Текст книги "Наследие Изначальных (СИ)"

Автор книги: Allmark

Соавторы: Саша Скиф
сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 50 страниц)

– Есть то, от чего меня саму в дрожь бросает, дорогая. Несколько миров сейчас хотят, чтобы Элайя сидел именно в их тюрьме потому, что телекинетика его уровня они никогда не встречали и даже не представляли, что такое бывает. Им не справедливость нужна, а оружие, которое может потенциально стать их оружием. Либо им нужна смертная казнь, чтобы если уж оно не досталось им, то и потенциальному противнику не досталось тоже. Я всегда говорила, что если жизнь людей и учит, то как-то очень медленно.

– Господи, Виргиния!

– Но Элайю, скорее всего, оставят здесь. Потому что на Корианне условий для содержания преступников-психокинетиков исторически не сложилось. И потому что на Минбаре, как мало где ещё, считается, что главное не наказать, а исправить, вернуть обществу полноценного гражданина…

Однако на Минбаре из не минбарцев получали заключение за всю историю единицы, да и не слишком добивались – иногда выясняется, что лучше б ломали руки-ноги, чем лезли в душу и препарировали её. И принципы и подходы других миров здесь так или иначе и вкрадываются, и торжествуют уже на этой стадии. На Элайе импульсные наручники – требование безопасности, да, для того, кто сдался сам. Вещь практически незаконная, но в законе существуют исключения – убийца-телекинетик, которого не свалишь транквилизатором, как раз на такое исключение походит.

– Сам Элайя не исправлял и не возвращал. Он совсем убивал, насмерть. Тысяча голосов уже сказала это, тысяча голосов ещё скажет.

– Ну, а нам обязательно делать так же? Чего они все хотят, в конце концов – чтобы Элайя никого больше не убил, чтобы не нанёс вреда их мирам, или хотят отомстить за души невинно убиенных пиратов? …Сказала б я, чего они все хотят, как бы удержаться, чтоб в лицо не сказать. Потому что хрен им, – Виргиния спокойно прикончила и эту банку, – один большой хрен – у Элайи расстройство психики, в тюрьму он вовсе не пойдёт. Земля, конечно, потребовала повторной независимой экспертизы, им деликатно напомнили, что у Элайи гражданство мира, вообще, строго говоря, не входящего в Альянс… Ну, что и говорить, какое их зло берёт, что такой ценный ресурс пробакланили… Центавриане тут ещё после Нары пасутся, бракири тоже чего-то мутят, нарны вон напоминают, что Андо был гражданином Нарна. В требовании уничтожить монстра слишком отчётливо звучит «так не доставайся же ты никому». Но Элайя – не монстр, это я, как мать, хорошо знаю. Дурак, это не спорю, но не монстр. И никакой специально нанятой крючкотворской твари я его монстром изображать не позволю. Ох, конечно, мало я ему в детстве затрещин отвешивала… А может, наоборот, много, последние мозги отбила. Но настраиваться тут мне на похоронный лад нечего! Ты речь этого полицейского, хвостатого, слышала? Не удивлюсь, если завтра во всех газетах будет. Я наиболее понравившиеся места даже записала. Как там? «Говоря о необходимости соблюдения законности, мы должны помнить, для чего закон существует. Он существует для защиты простых граждан, их безопасности, их интересов. Мы напоминаем, что простой гражданин не должен брать на себя функций, которых на него не возлагали, но в то же время призываем к высокой гражданской ответственности каждого». Припомнил то дело, когда оправдали санитара, который провёл хирургическую операцию – в больнице был аврал, врачей не хватало, пациент умирал, а он присутствовал на сотне таких операций, что и как делалось – видел… Разве не из интересов пациента надо действовать? А пациент совсем не в претензии был, что жив остался… Действия Элайи, конечно, далеко за рамки самозащиты выходят, но так самозащита – это вообще не подвиг, свою-то шкуру спасать, а этот же Робин Гуд недоделанный хотел всех спасти…

Они остановились у беседки, всё так же увитой подсыхающим плющом, облепленной под самым сводом птичьими гнёздами, отбрасывающей в это время суток длинную тень, у границы поляны срастающуюся с тенью деревьев, между корнями которых белели и голубели цветы сейхтши. Так же пробивалась в трещины выкрошенных плит застенчивая лотракса.

