Текст книги "Наследие Изначальных (СИ)"

Автор книги: Allmark

Соавторы: Саша Скиф
сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 50 страниц)

Когда врачи вышли, Вир нерешительно присел на стул, поставив свою ношу на пол между ног. Он и сам не мог бы объяснить, зачем он сюда притащился, и досадовал на себя. Много же времени он дал бедной женщине на поразмыслить.

– Вы… Леди Нара, вы вовсе не разговариваете?

Аделай обратила на него удивлённый взгляд единственного глаза.

– Почему, разговариваю, с врачами, и другими женщинами, и иногда со своим ноутбуком. Но редко – ленюсь. Так хорошо с Мелиссой – она всё прямо слышит, как надо. Только просит ей картинками показывать, код не понимает. Плохо, конечно, я ведь и земные языки знаю. Минбарских вот только не знаю. Может быть, надо было на минбарских? Но Мелисса говорит, надо разговаривать, как люди, голосом, это помогает. Врачи говорят, что я молодец, скоро меня можно поселить вместе с другой женщиной. Это очень хорошо, жить вдвоём, можно общаться. Не знаю, хорошо ли, она ведь тоже не сможет прямо общаться, как Мелисса. Но я б была рада, если б со мной поселили мою подругу. Да, у меня есть подруга. Её зовут Таиль, она тоже плохо видит, она здесь после того, как потеряла своего любимого. Несчастье случилось во время одной из предсвадебных церемоний. Очень грустно. Врачи говорят, надо гулять, тогда меньше грусти. Это, наверное, так. Я раньше так не любила сидеть и смотреть на траву… Хотя цветы, конечно, любила всегда. Я могу вам сейчас написать коды не менее сотни цветов! Вы вот, Вир, больше какие любите? Я вижу, вы тоже гуляете, это очень хорошо, это полезно!

Эта немыслимая фамильярность заставила вздрогнуть. Хотя должен ли он удивляться подобному со стороны сумасшедшей? Она знает его имя и, быть может, если её спросить, понимает ли, что он император – она ответит утвердительно, но что это значит глобально? Вир мало понимал в медицинском языке предоставленных материалов, да и тем немногим, что понимал, он обязан был несчастью с Линдисти, дням, проведённым в больнице и речам докторов, которые он выслушивал смиренно и внимательно, так что лучше б и этого понимания не было. Но он смотрел видео, он помнил этот взгляд, который нельзя было назвать пустым единственно потому, что кое-что в нём было. Ужас. Смертный ужас приговорённого под топором палача длится секунды, для Аделай Нары он длился б всю жизнь, если б не минбарские целители, главным образом госпожа Аллан. И если сейчас эта женщина демонстрирует непосредственность трёхлетнего ребёнка – наверное, это лучшее, что может быть.

– Аделай… Вам хорошо здесь, с вами хорошо обращаются? Может быть, вы нуждаетесь в чём-нибудь?

Больная всплеснула руками, выронив расчёску, разулыбалась.

– Ой, что вы! Здесь славно! Я почему сказала про прогулки – вы видели, какой здесь сад? Нас выводят туда два раза в день – встречать солнышко и провожать. Говорят, что это необходимо для выздоровления, и это правда. Сколько там замечательных мест! Там есть целая клумба таких вот цветов, как ваша брошка. Очень хорошо, что у вас такая брошка. Но живые цветы лучше. Их запах снимает головную боль и приносит много хороших мыслей. Мы с Тинанной или Мелиссой сидим возле них и о стольком говорим! С Мелиссой можно так говорить, в голове, а с Тинанной надо голосом, вот и видите, как у меня хорошо получается? Доктора довольны. Иногда приходит Таиль и поёт. От её пения словно цветы внутри распускаются. После этого хорошо думается. Хоть и о грустном иногда. Или получается что-то вспомнить. Например, вспомнила свою куклу, которая была у меня в детстве. Мелисса так радовалась! Я пыталась нарисовать. Но вам пока не покажу, плохо получилось.

