Текст книги "Наследие Изначальных (СИ)"

Автор книги: Allmark

Соавторы: Саша Скиф
сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 50 страниц)

В это время Вадим у себя в комнате с некоторым удивлением созерцал тёмно-вишнёвую бутылку с изящным витым горлышком.

– Некоторые твои коллеги умеют быть внезапными, как Килинхарская погода, – усмехнулся Илмо, скидывая китель на единственное кресло, уже увенчанное двумя рубашками и кителем Вадима, – я Синкару имею в виду. Презентовал на прощание с пояснением, что на более оправданном её применении поставили крест расовые барьеры. Что бы это значило…

– Что совместное распитие с Зирхеном может происходить единственно во сне, ясно же, – Вадим подвинулся, давая Схевени место на кровати, – интересно, это из конфиската или прямо от собственных щедрот?

– Синкара притыривает конфискат? Впрочем, чему удивляться-то… Скорее удивительна такая щедрость – он как-то выразился в плане, что не ожидает от корианцев разборчивости в хорошем алкоголе… Ну, в общем, если Синкара решил, что грех пропадать добру, то почему нам не решить так же? Прямо сейчас мы не на службе, а завтра от этого останутся одни только приятные воспоминания.

За прошедшее время уюта тут не прибавилось – а когда было его наводить. Когда, проиграв очередной раунд в борьбе с климат-контролем в комнате Илмо, они пришли к Альтаке с заявкой о монтаже второго спального места у Алвареса – тот только и спросил, как они надеются не поубивать друг друга, работая в разные смены. Так-то могут и одной обойтись, спать-то всё равно по очереди. Да если и вместе, культурный код по идее допускает. Он имел в виду, конечно, воспитанную годами суровых лишений неприхотливость, а не что-то иное. Но работая посменно, много не наобщаешься, а вот бардак друг друга бессильно созерцать придётся. Сил впритык хватает на наведение бардака на рабочем месте, отмахнулся Алварес. Два дрази-ремонтника с чемоданом инструментов в половину их роста делегированы были, возились всего полдня – в разгар работы отрубилось электричество в крыле, пришлось чинить ещё и его. Зато на сей раз, вроде бы, капитально починили.

– Воспоминания… – Вадим устало опустился на пол, привалившись спиной к кровати, – воспоминания… Они-то точно останутся. Илмо, ну ты-то должен понимать…

Однако вот получилось у них совпасть – пока всё тихо, может быть, последние часы перед взрывом, все маньяки-трудоголики были Альтакой принудительно отправлены отсыпаться. Ну или кто на что предпочтёт потратить это время, выспаться впрок, увы, невозможно…

– Я понимаю, – Илмо перебрался со своей кровати на соседнюю, подполз к краю, возле которого сидел Вадим, – понимаю, что надо благодарить твою разумность уже за то, что у тебя не возникло на этой почве никакого перекоса – ни болезненной трезвенности, ни… наоборот.

Сначала Синкара, потом маленький Зирхен – они не этого, конечно, хотели, не растравлять, да и называется ли это так. Что тут растравлять, есть такие раны, которые стоит тронуть – брызнут алым, словно нанесены только что. «Никому не дано знать, сколько ему отпущено»… Можно подумать, если б было дано – говорила Виргиния – мы б распорядились этим знанием так мудро-мудро, рачительно-рачительно, а не натворили ещё больше всякого, не всегда простительного.

– Илмо, четыре года прошло, конечно… Четыре года. Но это мало, Илмо, мало… Я не способен осознать, что его больше нет. Не способен. Я понимаю, я должен, разум требует, сама жизнь требует… Я не знаю, что, но кажется – всё восстаёт против этого.

Корианец навис над ним, приобнимая за шею, кожистые отростки коснулись щеки, погрузились в растрёпанные каштановые волосы.

– Знаешь, что печально? Этим вот нам с тобой всё равно не напиться, да и не время откровенно… У нас с этим вообще хронически и постоянно не время… А надо бы, очень надо. Напиться – и поговорить как следует, и оплакать как следует.

