Текст книги "Наследие Изначальных (СИ)"

Автор книги: Allmark

Соавторы: Саша Скиф
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 50 страниц)

– Ну тем не менее, ваш разговор сложился как-то не слишком хорошо, – заметила Дайенн, опускаясь на единственный стул.

– Он не мог хорошо сложиться, – скривилась женщина, сплетая руки на груди – жест, удивительным образом роднящий множество рас, – сразу, как я услышала, что он, надо же, корианец.

Дайенн в это время размышляла, как же всё-таки различают корианцев между собой. Ну, кроме роста и комплекции. Она видела вживую не слишком много корианцев, преимущественно – на фото и видео, и они казались ужасающе одинаковыми, как ни старалась она искать и подмечать какие-то нюансы. Кожа, конечно, бывает разных оттенков, но всё это разновидности зелёного, эти длинные кожистые отростки на голове – кажется, это органы слуха и ориентации в пространстве – бледно-розовые тоже с зеленоватым отливом. Кажется, разным бывает цвет глаз с такими же вертикально сужающимися зрачками, как у дилгар, вот у этой женщины они светло-карие, почти золотые. Да, некоторые сказали бы так же о минбарцах – что непонятно, как их различать… Но минбарцы все разные, нужно быть слепым, чтоб этого не видеть!

– Почему? Разве вам не отрадно после пережитого заточения встретить соотечественника? Или вам неприятно, что он называет себя корианцем, будучи биологически…

– Он мне не соотечественник! – взвилась та, – моё отечество было то, которое уничтожено его отечеством!

Что ж, при всей наивности, ход оказался верный. Как она и предполагала, это не то же, что чувствуют многие минбарцы по отношению к ней и её братьям и сёстрам. Похоже, она верно угадала, что речь о тех самых «изгнанниках», о которых говорил Алварес. И этой женщине сейчас просто необходимо излить кому-то своё возмущение от неприятной встречи…

– Не могли бы вы объяснить? То есть, я слышала о том, что около тридцати лет назад на Корианне произошли значительные перемены. Просто мне, как минбарке, сложно…

– Минбарке? – прищурилась корианка, – я не видела минбарцев вживую, но насколько знаю…

– О, это примерно та же ситуация, что с офицером Алваресом, – напряжённо улыбнулась Дайенн, – я выросла на Минбаре, в минбарской семье, хотя сама я…

– Кто? Никогда таких не видела.

– Дилгарка, – было, конечно, как-то не по себе от некой бесцеремонности, но в то же время – в кои веки на неё смотрят без предустановленной неприязни. Да, корианцы не знали о дилгарах до того, как вступили в контакт с землянами…

– Занятно. Кажется, я даже не слышала о таких. Ну, я б запомнила, если б услышала про такие же глаза, как у нас.

Или всё-таки, страх в ней есть? И именно поэтому она держится сейчас так дерзко и вызывающе? Конечно, не то чтоб в этом есть что-то необычное, говорить с другими спасёнными первый день было тоже крайне сложно, взвинченные, медленно отходящие от пережитого женщины, многие практически раздетые и босые – не самые настроенные на обстоятельный диалог собеседники. Но госпоже Дерткин-то полегче хотя бы в том, что она умудрилась собрать немало вещей и сейчас не куталась в какой-нибудь пеньюарчик или одежду откровенно с чужого плеча.

– Так в чём суть вашей розни с офицером Алваресом? Я понимаю, что рознь эта идейная, что причина в том, что он приверженец нового режима. Но на чём базируется этот режим, на какой идее, чем… конфликтует с тем, что было раньше? Я хотела бы понять.

– А почему вам не спросить об этом вашего коллегу?

– Ну, хотя бы потому, что для получения объективной картины хорошо бы выслушать обе стороны, не правда ли? Правда, вы ведь на момент… тех событий были ребёнком, и вряд ли много помните?

Корианка шумно дышала, тонкие ноздри её возмущённо трепетали, складки кожи вокруг рта казались обиженными, язвительными – хотя таковы они у всех представителей вида.