Вир не был уверен, что сможет вспомнить все свои детские игрушки, кроме немногих, но в том до сих пор и не было необходимости. Но Аделай происходила из довольно бедной семьи, вряд ли у неё было много кукол. Восьмилетней её отдали бездетному двоюродному дядьке, практически навялили, и это предопределило её судьбу. Дядька тоже не был богачом, да и детей не любил, но в его доме было полно компьютерной техники, отцовское наследство. Полно книг по программированию. Они и стали новыми игрушками девочки, не избалованной компанией сверстников и вниманием взрослых. И вот теперь эта женщина помнит несколько языков программирования, но не помнит лиц своих родственников…

– Здесь все всегда за меня радуются. Все помогают. Мало понимают, но очень стараются – поэтому и я для них стараюсь. Только одна женщина один раз обругала, потому что я толкнула её ребёнка! Ну что поделаешь, я его не видела, он невидимый. Но теперь я стараюсь быть внимательной, и она больше не ругается, здоровается со мной. Жаль, правда, ребёнка я всё равно не вижу. Врачи говорят, его и нет, он умер, но она же с ним разговаривает! Ещё грустно, что моя подруга Таиль не всё видит, что я для неё пишу, а показать ей, как Мелиссе, нельзя. Мне вот делают новый глаз, я спрашивала, можно ли сделать новые глаза Таиль, врачи ответили что-то непонятное. Если Таиль поселят со мной, я научусь писать так, чтоб она видела, как думаете? Мне ведь так помогает её пение, может, и я ей чем-то смогу помочь. Но если вы это к тому, поеду ли я с вами, то да, поеду!

– Да, я понимаю, понимаю… – Махавир ожесточённо грыз зубочистку, глядя в сторону, – но вы-то понимаете, какую сложную задачу на меня возлагаете?

Виргиния оторвалась от передвижений, с помощью такой же зубочистки, последней ягодки по тарелке.

– Понимаю. Очень даже хорошо понимаю. Только и вы меня поймите – сегодня я знаю немного больше, чем вчера, но как и вчера, у меня нет доказательств. Благо, не надо объяснять, почему. Я могу, конечно, пойти по более долгому и трудному сценарию противодействия их намереньям… Но как бы я ни была отважна и сильна, их тупо больше. И они на таких вещах собаку съели. У них, насколько я знаю, минимум три сценария заполучения Элайи, и твёрдо смогу противодействовать я только одному. А о втором и третьем даже не спрашивайте – видите ли, все эти ребята немножко в курсе, что телепатов тут последние дни было как грязи, даже кроме меня. Любой из этих сценариев может быть дезинформацией, рассчитанной именно конкретно на то, чтоб спровоцировать ответные действия, которые окажутся ошибочными и только ухудшат всё. А настоящие их планы мы узнаем тогда, когда будет поздно. С вероятностью – из сводок очень печальных новостей. Я сейчас не просто защищаю своего ребёнка, которого я, правда, не родила, но вырастила. Я защищаю безопасность. Им нельзя позволить его получить.

Небо над своеобразным кафе в саду было низким, мрачным, лишь кое-где светило прорехами бледной голубизны. Народу в этот час здесь почти не было, и кроме человеческих голосов, раздавалось лишь тоненькое свиристение насекомых, предчувствующих грозу. В эту ночь гроза тоже едва ли будет, сказали служащие, насекомые свиристят пока тихо, скорее жалуясь на утомившую многодневную духоту, перед грозой они полчищами взлетают в воздух, панически созывая далеко разлетевшихся собратьев, рискующих попасть под удары тяжёлых дождевых капель.

– Да, да, я согласен… Но то, о чём вы меня просите…

Виргиния откинулась на спинку стула, откупоривая призмочку с байси. Скорей бы уже грянула эта гроза, что ли. Впору голосить, как эти насекомые.

– Противозаконно, да. Как-то я понимаю разницу между собой, одиозной тёткой, и порядочным полицейским. Но видите ли, я не могу лучше вас знать ваших коллег.

