Текст книги "Наследие Изначальных (СИ)"

Автор книги: Allmark

Соавторы: Саша Скиф
сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 50 страниц)

– Да, правда. Но правда и в том, что не всегда прямо в этот момент есть возможность донести до души эту мысль об исправлении, дать ей этот шанс. Тогда уже другой закон вступает в действие… В мире действуют разные законы – закон милосердия, второго шанса, и закон наказания, которое учит, что за грех бывает боль. Второе хуже, многим хуже, но первое гораздо труднее. Если ты не мог стать для них всех учителем, проповедником, который повернул бы их души к свету – что ж ты должен был выбрать, трусливое бездействие не желающего марать руки? В добре, в милосердии нет уже ничего хорошего, когда оно превращается в попустительство злу, в извращение, вырождение всех высоких понятий. Но шанс у них будет и снова и снова, потому что душа не умирает, когда умирает тело. Можно и так сказать, что ты не дал им совершить новых грехов, сделать их участь ещё тяжелее, дал им возможность подумать и решить, что они намерены делать в следующем воплощении… Дал возможность тем, кто ещё жив, задуматься, что смерть бывает ещё внезапнее, чем они считали. Если, устав от всего, что было с тобой за последнее время, ты желаешь впредь не убивать никого, не причинять ни одной живой душе страданий – то это лучшее, что может быть. Мне только того остаётся желать, чтоб жизнь больше не подвела тебя к такой необходимости… И чтобы являлись тебе не только те, кого ты убил, но и те, кого спас. Важнее успеть у тех, кто жив, попросить прощения. Я Аделай Нару сейчас лечу. Сколько ты думал о том, как отравило твою жизнь то, что произошло с твоей матерью? А твой отец не намеренно это сделал, а ты – намеренно. Конечно, это не твоя любимая женщина… Так что, если так – можно? Всё равно, это женщина, доверившаяся тебе. Сколько бы она ни совершила грехов – твоих это не перекроет. Она убивала по твоему слову, она была твоим послушным орудием, а ты поступил с нею так, как поступают те, кого ты ненавидишь – выбросил, когда орудие тебя подвело.

Пальцы Элайи стиснули её руку до боли.

– Подвела, да… Выбрала личное вместо нашего общего. Предала нас.

Он не хотел вспоминать – зачем этой женщине смотреть на это? Её не назначали этим самым Проводником, она не принимала на себя долга окунаться в грязь его памяти. Ему и самому не доставляло совершенно никакого удовольствия вспоминать полное смертного ужаса лицо Нары, забившейся в угол от медленно, танцующей походкой приближающейся Авроры. Ждала ли она, какие кошмарные видения нашлёт на неё недавняя лучшая подружка? Нет, никаких кошмаров не нужно было, хватало её самой. Кривляющегося, смеющегося воплощения неотвратимой расплаты… За что? За личное. За дрогнувшее сердце центаврианки, которая не могла поступить иначе перед лицом опасности, угрожавшей её императору. Она не умоляла, нет, понимала, что это бесполезно. Она не раскаивалась. На что надеялась? Что они не заметят, пропустят её своеволие? Или что поймут? Почему, чёрт возьми, почему после совершённого она просто не попыталась сбежать?

– Хорошо об этом говорить тому, кому не нужно делать такого выбора, верно? Твоё личное было с тобой и не собиралось выступать против твоего дела. Именно поэтому, Элайя, люди боятся фанатиков, истребляющих зло, как делал это ты. Потому что однажды их удар может обрушиться на невиновного. Власть отнимать жизни вот так легко, одним движением руки – меняет сознание. Ты начинаешь воспринимать людей именно так – их жизни принадлежат тебе. Ты можешь сделать с ними всё, что захочешь… и так легко сломать человека, как куклу.

Она надеялась на их понимание? В самом деле, надеялась? Или просто считала, что бежать глупо – от тех-то, кто настиг и расправился уже со столькими… Или даже согласна была принести саму себя в жертву ради того, чтоб он жил? Почему, почему его совершенно не интересовал этот вопрос в тот момент, когда он сжигал её сознание?