– Да, я была маленькой, когда мы покинули Корианну, я мало из этих ужасов пережила сама, но это семейная история, если вы понимаете. Это боль моей семьи. Вы не знаете, что такое, когда землю вынимают из-под ног, когда перечёркивают всё, на чём ты держался. Твою почву, твой воздух, твой привычный круг… Твоё имя, репутацию, всё, чего ты достигал годами. Мы всё потеряли. Мы бежали оттуда, как бегут из пожара, взяв лишь то, что успели, что смогли. Я была мала, я не многое помню оттуда, из прежней жизни. Зато я хорошо помню, что росла на чужбине. Не знаю, тяжелее ли было тем, кому было, что вспомнить, или тем, кто уже родился в мире, давшем нам пристанище, и не знал другой жизни.

Какое-то время назад Дайенн думала о том, испытывает ли Сенле Дерткин какое-то расположение к ней из-за похожих глаз. Не все, как земляне, находят такие глаза «звериными», дрази, к примеру, зовут их просто «странными», но как не задаться вопросом, есть ли какой-то умысел вселенной в том, что вертикальные зрачки только у двух известных рас… А теперь подумалось – этот вопрос мог быть обращён к ней. Кому легче – им с Мирьен или их братьям и сёстрам из старшего поколения, прибывшим на Минбар в возрасте, когда уже задают вопросы – сами себе, понимая, что не все из них можно произнести вслух?

– Чувство тоски по родине, – осторожно начала Дайенн, – это не то, что нуждается в объяснении…

Как бы не так, возразил строгий внутренний голос. Разве тебе, минбарке по воспитанию, достаточно посмотреть в зеркало, чтобы сердце твоё наполнилось болью о поглощённом взрывом звезды Ормелосе? Он не был твоей родиной – ни в твоей памяти, ни в рассказах твоих родных. Он для тебя – глава в учебнике истории, неловкость от взглядов сверстников-минбарцев, грустные размышления в закатный час. Но не более, не более.

– Ай, бросьте! Я слышала, что под протекторатом Минбара находится много миров. Но это не колонизация… Вы сидите тут, в полицейской форме, не похожи на рабыню. Если вас даже удочерила минбарская семья – явно вы не существо второго сорта. Может быть, вы даже не вспоминаете, что вы чужаки. А нам не позволили бы забыть. Я их не виню, нет. Почему они должны нас любить? Они нас не приглашали, мы сами пришли к их порогу, умоляя о милости. Нам дали крышу над головой, дали работу – черновую, а на какую ещё мы могли рассчитывать? Разве нам кто-то обязан? Я слышала это с самого детства – нам никто ничем не обязан… В чём мне их обвинять? Лишили нас дома, обрекли на нищету и унижения люди нашей крови, красные варвары…

– Поверьте, я представляю, как ужасна гражданская война, – как можно мягче произнесла Дайенн, – правда, сама я не застала этих ужасов, через которые пришлось пройти нашему обществу, но мне хватило рассказов старших…