– Здесь мало что изменилось. Здесь всё помнит его, до сих пор помнит… И нас. Удивительно думать – а ведь прошло двадцать лет! Кажется, не столь давно это и было – когда мы все жили здесь, ты порой полдня сидел безвылазно у себя, не отрываясь от очередного сложного перевода, потом спотыкался о какой-нибудь заковыристый фрагмент и спускался в гостиную или выходил сюда, иногда прихватив свои записи с собой, чтобы могли вдвоём поломать над ними голову… И всегда был кто-нибудь ещё. Шин Афал и парни, потом Андо, потом Виргиния с Офелией и маленький Элайя… С ума сойти, мы помним время, когда он только родился, лежал в кроватке такой крохотный… Помнишь, как ты его тогда боялся?

– Кто бы говорил! Будто ты не боялся! Это же… это же младенец! Я Виргинии удивлялся, как она с ним так спокойно возится, пеленает его там, из бутылочки кормит… Хотя Виргиния – она, наверное, вообще ничего не боится, ни бога, ни чёрта.

Алыми цветами вспыхивают в прорехах ветвей окна, в которых плавится закат тревожного, ветреного дня, даже не видя всей картины здания, взгляд угадывает, где чьи. И так же вспыхивает в памяти – как сидели, рассказывали тучанкские легенды, слушали о марш-бросках зимними бримскими ночами (Виргиния сама такие рассказы заводила редко – новее, актуальнее темы есть, но если в гости заходил Андрес, то как-то само собой, в порядке продолжения начатых ещё когда-то дружеских пикировок, и к этому сворачивали)… странное было время. Мы ведь понимали, говорил потом не раз Дэвид, за всем этим смехом чувствовали, что над нами нависла тьма. Тьма неопределённости, смутной угрозы. Юность – это пора беспечного смеха… говорят те, у кого с юностью сложилось как-то спокойнее, стабильнее. А у нас были Центавр, Арнассия, Брима, Тучанкью, с которых мы как-то выбрались живыми и почти совершенно вменяемыми, и чудовищные потери – жизни, отданные за Центавр, за Бриму, жизнь, отданная за всю вселенную ещё 20 лет назад, и нависшая тень – наговоров Ранвила, претензий с Захабана и Земли. Мог ли их смех быть беспечен? Казалось бы, говорила Офелия уже позже, когда получилось всё осмыслить – герои не герои, но как минимум большие молодцы в силу того, что удалось сделать в этих мирах, неужели не могли просто дать героям немного пожить спокойной жизнью? Не могли…

– Ага, а мы два таких вроде как мужика и почти чайлдфри, когда этот карапуз забирался к нам на колени и начинал дёргать за волосы и носы, сидели, боясь шелохнуться, и поэтому считались у него любимыми дядюшками, а мы просто совершенно не представляли, что с ним вообще делать и как его культурно спровадить, поэтому послушно включались во всю эту возню…

Когда о ком-то говорят, что он рос в тепличных условиях, это звучит как обвинение. Но разве дитя выбирало, в каких условиях ему расти? И разве ребёнку, который ещё до рождения попал под перекрёстный огонь сил древних и слепых в своей мощи, тепличные условия и не подобают? Естественно, что первую и большую часть своего детства он был ограничен кругом своего дома, своей семьи и друзей семьи, частью этого круга была и его болезнь, вполне хватало этой черноты. А потом в его жизнь ворвался здоровый и деятельный сверстник, принявшийся всячески этот круг расширять – до школы, города, всего мира… доброго, при всех закидонах, мира. Мира, где последние бои отгремели не столь давно, и новые были ещё долго возможны, об этом напоминали едва заметные следы на руках Дэвида Шеридана, если не приглядываться – не заметишь, но Элайя-то о них знал. Но зная, что и здесь можно встретить жестокость, агрессию, подлость, преступность – он знал и то, что зло будет найдено, взято за шиворот и примерно наказано, знал благодаря тому же Дэвиду Шеридану, не погибшему в аду пустыни. Он много знал благодаря матерям и друзьям семьи о жизни за пределами Корианны, но, логично для тепличного ребёнка, заострял внимание на том в этой жизни, что было для него привлекательно. Чувство беспомощности, отчаянья ему прежде было знакомо, да – по отношению к своей болезни. Чувство бессильного гнева ему было знакомо – к жесткой судьбе, отнявшей у него отца. Он не был готов к столкновению с изнанкой жизни, так говорил Диус. Дэвид мог бы поправить: он не то чтобы был готов, но в нём было для этого кое-что. Гнев, посеянный ещё в далёком детстве, страх потери близких, религиозная ненависть к скверне…

