Текст книги "Наследие Изначальных (СИ)"

Автор книги: Allmark

Соавторы: Саша Скиф
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 50 страниц)

– Знаешь, Махавир, переплети-ка ты косу.

– Что?

– Мне мама так всегда говорила, когда меня какие-то сомнения и печали одолевали. Когда расчёсываешь волосы, заплетаешь косу – мысли в порядок становятся, голова проясняется. Ну, может, на мужчин так не действует, у нас мужчины волосы распущенными носят, а маленькие косички от висков – чего там переплетать… Ты успокойся, будто от тебя прямо сейчас кто-то требует осуждать его или оправдывать. Просто делай, что велит сердце, что велит долг, а долг твой – преступников ловить, и не только этого конкретного, а вообще. Если так случится, что где-то с ним столкнёшься и поймёшь, что не можешь сделать, как должен – ну, и отпустишь его, ну, и ответишь за это, как подобает… Ты взрослый, ты мужчина, ты это понимаешь. Какие мы есть, такими нам быть, главное быть честными, со своим сердцем, со всеми… И иметь мужество принять, что нам жизнь за эту честность готовит.

Махавир посмотрел на девушку и тут же отвёл взгляд, охваченный неожиданным смущением. Элентеленне показалась ему вдруг невероятно красивой. Это при том, что волосы она сегодня, поднятая с утра не в свою смену, заплести, как обычно, не успела, а только стянула в узел на затылке. А уж косметикой лорканки и сроду не пользовались.

– А ещё я кирпан* потерял… Он там, на корабле остался, застрял в теле врага.

– Ничего, будет другой. Кирпан не в ножнах, кирпан в сердце того, кто бесстрашно встаёт на защиту невинного. Может ли быть лучше судьба для кирпана, чем остановить биение злого сердца?

Как же Реннар выдерживает это изо дня в день, один Вален, верно, знает… Нет, и говорить нечего, никогда б она не выбрала жреческую касту – она не способна на такое непоколебимое самообладание!

– Дайенн, я должен поговорить с ним! Должен…

– Всё, что ты прямо сейчас должен, шаг’тот тебя забери, это лежать смирно и выполнять предписания врача! А то без тебя допросить свидетеля будет совершенно некому…

– Я не рассчитывал, что буду ранен!

Палата дрянь, зато одноместная – можно орать на напарника, не опасаясь кого-то потревожить. Ну ладно, почти не опасаясь – палата угловая, то есть, в конце коридора, и за одной из стен – пустой малоиспользуемый коридор перед метановыми лабораториями, но за другой-то два бедолаги-силовика…

– Да, ты рассчитывал, видимо, что будешь убит, судя по твоему геройству на этом пиратском корабле! Что там происходит такого, что не может подождать, пока врач разрешит тебе вставать? Куда ты боишься опоздать?

Вадим бессильно откинулся на кровать.

– К Элайе. К Элайе, которого я потерял 4 года назад.

Дайенн вздохнула и отвесила очередного пинка коробочке климат-контроля на стене у пола, полузагороженной величественным корпусом системы мониторинга. Коробочка вздохнула тоже и принялась таки за работу – вытягивание из гнетуще малого пространства душного запаха веществ противоожоговых пакетов и нагнетание свежего, более прохладного воздуха. Работала она, увы, только вот так, после напоминаний, и иногда склонна была переусердствовать, делая температуру несколько холоднее требуемой, но увы, ремонтники сейчас были нужнее в другом месте – в метановых лабораториях накрылось два помещения со свежими бакпосевами…

– Тебя беспокоит то, что буквы в твоём имени закончились? Ну ничего, он придумает что-то ещё! Зачем-то ж он позвал нас на Маригол…

– Дайенн, вот Раймон сокрушается – что с Лораном такое произошло, что он на живых людей стал нападать, что живой крови столько выпил… А мне теперь думать – что же с Элайей случилось? Врачи и прежде опасались за его рассудок, но это…

– Алварес, если… прошу заметить, если! – это действительно твой брат… Что-то же означают слова мальчишки, что он просит твоей помощи? Может быть, намеренье сдаться? …А может – ловушку.