– Ты убил её – но это не уняло твою боль, не насытило твой гнев. И когда ты вновь столкнулся с предательством – с тем, что выбрали не тебя, ты снова не смог сдержать ярость.

Он наконец нашёл в себе силы посмотреть на призрака. Тень человека, который, он знал – знал так же, как знал всё то, что не мог помнить – был так важен для него в далёком прошлом. Это прошлое чувствовалось, виднелось, как свечение лавы сквозь сеть трещин в земной коре. Эти трещины стянуты нитями боли, смертного ужаса и отчаянья, и они в секунде от того, чтоб оборваться. Навеки в этой секунде. Хрупкая ваза в момент соприкосновения с твердью, последний момент своего существования.

– Да, верно, – кивнула старая фриди, – и редкий человек, столкнувшись с настоящей болью, с настоящим ужасом – устоит, не сломается. Она сломалась. Ты тоже.

Нет, прежнюю Эстер ему не увидеть – её нет, она сама уничтожила себя прежнюю в тот момент, когда поддалась слабости, страху за свою жизнь. Легко сломать человека, но ещё легче человеку сломаться самому.

– Я?! Мы с Лораном, когда эти отморозки решили развлечься, столкнув нас друг с другом, не доставили им такого удовольствия… Вы оправдываете её? Оправдываете их обеих?

Такой мошеннический, шпионский талант, как у Нары, в галактике появляется раз в столетие, но и у неё были слабости. И это не любовь к драгоценностям и изысканному вину. Это ещё одно именно центаврианское качество – она могла доводить до разорения и самоубийства любых других знатных центавриан, она сама уже очень давно не была на Приме и не планировала в ближайшее время её посещать, но она обожала своего императора. На что, в самом деле, она надеялась? На то, что их пренебрежение жизнью какого-то там Солнца Республики – оно ведь может работать в обе стороны, их не обеспокоила бы его смерть – почему должно беспокоить его спасение? «Она была случайным человеком у нас, – говорила Аврора, – без настоящей преданности нашим целям». И самой от этих слов совсем не легче становилось – разве не она должна была распознать это раньше, разница в возрасте и характере не мешала им быть своеобразными, но подругами. Но в том и дело, что если уж быть честными – Нара могла позволить себе не быть с ними, у неё бы и без них всё в жизни хорошо сложилось. Ей просто хотелось поучаствовать в чём-то значительном, без шуток – бороться со злом, спасти мир. Мир спасла, себя – нет…

Нет, ему не становилось легче от того, что говорила Аврора, что говорил он сам себе. Потому что какой-то другой он внутри говорил – она тоже имела право защитить то, что ей дорого, если вы не стали это защищать, ну так она сама. Она тоже могла решить – как-то уж эти ребята, не зелёные новички, могли сами спасти свои шкуры… Её можно было понять, но Эстер – разве можно?

– Не моё дело кого-то оправдывать, не моё дело кого-то осуждать. Моё дело лечить израненную душу, возвращать её к свету, к цельности. Прости ей то, что она сделала, она уже никак не может этого изменить, и груз этот её душе нести дальше. Ты говоришь, нет смысла прощать того, кто мёртв – но куда меньше смысла ненавидеть того, кто мёртв. Тем более при понимании – а ты понимаешь – что эта ненависть уничтожает тебя самого, что этот взрыв продолжает и тебя разрывать на куски. Ей тяжелее, чем тебе – ты жив, ты можешь освободиться от этого груза, пробудить всё самое светлое, самое спасительное в себе – а в тебе это есть, знаю, что есть. Ты сильный мальчик, Элайя, ты можешь и признать то, что сделал, и простить себе это, и жить дальше. Открой в себе эту силу, она всегда рядом, всегда с тобой, где боль, там и вера, где отчаянье, там и надежда. Это не та сила, которая разрушает, подчиняет, повергает в трепет, но которая остаётся только силой, столь же слепой, как нож или ружьё. Эта сила – вот в ней истина. Если её будешь видеть – и исправишь, и не ошибёшься, и приумножишь…