Знать, сколько кому отпущено – никакого проку, говорил Диус. Вот иметь возможность делиться этим отпущенным это да, сколько это породило бы чистого, неистового безумия. Диус знал, о чём говорил, он прошёл через эти муки ещё до их рождения…

– Я боюсь. Боюсь осознавать, Илмо. Мне кажется, это меня просто убьёт. Совсем убьёт, чёрная вспышка – и всё. Этот проклятый год, сколько он отнял у меня… Элайю я хотя бы мог надеяться ещё однажды увидеть. А его – уже никогда.

– Не буду говорить, что не нужно рвать себе сердце, саанхели. Будто это подконтрольно нам…

Вадим резким, злым движением откупорил бутылку и припал к ней – почти укусил.

– Не слушай меня. Вообще не слушай. Мне никакого времени не хватило бы, чтобы проститься с ним. И это… да… Вкус другой, но всё же… Это вкус прошлого, вкус боли, того, что связывает…

– Связывает нас с тобой. Иди сюда, брат мой, – Илмо потащил Вадима наверх, на кровать, – брат мой… Ты любил моего отца как своего, иногда думаю, может быть, любил больше, чем я сам. И мне кажется, ты похож на него больше, чем я.

Феризо Даркани стал не просто героем – символом, говорили о нём. Не единственный, кто переворачивал мир – даже при оговорке, что мир переворачивают не герои-одиночки, а массы, не единственный из руководивших массами. Не получивший по итогам какого-то исключительного статуса, не президент, не генсек – один из комиссаров, он был – и по праву – на особом месте в сердце каждого корианца, и как бы лично его ни смущало это – волю масс нужно принимать такой, какая она есть, даже если она тебя смущает. Геройская стезя тяжела, говорил дядя Диус. Герой делает то, что делает, меньше всего рассчитывая на бурные восхваления и какой-либо культ своей личности потом, иногда – делает вопреки опасениям чего-то подобного. Да что ты говоришь, отвечала на это Виргиния, сбежавшая от перспектив коронации, если не обожествления, в двух мирах. Это хорошо, когда ты можешь сбежать – был гостем в этом мире, погостил и хватит. Нормально, если можешь просто спрятаться – как вот они в чужой мир. Феризо Даракани из своего мира не сбежал бы не потому даже, что первое время это было как с подводной лодки, с отбытия «Реквиема» до старта «Алой звезды» прошли непростые годы, с ликвидацией многообразных последствий и гражданской войны, и предшествовавшего ей не самого рационального хозяйствования было не до развития космической программы. Потому что виделось эгоизмом жаждать личного покоя – победа это не конец истории, это как раз начало. Это было, как выразилась Лисса, словно заявить пробежавшему марафон: молодец, а теперь давай ещё трижды так же. Любой нормальный просто упал бы и умер. Но тот, кто посвятил всю сознательную жизнь разоблачению правительственных заговоров, нормальным считаться и не может. И он принял этот вызов, а разве мог не принять?

– Слишком рано. Мама сказала тогда – а будто когда-то для меня было бы – в самый раз… Того, кто так дорог, ты никогда не будешь готов отпустить. И точно не тогда, когда тебе 16 лет.

– Для революционера умереть своей смертью – достижение. Вадим, тебе было 16, возраст, когда не верят в смерть. А ему было 59 лет. И большая часть из этих лет были очень непростыми.

От падения первого зонда до поднятия последнего алого флага прошло непростительно мало времени, в нём могло уместиться несколько столетий. Было не так много дней, говорила Лисса, когда мы точно могли знать, каким будет завтрашний. Какой-то журналист Салвари спрашивал – не вспомнить дословно, тот материал так и не вышел, журналист не добрался до редакции живым – не жалеет ли она, что нельзя повернуть время вспять. Хотя бы она, кому ещё на этой планете Даркани сломал жизнь так же, как ей? Извинялся ли он за это когда-нибудь?