Махавир выплюнул щепочки зубочистки и на какое-то время замолчал. Был ли он удивлён услышанному? Он давно не был наивным ребёнком, кое-что о том, на что способны люди ради поставленных целей, он успел и на Земле узнать. А кое-что добрал сравнительно недавно. Маниша… Тоже казалось, что есть пределы, до которых она не опустится. А Манишу, в отличие от тех, о ком говорила мисс Ханниривер, он думал, что знал. Детство вместе провели. В детстве преступники это были картинки в книжках – книжки старые, бабушка их где-то на рынке всякого старья купила – там были небритые физиономии с чернотой вокруг глаз, с ухмылками такими гнусными, у живого человека так не получится, как ни старайся. А Маниша была весёлой задиристой девчонкой, способной организовать нескучный день любому количеству народа, то клады искали, то театральные представления устраивали, и даже будучи припаханными к сельхозработам, умудрялись превратить их в балаган… А взрослая жизнь всё поставила с ног на голову, и оказалось, что преступники сидят в мягких креслах, постукивая канцелярией стоимостью в три полицейские зарплаты по столам, заваленным бумагами, определяющим жизнь тысяч и миллионов. И в сравнении с ними те преступники, которые вырастают из смешливых девчонок с тугими блестящими косами – мелочи, такие мелочи.

Хотелось ли ему зажать уши и забыть то, что успел услышать? Да, хотелось. Он бы так и сделал, если б не подозрение, что спокойно жить и спать всё равно уже не сможет.

– Если б я их так хорошо знал, – вздохнул Махавир, – настолько хорошо… Вы мне предлагаете не просто склонить кого-то из коллег к соучастию в преступлении. Я не могу просто ходить и всех подряд спрашивать, готовы ли они считаться мёртвыми неизвестно сколько. Всё-таки рассчитывать при этом на молчание – это как-то слишком жирно. Я должен спрашивать более-менее наверняка. Ну, как мне решить, кому из сослуживцев я готов подобное предложить? Если честно – никому.

Виргиния закусила губу.

– Первейшая кандидатура, которая придёт в голову – это Алварес. Даже если он и откажется исполнять роль Элайиной няньки, которую, правда, половину детства исполнял добровольно, то его невозможно просканировать… Но это и не требуется. Это тот парень, у которого на лице всё написано. Он может, положим, сдержать эмоции, но не может изобразить то, чего не испытывает. Нет, как ни жестоко, он не должен быть посвящён. Посвящённых вообще должно быть по минимуму – тем меньше вероятность провала.

– Ну, откуда вы знаете, что я не есть тот самый провал? – вымученно улыбнулся полицейский. В ответ последовала какая-то даже несолидная для уважаемой чиновницы усмешка.

– Да как сказать, я всё-таки немножечко телепат. Могу, если что, и память стереть, немного случалось… правда, навык не отточен, могу и лишнего чего удалить, но это не мои проблемы. Но мне почему-то кажется, юноша, вы тоже не заинтересованы в таком повороте.

В речах соблюдать сдержанность можно себя приучить, в мыслях уже сложнее. Некрасиво утешать себя тем, что он не один такой, но чем-то надо. Силовики вон утешают себя тем, что их вообще мало кто спрашивает, а то б они, чего доброго, наговорили, язык иногда быстрее мысли. Есть и среди них те, кто завершением дела вполне доволен – всё-таки преступник должен быть пойман и осужден, иначе зачем мы здесь все собрались. Но больше тех, кто недоумевает, зачем этот дурак сдался, на что рассчитывал-то, ясно ж, что за такой фестиваль дёшево не отделается, место жительства теперь поменяет только в день кончины. Чему удивляться, у нарнов и дрази до сих пор самосуд дело не то чтоб частое, но имеющее распространение. И в случае, например, кровной мести преступникам, которым удалось уйти от уголовной ответственности, мстителей не очень-то и ищут. Транталлилы, при тоже достаточно суровых условиях жизни, как ни странно, законопослушнее. Так что если говорить, кого б что устроило… Надо помнить, жизнь пока что далека от идеала, не до всех преступных элементов наши руки дотянутся, философски вздыхает Г‘Тор. Устроило б, если б на скамье подсудимых оказался Нуфак, а Элайя Александер остался таким вот неуловимым исключением. Этот судебный процесс должен показывать вселенной, что закон сильнее даже такой сверхъестественной силы, но показывает вместе с тем бессилие этого самого закона вовремя остановить то, что остановила банда под предводительством сумасшедших детей.