Что ж, понять – это ведь не значит решить, что она кругом права. Были ли у неё вообще варианты быть правой и при том живой? Он может только презирать её за слабость – он, со своей силой не сумевший спасти их обоих… Разве мало он видел сломавшихся? Лоран, Аврора, и каждый из их воинов – каждый в чём-то сломался, угождая монстрам, делая противное сердцу, или просто утратив надежду и хуля бога, оставившего в этом зловонном мраке на погибель, и мстил за этот слом, иногда даже получая облегчение. Она же даже такой возможности не получила, всё, что она ещё может получить – это его сожаление о том, что она вообще оказалась там, где не должна была оказаться, о том, что света веры в её душе оказалось недостаточно… «Могло ли быть так, что ты шла бы со мной рядом, как моя соратница? Ты не была воином… но разве все они были? Или же ты узнала бы муки куда более страшные, презрение к себе куда более жгучее… как у меня».

Но ведь она любила его, она была ему близкой – а значит, и она была одной из тех, кто сделал его тем, кто он есть, кто помог ему выжить – для чего? Только для ненависти, тоски, бегства от себя? Элайя запрокинул назад голову, закрыв глаза. Где-то внутри ярче разгоралось светлое, манящее пламя – такое знакомое, ручное, ласковое, как дом, покой, безопасность. Ведь они были, были эти минуты, среди приступов, боли, страха. Был огонь, прогоняющий тьму, огонь, ведущий его, заблудившегося, потерявшегося, обратно к тому, что дорого… Рука фриди гладила его по волосам, её пальчики словно вычерчивали какие-то странные символы на его голове. И этот тёплый свет окутывал фигуру призрака, и таяли чёрные нити, таяла оболочка смертной тоски, и опадал свинцовыми каплями этот груз…

И он почувствовал, как что-то внутри него соединяется, что-то, разорванное насильно, восстанавливает свою целостность. Свет разорвал тьму, разорвал стену мрака в сознании – так открывает глаза слепой человек после сложной операции по возвращению зрения, так открываются двери во вселенную, показывая, что предела нет, так умирают и возрождаются снова и снова среди бесконечных звёзд сверхновые. Его любили – он мог забыть имена и лица, но мог ли забыть саму эту любовь? Тогда, когда он был жалким куском жизни, каждый миг внушающим тревогу, тогда, когда спускающийся мрак вырывал его из круга их любви и заботы, бросая в пустоту безверия, беспамятства. Любили и верили, что будущее у него есть, что всё не зря. И так же несомненно – он любил тоже. Не отчаянье, не безысходность привели его сюда, а стремление вновь обрести эту любовь.

– Что это? – потерянным голосом проговорил Элайя.

Мисси смотрела на него с тёплой улыбкой, тоже поднялась со стула, тяжело опираясь на посох.

– Ничего такого, что бы от меня было, всё от тебя самого. Всё, что нужно бывает иной раз – это самому человеку словно бы его самого в зеркале показать. В жизни человек, бывает, в зеркало по сотне раз на дню смотрится, а внутри – никогда, словно точно знает, что самого страшного монстра там увидит. Тут судят да рядят, каково твоему Проводнику будет, кому ж такое по силам… А я так думаю – везучий тот, кому такое дело выпадет. Потому что тебе – тебе по силам выбраться. Тебе всё по силам. Будь счастлив, мальчик, это для меня важно. Пойду я, утомилась я очень. А тебя там твои спутники ждут, успокой их уже, что мы друг друга не съели…

Элайя проследил взглядом за поднимающейся целительницей.

– Фриди… – он внимательно, пристально всмотрелся в её лицо, – а теперь мне кажется, я помню вас… Вы касались меня… когда-то давно, безумно давно. Да, ведь это вы лечили мою мать… Спасибо вам… За всё.