Они сели на скамейку, держась за руки.

– Не понимаю, чего они всё никак не успокоятся – Земля, Марс, Проксима… В их тюрьмах так остро не хватает своих маньяков? Или их так беспокоит, что тюрьма на Лири это в большей мере клиника, чем тюрьма, им это кажется недопустимой мягкостью? Я всё понимаю, но это – с рассуждениями о гуманизме?

Когда ты минбарский ребёнок, ты, конечно, тоже ёжишься при упоминании слова «тюрьма», но иначе, чем, например, земной. От Шин Афал он знал немногое – то из работы её родителей, что они дозволяли знать ей, то, что из этого она считала возможным рассказать ему. Это очень тяжело, скажет любой. Само соприкосновение с теми, кто совершил тяжкий проступок, кто уронил свою честь, свой облик разумного существа так, что он был не восстановим покаянным служением в обществе – это как спуск в ад. Но в этом аду ты должен не просто стеречь души грешников – ты должен делать всё возможное, чтоб вывести их назад к свету, даже если это кажется совершенно невозможным. Само знание о том, что существуют убившие – из ревности, из зависти, из превратного понимания чести, или предатели, вступившие в преступные сделки с иномирцами, прельстившиеся их образом жизни и достижением личного блага – это отвратительно и страшно. Ещё страшнее – если их души так и вернутся в Озеро, не очистившись от грязи, не преодолев, не победив своё падение.

– Может быть, я покажусь циничным, но на мой взгляд, их позиция с гуманизмом или его отсутствием никак не связана. Если бы Элайя убивал детей и невинных дев, а мы бы назначили ему символический срок – то примерно так бы оно и было, но… Всё гораздо проще. С колонизацией Парадиза миры Содружества потеряли существенную часть генофонда психокинетиков. В общей совокупности, по данным на 85 год, улетело больше, чем осталось. Они пытались, конечно, под разными предлогами запрещать вылеты – бесполезно, люди летели туристами в любой другой мир, потом пересаживались до Минбара и оттуда на Парадиз. Да, телепаты, естественно, продолжают рождаться, но сейчас по количеству взрослых телепатов Земля опережает только Нарн, Корианну и буллоксиан. И ещё кого-то, точно не помню. На Марсе и Проксиме в целом похожая ситуация. А дальше включается, как это называет Виргиния, любимая паранойя – «а если завтра война». В такой ситуации даже сумасшедший телекинетик под рукой лучше, чем ничего. Поэтому и только поэтому всесторонне гуманный и, вообще-то, законный вариант оказания Элайе помощи психиатров с последующей депортацией его на Корианну и вызвал столько возражений, поэтому Земля и настаивала на повторных экспертизах, рассчитывая доказать его вменяемость и необходимость помещения его в обычную тюрьму. Кстати, забрать Аврору они тоже пытаются, и тоже едва ли преуспеют – ну, какие у них права затребовать ворлонскую гражданку? Примерно такие же, как у Марса и Проксимы, а они, надо заметить, не рыпаются. Оспорить эту вентоксскую регистрацию, как ни соблазнительно, нереально. Наверное, Аделай Нара постаралась… Это, наверное, для Земли самое большое огорчение – что на Нару у них прав вовсе нет. Ею, кстати, уже занялся лично Котто, что в данном случае вполне резонно, не поручать же это советникам… Вообще, за специалиста её уровня можно не жалеючи отдать штук пять этих советников, и дёшево будет… А что она сумасшедшая – так компьютерщики все слегка того…