От нас сейчас вообще ничего не зависит, хотелось сказать. Зависит от того, как скоро начальство дожмёт прославленный своей независимостью Маригол, и все понимают, что это может занять столько времени, что они могут прибыть опять, мягко говоря, с опозданием, да может быть, он прямо вот сейчас пришпиливает там очередных криминальных авторитетов к потолку, но что они-то могут сделать? Но Алваресу, как показала практика, толку говорить подобные очевидные вещи…

– Лоран Зирхен опознал его…

– Лоран Зирхен опознал бы кого угодно, кого прикажут, тебе не приходило такое в голову? То, что они знают о тебе, о истории твоего брата – это очевидно…

– Совершенно случайно какой-то другой телекинетик, равный по силе моему брату, знает обо мне, об Элайе, о белорусской кириллице? Дайенн, ты сама веришь в подобные совпадения?

Дайенн, на самом деле, не верила, но как-то охладить пыл коллеги, сейчас выливающийся в неконструктивную нервотрёпку, было нужно.

– Если это твой брат – почему, если ему каким-то чудом удалось освободиться, он не вернулся к вам? Потому что, как говорит этот ранни, потерял память? И отправлял по домам освобождённых пиратов, но ни разу не подумал выяснить, кто такой и откуда он сам?

– Если не хуже…

– Что ты имеешь в виду?

– Расколотое сознание, Дайенн. Помнишь, я говорил тебе. Это не Элайя. Сам себя он считает кем-то другим…

– Тобой?

Алварес мотнул головой.

– Не мной, конечно. Он смог вспомнить моё имя – и почему-то решил, что оно его. Не знаю, почему… Он всегда видел во мне какую-то поддержку, это при том, как часто мы ругались. Но моё мнение почему-то всегда его волновало, по любому вопросу, даже если было противоположно его мнению. Виргиния и Офелия не раз говорили, что слышали от него – «Вот Вадим то, Вадим сё…» Честно говоря, я сам не мог понять его отношения ко мне…

Что ж, стоит порадоваться этой… смене направления в сторону воспоминаний и рассуждений. Ещё какое-то время он не будет порываться выяснить, которое из «Серых крыльев» осилит сейчас перелёт до Маригола. А там, может быть, уснёт (как жаль, что нельзя сейчас дать ему снотворное, только отошло предыдущее). А там, может быть, что-то уже станет ясно, надо верить в Альтаку.

– Ну, у него ведь не было переизбытка общения, тем более со сверстниками, как я поняла.

– Да, это верно, но это было во многом его собственным выбором. Это я настаивал на том, чтоб он посещал школу, выезжал с походами и экскурсиями, жил полной жизнью с коллективом.

– Он боялся причинить кому-то вред, это понятно.

– Конечно, понятно. Как понятно и то, что всю жизнь прятаться от общества – не получится. Только учиться самоконтролю… И у него было всё совсем не плохо с самоконтролем, в сравнении с многими телекинетиками, о которых я читал – в материалах с Земли, понятно, на Корианне телекинетиками как-то небогато – некоторых из них приходилось пожизненно держать на транквилизаторах и чуть ли не на цепи. Элайя, по крайней мере, осознавал свою проблему и делал всё возможное, чтоб держать её в узде. Жаль только, источник сил для этого он видел не в себе, а в чём-то вне, и вообще вымышленном.

Недолго она радовалась.

– Алварес, если ты опять о своём отношении к вере…

Вадим раздражённо сдул упавшую на глаза прядь. Какой же он всё-таки… лохматый. Ну, это естественно, волосы у него несколько гуще, чем обычно у землян. А стрижётся, видимо, собственноручно, поэтому получается очень небрежно. Совершенно не центаврианская черта…

– Ага, о нём. О той дряни, которой забил Элайе голову Гроссбаум. Из-за которой Элайя стеснялся того, что его воспитывают две матери – хотя у нас ли этого стесняться, у нас две женщины свободно могут жить вместе и вместе навещать ребёнка одной из них, или какого-нибудь осиротевшего ребёнка, над которым берут шефство, чтобы рассказами о взрослой жизни, о своей профессиональной деятельности готовить его к будущему выходу во взрослое общество, берут на экскурсии на место работы… Никто не вздумал бы стыдить его этим. А он – стеснялся. Ну и конечно, он был не таким, как все, ведь он верующий, а они – нет…

Дайенн облизнула губы.