Ну что сказать… Бывали такие случаи, когда он просто хватал её за руку и куда-то тащил – и нередко бывало, что в то место, где она только что стояла, прилетало что-то смертоносное. Но она не дитя, она взрослая, разумная женщина, в течение многих лет разносившая в пух и прах безумные идеи напарника – и всё-таки следовавшая за ним всюду, куда вела его безумная звезда. Помогая, защищая, утешая, вытаскивая его невероятно живучую задницу из очередной западни, зная, что он тут же отправится на поиски следующей. Это был её выбор, тысяча таких выборов. Человек должен сам нести ответственность за свой выбор, не перекладывать её, как ни соблазнительно, на обаятельного безумца, который продолжил бы свой неистовый полёт, и если б она отстала.

Таковы фанатики, писал какой-то социолог, отчаливший потом с «Реквиемом», они читали эту писанину в старших классах, Вадим плевался и спрашивал, почему они должны читать такую гадость. «А чтобы она никогда уже на тебя не подействовала», – сказала мать. Он переводил ей немного, сама она на корианском читала ещё плохо. «Тут к гадалке не ходи, тот, кто это писал, никогда не любил. Не то что человека какого-нибудь – и правду, и родину. Вообще ничего, кроме своего драгоценного существа. Так послушать – и я должна была выбрать здравый смысл, а не мутную компанию иномирных шпионов с их немыслимыми целями. Но прежде чем полюбить одного из них – я любила Центавр. Я тоже увидела фанатика – безумца, пытавшегося этот Центавр спасти, а какой нормальный ввязался бы в такое? И если б я не пошла за ним – кто бы я была?»

Таковы фанатики, лихорадочный блеск в их глазах влечёт невинные и наивные натуры, их страстные речи зажигают сердца – кто способен подумать в этот момент, что фанатик и этих увлечённых последователей, и весь мир готов принести в жертву своей идее. Звучит страшно, а вот получается иногда неплохо, говорила Виргиния. Люди не любят перемен при своей жизни, и особенно если лично от них какие-то жертвы требуются, а вот наслаждаться благами, которых у нас просто не было б, если б не некоторые безумцы, очень даже любят. Если б все фанатики в своё время устыдились, думали о близких и довольствовались скромной добродетельной жизнью с привычными тихими радостями – может, в пещерах мы и не сидели б, но космоса нам точно было б не видать, как своих ушей.

– Знаю, всё я знаю… Бесполезно просить планету замедлить свой ход, а таких, как он – поберечь себя.

Нас берегли, говорила Лисса, это удивительно, как нас берегли. В Эммермейнхе, когда удалось ускользнуть из-под надзора ребят Киндара, в бескрайней стылой Эражей, где можно было замёрзнуть просто от взгляда за окно, в знойном, занесённом горькой пылью Кайде, где заползающие ночами в хижину немыслимые твари пугали всё-таки меньше, чем местное население… Люди, говорившие на разных языках и имевшие порой очень смутные, фантастические представления о происходящем в соседних странах, удивительно быстро обнаруживали черты трогательного, почти родственного сходства в том, как они переписывали звуковые и видео файлы, перепечатывали, а то и переписывали от руки текстовые, смотрели в небо таким взглядом, каким до этого не смотрели никогда – точно зная, что там кто-то есть, и это факт, переворачивающий всю прежнюю жизнь. И – в стремлении во что бы то ни стало уберечь этих двоих, живых свидетелей фантастической лжи и ещё более фантастической правды, воочию видевших инопланетян. Их перевозили, когда закрывали границы и оцепляли войсками города, их прятали в горных пещерах, пустынных гробницах и на дне морском, находились готовые указать, где они – и находились те, чьими силами предатели не доживали до того, чтоб получить вожделенную мзду. В этом действительно было что-то религиозное. Каждому народу нужно такое Святое семейство, говорил Диус – образ идеального и в то же время близкого к базовым понятиям их жизни, и когда такой образ у разных народов становится один, это служит объединению. Но Мария и Иосиф, спасаясь бегством, могли не думать об оставшихся в Вифлееме младенцах, а Даркани и его напарница – думали. И предпочитали, докуда возможно, оставаться с этими людьми – у амбразур, у аппаратов связей, у постелей раненых. Пока к напору уговоров не прибавлялись ранения – тогда приходилось уходить, отсиживаться, не бросая своей основной деятельности – распространения информации. Не меньше, чем их, берегли переводчиков – две трети планеты в той или иной мере говорит на одном языке, зато на оставшуюся треть их приходится 99. А дети… какие-нибудь дети рядом всегда были – помогали чем могли, когда взрослых рук не хватало, едва ли осознавая весь смысл происходящего, но чувствуя причастность к чему-то важному. Дети – это была отдельная тема и восторженных воспоминаний, и гнусных спекуляций… Когда в тех же старших классах обсуждали изданную в буржуазной ещё Эммермейнхе книгу историй детей из охваченных «беспорядками» стран, где ядовитых комментариев авторов было раза в три больше, чем самих историй, класс не мог успокоиться ещё долго после уроков.