Осуждают ли они эту, если позволительно так выразиться, минбарскую мягкость, или насмехаются над тем, что и тут рогатые бошки без религиозной блажи не могут – а сами, коснись чего, в минбарскую тюрьму не захотели б ни один. Потому что неприкосновенность драгоценных мозгов, личное, шаг’тоты его побери, пространство. У минбарского преступника его нет. Ещё на стадии дознания и суда в его мозгах шарятся специально подготовленные телепаты, а с момента вынесения приговора к нему прикрепляется Проводник, который будет вести его весь срок заключения – чтоб вывести назад в общество, если получится. Который для этого будет исследовать память, сознание своего подопечного, не избегая всего самого мрачного, самого тайного, самого постыдного – напротив, выискивая среди этого то, что привело его к слому, к падению. Минбарские подходы воспринимаются нормально и даже приветственно, пока речь идёт о тяжёлых психически больных, ментально травмированных, в любом случае, пока не о тебе самом.

– На суде ни Аврора, ни Нара так и не присутствовали…

– А смысл? Во всём, что их касается, Элайя и сам сознался. А свидетельствовать в его пользу у них тоже едва ли получилось бы.

Дэвид опустил голову.

– Много раз думал о том, чтобы навестить ту или другую, но духу, честно говоря, не хватает. Малодушие как оно есть, не очень хочется видеть свидетельство, на что ещё способен Элайя…

Винтари хмыкнул.

– Ну, с Авророй, как я понял, он не делал ничего такого, чего бы не хотела она сама. Опять же, может, я циничен, но при её прежней жизни… Кстати, это обвинение с него ведь таки сняли. В смысле, оба, и растление, и вовлечение несовершеннолетних в преступную деятельность… Потому что совершенно невозможно понять, что там с совершеннолетием у граждан Ворлона… и потому что всем очевидно, эта сама кого угодно во что угодно вовлечёт. Как по мне, самое впечатляющее в действиях Элайи именно вот это – что он смог убедить это существо сдаться. Мне так показалось, по некоторым оговоркам полицейских, что всё совершённое доставило ей удовольствие, но не удовлетворение. Получив свободу и возможность реализовать себя, могла ли она так легко от этого отказаться?

Отсюда видно начало тропы, ведущей к дразийским камням, где они с Андо спорили о доверии. Мог ли тогда Андо представить… Да наверное, мог. Вполне вероятно, что уже тогда он думал о встрече с Офелией. О том же, что едва ли проживёт долгую жизнь, говорил не раз. Наверное, в глазах тех, кто годами старше, это звучало несерьёзно, как обычный подростковый пафос – умереть молодым и непременно как-то героически. Если б все такие мечты сбывались, сказал Рикардо, то с высшим офицерством была бы очень тяжёлая ситуация. Но Андо в этом всё же стоило верить, как оказалось. Элайя всё детство так или эдак сетовал, что даже не встретился со своим отцом, как можно подобное допускать, Виргиния неизменно отвечала, что у неё в общем-то та же ситуация, а Офелия вот со своим – встречалась, очень даже встречалась, хотел бы поменяться местами? Нет? Вот и молчи. Не самый несчастный в любом из миров, сирот хватает и теперь и на Корианне, и на Земле. Никто, отправляясь на какое-нибудь рискованное дело, не рассчитывает непременно погибнуть, но если в бой будут идти только те, у кого не осталось близких – пожалуй, скудная получится армия. Терять брата или сестру, или родителям пережить детей – что, менее больно?

Если говорить о том, на что рассчитывал Андо, то вопрос это сложный. Он, конечно, надеялся пробыть со своей семьёй дольше, надеялся выцарапать у вселенной отсрочку – надо ли говорить, что не в первую очередь для себя… Обладающим сверхъестественной силой приходится смиряться, что они всё-таки не боги. И это не так плохо, богов с нас хватило.

