне и живой воде. Мужчины же владеют памятью и властью, что не есть жизнь; клинками, пулями и стрелами, что не есть жизнь; снами и зеркалами, что не есть жизнь».

Книга чародеяний, теоретические главы.

***

Для Армана изменилось всё: он понял, что добровольно пришёл в логово охотника, и пусть он делал это с открытыми глазами, положение не менялось. Сердце билось ровно только потому, что его уравновешивала долгожданная определённость, но осознавать, что он сидит напротив убийцы и предателя, которого они искали, было страшно. Для Хартманна не изменилось ничего – он продолжал свой рассказ, перебирая пальцами воздух и щурясь, когда требовалось припомнить ту или иную деталь. Признание никак на нём не отразилось, а холодность голоса и взгляда быстро исчезла – она нужна была лишь на миг, чтобы дать Арману понять, что происходит.

Такое владение своим телом, мимикой и жестами выбило оборотня из колеи. Он уже знал, что этот человек виновен, но внешние признаки не указывали ни на что. Неужели Хартманн – из тех самых сильных гипнотизёров, к которым Берингар велел не соваться? Арман снова уткнулся носом в то, что ничего не знает о прусском после. Вот о чём надо было спрашивать Юргена и пана Росицкого. Они-то боевые маги по сути своей, а кто такой их старый приятель Роберт?

– Итак, сначала затея с книгой показалась мне весьма посредственной, – как ни в чём не бывало говорил Хартманн. – Всех сведений о магии в ней не уместить, память рано или поздно выдыхается, а уж сколько времени и средств мы потратим на ссоры, скандалы и процесс создания подобной вещицы… Такая бессмысленная трата жизненных сил, да ещё и со стороны могущественных магов, не пришлась мне по вкусу, но я об этом умолчал. Знаете ли, всегда лучше промолчать и ещё подумать, чем рубануть с плеча и ослепить окружающих своей глупостью. К тому же, мне вовсе не хотелось, чтобы люди будущего узнали наши секреты: говорить о пресловутой обособленности и при этом обнажать тайны перед потомками – самую малость лицемерно, согласитесь.

Арман слышал в его словах и разногласия, о которых говорил Берингар, и опасения, которые выражали все, начиная с сестры. Он вспомнил ещё кое-что: помимо историй, собранных в пути, и написанных заранее теоретических глав, в книге отмечались добровольцы из высших магических кругов. И помимо тех, о ком он вспоминал недавно… пан Михаил подарил им статью о теории магической стрельбы, а Юрген Клозе – об этом как-то обмолвился Берингар – готовил несколько глав о стратегии и тактике с применением колдовских отрядов. Доступа к текстам от французских, австрийских, прусских представителей у них не было. Или не было самих текстов? Содержание книги не касалось тех, кто должен был её хранить и защищать, но многое они слышали в дороге, что-то узнавали друг от друга потом. Недостаточность этих познаний обрушилась на Армана с новой силой.

– Так что я нанял кое-кого и начал вам мешать. Вполсилы, знаете ли, не от чистого сердца… Где приглядеть, где припугнуть, – он как-то вяло пожал плечами. – Ничего особенного. Впрочем, вы отбивались вполне серьёзно, и я понял, что не смогу помешать процессу создания книги, как и идеи из чужих голов не выбью, увы, увы.

– Тогда вы решили её похитить? – всё ещё не до конца веря, спросил Арман.

– Звучит так просто в ваших устах, – удивился Хартманн. – Для меня это был, можно сказать, поворотный момент! Я задумался, а что же мы такое, собственно, делаем? И пришёл к выводу, что жестоко ошибался: книга переставала быть местом для записей, она на наших глазах становилась мощным магическим предметом, и надо понимать, что сущность этой мощи не ведома никому. О нет, никто не знает, что у нас в самом деле получилось, потому что для такого просто не изобрели слов, но знаете, что можно сказать наверняка? Книга чародеяний – это власть. Завладеть ею – держать в страхе сразу два мира, а я уже говорил вам, что не люблю их разграничивать.

Он отпил ещё воды. Арман отстранённо наблюдал, как двигается кадык господина посла. Вот он, сидит строго напротив и сознаётся в своих преступлениях, прямо говорит, что добивается власти над магами и людьми. Убить? Глупо и рано, глупо – потому что Арман не знает, на что он способен, рано – потому что сам не узнал и половины, не успел понять.

– Книга олицетворяет власть, потому что заключает в себе одновременно знания и загадки, ответы на вопросы и вопросы без ответов. Из неё несведущий человек может многое почерпнуть, в то же время она сама по себе нам неизвестна. На что способна эта вещь в умелых руках? Как вы думаете, Арман?