– Помнишь, когда нам удавалось куда-то выбраться всем вместе…

– Помню, конечно, не так много было таких случаев. И выбирались обычно не дальше Парка…

– Или когда приезжал в нашу школу и к нему так же подбегали дети… Мне хотелось стать каждым из этих детей, обнять его каждой из этих рук. Зато мне… мне достались такие объятья, которых больше никто не может, не должен представлять… Кроме тебя, и Лиссы Схевени.

Илмо бережно принял из рук Вадима бутылку и отпил тоже.

– Мы разделили это… И всегда будем делить.

Вадим судорожно стиснул его руку.

Злые языки трёх откатившихся от Корианны в космическую тьму волн говорят – всегда есть закулисная сторона, чем более яркими красками рисуется образ героя, тем больше грязи, значит, эти краски скрывают. Им всегда находится, кому радостно вторить – даром что эти-то, иномирные, что могли б знать о корианских героях и закулисьях. У них был только один источник информации – существа, подобные семейству Дерткин, не понимающие, в какой момент всё сломалось, и уволенный безопасник из героя анекдотов превратился просто в героя, а потом в икону для миллионов. Потом, правда, были и делегаты Альянса, с разной степенью осторожности подтверждающие, что корианские герои могут производить, конечно, впечатление разное и противоречивое, но определённо – они искренне верят в то, что делают и готовы положить на это жизнь. Но полагающие жизнь для таких ещё непереносимее, чем одержимые властью, местью или что ещё они приписывают своим врагам, меря их исключительно по себе. Дело обыкновенное, говорил Диус, они и с собственными героями так. На Джона Шеридана грязь лили при жизни, после смерти тоже не очень-то стесняются – при этом его соотечественники, конечно, в первых рядах. Кому прощаются честность, верность принципам и мученичество… Людям неуютно на фоне святых, вздыхала Виргиния, им непременно нужно доказать, что святые вовсе не святы – им тогда дышать легче становится. Как дочь человека, которого называли святым именно с сарказмом, она об этом много имела сказать, и говорить не стеснялась. «Зато вот я не святая, ни в одном месте не святая, об этом лучше крепко помнить. А то Фа – она всегда на мне…». Но Виргиния хотя бы фамилией никого на самоубийственные выходки не провоцирует, а Диус вот дважды ходил в суд после закономерной реакции на неуместные и откровенно бестактные вопросы… Они оба предупреждали Вадима, что легко не будет, когда в нём опознают «приближённого корианской партийной элиты», вопросы про «не героя, а человека» редко допускают ответы про – хорошего человека, необыкновенного человека, любимого человека. Доказано уже многими.