– Это невозможно забыть и простить! – с жаром продолжала Сенле, – у моего отца был хороший бизнес на родине, у нас был огромный, шикарный дом на берегу моря, я могла расти и жить там… Когда всё это происходило, мать постоянно говорила отцу, что надо сматывать удочки, но он считал, что до нашей страны это не докатится. Дождался, что революционеры арестовали все счета, конфисковали дом и яхту, мы бежали почти нищими, мать только взяла свои драгоценности… Так жалко было их продавать, но надо ведь на что-то жить. А много ли за них дадут, когда видно, что мы в нужде? В чужом мире, где мы никто, без имени, без прав… Из всех только отец немного знал земной язык, нам всем пришлось учить, потому что иначе не выжить. Мой отец был владельцем компании, а кому в чужих мирах интересны его знания и опыт? Ему пришлось работать оператором на фабрике, матери – продавцом, через сколько унижений пришлось пройти… А ведь нас трое детей. Мой отец столько работал на то, чтоб обеспечить свою семью всем, устроить наше будущее, и у нас его отняли. Он видел, что мы растём на чужбине презираемыми будущими нищими, это раньше времени свело его в могилу. Бедная наша мать! Её брата арестовали революционеры, мы не знаем его судьбы, и больше некому было её поддержать… Нам остались только фотографии… Иногда мне хотелось уничтожить их. Лучше уж не иметь памяти, не вспоминать о том, чего лишался… Наш прекрасный дом, с такой любовью обставленный, наша великолепная яхта, улыбающийся отец, мама рядом с ним – такая красивая, как божество… Она сама говорила, глядя со слезами на эти фотографии, что это как будто уже не она. Моя мама, украшавшая когда-то обложки журналов, преждевременно старела в нищете и грубом труде! Быть может, живи мы в мире, не так похожем на наш, было б легче. Но мы жили в земной колонии. Сельскохозяйственной, постоянно нуждающейся в работниках, потому нас и приняли. Отцу ещё повезло, он устроился оператором этикеточной линии, на фабрике, а наши соседи работали на зерноуборочных машинах. Ирония, конечно – наши ближайшие соседи были когда-то папиными конкурентами в бизнесе. А теперь ими всеми помыкали такие, какие в нашем мире не посмели бы переступить порог их кабинетов, рот открыть в их присутствии… Инопланетяне! То, над чем когда-то смеялись у нас дома – то и произошло… На нас смотрела свысока всякая шваль, что уж говорить о владельцах папиной фабрики или маминого магазина, для них мы были пустое место.

Алварес говорил о снобизме – интересно, имел ли он в виду именно это? Дайенн искренне пыталась понять эту девушку, сидящую напротив, она верила, что пережитое её семьёй было крахом, трагедией – она немало слышала ещё в детстве рассказов тех, кому в гражданскую войну приходилось покидать родные края, терпеть лишения, терять близких. Но почему же все обиды – несомненно, глубокие и искренние – этой девушки касались только чего-то, связанного с деньгами? Почему она жалела только о том материальном, чего лишилась её семья? Разве родина – это только дом, яхта и всё прочее, что можно купить? Разве это не воздух, природа родного мира, родная речь вокруг, обряды твоего племени, твоё служение ему?

– Мама видела, как жена директора заходила в ювелирную лавку – она была в том же магазине, и небрежно перебирала драгоценности. Каково ей было смотреть на такое… А какая роскошная машина была у сына папиного начальника! У моего брата тоже могла такая быть! Мы видели иногда молодёжь из достойных семей, и хорошо понимали, что они чувствуют. Им было тесно в этой убогой дыре, где было так мало людей их круга, развлечений, полагающихся в их годы, где в городе был всего один приличный ресторан… Но их родители по крайней мере могли отправить их на Землю – учиться или посетить туристические места, а мы были навсегда приговорены вот к этому, и к тому, чтоб смотреть издали на то, чего мы лишились. Родители запрещали нам задерживать взгляд, но сами смотрели, это выше всяких сил… Они мучились, зная, что нам не суждено ничего иного, а мы – зная, что не сможем обеспечить им достойную старость, что они будут как все эти старики в нашем квартале, покупающие самую дешёвую еду и придирчиво считающие центы… Видели бы вы кладбище, где пришлось упокоиться нашему отцу! Какое убожество! А этот венок, который принесли его сослуживцы… Отвратительное уродство! Но там, впрочем, и не было других… Мой брат, когда закончил школу, пошёл на ту же фабрику, сестра – на склад, что-то такое предстояло и мне. Поэтому когда к нам пришёл некий человек и предложил мне переехать на Зафрант, в коллекцию Туфайонта – конечно, мы согласились. Это всё-таки означало, что я буду сыта и одета, что мне не придётся до самой старости работать за гроши, над которыми потом трястись… А на полученные деньги семья смогла купить квартиру. Такую же маленькую, тесную развалюху, как та, в которой мы жили, но хотя бы собственную.