– Алварес… Но ведь когда жил на Минбаре, ты считал иначе. Что же случилось, когда ты переехал на Корианну? Решил быть таким, как все?

Активация климат-контроля почему-то вызывала медленное, но существенное падение мощности у освещения, и сейчас оно стало предельно тусклым, обозначая под глазами раненого прямо пугающие тени. К счастью, гудение коробочки стихало – значит, минут через пять начнёт светлеть.

– Не особо-то иначе я тогда считал. Я обучался при храме, как большинство живущих на Минбаре детей, но это не значит, что я был религиозным. Моя мать не религиозна, хоть этого и можно б было ожидать от женщины из низов. Но она росла среди людей, понимающих, что надеяться в жизни можно только на себя. Боги Центавра слишком любят золото – как и боги любых миров. Бедняку нечего заплатить за решение своих проблем. Ганя не религиозен тоже, просто как дилгар первого поколения…

– По правде, я ничего не знаю о религии дилгар, – смутилась Дайенн.

– Её, в общем-то, нет. В прежние времена у дилгар были религии, но к концу их существования как-то… атрофировались. Дилгары верили в некий вечный и могущественный дилгарский дух, пронизающий собой мир и пребывающий в самих дилгарах, в ком-то в большей мере, в ком-то в меньшей. Если они употребляли в речи имена богов древности, то в основном как эпитет к какому-то из свойств этого духа, литературный образ, не более.

– Ну, и ты видишь на их примере, к чему может привести безверие.

– На их примере можно увидеть, к чему приводит милитаризм и социал-дарвинизм, доведённый до своей крайней степени – фашизма. А к чему приводит вера – мы можем найти немало примеров в истории множества миров. В том числе и твоего, не отрицай, Дайенн, в прошлом минбарцы пролили немало крови по вопросу, кто правильнее верит и живёт.

– Это было давно, Алварес, и мы осознали ошибочность этого пути.

– Осознали после того, как Вален мозги вправил, точнее – когда осознали, что без консолидации слишком сильного врага им не одолеть. Все народы приходят к единообразию религии так же, как и к централизованному управлению, это необходимая часть прогресса. А потом – к секуляризму, так как религия не умеет ничего иного, кроме как паразитировать и тормозить прогресс.

– Алварес, как минимум на примере Минбара ты должен признать, что это не так.

– С учётом, что минбарская религия в настоящее время в большей мере философия, и что трудолюбие мастерских и воинских кланов как-то компенсирует прекраснодушное паразитирование множества бездельников из жрецов – пожалуй, да. Вы можете на данном уровне развития производительных сил позволить себе содержать прослойку дармоедов.

– Алварес! – она тут же нервно оглянулась, не перебудили ли они всех соседей своими повышенными тонами, надо всё же хотя бы ей держать себя в руках, как более разумной. В соседней палате, правда, такие обитатели, которые производят шума больше, чем кто-либо ещё в этом госпитале…

– Ах да, конечно, не дармоеды. Они тоже производят – вашу иллюзию духовности и исключительности. Хотя тот же пример гражданской войны показывает, что никакие вы не исключительные. Хрупкое равновесие системы разрушается очень легко. И вообще неизвестно, какими бы вы были, если б не заставившая вас сплотиться угроза Теней, протекция Ворлона и философия Валена, которую ему, кстати, трудов стоило вколотить в некоторые особо упорные рогатые головы. Если б ваша эволюция шла естественным путём, без столь откровенного внешнего влияния, вы бы, может быть, не были вторыми землянами, но вторыми иолу – запросто. Впрочем, говорить о возможных альтернативах в истории – дело достаточно спекулятивное.

Стоило завершить разговор и уйти. Хотя бы спать, да. Пока можно. Поцапаться на всё те же самые темы они успеют ещё когда угодно, параллельно с работой. Но что там, уходить спать стоило тогда уж сразу, только вот единицы поступили именно так, мудро. А ей требовалось сначала проораться на остолопов, так и оставивших ребёнка на корабле, потом на Ранкая, выражавшего недовольство, что ему руку так плотно зафиксировали, как он ею работать-то будет… сломанной-то… Да ещё бедолаг-рабочих пришлось размещать, кого в гостевые, кого тоже сюда, в медблок. Может, в состоянии Алвареса ничего тревожного и нет, в сравнении с некоторыми тут по соседству так уж точно, но ей было просто нехорошо от того, что она так не сразу добралась его проведать.