– Ребятам этим спасибо скажи, что именно в этот час тебя привели. От меня тоже скажи – хоть увидела тебя, а то ведь могла и не увидеть никогда – живёте-то вы далеко, я туда в молодые годы не добралась, а теперь-то куда уж мне… Счастливые мамы твои. Всегда мамам по-хорошему завидовала – для кого-то это неудобство и даже горе, а по мне так одно из жизненных чудес, что из минут удовольствия и страсти новый человек получается… Видишь, сколько всего хорошего у тебя? Мамы, и Вадим с его семьёй, и друзья семьи… Да, больно тебе сейчас вспоминать о них, о том, как закончилось всё – но ты переживи, прости, это прощение не кому-то, тебе самому нужно. Прощение – оно не прощаемого, а тебя самого освобождает. Это не смирение того, кто уже поквитаться не может, это выбор сильного – не тратить силы на бесплодный гнев, на бесполезные сожаления, а идти дальше. Потому Он учил прощать.

Вир Котто присел на стул напротив кровати Аделай – тот стул, что освободила фриди Мелисса.

– Леди Нара… Я счёл нужным прибыть к вам, как официальный представитель Центавра, лично, потому что есть дела, которые мне не хочется поручать даже самым доверенным лицам. И я надеюсь, что вы, хотя бы отчасти, способны будете понимать, о чём я буду говорить…

Аделай, которая первое время после того, как он зашёл, смотрела на него с блаженной улыбкой, сейчас полулежала, держа на коленях ноутбук, время от времени её пальцы принимались увлечённо плясать по клавишам, потом она замирала на секунду, задумавшись, и тогда бросала на императора внимательный задумчивый взгляд, который он затруднился бы расшифровать. Отсутствующий глаз был сейчас закрыт повязкой – время от времени врачи проводили подсоединение «контрольного», «временного глаза» – прибора, который позволял оценить состояние нервов и тканей, готовность к возможной трансплантации. В сочетании с тёмным ёжиком отрастающих волос – пока Аделай была в бессознательном состоянии, Тинанна, ухаживая за ней, обривала ей голову, но теперь было решено, что с бритвой к недостаточно здоровой пациентке разумнее всё же пока не подходить – вид создавался совершенно бандитский, что у нестарой, довольно привлекательной женщины выглядело несколько парадоксально.

– Вы, думаю, догадываетесь, что давно были бы под следствием, если бы не постигшее вас несчастье… Хотя, если бы не это несчастье, вероятно, мы ещё долго не имели бы надежды вас поймать. Полагаю, вы в курсе, на Приме вы почти легенда, если бы не некоторые ваши бывшие подельники, мы бы не знали даже вашего имени, и предположить бы не могли, что всё это сделано одной женщиной… Вам ведь было всего двадцать лет, когда вы вскрыли компьютер господина Ласо, кандидата в главные инженеры компании «Сентри», и похитили чертежи разработанного им нового двигателя… Он и не узнал бы о взломе, если бы через два дня его чертежи не были презентованы компании его соперником, господином Кальтисо. Вы сумели изменить даже датировки самих файлов, так что у Ласо не было никаких доказательств, кроме свидетельств его жены и дочерей, которые видели, как на протяжении многих дней Ласо трудился над этим проектом, но слова против подложных фактов значат мало… Вам было двадцать пять, когда вы заразили системы банка «Таламмо» вирусом, что позволило нескольким… достойным гражданам накрутить себе неплохие проценты, а двоим… не менее достойным гражданам снять деньги с арестованных счетов и покинуть Приму. Если бы один из этих граждан, ваш заказчик, позже, попавшись уже на другом деле, не сдал вас, банк по сей день не знал бы, кого благодарить. Вы регулярно виртуозно вычищали из баз данных собранные Гвардией досье на крупных мошенников, вы подделали Особые пропуска для нескольких шпионов компании «Индрао», что позволило им беспрепятственно проникнуть в главную лабораторию «Кивнали», это дело сумели раскрыть только два года назад. Вы нанесли немалый ущерб множеству родов в Республике, а ущерб, нанесённый вами юридическим и физическим лицам других миров, думаю, вовсе не поддаётся счёту… Многие на Приме и в колониях хотели бы поквитаться с вами… за многое, но ещё больше тех, кто хотел бы просто своими глазами увидеть, несомненно, самого гениального программиста Республики Центавр. Многие хотели бы видеть такого человека, как вы, мёртвым, но ещё больше тех, кто хотел бы видеть его у себя на службе. У вас есть шанс послужить Республике, восстановить своё доброе имя – обвинения с вас будут сняты, и Республика берётся оплатить иски к вам от представителей других миров, если таковые возникнут, если вы согласитесь работать на правительство. Можете не сомневаться, вознаграждение, которое вам готовы предоставить, будет щедрее, чем то, что вы получали от представителей криминала.