– У неё было три года, чтобы насытить демонов своей души. Разве мало она за это время пролила крови? Не всю – своими руками, но это, кажется, не принципиально. Пожалуй, да, именно это из всего сделанного Элайей леденит душу больше всего – найдя сломленного, озлобленного ребёнка, он предоставил ей не помощь, а жертв.

– Поделился своим рецептом… крови на его руках едва ли меньше. Они двое всем руководили, и это тот случай, когда руководят личным примером. Кого мне вот жаль, так это Нару. Уж сколько, казалось бы, твердили миру – как опасно это, работать с фанатиком… А ещё на этом примере видно, что «добро» и «свет» – вовсе не слова-синонимы. А то тут некоторые возмущались, что для своих кровавых действ он избрал символ Ворлона, чуть ли не оскорбление их религиозных чувств ему попытались приписать… Напрочь забыв, что делали они сами…

По ножке скамейки, покачивая жухлыми соцветьями, полз тонкий неприхотливый вьюн. У нарнов свои подходы и стандарты в садоводстве, так хотелось увидеть, что и как тут изменилось под руками На’Тот – оказалось, очень мало, что. «Первые годы, знаете ли, было совершенно не до этого. По горло было забот о другом саде, куда больших масштабов и сложности… Так что просто регулярно благодарила минбарцев за то, что поддерживали тут всё на уровне. А меня хватало только на то, чтоб выйти вечером, выщипнуть пару сорняков, сесть на скамейку… и уснуть. Да и разве здесь нужно что-то менять? Кусочек моей родины, среди прочих кусочков, здесь есть, а весь Нарн сюда не перевезёшь – да и не надо, пусть он будет там, где он есть, желательно – будет вовек». На’Тот и семью перевозить сюда не стала, у нарнов это не считается чем-то предполагающимся, но они бывали здесь, и почти два последних года жизни провёл здесь Ду’Тор, лишь перед смертью распорядившись увезти его на Нарн…

– Напарница Вадима, Дайенн, сказала, что, когда она спросила Нару, почему был использован именно этот символ, она произнесла слово, которое позже перевёл Вадим. Знамя. Помнишь историю Северных княжеств? Когда предстоял слишком трудный и опасный бой, они брали боевым знаменем не обычное своё знамя, а знамя каких-нибудь древних легендарных королей, хотя понятно, никакого отношения к ним не имели и их потомками не могли считаться и с натяжкой. Но это воодушевляло воинов и устрашало врагов… Элайя в какой-то мере, видимо, оказался ещё и центаврианином. Хотя, чему удивляться, учитывая, сколько времени он провёл в доме Лаисы…

========== Гл. 20 Уйти как легенда ==========

– Ой, госпожа Дайенн, простите-простите, – Элентеленне вскочила, ударившись локтем о край стола, – верно говорит моя мать, любопытство главный женский грех – потому что кажется невинным и потому что противиться ему невозможно. Вот и я утешила себя тем, что ведь не личное что-то…

Дайенн оставалось смиренно вздохнуть – не её вина, что эту книгу Схевени на минбарском не нашёл, дал земной оригинал. Знал бы он, какой удар нанёс по её убеждённости в своём прекрасном владении языком.

– Если уж так смотреть, Элентеленне, то не меньше грех на мне, что оставила файл открытым, выскочив по вызову Махавира. У нас, минбарцев, считается, что кто искусил кого-то на грех – взял себе половину его греха. Это и моя недисциплинированность, что читаю это и здесь, хотя мысли о другом должны быть…

Только думать об этом «другом» сил не было, приходилось признать. Минбарец с детства приучается знать цену своим словам и блюсти их чистоту, в этом нет ничего нового, но такое напряжение до сих пор она испытывала нечасто. Вопрос-то политический, вымотанно улыбался Махавир. Судим не просто убийцу, а убийцу, вскрывшего слишком много гнили по разным мирам. До войны не дойдёт, повторяли со всех сторон, повторяли как заклинание. Упаси Вален быть именно тем, кто скажет именно то неосторожное слово… Судейство было структурой надмировой, здесь не действовали минбарские стандарты, глаза опускать не требовалось – Дайенн убедилась, какой же удивительной отеческой заботой о младших была эта традиция, и с опущенными глазами она чувствовала бы впившиеся в неё взгляды всякий раз, когда выходила отвечать очередной вопрос, но всё же было б менее страшно.