– Я думаю, она и без рук на что-то способна. Как магия копится в старых замках, где живут колдуны, или в сильной ведьме за много лет её жизни, – ответил Арман, не позволив себе нарушить ход разговора. Он чувствовал себя, как ученик на уроке, и в то же время был рад прояснить этот вопрос для самого себя. Хартманн снова одобрительно кивнул.

– Верно, я тоже так считаю. Итак, с того момента я передумал… Кажется, это было, когда на вас напали по пути в Прагу? Я ещё сказал, что оставлю вас в покое. Очень позабавился, когда никто ничего не понял.

– Вы как будто имели в виду другое.

– «Как будто», – улыбнулся Хартманн. – Иногда лучше казаться, а не быть, хотя кому я это говорю! Так вот, я отказался от идеи помешать вам собирать истории и стал стремиться завладеть книгой. Пусть она ещё не была закончена, я не верил, что для такой вещи в принципе возможен финал; а вот прекратить вашу работу казалось мне необходимым…

– И тогда вы убили Арманьяка, – тихо сказал Арман. Он и так отлично знал, когда это произошло. – Во время шабаша, пока мы отдыхали.

– Во время шабаша, когда все чары крепнут, – уточнил посол. – А ведь нам помогали и женщины. Вы понимаете, что это значит? Заклятия были настолько сильны, что его стремление завершить работу над книгой, вызванное нашей ворожбой, оказалось сильнее смерти. Чары пережили господина писаря, – подытожил он, окружив каждое из четырёх слов многозначительной паузой.

В голосе посла звучала гордость, и Арман понял своим раздвоившимся сознанием, что готов её разделить. Это было ужасно, но не для Хартманна: слепая удача и холодный расчёт, чужие чары и собственный контроль позволили ему сохранить писаря и книгу до самого конца, не уничтожив при этом ни идею, ни людей, что работали над её осуществлением. Это было ужасно, но в то же время почти блестяще.

– Теперь я не мешал вам работать, а просто подумывал отобрать сию любопытную вещицу, – рассказывал Хартманн, смакуя воспоминания, как если бы его спросили о лучших моментах молодости. – А вы продолжали отбиваться, увлечённые своей миссией, даже от весьма опасных колдунов… Надо полагать, вы чувствовали себя невероятно важными персонами.

Арман промолчал, невольно вспоминая путь-дорогу и все приключения. Они ссорились и мирились, любили и ненавидели, боялись и гордились, но чаще всего спорили о своих ошибках, пытались делать хоть что-то… пытались выжить, осознал Арман. Напряжение вокруг Адель, нападение на них с Милошем, порча, которую наслали на Берингара, – это и многое другое отвлекало от главного, и всё же важность своего положения ребята чувствовали лишь в короткие моменты передышки. И когда Бер напоминал. Теперь всё это выглядело совсем иначе, и не хотелось даже улыбаться.

– Как же ваш сын? – спросил он вместо ответа. – Густава убили… по вашему приказу?

– Друг мой, не будьте таким мягкотелым, – с упрёком сказал Хартманн. Арман вдруг понял, что ему абсолютно не жаль сына, и вся скорбь, которую он видел сам и о которой слышал от пана Росицкого, была напускной. – Это было нужно, чтобы мне поверили: как ни крути, я находился на виду, на подозрении. Вы с Берингаром Клозе сами доказали это, придя ко мне с расспросами. Всего лишь маленькая жертва, чтобы всё прошло по плану… Кто поверит в вину безутешного отца? – он усмехнулся, снова сцепив пальцы и глядя в потолок. – О, очень немногие. Юрген и Михаил – в последнюю очередь, мои такие старые приятели и такие опасные соперники. Они ведь обожают своих сыновей, им бы и в голову не пришло… Ну да, если б Густав обладал хотя бы четвертинкой дара любого из них, и мне было бы жаль. Но увы. Как показала жизнь, и следопыт, и боец из него вышел так себе.

Если Густав осознанно отвёл удар от группы Берингара, посол ошибается, но этого уже никто никогда не узнает. Убить родного сына ради могущества, ради власти… Что-то из древних легенд или страшных сказок. Биографии королевских семей Арман тоже относил к сказкам – слишком далеко от его реальности, но и Хартманн не представлял никакую древнюю династию. Арман помнил, больше по рассказам сестры, сколько для них сделали родители, как они в конце концов умерли за них. И то, и другое было неправильным…

– Маленькая жертва, – повторил он, не в силах сдержать свой ужас. – Вы пожертвовали родным человеком ради книги.

– Я вам кое-что напомню, друг мой, – любезно отозвался Хартманн. – Вы и сами были готовы пожертвовать родным человеком ради книги. Ничего не припоминаете? Там, в карете… когда со всех сторон гремели выстрелы… Это ведь вы первым предложили оставить сестру, чтобы она прикрыла ваши спины.