Наверное, это надо понимать так, что семья этой девушки, а вслед за ними и она сама, не чувствовали больше покоя и безопасности, которые в их мире невозможны без высокого и стабильного материального достатка. На Минбаре нет такого смыслового оттенка слова «разорение», какое есть, к примеру, у центавриан и землян – касающегося финансового положения отдельного человека, а не ущерба родному краю, нарушения выстроенного течения жизни. Что ж, не зря ведь говорят, что в культуре Корианны много близкого к земной.

– Почему же теперь вы не планируете вернуться к своей семье, если, по вашим же словам, полностью оправдываете их в том, что они вас, по сути, продали?

Лицо корианки стало тоскливым и злым.

– Вернуться к тому, от чего уходила, смотреть, как они прозябают в нищете и прозябать с ними вместе? Нет, не хочу. Они верят, что моя жизнь устроилась, пусть верят. К тому же, там люди Туфайонта могут меня найти и вернуть.

– А кроме родительского дома – вам есть, куда пойти?

Из сдержанного пересказа Алвареса Дайенн поняла, что на этот вопрос уже был дан отрицательный ответ, но ей нужно было услышать это лично.

Корианка мотнула головой.

– Я захватила с собой кое-какие подарочки Туфайонта, если хорошо их продать – смогу где-нибудь осесть. Какая разница, где…

– Не могу понять, – Дайенн сама не знала, зачем это спрашивает, пожалуй, лучше б было не разбираться в мотивах этой странной раздражительной женщины, но сдержаться просто не могла, – вы пошли к Туфайонту добровольно? Тогда почему вы решили покинуть его дом? Могли остаться, как те землянка и дрази…

– Надоело. Там тухло. Хватит, я достаточно поразвлекала его эти годы.

Годы? О скольки же годах речь? Она застала корианскую революцию ребёнком, надо понимать, очень маленьким ребёнком. В то же время, говоря о том, что предстояло ей по окончании школы, она имела в виду, что школу она так и не закончила? Может быть, она училась дольше, как часто это бывает с детьми-иномирцами, из-за языковых трудностей часто обречёнными на повторение курса… или же её родители, получается, продали несовершеннолетнего ребёнка?

– А попытаться вернуться на родину вы не хотите? Всё-таки, что бы там ни имели против ваших родителей, едва ли это распространяется на вас? И там вас Туфайонт едва ли найдёт.

Могло показаться, что после этих слов воздух между ними слегка наэлектризовался.

– У меня больше нет родины, – отчеканила Сенле, – об этом не может быть разговора.

– Потому что вы убеждены, что вас не примут, и не хотите унижать себя выслушиванием отказа?

– Нет, потому что не хочу унижать себя подобной просьбой! И потому что, даже если б мне на пятки наступали молодчики Туфайонта, этот тоталитарный ад был бы последним местом, куда бы я решила отправиться! В эту тюрьму, где перевернули, уничтожили, испоганили всё, чего достигли достойнейшие силы нашего мира – ни за что! У меня отняли всё, но уж отнять у меня свободу я не дам!

Дайенн закусила губу, пытаясь не сказать никаких лишних слов. Странно слышать, как о свободе говорит женщина, добровольно переехавшая в гарем Туфайонта. Впрочем, она, получается, сама считает теперь это ошибкой… Быть может, проблема в том, что она сама не знает ещё, чего хочет, ведь освобождение было для неё как гром среди ясного неба, она не составляла никаких планов на будущее, не пыталась, как нарнка и арнассианка, сбежать, но раз такой шанс подвернулся – не решилась его упускать?

– А вам какое до всего этого дело? Вам ведь главное, чтоб я освободила от себя ваше отделение? Освобожу, как только придёт этот земной транспортник. Надеюсь, они согласятся меня взять без денег и документов…

Дайенн уже ненавидела себя за то, что ей предстояло произнести, но в конце концов, раз уж она переступила этот порог, надо идти до конца и исполнять свой долг, как бы тяжёл и неприятен он ни был.