– Ну, всё же это понятно, – лорканка села на свою кровать, нервно перебирая руками, – вы хотите как можно лучше понимать важного для вас человека. Мне это близко. Я тоже читаю сейчас Грантх Сахиб, очень интересно.

Дайенн постаралась не показать, что эта бесхитростная параллель её несколько смутила. Всё-таки отношение Элентеленне к Сингху явно несколько иное, чем у неё к Алваресу. Каис, это верно, излишне прямолинейна, но если что-то говорит, то как правило в точку. Судьба у неё такая – озвучивать то, о чём другие думают. Думать, правда, об этом несколько грустно – едва ли семья Элентеленне относится к межрасовым бракам так же благодушно, как семья Каис. Да, они из обновленцев, то есть, очень либеральных взглядов, даже отпустили дочь работать среди иномирцев, ещё и в полиции, но такое для них наверняка будет чересчур.

– Как всё это ужасно. Вспоминаю, как молилась о том, чтоб брат господина Алвареса нашёлся, и теперь такое чувство, словно это я обрекла его переживать сейчас всё это. Да и Ма… господина Сингха, если уж на то пошло. Всё-таки на нём всё это тоже отражается, хоть и не должно. Газетчики изображают, что он защищает убийцу. Хотя это вовсе не так, но люди будут думать так. Видимо, многим действительно платят за то, чтоб они так говорили, иных объяснений я не вижу. Разве не правда, что Александер больной и его нужно лечить? Разве не правда, что при этом он спас множество людей от гибели, предотвратил войну? Как бы ни было ужасно то, что он делал, но если б он не делал этого – неизвестно, работали ли мы бы сейчас. Наши миры вступили бы в войну… Я всё это маме рассказывать не стала, она и так переживает сильно. Перевела разговор на госпожу Каис, попросила прислать покрывало… У нас принято подругам на свадьбу дарить покрывала. Ну, сейчас уже меньше принято, потому что такие покрывала неудобны, их ведь нужно надевать на тулпну – это такая конструкция на голове… За это земляне называют традиционную одежду лорканок абажуром. Пожалуй, похоже. В наших краях тулпну теперь уже не носят, просто накидывают покрывало на голову или вообще не носят. Но это молодые, кто посмелее. Вот в детстве я вышила несколько таких покрывал, а потом две подруги с семьями переехали, связи с ними нет, а одна замуж не торопится, неизвестно, выйдет ли вообще. Так и лежат. Ещё ленты… Но ленты-то госпоже Каис не нужны, у неё ведь волос нет. Госпожа Дайенн, а у вас ведь тоже, наверное, возникнут сложности с некоторыми минбарскими свадебными обрядами. Ну там где-то ближе к концу, когда женщина позволяет мужчине обработать её гребень. Ну, что вы будете делать? У вас же нет гребня.

– Я… даже не знаю, Элентеленне. Не думала об этом, по правде говоря. Думаю, на этот счёт что-то решат старейшины…

На самом деле, конечно, она была честна лишь отчасти. Думала, как не думать? Любая взрослеющая девушка хотя бы раз представляет, как выбирает наряд для совместного танца, гадает об испытаниях… Мирьен больше всего любила говорить о том, какие свитки перепишет для избранника своей рукой. Нет, о расовых барьерах они не говорили никогда. Действительно, это решат старейшины, они достаточно мудры, чтобы разрешить и этот вопрос. Ведь есть отдельные обряды у разных кланов, наверное, можно что-то найти и для тех, у кого волосы, а не гребень…

Подобный же странный поворот приняла и беседа в соседнем, мужском номере. В конце концов, говорить о деле было уже совершенно непереносимо.