Арман успел понять, что Хартманн играет на его чувстве вины, прежде чем утонуть в омуте этого самого чувства – так быстро и так глубоко, что удар о дно казался почти настоящим, как и наполнившая лёгкие вода. Следующий вдох дался с трудом. Это чистая правда – он настаивал на том, чтобы с нападавшими разбиралась Адель, а остальные бежали дальше, спасая книгу. И нет смысла убеждать себя, что он, мол, верил в Адель и знал, что она сильнее всех… Сестра бы справилась, но дело не в этом. Дело в том, что он был готов оставить её там, а Берингар – нет. Берингар предлагал себя, зная, что обрекает себя на смерть, потому что не обладает мощной магией Гёльди. Он слишком сильно хотел, чтобы Адель жила. И это даже не помешало бы остальным выполнить задачу и спасти книгу.

Арману хотелось взвыть, закрыть лицо руками, поколотить все вещи в комнате, побыть одному, но он не мог себе этого позволить. Хартманн наблюдал за ним и, кажется, был очень доволен.

Хорошо, что он успел примириться с замужеством сестры, подумал Арман. Потому что он больше никогда не сможет посмотреть в глаза кому-то из них. И он ещё в чём-то винил Берингара, не доверял ему сестру! Берингар – безумец, влюблённый или просто капрал Клозе – силой заставил бы их уйти, и от его добровольной жертвы всю команду уберегла только пани Росицкая, в то время как родной брат предлагал Адель встать под пули.

Арман позабыл, что первым прикрывать спины должен был Милош, настолько сильно его огорошили собственные решения. Как бы дурно ни вела себя Адель, нет повода ставить жизнь сестры превыше книги! Огромным усилием воли он вернулся в реальность.

– Видите, как у нас много общего, – радостно сказал Хартманн. – Мило, вы не находите? Прийти на встречу к врагу и обнаружить в нём близкого по духу человека. Однако я отвлёкся. После смерти Густава и сестёр Вильхельм я понял, что не смогу отобрать книгу силой, стал дожидаться вашего триумфального возвращения и строить новые планы. В конце концов, я не прогадал, ведь теперь я смогу получить книгу в более-менее завершённом виде. Как знать, что нам ещё о ней расскажут в начале зимы… Прошу вас, задавайте свои вопросы. Это важно.

Он говорил деловым тоном, вовсе не как злодей из классической пьесы, распинающийся в своём последнем монологе. От этого усиливалось впечатление, будто он хочет заключить с Арманом какую-то сделку – не хочет, а собирается, заранее уверенный в успехе. Почему? Вопросов было множество, даже к последним словам посла. Арман смело ринулся в бой – больше всего на свете его подстёгивала ужасная правда о самом себе. Плевать, что с ним в итоге сделает Хартманн, он это заслужил.

– Прежде всего, откуда вы знаете, что произошло в карете? – спросил он. Было очень страшно упустить нить, не задать всех важных вопросов. – Снова шпионство Лауры?

– Нет-нет, девочка отчитывалась только своему деду. У меня был другой соглядатай, – Хартманн снова склонил голову, ожидая ответа. На его губах уже играла улыбка, и Арман ответил правильно, не задумываясь:

– Господин писарь. Он был вашими глазами… во всех смыслах.

– Верно. Рад, что вы не пустились в драматичные рассуждения о том, кто из ваших лучших друзей предатель.

«Я», с горечью подумал Арман. «Я предатель. Если ещё нет, то скоро стану им». Он ещё не знал, почему решил именно так, чувствовал только, что прав; это чувство было сродни тяжести древних камней замка, жёсткости обруча головной боли, холоду озноба. Всё это было даже не предчувствием – знанием тела, молчаливым ожиданием того, что с ним произойдёт.

– Боюсь, мне не угадать, в чём ваша способность, господин посол, – он продолжал говорить ровно и вежливо. – На ум приходит только гипноз.

– Для пробного выстрела неплохо, – улыбнулся Хартманн. – Можете объяснить, почему?

Потому что Берингар сказал, что им не добраться до сильного гипнотизёра. Арман только начинал догадываться, и этого катастрофически не хватало, чтобы сложить все переменные и получить ответ.

– Вы как-то влияете на волю… на сознание. Проникаете… – Арман запнулся. В голове крутились разные встреченные им маги, и никакой структуры в их деяниях не было. «Каждый из нас маг по-своему», или как-то так говорил Бер, ведь даже пол – первейшая и важнейшая опорная точка – не всегда влияет на сферу колдовства. Способность, глупо! Какая способность у сестры или пани Эльжбеты, любой из? Они умеют и могут научиться многому, да и Милош, хотя и мужчина, ухитрился вызвать огонь. Самому Арману стихия неподвластна: воду, которую он заговаривал, можно применять только для оборотничества, пусть и искусного.