– В том и дело, что ни денег, ни какого-либо удостоверения личности у вас нет. За вашими подругами по несчастью приходили частные транспортники, либо хлопотали посольства их миров. Но вы ведь не хотите иметь дело ни с властями Корианны, ни с властями колонии, где живёт ваша семья. Куда-то ведь надо вас девать. Не факт, что капитан судна согласится провезти вас в обмен на золотой браслетик, при самых наших горячих гарантиях, что вы не воровка. Я уполномочена предложить вам помощь минбарской стороны – частную помощь, разумеется, о которой не следует распространяться…

Корианка вздёрнула безволосую бровь.

– Откуда такая неожиданная доброта?

– От лиц, которым интересна информация о Корианне. Вся возможная информация… Правда, дело осложняется тем, что всё-таки всю сознательную жизнь вы прожили вне родного мира.

В глазах инопланетянки, несомненно, зажглись искры интереса.

– Ну, тем не менее я остаюсь его частью. Частью моего мира, того, которого больше нет, который уничтожили красные монстры, которым подчиняется ваш коллега. Вы чувствуете себя в безопасности с таким соседством? Ну, видимо, нет, раз делаете такие предложения. Только чем это обернётся лично для меня? Вы даёте мне гарантии личной безопасности? Я не хотела бы впутаться в ещё больший переплёт… Впрочем, враги Советской Корианны – мои друзья. Я ненавижу этих тварей всей душой и сделаю всё, чтоб они расплатились за наши разрушенные жизни…

– Я свяжусь со своим руководством и передам ваше согласие, – Дайенн поднялась, чувствуя, что едва сдерживает заполонившую всё её существо неприязнь. Всё-таки, даже после путешествия на Зафрант слишком тяжело спокойно воспринимать человека, готового предать родину – сколько б раз эта женщина ни повторила, что не считает этот переродившийся мир своей родиной, – и буду ждать, когда мне сообщат детали.

В коридоре она остановилась, чувствуя приступ дурноты от кружащихся, раздирающих голову мыслей. Что происходит, чему она сейчас свидетель и более того – участник? Алит Соук дал ей полномочия выяснить, может ли эта женщина принести пользу, и если да – передать ей приглашение клана… Как далеко простираются эти полномочия? Не её дело решать, её дело – исполнять, но освобождает ли это её душу от ответственности? При всём понимании тихой и несомненной угрозы, исходящей от Корианны – вправе ли она принять и оправдать те чувства, что владеют Сенле Дерткин? Будь то, что вынудило её семью покинуть родину, в тысячу раз ужаснее гражданской войны на Минбаре – кто вправе судить путь другого мира? Особенно когда в истории его собственного мира тоже хватает более чем печальных страниц…

Чувствует ли она себя в безопасности в соседстве Алвареса? Странно размышлять над этим вопросом после ночи, когда они плечо к плечу рисковали жизнью, а придётся.

– Были у этой женщины, Сенле? – раздался голос сзади, – зачем же вам это понадобилось?

– Что? – прямо ответить на вопрос Дайенн, разумеется, не имела права, поэтому сделала вид, что не поняла вопроса.

Перед нею стояла Урсула Бокари, чернокожая землянка, ожидающая завтрашней отправки на земном транспортнике. Кружевной халат – единственное, что она, получается, взяла из дома Туфайонта, так как в противоположность многим, не тратила время на истерики и метания в попытках сборов, а побежала в сторону балкона сразу – сменился на пёстрый хаякский наряд – по причине рослой, дородной фигуры только одежда Шочи Каис из отдела контрабанды ей подошла.

– Надеетесь получить от неё ещё какие-то сведенья о Туфайонте? Так зря. Она, если б даже он приходил к ней каждый день про свою жизнь рассказывать, ничего б не запомнила. Слишком замкнута на себе.

– Вы хорошо её знаете? – оживилась Дайенн.