Конечно, что бы они там себе ни пытались додумывать и выдумывать – этого они не знали, да наверное, это было и слишком просто для них. Феризо Даркани пил. Нечасто, но срывы случались, и для Вадима это было первое знакомство с адом – так он и привык понимать ад, как бессилие. Буйные алкоголики переворачивают жизнь всех причастных и непричастных – и тем самым оповещают о своей проблеме, и им оказывают помощь, если только это ещё возможно. Тихие алкоголики разрушают себя максимально невидно для окружающих, не желая обременять их своими проблемами – и попробуй докажи им, что это в принципе невозможно. Так бывало в периоды затишья в работе – вот такова она и есть, безысходность, любому человеку хотя бы иногда нужен отдых, невозможно нестись бешеным галопом на протяжении более 30 лет. Невозможно, но именно к этому он, кажется, стремится, потому что остановиться, выдохнуть – значит упасть в беспросветную опустошённость, в тоскливую тьму, в запой. Пассажиры что «Исхода», что «Реквиема» перебьются без такого праздника – поразглагольствовать о демонах, терзающих душу Феризо Даркани. Может, младшее поколение искренне видит в этой роли своих менее удачливых родственников, а старшее должно бы осознавать собственное лукавство. Вора и убийцу не превращают в трагические фигуры большие масштабы и замысловатость их преступлений. Интересное дело, сказала как-то Виргиния – в одном прямом эфире сильно отклонились от обсуждения ситуации с сектором Маркаба в сторону обсуждения ближайших соседей – вот до всей этой истории с инопланетянами Даркани был ценным для своей конторы и государства в целом сотрудником, ловил ребят, с которыми вы, вот как на духу, не захотели б соседствовать: террористов, минирующих школы и больницы, лидеров тоталитарных сект, учащих последователей грамотно накладывать на себя руки после переписывания всего имущества на общину, наркоторговцев, похитителей людей. С этим пока всё нормально, от таких кадров обществу можно защищаться вплоть до смертной казни? И после окончательного торжества революции он стал опять же безопасником – да, главным, не в силу карьерных амбиций, а в силу хотя бы того, что общественные катаклизмы вносят поправки в кадровый состав, часть вышестоящих мертвы, часть отбыли с той или иной волной эмиграции, часть по возрасту, состоянию здоровья и оценке своей способности к адаптации в новом обществе предпочли выбыть на пенсию и вести тихую уединённую жизнь. Даркани, может быть, тоже хотел бы вести тихую уединённую жизнь, но это сложно, зная, что и теперь где-то минируют школы и больницы, организуют массовые самоубийства под лозунгом верности божеству, похищают, порабощают, убивают людей. Короче говоря, почему всё резко меняется, когда речь идёт о Советской Корианне, а организованная преступность вешает на себя тот или иной политический ярлык – и это живо делает её жертвами системы, просто отстаивавшими свой путь? Ладно, хорошо, террористов не любит никто, но как же невинно убиенные богачи, не успевшие на «Исход» и не допущенные на «Реквием»? О, среди них тоже такие зайчики были, вот можно привести пару примеров… обсуждение тут же вернулось к Маркабу.

…Будто эти поводы, причины не очевидны. Суна. Предательство семьи. Весь тот огромный кусок жизни, который отравил Киндар. Погибшие товарищи. Всё то, что жизнь заставила узнать… о действиях не каких-то вымышленных исчадий далёкого космоса – своих же, корианцев над корианцами. И половины бы хватило.

Обманчиво-тихий вечер. Тот самый кабинет, только теперь на занимающей всю стену карте не стрелочки передвижений очередных, Изначальные б их побрали, «борцов за независимость», а метки с обнаруженными схронами, оставшимися после них, ориентировки и возможные районы обитания некоторых деятелей, которых так пока и не поймали. За все годы только это здесь изменилось, да компьютер – на позволяющий видеоконференции прямо отсюда. Стол тот же, те же шкафы и узкий диван с потрескавшейся обивкой, на котором неловко прикрывшаяся пиджаком фигура – старый, больной, усталый человек… Великий, всё равно и навсегда великий. Объятый алкогольным сном – у центавриан говорят «соединился со своим внутренним я»… Если к этому стремился Феризо Даркани – доставляло ли ему это, по крайней мере, на какое-то время, успокоение? Сколько Ганя твердил – «вы не поймёте, вы не измените, вы можете быть только хорошими детьми, оправдывающими все потраченные силы, все принесённые жертвы». Это не помогало унять боль в груди – сердце у полукровки одно, а боль такая, словно болят два. Так и кончается детство – когда понимаешь, что научился на свою беду очень хорошо разбираться в иномирных лицах, и видишь, какое это лицо осунувшееся и постаревшее, понимаешь, что сидишь перед бездной, вот он, твой кошмар, и он останется с тобой навсегда. «Отец, не надо… не надо…»