Аделай обратила к императору туманно улыбающееся лицо, а затем повернула ноутбук к нему экраном. Изумлённый Вир Котто увидел на экране… свою брошь с шейного платка, которая постепенно, на глазах, меняла краски, превращалась в изображение настоящего, живого цветка.

– Это… это вы написали только что, леди Нара? Как я и говорил, ваш талант достоин восхищения… Я… не требую от вас прямого ответа прямо сейчас, вы вольны подумать, тем более что врачи пока не дали добро на вашу депортацию… Я ещё зайду к вам позже…

Аделай задержала его, схватив за рукав, а потом указала на стопку бумаги, лежащую рядом на тумбочке.

– Это же совершенно чистые листы… А, дать их вам? Вы хотите что-то написать? Вы не можете говорить, или не можете говорить явно? Или это какая-то информация, которую вы хотите передать мне?

Он растерянно смотрел, как Аделай быстро-быстро исписывает лист за листом значками программного кода.

В принципе, ничего странного в этом совпадении не было – что Андрес и Алион, когда съезжались, заняли именно эти, их с Офелией когда-то, апартаменты. Из сдвоенных земных тогда только они и были свободны. То есть, Андрес полагал, что более правильным будет найти квартиру ближе к храму, где служит Алион, а не подстраивать всю жизнь исключительно под его удобства, тем более что, гм, толерантность На‘Тот может иметь пределы. Однако На’Тот заверила, что её толерантность в вопросах, которые её совершенно не беспокоят, пределов не имеет. Раз сотрудники Комитета имеют право жить на работе, притом жить с семьёй – значит, так тому и быть. То, что эта семья не всем Минбаром признана – мелочи, Альянс, в конце концов, надмирная структура. Кто-то выехал, а кто-то въехал, резиденция по швам треснуть не собирается – какие проблемы-то. Если проблемы вдруг будут – она сообщит, обязательно. И они остались здесь – потому что, как сказал Алион, получасовая дорога до храма это даже хорошо, благо, водитель не он, и имеет возможность в дороге медитировать. И потому что жизнь на территории, не вполне принадлежащей Минбару, вполне сочетается с его, как считают некоторые, отхождением от минбарских законов и морали. Андрес помрачнел было, но был успокоен получасовым экскурсом в своеобразную минбарскую философию, из которой понял главное – среди вышестоящих желающих увольнять и всячески изгонять Алиона не нашлось, а нижестоящие и равные могут думать что угодно, равным хотя бы разрешается это озвучивать, но – шёпотом.