– Ну, так нельзя сказать. Встречались пару раз в бассейне… Я плавать очень люблю, вот и требовала, чтоб меня туда, считай, каждый день водили, ну, а что, надо пользоваться… Мерзкая баба, в общем. Небось, и вам ныла про свою сломанную жизнь и детство, полное лишений? Даже не сомневаюсь, что ныла. Я нытиков терпеть не могу. У меня, что ли, жизнь была сахарная? Ха! Видела бы она, среди чего я росла! И у нас люди были счастливы, когда есть хорошая работа, позволяющая кормить семью, не кривили рыло. Я, пока стала со своими выступлениями полные залы собирать, где только не пела! И там же полы мыла и посуду. А уж сколько меня кидали-то! Ничего, живая стою. У меня за те годы, что я в этом сумасшедшем гареме куковала, муженёк второй раз женился. Вот бы я из-за этого нюни сейчас развела! Я себе ещё получше найду.

– Наверное, вы просто сильная натура, всё-таки вы старше её и знаете, что любую потерю можно пережить и идти дальше…

Дайенн не знала сама, зачем она ухватилась за разговор с этой женщиной. Наверное, именно для того, чтоб оттянуть момент возвращения в свою каюту, когда надо будет принимать решение, включать связь и…

Землянка скривила широкие губы.

– Пережить… Мы тут все чего-нибудь пережившие. Все у этого Туфайонта – ну, кроме некоторых шлюх, которые пошли к нему добровольно – кто обманом, кто прямым похищением туда попал. Кто птицы самого высокого полёта, как ваша геймка, кто наоборот, только там досыта поели. А её послушать – так, наверное, хуже, чем с ней, жизнь ни с кем не обошлась. Пореветь и я не дура, я всё-таки баба. Но не из-за того же, что четверть века назад было! А всё дело в том, что их, богачей, элиту, на наш уровень опустили, заставили познать, чего он стоит, кусок хлеба-то. Гордыня уязвленная болит, а она и всю жизнь болеть может, если больше, кроме гордыни, в человеке ничего нет. Не связывайтесь с богачками, милая, ни с бывшими, ни с настоящими. Пока у них всё есть и они могут денег не считать – они могут быть само благодушие, любезнейшие в общении люди, благотворители и утончённые натуры, отними у них это всё – тут из них гнильца и полезет.

Дядя Кодин много говорил о том, что человек познаётся в минуту испытаний, его слова сейчас перемешивались в голове Дайенн со словами землянки. Что ни говори, жизненная философия Урсулы Бокари достойнее, с точки зрения воина, чем Сенле. Воинская культура тоже включает принцип аскетизма, хоть и на иных основах, чем жреческая. Для воина его дом, земля его клана – святыня, за которую он отдаст последнюю каплю крови, но воин знает, что его жизнь – вечный поход, в прямом или духовном смысле, и только смерть лишит силы руку, сжимающую клинок. Дайенн, опустив голову на растопыренные пальцы рук, слушала мелодичные гудки соединения и думала, думала. Ей не так много времени оставалось на этот процесс, выбор нужно было делать сейчас, сейчас.

– Я полагаю, алит Соук, что, хотя Сенле Дерткин действительно находится в затруднительном положении и не имеет чётких планов на дальнейшую жизнь – нам она не подойдёт.

– Почему ты так считаешь, Дайенн?

Благословен будь всё-таки закон, запрещающий поднимать взгляд на старших. Глядя в глаза, говорить это было бы всё-таки сложнее.

– Она покинула родной мир совсем маленьким ребёнком и большую часть жизни прожила в земной колонии, едва ли она может быть надёжным источником достоверных сведений. Едва ли она может помочь нам в изучении того, чего не понимает она сама. Разумеется, мы всё равно могли бы её взять ради… биологических сведений, но не рациональнее ли тратить ресурсы на кого-то более зрелого и полезного?

Несколько томительных секунд, затая дыхание, она ждала ответа.

– Возможно, ты права. Совет тоже полагает, что не стоит торопиться в таких делах. Мы должны быть достаточно осторожными, Дайенн. И ты – тоже.

Экран уже погас, а она всё ещё спрашивала себя, достаточно ли хорошо она убедила себя, что поступила так вовсе не из неприязни к Сенле Дерткин, не для того, чтоб её проучить, а именно из тех соображений, которые озвучила старейшине.