Он тогда взял со стола недопитую бутылку – и сам не заметил, как приложился к ней. Разделить с тобой твою чашу… Семья не ждала в тот вечер домой – знали, что пошёл с Илмо, знали, куда и почему. Однажды приходится смириться, говорила мать Гане – дети вырастают и больше не обязаны нести бремя показного неведенья о том, что у взрослых бывают проблемы. Приходит пора другого бремени… Втроём с Лиссой и Илмо они перетащили его в машину, Лисса увезла его. А они остались – он, Илмо и бутылка… Ему было тогда пятнадцать, Илмо – двадцать два…

– Это фантастика, дорогие друзья! Газеты с утра читали? Видели, что на Земле творится? Какие там головы полетели, какие имена в списках!

– Я не читал, не, – сонно зевнул Вадим, отлепляя голову от стола и фокусируя взгляд на жизнерадостно бурлящем Г’Торе, – то есть, сводки смотрел, торта молодцы, конечно, но вряд ли это успело в газеты попасть…

– Да какие торта, кому теперь до них! В общем, на что я небольшой специалист в земной политике, но смотрю, у них вакансий на ключевых постах скоро немало появится… Не, ну подумать – три министра подали в отставку по состоянию здоровья! Разом заболели! Прямо именно сейчас, ни раньше ни позже!

Отирающийся у стола Талгайды-Суума в ожидании, когда он передаст ему какие-то файлы, Эйлер новости наверняка читал, спросил больше для поддержания приятной беседы:

– Тоже были связаны с этим «теняцким» делом?

– Да прямо связаны-то не факт… Скорее, так, покрывали, были в курсе и молчали, делали ставки, чтобы если что быть в доле… Земля прямо в панике, они ж только у Альянса привилегии выбили, приоритеты в поставках какой-то там высокотехнологичной хрени в Ипша, тендеры там какие-то… А тут на тебе, могут ведь и вовсе по шее благословить из Альянса! А жить задарма в плане поддержки медицины в их колониях они уже привыкли… Так что шорох пошёл, конечно. Опять же, и неугодных кого-то под сурдинку замести можно… Хотя Правительство Альянса уже назначило наблюдательную комиссию… Кстати, знаете, чего тогда Роуз на Бету Дюрани перевёлся? Все удивлялись ещё…

Сингх и Эйлер разом пожали плечами.

– Проворовался.

– Так и думали, ан не совсем. Воровать, конечно, Роуз воровал… Но по-тихому. А вот то, что в его ведомстве начало шевелиться, это его напрягло как-то. Прямо их сдать тоже не мог, доказательств не было, вот и перевёлся от греха, чтобы не попасть под замес… Сам-то сейчас уже три года как в могиле разлагается, но его вдова вот мемуары опубликовала… На этой волне, кстати, её собственная политическая карьера может в гору пойти, тем более ходят слухи, Бета Дюрани тоже подумывает о независимости… Есть шанс стать хоть маленьким, а президентом.

Сингх прыснул в кулак.

– Бета Дюрани? Им куда, у них там что, три города и полтора завода?

– Да не скажи, с новыми ирригационными системами они значительно продвинулись в освоении, а ресурсами планета всё-таки богата, хотя, спору нет, жить там ещё привыкнуть надо…

Шлилвьи, глаза которого всё это время изучали содержимое стеллажей за спиной, встал в кресле, вытянув конечности к одной из верхних полок, заставленных круглыми боксами старых корлианских дискет.

– А на Нарне что, расследование завершено уже?