Но кто из тех, кто сочувствует Элайе Александеру или по крайней мере был бы в ярости от намерений определённых сил не дать ему сидеть там, где суд определил, готов, без малого, пожертвовать собой? Мисс Ханниривер рискует, выбирая, кому может довериться, но не меньше рискует доверившийся ей. Однако если просто сказать сейчас, что ничем не может помочь – сможет он сказать точно так же, когда то, о чём мисс Ханниривер говорит, случится?

– Но меня-то можно просканировать.

Виргиния со сладострастным чмоком оторвалась от баночки.

– Ну так я подскажу, кому нужно поменьше попадаться на глаза. А если всё-таки придётся – кто-то из нас будет рядом, чтоб выдать нежного ментального леща при попытке незаконного сканирования. Вообще по идее вам в своей честной и законопослушной голове много информации носить и не придётся, просто найдите мне среди ваших ребят надёжного и готового ко всяческому героизму – хотя бы одного, и дальше я всё, что надо, расскажу уже ему. Подумайте, каково пытаться соблюсти баланс между «не класть все яйца в одну корзину» и «обойтись минимумом заговорщиков», и радуйтесь, что вы не я. Ну, или предложите вариант лучше. Я вам излагаю эти три сценария, вы мне – работающий ответный сценарий. Идёт?

Вадим на негнущихся ногах переступил порог палаты. Здесь ничего не напоминало о каких-то тюремных ограничениях, у минбарцев не принято демонстрировать их явно. Однако можно не сомневаться, сбежать из Лийри посложнее, чем из пиратского плена. Эти тончайшие светлые полотна, закрывающие высокое окно, кажутся такими же прочными, как кристаллические стены домов, как сталь клинков. Весь Минбар полон невидимых оков, сказал как-то Дэвид – ты быстро понимаешь, что чего-то не можешь сделать. Просто не можешь. Правда, этого не понимают пасущиеся по периметру клиники представители Земли и Нарна. Но они, если уж откровенно, скорее наблюдают друг за другом. В клинику они, к своему огромному разочарованию, допущены не были – не наступило пока таких чёрных времён, чтоб минбарские целители позволили учить их работать, вот и бдят на почтительном расстоянии, лелея робкую надежду доказать рогатым гордецам, что без них не обойтись. Толку им говорить, что Элайя всегда был сложным случаем, но очень покладистым пациентом. Он достаточно рано осознал, как важно делать всё требуемое для контроля над болезнью.

Юная минбарка с почтительно-непроницаемым лицом, которая с коротким кивком вышла через узкую дверь в соседнее помещение, тоже кажется выточенной из горного хрусталя. Слышно что-то через такую стену, или она телепатка, и зарегистрирует какое-либо изменение ментального фона? В штате Лийри много телепатов, но есть и нормалы…

Кровать наклонная, но, видимо, регулируемая, её угол очевидно меньше полагающегося. Рядом тумбочка-«соты», в ячейках которой лежат свитки и ещё какие-то предметы, определить назначение которых с первого взгляда не получится, а сверху, на матовой плоскости – книга земного формата, в тёмной мягкой обложке с золотым тиснением, из которой торчит несколько тоненьких перламутрово поблёскивающих закладок. Душеполезное чтение здесь прописывают так же серьёзно и обязательно, как лекарства. Так же прописывают и музыку, и картины, и наблюдение за растениями, и ведение дневника с подробными впечатлениями от всего этого – если пациент способен писать. Если нет – с ним проводят больше времени телепаты. Юная минбарка как раз, видимо, проверяла очередное такое «изложение», когда к больному пришёл посетитель.