Поскольку сложно было сказать, когда Андрес на работе, а когда нет, первым делом здесь прибавилось шкафов, а с терминала в рабочем кабинете Комитета установлена переадресация на терминал здесь – как когда-то и для Виргинии. Часовые переговоры с ипша, не желающими понимать претензии по комплектации груза на Морад, совершенно не мешали Алиону составлять планы уроков – увлечённому работой минбарцу вообще мало что способно помешать. При этом он ещё как-то умудрялся запоминать, куда Андрес сунул «ту проклятую бумажку», хотя казалось бы, и не взглянул в ту сторону ни разу. А с кроватями получилось ожидаемо. На детской половине стояла аж трёхъярусная кровать мальчишек – часть единого мебельного комплекса вместе с ученическим столом и двумя стульями, а на взрослой обходились откидной платформой – правда, модифицированной, двуспальной и предполагающей оба режима, и наклонный, и прямой. То ли Алион время от времени преодолевал расовую неприязнь к прямым спальным местам, то ли Андрес приучился засыпать на наклонной, хотя с человеческой привычкой спать в причудливых позах это, наверное, было нелегко. Итог вызывал у Виргинии ощущение, что она видит некую оптическую иллюзию. Всё это просто не могло помещаться здесь, на этом небольшом пространстве – и однако же помещалось. На бывшей половине Офелии – кухонная зона, взрослое спальное место вдоль наполовину раздвинутой перегородки, обеденный стол (даже не заваленный всякой дребеденью, как это обычно бывало у них – видимо, Алион следит), и терминал тоже перенесли сюда, он окружён шкафами и рабочим столом, половину бывшей комнаты Виргинии, на месте окончательно демонтированной кухонной зоны, занимает мебельный комплекс детей, а вдоль перегородки – опять же шкафы… Андресова безалаберность и хаотичность и Алионова страсть к порядку в столкновении дают на выходе неплохие условия для жизни. Правда, что здесь творилось лет эдак десять назад, когда кавардак, кроме одного из папаш, устраивали ещё и трое дилгарских мальчишек, не описать словами ни минбарского языка, ни земного. Разве что брим-ай вот подошёл бы, есть в нём пара хлёстких выражений…

Андрес и Алион были дома оба. Пока минбарец заканчивал приготовление, на скорую руку, насколько это возможно у минбарцев, перекусончика, Андрес разливал чай.

– Да, дерябнуть за встречу-то нам нечего… Ну да ничего, я, в общем-то, привык. Когда ничто не напоминает, так через некоторое время и думать о таком перестаёшь…

Виргиния хитро улыбнулась и извлекла из сумки высокую бутыль с незнакомыми Андресу значками.

– Вот. Про Корианну можно много чего воображать, но алкоголь там всё-таки есть. Неплохой, надо сказать. Для человеческого вкуса, конечно, специфично…

– Да ладно, чего мы специфичного в своей жизни не пробовали! Не страшнее, поди, бреммейрского самогона!

– Ты ещё помнишь?

– Такое забудешь! Кстати, как там твой цветочек?

Виргиния думала о том, что когда хотя бы иногда, набегами, встречаешь человека вживую – всё же сложно оценить, насколько он изменился за 20 лет. А ведь наверное, изменился. 20 лет – это не баран чихнул. И дети вон выросли, и во вселенной много всякого произошло. Седины не сказать чтоб много, но она есть – это он и сам отметил в прошлую встречу, смеясь, что любимой работы и не менее любимых детишек и порознь бы для этого хватило, а вместе так и подавно. Но времени пялиться в зеркало и считать морщины, если честно, особо-то нет. Если выдаётся свободный часок – разве на что-то подобное его потратишь? Даже и говорить такое смешно. И вообще, умеренный климат и образ жизни на Минбаре – он как-то… консервирует, что ли. Вон достаточно на Алиона посмотреть – он что, изменился? И ещё ближайшие столько же не изменится. Земляне – продукт более скоропортящийся, да, но в подобном, так сказать, тесном симбиозе часть свойств переходит, видимо. Наверное, под это даже какую-то научную базу можно подвести, но лениво. Проще сказать, раздолбая из парня не вывезешь, даже если парню… сколько там? За пятьдесят уже…

Хотя и на себя Виргиния не могла особо пожаловаться. Морщины? Ну, есть сколько-то, вроде. А седые волосы среди золотых в глаза не слишком бросаются, если не приглядываться. Стала, быть может, немного похожа на мать в те годы, когда каждый сеанс связи она на все лады выспрашивала, насколько страшно жить на этой дикой и странной Корианне… Потом мать привыкла, даже на журналистские расспросы научилась ехидничать мастерски, ну, а вот она ужасаться тому, куда несутся годы, так и не научилась. Тоже некогда было, в общем-то. Есть ли ещё порох в пороховницах, тут никто никого не спрашивает, всем же очевидно – навалом, не дай бог случиться новой Бриме, но если уж случится…