Г’Тор, аккуратно перешагнув неизвестного ему монстра компьютерной техники, растянувшегося у стола Шлилвьи, придержал крайние боксы на всякий случай.

– А чего там завершать… За ними года два следили уже, доказательства собирали. Теперь вот вызвали всех пред светлы очи, отвертеться ни один уже не смог.

Эйлер, не скрывая заинтересованности, развернулся всем телом.

– И? Это у вас как классифицируется, как государственная измена или что?

– Вроде того.

– И чего, сколько дали? У вас же там, вроде, с системой наказаний вообще замысловато как-то…

Г’Тор так же аккуратно переступил обратно, каким-то чудом ухитрившись не потревожить огромный и по виду совершенно хаотичный пучок разноцветных и разновеликих кабелей.

– Ну как… Лишили всех привилегий, звания гражданина, и так пешком, без охраны отправили домой.

– Отправили домой?! – ахнули хором от стола Талгайды-Суума.

– А чего? Смертная казнь у нас запрещена, мы ж цивилизованные. А вот изъявление народом отношения к народным избранникам нарну не запретишь. Так что если кто живым до дома не доберётся – тут уж никто не виноват.

Нечасто можно увидеть Эйлера так жизнерадостно хохочущим.

– Ну, а что… Интересная система… Действенная, наверняка… Алварес, ты там что, сидя спишь? Опять помогал Сайте оформлять дела хлопчиков с Яришшо, пока вас вторая смена не вытурила?

– Отстань от парня. У него на родине быть ударником – почётно. Опять же, может, Альтака премию выпишет, или хоть грамоту вручит… Синкара уехал, так придётся возвращаться к традиционным методам поощрения… Хотя знаем мы Альтакины поощрения… «Ор-рлы! Вот так, как сейчас, вы должны работать всегда! – встав в пафосную позу, Г’Тор довольно схоже сымитировал интонации Альтаки, – чтобы остальные отделения видели, на кого именно надо р-равняться! Не позор-рьте меня!»

Заметив, что лица коллег приобрели какое-то уж очень странное выражение, Г’Тор обернулся. На пороге кабинета стоял Альтака.

– Развлекаемся? Скучаем, стало быть? – Талгайды-Суум спрятался за монитором, давя смех – изображал Альтаку Г’Тор и правда похоже, – а между тем у меня есть новость, которая, надеюсь, вас развеселит… Маригол подал признаки жизни. Ну, не так чтоб жизни… Через час совещание у меня в кабинете.

– Э… шеф… Это вы сюда шли, чтобы сказать нам это? А по связи никак?

Полтора глаза Альтаки впились в четыре бреммейрских уничижающим взглядом.

– Нет, вашу мать, соскучился по вам! Не были б лопухами – заметили бы, что связь второй день не работает! Рефианн, чтоб его аллигаторы заклевали, чего-то намудрил…

Эйлер проводил закрывающуюся дверь тяжким вздохом.

– Зоологические познания Альтаки надо принимать такими, какие они есть, – отсмеявшись, покачал головой Махавир, – мы его не за это любим.

– Ага… А за вдумчивое и внимательное отношение… Резолюцию по вопросу о девицах из табасских притонов видел? «Девать куда хошь, ещё этим я голову не грел, хоть что-то решить без меня способны?». Потом, правда, отозвал, а то у Гархилла в последнее время с чувством юмора не очень. Но сам факт. А действительно, куда их денешь? Само по себе проституция – не преступление, не сажать же их. То есть, некоторых, конечно, сажать, кто по мелочи кое в чём замешан, но это год, два, максимум пять, и тот же вопрос юрисдикции. У большинства там документов никаких никогда не было, если пиратские метки таковыми не считать. Самый наш любимый случай, «дикорожденные», кто во втором, кто в третьем поколении. Как ни крути, это только через суд теперь.