Больной обернулся, и Вадим почувствовал, как это взгляд ошпарил ему сердце – в нём было, было узнавание. Настоящее, прежнее, правильное. Не всё, что извлекли из сознания Элайи Реннар и трое местных дознавателей, пошло в материалы для суда, не всё было и озвучено Вадиму. Но и того, что было, достаточно. Да, это правда, он сохранил многих, и каждый раз новый взгляд мог встретить посетителя в камере. Одни из них охотно говорили с врачами и служителями закона, другие молчали, и даже прятались где-то на периферии, но телепаты фиксировали и их. Ему нужно было освободиться от них всех, отпустить этих теней более не существующего, позволив им назвать свои имена, сказать всё то, чего большинство умирающих уже не имеет возможности сказать. Теперь все они, заполнявшие пустоты между разлетевшимися осколками сознания, ушли, оставив своё временное пристанище тому, кому оно на самом деле должно принадлежать. Или может быть, ему стало некого выпустить вместо себя, и на те вопросы, которые не для суда, а для жизни, и от которых не спрячешься ни в этих стенах, ни на Лири, пришлось отвечать самому?

– Вадим. Ты ожидал, наверное, услышать «Я ждал тебя» – как тогда, в прошлые наши встречи. Но нет. Я не ждал. Я не думал, что ты придёшь – после всего, что видел и слышал. Что ты поверишь…

– Мне сказали, что тебе… лучше.

Сказали не совсем так, но не придираться же тут к формулировкам. Элайя откинулся на мягкую подушку, прикрыв глаза. Улыбка на его лице была такой умиротворённой… Когда в жизни она такая была? Нет, пару случаев вспомнить можно. Те семейные праздники, когда им удавалось собраться всем вместе и ни разу не поссориться, или вечера в саду во время летних каникул, после того, как весь день помогали Дэвиду с прополкой, поливкой, обрезкой, подвязкой, и хотелось просто сидеть, наслаждаясь запахами, мягким теплом на стыке дневного жара и ночной прохлады, гудением в усталых телах, осознанием, сколько полезного они сделали – вместе…

– Да, мне… обтекаемо выражаясь, это можно назвать именно так – лучше. Я не знаю, как назвать то, что я чувствую, иначе… Фриди Мелисса сказала, что она ничего не сделала, всё сделал я. Что только сам человек и может исправить то, что сделал с самим собой, и можно только подтолкнуть его к правильному пути, как до этого кто-то подтолкнул к неправильному. Нужно только набраться смелости признать то, от чего бежишь. Просто сделать шаг… как тогда, помнишь, как ты уговаривал меня утром первого учебного дня? Просто сделать шаг, а дальше легче. Это правда, это даёт огромное облегчение – с души падает камень, который носил много лет… Соблазнительно думать, что всё из-за препаратов, которые мне дают, это не земной блокировщик, который вызывает какое-то отупение и сонливость. Они успокаивают, но… по-другому как-то. Не затуманивая сознание, просто немного затормаживая реакции. Но препарат – это только инструмент, если нужен он, чтоб заставить сесть, многое обдумать, многое осознать – то пусть будет препарат. Так тут говорят. Важнее то, что я посмотрел на свой страх и больше не боюсь. Ни возможных приступов, ни неизбежного наказания. Не всё под моим контролем, но что не под моим – то под контролем тех, кому можно довериться…

Вадим присел на низкую мягкую скамейку, где до этого, видимо, сидела юная минбарка, читая вместе с Элайей свитки.

– Я пришёл вернуть тебе кое-что твоё. Теперь, думаю, настало для этого время.

В ладонь Элайи лёг кулон-звезда, тускло блеснул в свете матовых плафонов.

– Спасибо… – палец скользнул по испещренным значками лучам, – за такое терпение к тому, что вас всегда раздражало. Я помню… Мама принесла, – он кивнул на тёмную книгу, венчающую собой ячеистую тумбочку, – в мягком переплёте… Ты ведь помнишь, как я чуть не разбил тебе голову той, первой? И мама помнит.

– Думаю, она готова это потерпеть ради того, чтобы видеть тебя прежним, – губы Вадима дёрнулись в болезненной улыбке. Золотое тиснение было знакомым, да. Проще сказать – а что больше это могло быть?

Он помнил, да. Но сейчас вспоминал другое. День, когда Ганя получил диплом. Готовились отметить всей семьёй, мама месила тесто для пирога, Уильям, у которого в плане учёбы всё ещё только начиналось, обваливал кусочки мяса в специях, Элайя, болтая ногами, лущил орехи – больше в рот. Дэвид, закончивший со своей долей кулинарного действа, зачитывал письмо от Шин Афал.