– Надо признать тогда, что ваша эволюция без этого внешнего влияния не обошлась тоже.

– А мы и признаём. Вот только с вашим оно несопоставимо. Ворлон известен как не самая деликатная по жизни раса, способная предоставить своим протеже выбор, слушаться ли их. Впрочем, ввиду угрозы столь же могущественной и при том однозначно разрушительной силы – выбор очевиден. Мы же взяли – руководство к действию, но и действие, и силы были нашими.

– Ну, время покажет, насколько это действие было правильным, а влияние – благотворным, – изрекла Дайенн тоном, показывающим, что правильности и благотворности видит доли процентов.

– Время уже показало. Если семя падает на не готовую к нему почву – оно не всходит, Дайенн. Капитализм привёл наш мир в кризис – один из тех многочисленных кризисов, которыми он всегда оборачивается. Мы преодолели его, вышли на новый виток развития, прежде нам недоступный. Развиваем отрасли, которые прежде были в зачаточном состоянии, и полноправно присутствуем в космосе. И религии здесь уже места нет.

– У всех есть, у вас нет, действительно.

Да не то чтоб у всех есть, услужливо поправил внутренний голос, спровоцированный донёсшимся откуда-то от соседних палат голосом Ругго. Тот как раз говорил, что из знакомых ему голиан, включая его семью, никто не верил ни во что. «Мы народ, понимаете, рабочий, а не учёный, какой там бог или боги – это разбираться надо, книжки читать, а нам некогда, вот как появится время для безделья – так, пожалуй, сразу». Или вспомнить тех медсестёр-энфили, хором удивляющихся религиозным взглядам коллег. «У нас и в голову никому б такое не пришло – молитвы какие-то, жертвоприношения тем более… И что, они серьёзно рассчитывают, что бог отреагирует?»

Но Алварес-то – другое дело.

– Нам нет нужды пресмыкаться перед некой высшей силой и ждать от неё милостей, мы уже знаем, на что способны сами.

Дайенн шумно выдохнула.

– Алварес, религия – это не только просьбы к высшим силам решить твои проблемы. В большей мере это – моральный кодекс.

– Без которого мы прекрасно обходимся, своим.

– Да, своим замечательным новаторским моральным кодексом, предполагающим уничтожение семьи, веры, всего, без чего немыслимо существование разумного индивида…

Она чувствовала себя очень неуверенно на самом деле. Чтобы пытаться защищать религию его мира от него, надо знать о предмете несколько больше, чем то, что она пока что успела прочитать. Ясно только, что на Корианне не было единой религии, как на Минбаре, а также у иолу, хаяков и, хотя бы формально, дрази. Ближе это, пожалуй, к примеру нарнов – одна господствующая на большей части планеты религия и некоторое количество более мелких культов, практически тождественных национальности. Ещё не полное единоверие, уже не та солянка, которая наблюдается у землян или бракири.

– Дайенн, ты, вообще, со мной сейчас споришь, или со своими комплексами по поводу предков-дилгар?

– …Вместе с физическим уничтожением тех, для кого всё это ещё значимо? Никто ведь не вправе жить и думать иначе, чем считаете правильным вы?

Вадим приподнялся на локте.