Дайенн грустно вздохнула, сразу подумав, закономерным образом, о Нирле. Хотя Нирла не тот случай, у неё с присвоением гражданства с виду проще, известно, где она родилась, и это не пиратский притон. Но нормальные биометрические паспорта на Голии не очень в ходу, имеют их в основном жители крупных городов, совершающие перелёты и торговые сношения, прочие могут даже бумажки, выписываемой местным вариантом чиновничьего аппарата, не иметь, так что формально – причислить к «дикорожденным» можно без труда.

Всё более-менее просто с возвращением по домам похищенных, если они имели гражданство, пусть даже документы были уничтожены. Всё сложнее с теми, кто родился на территории беззакония. На обывательский взгляд, может, всё и просто – вот это землянин, значит – отправить его на Землю, всего и делов. Но в нашем безумном времени, где индивид может с рождения и до смерти так и не побывать в мире-колыбели своей расы, а раса может иметь независимые колонии, так не порассуждаешь. Альянсовский «Протокол об обретении» все считали крайне сырым документом – но до его переработки добраться никак не могли, и большинство случаев с лицами без гражданства решались внесудебно, на основании расовой, национальной, клановой принадлежности, показаний самого лица, найденных родственников, близких или дальних, либо лиц, изъявивших согласие принять, этот последний сценарий и предполагалось реализовать с Нирлой (что, правда, не совсем по правилам, ввиду наличия живых родственников, но причины понятны).

– А Земля что? Они ж большинство землянки?

– Ну что Земля, от своих обязательств не отступается, даже запустили уже процедуру по одной… Это и раньше было делом небыстрым, а сейчас, ввиду всех этих событий, там вообще раздрай, бюрократии разведут столько, что, прямо скажем, эти девки имеют шансы у нас тут состариться. Допустим, есть ещё Марс, но они на той неделе группу шахтёров приняли, их и беспокоить совестно. У них-то не получится просто выдать документы и гуляй на все четыре стороны, там надо и с жильём и прочим всем определяться. И у Проксимы тоже проблемы, из-за диверсии этой экономический ущерб ещё подсчитывают…

Хорошо в этом плане быть минбарцем, сказал Алварес, когда они ещё оформляли протоколы по всем этим несчастным золотоискателям. Точнее, он-то не оформлял, он валялся в госпитале, но комментировать ему это не мешало. Минбарцы могут позволить себе быть безупречными в исполнении этого туманного Протокола, потому что чаще всего у них и проблем таких не встаёт – среди освобождаемых рабов минбарцев по минимуму, ведь даже не воин предпочтёт смерть бесчестью плена, а если вдруг такое и случается, то достаточно рогатой головы, чтобы тебя приняли и обеспечили и жильём, и работой, и психологической реабилитацией. Экономический уровень позволяет. Миры Земного Альянса вот, к примеру, против новых работников ничего не имеют, но проституток, чернорабочих и просто бродяг им своих девать некуда, и в реализации святого долга помощи собратьям для них предпочтительны, конечно, молодые, здоровые и желательно имеющие хоть какую-то профессию, а не потенциальные иждивенцы. Про Земли Дрази и говорить нечего, там пользуются любой возможностью, чтоб откреститься от такого пополнения. От женщин бы, ясное дело, не открещивались, но женщины среди таких обретённых бывают в одном случае – если удалось захватить семейное гнездо пиратов-дрази. Слухов, что бесплодные женщины-дрази у них в борделях используются, сколько угодно, а вживую пока не встречалось, всё только голобордели с операторами иных рас. С центаврианами вопрос решался персональным приказом императора по каждому случаю, Котто неизменно отвечал периодически бухтящему Сенату, что речь о престиже Центавра – удостоившийся счастья уродиться с двумя сердцами и прочими анатомическими особенностями по списку достоин и дышать воздухом Примы. Сами удостоившиеся полагали, что рассуждать о престиже самое то, когда ты аристократ, и поскольку Прима только воздух им и предоставит, периодически просились в колонии иных миров, где имелись центаврианские представительства, если там было получше с работой. Ну, не мы виноваты в ваших экономических ситуациях, огрызалась Дайенн, хоть и понимала, что смысл огрызаться, не о вине тут речь.