– Франклин их на Энфили зовёт, говорит, у них на кафедре хирургии место появилось. Правда, наверное, одно место-то, да и на Мораде им по-прежнему есть что делать… Так что, видимо, просто в гости съездят, университет родной проведать, со старым профессором своим вживую обняться, он же сколько уже безвылазно на Энфили, а они, соответственно – на Мораде…

– Так это старший, что ли? – ахнула Лаиса, – он жив ещё?

– А куда б он делся? Живее нас с вами! Просто вот, к оседлому образу жизни перешёл наконец. Переехал на Энфили к сыну и внукам, преподаёт в университете, заигрывает с симпатичными студентками…

– Вот какую старость каждому дай бог, – усмехнулся Диус, прервавшись от яростного взбивания соуса, – всегда жил полной жизнью. А сколько прекрасных специалистов подготовил! Да и ещё подготовит. Про таких на Центавре говорят – на наших похоронах спляшет.

– Такая поговорка и на Земле есть, правда, значение немного другое, более злое.

Лаиса повернулась к внучатому племяннику.

– А ты, Элайя, уже определился, кем будешь, когда вырастешь?

– Раввином он будет, – буркнул Уильям, как раз вчера поругавшийся с ним на тему религии.

Элайя, в это время втихаря хомячивший орехи, от неожиданности подпрыгнул.

– Я… я не знаю. Не думал об этом.

– Ну, так уж и не думал. Ты столько общаешься с доктором Гроссбаумом и Ноэлем и Эстер, наверное, хочешь стать врачом, как они.

Вадим посмотрел на мать мрачно – она ведь знает о проблемах Элайи, как с ними мечтать о подобном? Хорош врач, который может впасть в припадок посреди операции. Но не сказал ничего – разве не сам столько уверял родственника, что с болезнью можно и нужно бороться? Мечты, пусть дерзкие и несбыточные, для этого хороший повод. Как всё же хорошо, что Элайя не может слышать его мыслей.

Диус тогда сказал, что определиться с профессией – дело, знаете ли, совсем не плёвое, ему в возрасте Элайи разве б пришло в голову, чем он будет заниматься? И говорить-то смешно. Да разве не всех здесь жизнь привела к нынешнему положению и роду деятельности неожиданными и причудливыми путями? Будут свои и у этого парня.

Жизнь полна этих удивительных поворотов и влияний, да. Ганя стал историком – историк по основному образованию и Илмо, они много общались. В какой-то мере можно сказать, что Ганя стал историком вместо Илмо, которого почти сразу занесло в журналистику. Уильям стал переводчиком под влиянием Дэвида и Диуса. А Элайя… Элайя, сказал кто-то на суде, стал Моисеем, выведшим свой народ из тьмы рабства.

…Элайя наклонил голову, продевая её в кольцо цепочки.

– Так говорить неверно. Никто не становится прежним, никто и никогда. И меньшее меняет нас бесповоротно.

– Ты понимаешь, о чём я. О том, что ты больше не говоришь, что знаешь, кто мы. Только не извиняйся за это, прошу. Это не твоя вина.

– А вот это как сказать. Потеря памяти – это бегство от себя, в моём случае это уж точно так. И хотя возвращение памяти – это боль, но боль, приносящая облегчение. Признать свои грехи, покаяться в них и знать, что всё в надёжных руках – и моя жизнь, и моё будущее. Если Бог, через всё, что было, привёл меня обратно к вам – значит, никогда, в самые чёрные минуты, Он не забывал обо мне. Бог знал, что я справлюсь, когда сам я об этом не знал. Он и твоими устами говорил мне это.