– Не вправе жить и думать? Полиции мысли у нас нет, ты нас с кем-то путаешь, видимо. Вот вредить – да, права не имеют. Быть религиозным – это уже стоять в оппозиции ко всему здравому, подлинно человеческому, ставить вымышленное существо выше живых людей. Отравлять собственную жизнь, как делал это Элайя… А распространять религию – это противиться прогрессу и пускать под откос чужие жизни. Хорошо рассуждать об уважении к религии, живя на благопристойном Минбаре, где во имя почтения к высшим силам ненапряжно ставят свечи и постятся, а не приносят кровавые жертвы и не убивают друг друга. А в других мирах бывают, знаешь ли, очень интересные культы… Ты, конечно, их тоже уважаешь, потому что это не твоё дело, потому что твоей шкуры не касается и потому что повлиять на это ты всё равно не можешь? На самом деле, кажется, нет, минбарское уважение к чужим культурам означает, что они сравнительно уважают тех, кто чем-то им подобен, и улыбаются в лицо с чувством своего превосходства – прочим. Корианна в плане религий была планетой контрастов. В цивилизованных странах жители ездили на автомобилях, изобретали новые средства связи и для галочки верили в Божественную семью, а в отсталых племенах Сурамбы на молебнах об урожае приносили в жертву детей – что было экономически очень удобно, медицина на нуле, постоянный голод, с контрацепцией всё плохо… В цивилизованных странах женщины работали наравне с мужчинами, занимали места в правительстве, а в сельскохозяйственной периферии вроде Ломпари женщины были наравне со скотиной и не смели при мужчинах рта открывать, потому что их религия гласит, что женщина – зло. И не просто там в философско-поэтическом смысле, как это говорят отвергнутые поклонники, нет – именно в религиозно-метафизическом. Мужское начало – добро, женское – зло, поэтому его необходимо постоянно держать под строгим контролем, если чуть дать женщинам волю – это угрожает существованию мира.

Вот, о Божественной семье она и читала. Так уж устроена жизнь, что цивилизацию в справочниках представляет национальное, религиозное и культурное большинство. А иногда, чисто количественно, это и не большинство, просто те, кто имеет больше возможностей для определения политики и влияния на содержание этих самых справочников. Формально, действительно, Божественная семья – это чуть ли не 70% населения, но она уже поняла, что это достаточно спекулятивно, потому что это не есть единый стройный культ, потому что правильнее понимать – не семья богов, а семья культов…

– Алварес, то, что ты говоришь, это, конечно, ужасно…

– Но у тебя есть какие-то оговорки? В принципе, в таких краях хорошо не живётся ни мужчинам, ни женщинам, ни детям. Это адски тяжёлый труд с утра до ночи, просто для того, чтоб свести концы с концами. Умирающих там сроду не считали. И без того невыносимую жизнь доводили до крайней степени невыносимости традиции, предписывающие разнообразные наказания за любые мелочи. Почему, как думаешь? Именно для того, чтоб люди не смели разогнуть спины, чтоб страх не позволял им даже задуматься об изменении существующего положения вещей. Если ты смертельно боишься неправильно приготовить дар для богов и семьи жреца или запнуться, произнося обрядовую речь – тебе не до бунтов. И почему, скажи, всё это должно сохраняться после того, как эти земли перестали беспардонно грабить соседи, скупавшие продукцию за бесценок, когда эти люди позволили себе есть досыта, получать образование, иметь медицинскую помощь? Почему мы должны уважать и позволять «жить и думать» тем, кому хотелось бы вернуть прежнюю удобную лично для них жизнь?

– Мне кажется, следует всё же разделять чисто материальные вещи – бедность, голод, всё это несомненное зло – и сферу идей…

Но кто разделяет-то, ворчал внутренний голос. Да, это правда, минбарцы – они, конечно, разделяют, по факту того, что ни бедности, ни голода у них нет, нет и религиозных конфликтов серьёзнее обычных свар жрецов и воинов, а Божественная семья была именно политическим конструктом. Объявить богов подчинённых территорий ложными – это получить закономерный религиозный экстремизм, а объявить их детьми своих богов, тем обосновывая подчинение «родительскому» народу… ну, это даже изящно. И по сути религиозное большинство Корианны составляли несколько стран, первыми принявших этот культ, и семейство их колоний.

– Тебе кажется.! Как ты объяснишь тот факт, что религия тем более жестока и авторитарна, чем в более жалком положении находится большая часть народа? И жестокость может быть и не прямой, как в описанных примерах, а завуалированной, как у земного христианства, приучающего к мысли, что ты ничего не изменишь на этом свете и можешь надеяться только на справедливость в жизни будущей. Религия – продукт той реальности, в которой людям приходится жить, реальность чудовищна – чудовищна и религия, так или иначе. Религия нужна людям для объяснения устройства мира и руководства в жизни, при полном ощущении своего бессилия перед жизненными невзгодами это – иллюзия, что ты на что-то влияешь. Прочтёшь правильную молитву, выполнишь заповеди – и урожай уродится, и обидчика бог накажет… когда-нибудь. Что не факт, конечно, обидчик ведь тоже молится. Но так же религия – это сохранение, консервирование существующего порядка вещей. Тем она удобна всякому, кто хорошо устроился за счёт бедствий других, поэтому она естественно становится инструментом в руках власти.