– Отлично! Я долго сомневалась, конечно, правильно ли сделала, что в ботанический сад его отдала, но он там в приличный куст уже разросся. Из семян уже несколько дочерних растений существует. Работники сада долго волновались, нормально ли он адаптируется к местной среде, не привнесёт ли в экосистему чего-нибудь лишнего, окажется ещё каким-нибудь… ядовитым или мутагенным для местного зверья и насекомых… Но вроде ничего. Цветёт… Ну, за встречу, что ли.

Алион вернулся к столу с блюдом сладостей, растерянно посмотрел на оставленный в пренебрежении чай и присел рядом.

– Что там с Элайей? Определились уже, когда отправляют-то?

В мыслях Андреса – очевидная неловкость «что бы я знал о проблемах с детьми-то». Это правда, трое дилгарят одного Элайю в совокупности не превзойдут. Но так думается сейчас, когда дети выросли, посерьёзнели и нашли свою дорогу, теперь в тишине размеренной рабочей жизни можно с улыбкой вспоминать то, что в реальном времени иногда и за кошмар сходило. Сейчас самим поверить трудно, но Диего был неуправляем первые четыре месяца. Сказать, что он дерзил и игнорировал взрослых – значило ничего не сказать. В особо чёрные моменты Андрес чувствовал, что готов пожалеть, что на это подписался, но его всякий раз останавливала спокойная, твердокаменная уверенность Алиона. Казалось бы, откуда? Его ученики такого поведения себе не позволяли. Такого – нет, соглашался Алион, но всё-таки они минбарцы, а не дилгары. Минбарцев одновременно с осваиванием первых слов и совершением первых шагов учат почтению к старшим, да так же, наверное, как и дилгар – к своим старшим. Глазу землянина нюансы могут быть неочевидны, но то, что безусловно в отношении старших своего клана, или во всяком случае, касты, может не в полной мере распространяться за их пределы. А телепаты рождаются не только у жрецов. Ему и в годы своего обучения, и в практике преподавания пришлось познакомиться и с заносчивостью и задиристостью воинов, и со скрытностью и недоверчивостью мастеров, и с клановым соперничеством. И обычные учителя, не фриди, тоже каждый неизбежно кое-что об этом знают. Дети – это нигде не легко и просто…

Андрес ни на слушании, ни на приговоре так и не был – вырвешься тут, с этим голианским вопросом… тоже, кстати, в некотором роде Элайей спровоцированным…

– Как ты, думаю, без меня догадываешься, не те вопросы, которые решаются быстро. Даже не в минбарской любви всё рядить в кучу обрядов и церемоний тут проблема. Тут, может, и самому уже хотелось бы, чтоб поскорее… а может, и не хотелось бы, это как посмотреть ещё.

Алион сочувственно-удручённо вздохнул – он кое-что об этом знал, третий день на собраниях телепатского руководства любовался соревнованием, как изящнее и благовиднее обернуть мысль «почему вообще эта омерзительная история должна касаться нас». Хорошо, что минбарцы не краснеют, говорил когда-то Андрес детям, одному мне за вас краснеть приходится. Неделя, может, и бывала, а месяц не проходил точно, чтоб юные Колменаресы с кем-то не подрались. Дрались в основном, конечно, с сыновьями воинов – формально дети касты не имеют, а фактически клановые и кастовые традиции значат много. Как не позубоскалить-то, что не такие ли образины собрались в будущем учить минбарский народ вере. Диего не вдавался в детали, какой вере, из всех, с которыми он, в силу своеобразного окружения, был знаком, Диего общался, в редкие свободные минуты, и с На’Тот, она ему показала пару интересных приёмов из нарнских боевых искусств, осваивал он их долго, но когда освоил… Воинская гордость жаловаться большинству противников не позволяла, но разбитые носы-то были красноречивы. А когда в одной грандиозной потасовке были в щепки разломаны раздвижные створки в зале для занятий… узорные, расписанные сценами из жизни Первых Девяти… Андрес, когда услышал, был уверен, что вот теперь-то их вышлют с Минбара к чёртовой бабушке. Но в конечном счёте – все истории, которые казались вот точно финальным испытанием учительского терпения, переживались, все дилгарские выходки, как оказалось, имели аналоги среди минбарских в богатой памяти учителей, дети выросли и нашли каждый свою дорогу, проблемой минбарского общества, по крайней мере, части его, стали не они.