Даже если в жизни не случится больше ничего значительного – уже будет, что вспомнить… Кто не видел тракалланский город – едва ли сможет сам его полноценно представить. А кто видел – едва ли сумеет описать.

Тракаллу сложно назвать планетой в привычном смысле слова. Возникновение жизни на газовом гиганте – само по себе явление незаурядное, логично, что и выглядеть, и существовать эта жизнь могла только очень… отлично от любой гуманоидной расы. Здесь нет как таковой земной тверди. Есть разрозненно плавающие куски тверди. Поэтому нет никаких стабильных координат. Мир не дорог, а направлений, с дрейфующими в жёлтом море городами-кораблями. Сейчас уже только самые малые из них плывут по воле течения, без управления, но культурный след эта географическая специфика оставила глубокий, в виде своеобразного философского отношения тракаллан к жизни – «куда принесёт, туда принесёт». Но как ни удивительно, здесь тоже есть какая-то своя, специфическая, конечно, флора и фауна, архитектура, индустрия…

– Я слышал, самое логичное сравнение для тракалланского города – навозный шарик, который скатывает жук. Ну, а что… Катают они их, конечно, не из навоза… И сама структура посложнее шарика… Но в основном всё же сфероиды.

– А я бы скорее сравнила с головкой сыра. Одного из тех сортов, где много-много дырок.

– Тоже вариант…

– Да… – Ранкай оторвался от созерцания пейзажа – хотя пейзажем это можно было назвать только при наличии очень хорошего воображения, – сравнение с ульем – это для вас, конечно, слишком сложно… Вообще – я понимаю, почему тракаллан, как и геймов, по большому счёту, никто никогда не пытался завоевать. Слишком хлопотно подбирать такое оружие, которое не вызвало бы взрыв метана. Да и что говорить, нахрена б её завоёвывать, эту Тракаллу, отсюда с первой минуты мечта – убраться поскорее…

Диллатлиин, выплывший из жёлтого тумана как-то уж очень неожиданно, выглядел откровенно, на первый взгляд, разочаровывающее. И это – город-легенда? Серо-коричневый, невзрачный, весь какой-то… неровный. Словно астероид, проплывающий в космической тьме, вызывая у пилота неизбежные размышления: зачем? Для чего ты был создан и подвешен болтаться здесь, обломок мёртвой материи, смёрзшийся комок грязи? Должен ведь и в этом быть какой-то смысл. Второе впечатление, впрочем, внесло корректировки – город оказался настоящей крепостью. Всё, что казалось трещинами, в которые вбей клин – и помятый сфероид расколется, как орех, обнаруживало в своём нутре бронированные двери, всё, что казалось рыхлым и ветхим, было вязким или упругим.

– Да, не таких гостей здесь ждут, конечно… То ли готовы они были к нашему прибытию?

– Такую масштабную операцию в полной секретности не спланируешь… Подготовились, как иначе. Ну да ничего… Давай, ребята!

На лице Алвареса, едва различимом в жёлтом сумраке, читались некоторые сомнения, что в столкновении местного, тракалланского атмосферника с одними из диллатлиинских ворот выдержит именно атмосферник, но пилот-тракаллан бодро щёлкнул клешнёй над головой – знак, заверяющий, что всё под контролем. Ранкай снова пробормотал свои сожаления, что власти Тракаллы не смогли стянуть сюда всю армию – брать Диллатлиин силами всего трёх таких атмосферников это считай не взять его, удержать нипочём не получится. Ну, главное – достигнуть того, зачем они сюда прибыли…

Вероятно, это были не самые важные ворота, раз вскрыть их удалось практически в два счёта, но Ранкай с Н’Тфоолом – ответственным за операцию из местных сил правопорядка – щедро мешали дразийские ругательства с тракалланскими, пока это происходило. И шума, и проволочек вполне достаточно, чтоб там не то что успели следы замести – столько никуда не заметёшь, если только не взорвать город ко всем тракалланским чертям – но организовать нежеланным гостям подобающую встречу. Дело осложняется тем, что город не крошечный, и они только примерно представляют, где находится нужный им сектор, ясно одно – что не прямо за дверью. Для не местных отдельным испытанием было передвигаться по улицам, которые правильнее б было называть туннелями, тем более что с гравитацией здесь свои, сложные отношения. Специальные очки позволяли засекать живых существ – тракаллан и гуманоидов, но вот очертания строений – уже нет. Дайенн несколько раз поздоровалась лбом со стеной, благо, голова в шлеме…