Говорят, что надо с терпением относиться к тем, кто, столкнувшись с испытанием, превосходящим его моральные и физические силы, обращается к этому самому духовному опиуму, находя невнятное утешение в том, чтоб это испытание считать проявлением осмысленной высшей воли, имеющей некую цель, и даже в избавлении, совершённом вполне конкретными телесными, человеческими руками, видеть тот же небесный промысел. Говорят, но толку. Кто из говорящих знает о терпении столько, сколько он? Можно ещё вспомнить о том, как пси-способности считали сверхъестественным проявлением, в том числе и сами их обладатели считали себя отмеченными богом или дьяволом – кому что ближе. Не располагая научными объяснениями, люди находили для себя один вариант, самый лёгкий. Но сейчас, когда ответы даны, мистические покровы сорваны… Элайя знает, чей он сын, знает источник и своего дара, и своей болезни, что заставляет его упорно отводить в этой схеме место богу?

– Моими устами говорю только я, Элайя.

Тот только снова улыбнулся.

– Этот спор начался очень давно, и не сейчас ему заканчиваться. Ты как тогда не видел того, что вижу я, так не видишь и сейчас, когда я вижу больше. Помнишь, ты спрашивал меня, почему же Дэвид не верит в Бога, хотя Бог действует через него? Тогда ты ставил меня в тупик, действительно. Теперь я знаю ответ. Потому что Бог всегда у него за спиной.

Гроза ночью всё же разразилась. Грозы, особенно настолько сильные, в этих краях событие неординарное, и наверное, нельзя винить строивших эту гостиницу, что на подобные катаклизмы они не рассчитали. Вот и окна, омытые множеством дождей, ударов сломанных ураганным ветром ветвей не выдержали, и рассвет Дайенн и Эми встречали, спасая вещи от хлещущего в проём дождя, а потом стуча зубами и согреваясь чаем. Судя по невыспавшимся лицам, впрочем, тяжёлая ночь была у всех – гром грохотал так, что угрожающе вздрагивали стёкла. Коса Махавира была мокрой – он объяснил, что ночью выходил погулять. Ни одному нормальному человеку не придёт в голову гулять в такую погоду, но Махавир просто отмахнулся заявлением, что его можно вычеркнуть из перечня нормальных, по итогам этого процесса он даже сам за это проголосует всеми четырьмя конечностями, а пока хотел бы просто вытянуть эти конечности на кровати и не шевелиться вообще вплоть до отбытия на Кандар. Грешно, но он просто уже устал от этого дела. Оно завершено, слава всевышнему, вот остаток времени он и посвятит осознанию этого прекрасного факта.

– Ты поэтому решил делегировать в сопровождение Лалью? – сочувственно спросила Дайенн, – хочется поскорее… отмежеваться?

– Оформить этот… как его… акт приёма-передачи, в общем, смогла б и хорошо обученная обезьяна. Это простая формальность – наш представитель должен поставить пару закорючек, не своих даже, а факсимиле Альтаки, забрать все бумаги и похлопать Элайю по плечу на прощание. Нет абсолютно никаких священных предписаний, что это должен быть именно я. Или тем более чтоб пёрлись мы все толпой. Там целый отряд рейнджеров, там этот Проводник – мало что телепат, он и физически вполне дюжий молодец, из воинов, кажется. Если б даже Элайя и захотел что-то отколоть… хотя ожидать от него сейчас каких-то эксцессов, по-моему, может только больной. У него была куча возможностей избежать тюрьмы, начиная с того, чтоб просто не сдаваться.

– Ты мог попросить кого-то из нас, это не проблема… Впрочем, если Лалья не против…

– Да уж, – Г’Тор аккуратно ссыпал в бумажный пакет ещё горсть стекла, – я ему, если честно, немного завидую, другой случай увидеть своими глазами минбарскую тюрьму вряд ли представится в ближайшее столетие. Надеюсь, он потом всё в красках распишет. Хотя что я несу такое, Лалья – да не распишет? Месяц, не меньше будет тут и там по отделению стихийные пресс-конференции собирать…

– Я считаю, это правильный выбор, – Вадим повернулся к окну, тронул мелкую трещину в углу – тоже последствие ночного разгула стихии, – жизнь силовиков тоже, конечно, богата на впечатления, но в основном такие… однообразно неприглядные. Если ему любопытно, а ему уж наверняка любопытно…

– Не понимаю, – фыркнул Г’Тор, – почему это тебе, как родственнику, видите ли, нельзя! Что ты ему, в самом деле, бежать помог бы? С шаттла? Ха, посмотрел бы я на это. Причём это не прописано, я проверял, неписаный такой закон, только не понял, чей, минбарский или единого суда. Вроде на Лири во времена оны кого-то родной брат сопровождал – ничего, нормально. А общегалактические правила запрещают дела вести родственникам, а про сопровождение ничего не сказано. Ну и чего эти законники поганые так удила закусили? Хоть побыли б вы вместе подольше.