– Слушай, Алварес, не помню, спрашивал ли тебя кто-то… Ну, не при мне явно… У вас как в школе отношения складывались? В смысле, у вас же обучение совместное, ксенофобия всякая понятно, запрещена, но особо-то такие реакции сразу не запретишь. Для них же полвека то, что с волосами, было исчадьями ада. А дети вообще любят дразнить тех, кто на них непохож.

Г’Тор сегодняшнее заседание пропустил – лектор прибыл, шла регистрация, раздача программных материалов, обучение слушателей обращению с аппаратурой в лекционной зале, первые полдня это съело, а потом брикарнские коллеги вызвали – помочь с документацией по внеочередному эксцессу, один из мипасских хлопчиков умудрился отравиться. Может быть, и не сам, может быть, помог кто. А ведь следили дай боже. Да и вот с чего? Вроде бы и не самая великая шишка. Видать, знал о чём-то больше, чем сказал, видать, и тут теперь копать дополнительно…

– Не у нас, – улыбнулся Вадим, – к тому времени, как мы приехали, в столицах, во всяком случае, многое знали об инопланетянах, читали материалы из Энциклопедии, смотрели фильмы… Дети, с которыми я учился, родились уже после революции.

Номер по идее был трёхместный, минбарская любовь к этой цифре сказывается в самых неожиданных вещах, ворчал Махавир при заселении, спасибо хотя бы, что кровати регулируемые. По факту же был теперь четырёхместным – гостиница битком, как-никак к зданию суда она ближайшая, а на силовиков сопровождения при бронировании, оказалось, не рассчитали. Силовики, конечно, пожали плечами – не гордые и ко всему привычные, и вдесятером поживут, если надо, но офицеры, как могли, способствовали более адекватному расселению, и в свободном углу пристроился надувной матрас Лальи.

– Да это понятно, но всё-таки… живые инопланетяне, какими их родителей в детстве пугали. Наверняка же на вас все глазели, потрогать пытались…

– Ха, первое время да. Но я и на Минбаре отличался от всех, мне было не привыкать. Правда, Тузанор привык к иномирцам ещё до моего рождения, но в основном всё же к взрослым иномирцам. Ну конечно, на нас с матерью оборачивались на улице, и в школе первое время на переменах сбегались посмотреть… Но не знаю, потому это, что я пришелец, или потому, что первый раз пришёл в школу я в сопровождении Даркани, а это всё-таки значимо.

Г’Тор сплёл пальцы под подбородком.

– Бывает сложно, понимаешь, поверить, что в этом плане миры отличаются друг от друга. Вот у нас, ты знаешь, есть нефилим. До недавнего времени я их не видел, но знал, что и до них были гибриды… В детстве часто мечтал увидеть хоть одного. Наверное, хорошо, что не видел. Это сейчас я взрослый сдержанный парень на серьёзной должности, веду себя прилично хотя бы иногда. А в детстве обязательно обеспечил бы себе постыдные воспоминания на всю оставшуюся жизнь. Ну, вам эти эмоции и не представить… Сто лет для нас волосы были атрибутом дьявола, а потом оказалось, что есть и другие расы с волосами, и с одной из них мы способны скрещиваться, и это несёт огромную пользу для нашего народа.

– И теперь ты думаешь, что ли, что Корианна – это такой облегченный вариант Нарна, или как? – поднял голову Лалья, – так по-моему, не резонно сравнивать.

– Да понятно, земляне Корианну не завоёвывали, и вообще как-то вредили ей только в фантазиях ксенофобов, это да, ну и на гены пси-способностей корианцам, похоже, плевать, единственным во вселенной… Я вообще не об этом. А о самом восприятии.

Лалья перевернулся на бок, подпёр голову кулаком.

– Ну так оно историей определяется, разве нет? Вам центавриане непосредственно сами почвы для ненависти дали с лихвой даже, а корианцам после разоблачения лжи пропагандистов какой смысл был кого-то ненавидеть? Грешно сказать, я сам один фильмец посмотрел, ихний, про пришельцев, хохотал как больной.