– Так, а здесь у нас, похоже, кислородный сектор. Интересно…

Сопровождавший тракаллан развёл клешнями, прострекотав что-то, что Н’Тфоол примерно перевёл как «все стремятся к комфорту» – поскольку с собратьями по ремеслу из кислороднодышащих рас тракаллане сотрудничали давно и плотно, гораздо дольше и плотнее, чем имели с этими мирами собственно дипломатические отношения, вполне логично, что дорогим гостям предлагалось чувствовать себя на базе как дома, а не ходить всё время в скафандрах.

– Ладно, открывай… Устроим им сюрприз…

Тракаллан стрекотнул что-то в ключе, что не знает кода.

– Ладно врать? Можно подумать, вы тут кислородникам полную автономию предоставили! Нет, ну можем и высадить двери и напустить им метану… Успешному задержанию, конечно, поспособствует, но что, если откачать потом не всех успеем?

Тракаллан выглядел печально и пришибленно. Кода он действительно не знал, лично ему сюда ходить было не позволено. Брать на себя ответственность за чьё-то отравление, конечно, не хотелось тоже…

– Разойдись!

Сектору земной диаспоры в Диллатлиине было, без малого, пятьдесят лет, за это время успели учесть любые случайности и стены строили крепкими, на совесть. Но против удара сжатого воздуха пушек транталлилов и они не выстояли. Подождав, пока рассеется мелкая серо-голубая взвесь – то есть, сменится радостно хлынувшим в новое пространство обычным жёлтым дымом – ударная группа ринулась внутрь. И вскоре послышались их растерянные возгласы, вперемешку на родном и земном языках.

– Что там такое? Пусто? Они успели слинять?

– Да нет… Но арестовывать как-то… некого уже, похоже…

Вадим отодвинул остолбеневшую Дайенн и шагнул внутрь.

Видимость, в клубах жёлтого газа, была, конечно, не ахти. Но причину оторопи ударной группы не заметить было сложно. Пол немаленького помещения, следующего за длинным коридором, был завален трупами. На первый взгляд насчитывалось около тридцати.

– Крови как будто не видно… Может быть, без сознания?

Силовик-дрази пихнул носком ботинка ближайшего.

– Что-то сомневаюсь… Деревенеть уже, кажется, начал.

Дайенн склонилась над ближайшим к проходу бракири.

– Мёртв. И сомневаюсь, чтоб естественной смертью. Признаков отравления нет… Так… на боку колотая рана, но крови не видно ни на теле, ни под телом… Странно…

Вадим перешагнул через рассыпанные коробки, хрустнуло разбитое стекло – кажется, опрокинутая коробка была с чем-то бутылочным, чем именно – определить теперь могла только очень строгая экспертиза, в комнате побито и перевёрнуто было просто всё. Зеркальной лужицей застыло в углу то, что было, видимо, прежде каким-то агрегатом, лениво искрил разбитый терминал связи. За перевёрнутым столом обнаружилось ещё четыре трупа, лирично осыпанные, словно осенней листвой, игральными картами.

– Очень интересно… Хотя бы судя по этой замороке с кодами, проникнуть сюда не так просто, случайные-чужие тут не ходят… Это ж кому из гостей не понравилось, как их встретили…

– Ребят… – Ранкай в полном шоке, хорошо читающемся сквозь скафандр, показывал пальцем на потолок.

– Ого… – только и вымолвили, синхронно, Вадим и Дайенн.

На потолке обнаружились ещё пятеро. Неровным кружочком. Ближайший в полуметре от двери. Пришпиленные, насколько можно определить снизу, металлическими штырями.