– Брось, Г’Тор. Ты думаешь, вот именно за дорогу туда мы наговорились бы вдоволь перед разлукой, которая неизвестно, сколько продлится?

– Да, с другой стороны это, наверное, только растравлять…

В номер вошли Дэвид и Диус, по очереди обняли Вадима. Пора выезжать…

– Это правда, что Виргиния и Офелия уже уехали?

– Нет, куда б они уехали? Ночью ни одного корабля не было, да по погодным условиям и флаеры не летали. Собираются, после обеда вроде их рейс. Но прощаться не поедут, если об этом речь.

– Можно понять… Виргиния сильная женщина, но в том, так сказать, и проблема. Подпортит там какую-нибудь не обезображенную культурой и тактом физиономию, головняков потом не оберёшься. Рейнджеры обещали, конечно, что базара при посадке не допустят, но есть такая братия, что хоть из дракхов кордон выставляй, бесполезно.

– Вот предлагали же отправку передвинуть на ночь, или вообще перевезти для отправки из Йедора…

– Ты серьёзно думаешь, что их бы это остановило?

– И то верно…

– Ладно, Сингх, отдыхай. Если вдруг отоспишься до нашего возвращения – начни что ли вещи собирать. К гадалке не ходи, Альтака скоро копытом рыть начнёт, когда мы уже в родное отделение…

Виргиния посмотрела на часы.

– Ну что, по моим расчётам, где-то сейчас они уже должны подойти к границе сектора Ворлона, развернуть систему – дело где-то получаса в оптимистичном раскладе. В не оптимистичном часа два, но тоже укладываемся, если никаких накладок не случится, просто на Лири охренеют сильнее. Будем надеяться, качественных записей не сделают, по идее излучение там такое… Такое. Передатчик уже на борту, активируется с запуском двигателя, на полный разогрев и приём-передачу координат ему тоже от получаса до часа надо, в идеале будут на середине пути, когда заветная кнопка будет нажата.

Алион поднял голову – за матовым пластиком купола на светлеющем рассветном небе бледно сиял кажущийся огромным диск Лири. Тонкая полоска облака – наверное, последнего заблудшего воина бесновавшейся ночью непогоды – пересекала его примерно в том месте, где и расположен тюремный комплекс.

– Всё это так рискованно, Виргиния, так хрупко…

– Да уж ничего не говори, а? Если по итогам этих дней я не слягу с нервным срывом – значит, правы те, кто говорят, что для меня нет невозможного. Но на самом деле даже если «обратный рейс» не состоится – и это будет приемлемо, если кто-то умудрится быть разом таким мозговитым, чтоб отследить сигнал, и таким безмозглым, чтоб заявиться после этого к Вентоксу, то мои им соболезнования. Но 15 килотонн и несколько обломков подходящих параметров должны прекратить все вопросы. Точнее, вопросов-то будет много…

– Они будут обязаны провести расследование, – вздохнул Алион, – и поиск или назначение виноватых – дело соблазнительное.

– Согласна. Мне вот тоже до того соблазнительна мысль свалить ответственность на Землю. Всё-таки не организовали никакой реальной диверсии они потому, что возможностей не было, а не в силу моральных качеств. Но земная взрывчатка – не основание, её сейчас по вселенной как у дурака махорки. Расследование зайдёт в тупик, Алион. Если мы всё сделаем правильно – оно зайдёт в тупик. При такой силе взрыва даже от крейсера могут остаться рожки да ножки, что говорить о мелком шаттле. Несколько хвостовых обломков и деталей с полуоплавленными серийниками, вроде бы похожими на нужные, довольно с вас и этого.