– Да, дела… Я, грешным делом, не далее как вчера в полной мере осознал, что это вот та самая мелочь пузатая организовала шороху на всю галактику. Он, уж извини, всё детство странненьким был, но такого я от него уж точно не ожидал. Я же его последний раз видел… Незадолго перед тем, как он исчез. Всякое, конечно, амнезия с людьми делает…

Виргиния отставила стакан на стол, благодушно улыбаясь тому, как с непривычки расфыркался соратник. Ну, должен бы понимать – стала б она чем-то невыразительным место в багаже занимать.!

– Ага, а близкое знакомство с пиратским гостеприимством так и тем более. Сам знаешь, не тебе и не мне тут глаза закатывать, мы в своё время не сели ровно потому, что Брима и Арнассия этого бы не поняли.

Андрес облизнулся, проводя в мыслях нехитрый анализ вкусовых свойств – вроде, похоже на шиповник, и ещё что-то такое травяное, пряное.

– А в твоём случае ещё и заглоты, чего доброго, вступились бы… Шучу. А может, и не шучу, кто их знает. Но он, в строгом смысле, не совсем и садится, всё ж проблемы с головушкой отрицать не приходится. Тюрьма на Лири, конечно, не курорт, но и не…

– И не то, что бы всех устроило, ага. Ты заметил, вообще, что система какая – дельцов общегалактического масштаба, особенно, конечно, тех, кто по контрабанде, на части рвут только в процессе расследования, а как только вся информация из них выжата и дело до суда доходит – то строго наоборот, миры ими перекидываются, как футбольным мячом, и в итоге чаще всего они остаются в тех тюрьмах, что на балансе Альянса. Оно понятно, никому не охота ещё и кормить этих мразей из собственного бюджета… Так вот, тут, как видишь, исключение. Ну, на нарнов, видимо, через Кха’Ри На’Тот шикнула, они в последний раз голосили не сильно, центаврианам тоже, я думаю, Котто рот прикрыл, он по сей день в родные пенаты, кстати, так и не отбыл… А на Землю топнуть, получается, некому. Ну, очевидно, что они за эти годы Элайю не забыли. Только вот незадача – Этьен-то успел преставиться. Не от чьего имени свои невразумительные претензии выдвигать… Но они всё равно пытаются настаивать, что поместить Элайю следует, в тюрьму там или в клинику, непременно земную, у них, дескать, опыта всяко больше, чем у вас там… Судья Миннат, конечно, им уже дала понять, что аргумент весомый, но не исчерпывающий, и у минбарцев телепаты есть, и убийцы среди них тоже встречаются. А более родным для Элайи миром Земля за прошедшие годы точно не стала.

Что уж тут непонятного. Помнится, как Виргиния в один из визитов, в перерыве между распеканием её за последний рейс и чествованием за него же, с улыбкой пересказывала очередные возмущения Вадима на тему Гроссбаума. Мол, не агент ли он Земли, цель которого – выманить Элайю с Корианны? Сейчас вот что-то смеяться не хочется. Сидел на Корианне – наносил урон преимущественно собственной комнате, покинул её – и вон, пожалуйста. Андрес хмыкнул, надкусывая ягодку с пирожного.

– Я так понимаю, они успокаиваться не собираются?

Много ж эти спокойные голубые глаза, в которых градуса пока что и близко не наблюдается, повидали дерьма, подумалось. Наверное, как-то так она встречала и сообщение о планах Бул-Булы на машину, и его последний ультиматум…