– Сложно, не так ли? – Хартманн эхом вторил его мыслям. – Понимаю, понимаю. Иногда это на руку. Мало на ком из нас, колдунов, висит ярлык – зовут так-то, умеет то-то, а другое не умеет. Нет, друг мой! Мы выбираем то, к чему лежит душа, либо довольствуемся тем, что позволяют возможности тела. К сожалению, я из вторых, но большего я вам пока не скажу.

– Но вы не боец, – взгляд Армана скользнул по глазам, рукам, телу Хартманна. Он никогда не видел его с оружием, только с тростью.

– Не боец, – согласился Хартманн и опять переплёл пальцы. На мгновение его глаза снова блеснули льдом. – Продолжайте, друг мой, мы никуда не спешим. Желаете выпить?

– Нет, благодарю.

В тот момент Арман не сомневался, что после исповеди Хартманн убьёт его, иначе зачем рассказывать столько? В глубине души он чувствовал – он ЗНАЛ, – что ошибается, но это не имело значения, пока не имело. Как и то, каким способом господин посол лишает людей жизни – он уже намекал, что действует не в одиночку.

– Когда мы с Берингаром искали виновных, я много думал о том, кому может понадобиться книга как мощный артефакт, – медленно сказал Арман. – И пришёл к выводу, что это должен быть слабый колдун, который хочет исправить своё положение за счёт чужих способностей или знаний. Вижу, что я ошибался.

– Разве? – переспросил Хартманн. – Ну, в общем-то, моя магия действительно… не слаба, нет, но открывает так мало возможностей. Кое-что я могу, но это похоже на маленькую деталь огромного механизма – механизма, которого у нас нет. Вас не смущает, что я выражаюсь не совсем магическими категориями? Вот и славно.

– Исходя из того, что вы не ощущаете достаточно силы, и того, что вы сказали раньше, вы стремитесь к власти, – заключил Арман. И снова подождал, и снова дождался не того, чего хотел.

– Продолжайте, – ободряюще кивнул Хартманн. – Продолжайте, пожалуйста. Мне нравится, как вы рассуждаете; для меня очень важно, чтобы вы поняли меня правильно.

Арман держал в голове, что это может оказаться очередной игрой слов, смыслом с двойным и тройным дном. Голова уже кипела от бесконечных теорий и предположений, так что он напрочь забыл об угрозе собственной жизни и о том, что посла следует стукнуть чем-нибудь по голове, а ещё его увлекла задача – понять, что в конце концов происходит. Что бы там ни было, он за этим сюда пришёл…

– Хорошо… Неужели это только власть? – обескураженно переспросил он.

Наконец чаша весов дрогнула: на лице Хартманна проступила досада, отчего-то похожая не брезгливость. Он был недоволен. Арман знал, что в честном рукопашном бою окажется сильнее, и всё равно испытал безотчётный ужас, будто разочаровать Хартманна было страшнее всего на свете.

– «Только власть…» Вы всё-таки очень молоды, друг мой. Я говорю не о прожитом опыте, а о взгляде на жизнь. В данный момент он, скажем так, наивно-восторженный, слегка ограниченный… недальновидный.

Арман тоже об этом подумал, но в другом ключе: преклоняясь перед неоспоримой силой, они не учитывали условную слабость. Они все: и старшие маги со своими традициями, со своей скрытностью и безалаберностью, и команда Берингара. Да, они моложе и сильнее, но не настолько сильны, чтобы переиграть сидящего напротив человека – именно как человека, а не как колдуна. Арман, правнук Анны Гёльди, считавшийся по праву талантливым оборотнем, не замечал подмены, пока Хартманн сам не позволял что-то заметить – а ведь до этого посол просто развлекался, даже не особенно стараясь. И с другими колдунами, и с сыном.

– Вы ведь отличный притворщик. Неужели вам нужна именно эта власть именно таким путём? – Арман спрашивал искренне: он не совсем понимал, почему такими темпами книга до сих пор не лежит у Хартманна на столе. Положим, он колебался и не хотел вызывать подозрений, а теперь… проклятое пламя, вряд ли он может просто подойти и забрать её голыми руками. Вот она, сила и слабость…

– Я всю жизнь играю только одну роль, и мне это смертельно надоело. Более того, это становится невыгодным... для меня, а наше глупое встревоженное магическое сообщество, как назло, нуждается в сладкоречивом пастыре и утешителе вроде вас. И это теперь, когда мир стоит на пороге глобальных изменений!..

Хартманн слегка дёрнул плечом. Он всё ещё был раздражён, но уже не пугал, более того – подвёл Армана к другому вопросу, к одному из главных, которые он приберегал на конец. В голове уже начинали стучать молоточки, предвещающие боль от напряжения.

– Я так полагаю, вы не сдаётесь, – проговорил Арман. Вопрос по ходу превратился в утверждение.