Г’Тор колупал выпуклые узоры на халате, в который был облачён после душа.

– Да я и не о ненависти говорю, в общем-то… Ну, нарны делятся на тех, кто не прочь замутить с инопланетянкой с волосами, и тех, кто считают это извращением. Я не, не стал бы. Но понимаю тех и других… в какой-то мере. То есть, что это может быть для кого-то пикантно… острые ощущения, всё такое…

– Ты думаешь, это про Корианну? – засмеялся Лалья, – у них там главное, чтоб партийный был, а с волосами или нет, дело десятое. Другие возбуждающие моменты… Хотя между нами говоря, да, в жизни не поверю, что за вашими матерями никто там не приударял. На что я не по части инопланетянок, и вообще баб, но понимаю… Правда, Элайины матери, конечно, как бы несвободные, но прямо это всех всегда останавливало…

Вадиму, на самом деле, было что вспомнить на этих словах. Всё-таки, Элайе, кроме него, было сильно-то не с кем делиться переживаниями. К примеру, о том, как, когда ему было чуть менее шести лет, Виргиния с Офелией довольно крупно поссорились и на какое-то время разошлись. Тогда он мало что понимал в мрачности и раздражительности мамы, обрывках взрослых разговоров на кухне, но имя Цаммиу запомнил. Виргиния и Офелия давно забыли об этом, а Элайя продолжал вспоминать спустя годы – не мог справиться со своими смешанными чувствами. С одной стороны – матерей он всё-таки любил и был рад, что весёлая взбалмошная Виргиния снова с ними, и мама снова улыбается, и у Дэвида с Диусом тоже отлегло от сердца, да и положа руку на сердце, он не был уверен, что смог бы привыкнуть к кому-то новому – хоть в детстве его и будоражила эта мысль, как многих детей будоражат перемены. С другой – может, и лучше б было, если б мама сошлась с этим Волковым, это было бы, по крайней мере, правильно… Конечно, мама не должна теперь всю жизнь быть одна, не её вина, что отец погиб так рано, но если б это был законный брак с мужчиной, на ней не было бы греха. Но мама уверяла Дэвида, что ничего у неё с этим Волковым не было, он просто вызывал у неё уважение как специалист и ей были лестны его ухаживания, а Виргинии она наговорила всякой чуши из глупой гордости, так что сама виновата, что у Виргинии-то с Цаммиу как раз было, так что всё, сама всё поломала, и так тому и быть. Виргиния, в свою очередь, говорила, что тут все взрослые люди, и если женщина говорит что-то вроде «у меня и без тебя всё чудесно складывается» – значит, чудесно, и то, что они с наркомом здравоохранения так удачно поболтали о боевой юности, уже в общем-то ничего не меняет. Волков-то вскоре покинул Корианну, Цаммиу отбыл в длительную командировку в Ломпари, а Дэвид долго ещё совершал челночные перебежки между Виргинией и Офелией с воззваниями к здравому смыслу, а Диус ещё долго ругался и говорил, что лично он в гробу видал быть таким вот миротворцем, хотя вообще мысль сорганизовать девочек на какой-нибудь замысловатый минбарский обряд для примирения ссорящихся супругов – совсем не дурна, после этого ссориться ещё долго не захочется. Наверное, должны быть какие-то специальные обряды и для Элайи, тоскливо думал Вадим, жаль только, он об этих обрядах ничего не знал – ему-то ни с чем не приходилось примиряться, он любил своих взрослых такими, какие они есть, его всё устраивало в них.

– Потому что твоя мама верна памяти твоего отца?

– Ну, я-то её об этом точно не просил. Я ведь его не знал, я только с её слов знаю, что он был лучшим мужчиной на свете. Если б она полюбила кого-то другого, я бы его считал за отца, и всё было бы нормально. Я не пойму, ты ведь любишь тётю Виргинию, неужели ты действительно мог бы променять её на какого-то Волкова? Нет, я не хочу сказать, что он плохой, я его не видел, чтоб так говорить…