Она промолчала. Рада б возразить на это – но что? Отрицать – не смогла б, прекрасно зная, что такие факты имели место. В истории Земли, Захабана, Шри-Шрабы, мёртвого ныне Маркаба. Сказать, что ведь бывает не только так? Если подразумевать Минбар, то он в курсе, он провёл там детство – и если уж это самое детство сейчас его речей не останавливает, с чего бы она смогла? Чтобы найти нужные слова – надо сначала понять, как выглядит мир его глазами, а это, если честно, страшновато.

– Наши хорошие друзья семьи – дяди Шериданы, о которых я уже рассказывал – как ты знаешь, атеисты. Но они тоже очень возмущались первое время непримиримой позицией корианцев к религии, считали, что они как-то перегибают палку. Особенно Дэвид, у Диуса всё же не было такого неприятия любого насилия… А потом произошла одна история. Это было ещё до прибытия нашей семьи на Корианну, они с Диусом отправились в поездку по городам Кунаги – сопровождали журналистов, собирающих материал для статей, там как раз шло масштабное строительство, эти города в большинстве своём были одно название, что города, даже дороги не мощёные… Диус задержался в одном городе, что-то улаживал с бумагами, а Дэвид с группой местных и переводчиком отправился дальше. Тебе, с Минбара, не представить, что такое пустыня. У вас в экваториальных широтах просто, ну, жарко. А это – пекло. Раскалённый песок от горизонта до горизонта, с редкой растительностью, которую ты и не признала бы за таковую. Просто какие-то чёрные зубья, торчащие из песка… От селения до селения – и два, и три дня езды. Ориентироваться большей частью приходится по приборам, ориентиров на многие километры нет. В машинах кондиционеры, и к ним приходится брать кучу запчастей – они ломаются в дороге, не выдерживая такой жары.

– Как же там живут люди? Ведь там ничего не растёт? – Дайенн, конечно, что-то читала о пустынях, когда изучала мир Земли, но было это давно и оставило только смутную память как о чём-то жутковатом.

– Растёт там, где сквозь песок прорезаются горы. В горах есть источники – ручьи и реки, которые, уходя в пустыню, бесследно теряются в песках, горы задерживают пустынные ветры, выжигающие всё живое. Поэтому там есть растительность, в том числе плодоносная. Ну, а ещё в горах добываются драгоценные камни, которые потом продаются за бесценок, как и всё, что производят эти редкие островки жизни. Естественно, к воде и пище тянутся и всевозможные животные, в том числе и хищные. Кровососущие насекомые и рептилии переносят множество болезней, опасных и людям, и животным. Так что существование там всегда было на грани выживания… Это люди, которых приговорила сама география. Но географии можно противопоставить оросительные системы, скважины, современные здания и дороги, всё, что даёт прогресс, однако всех благ цивилизации недостаточно, если не менять отношения между людьми. Дэвид тоже думал, что этого можно добиться проповедями, одним только добром… Тоже переживал о том, как много крови было пролито, как много ненависти и нетерпимости осталось до сего дня. Тоже считал, что мы слишком жестоки к тем, кто всего лишь имеет иные взгляды, что нужно добиваться единства, несмотря на все преграды между людьми. Он ехал во второй машине, был за рулём – так уж вышло, что переводчик не умел водить, и провожатые, в первой, не сразу заметили, когда он свернул куда-то в сторону – в пылевой завесе сложно заметить… Когда они добрались до того, что привлекло внимание Дэвида, знаешь, что это оказалось? Маленькая девочка. Связанная, брошенная на раскалённом песке маленькая девочка, лет семи. Неизвестно, сколько она пролежала так, она была без сознания, кажется, сколько-то пыталась ползти… Конечно, Дэвид подхватил её и направился к ближайшему городу – пришлось ещё больше отклониться от маршрута, но что поделаешь, принимать меры надо было срочно. А там ему ответили, что лучше ему положить ребёнка там, где взял, надо уважать традиции местного племени. Девочка – злой дух, но религия племени запрещает проливать злую кровь на землю, поэтому её оставили в пустыне, чтобы солнце сожгло тёмную силу. Естественно, Дэвид сказал, что так этого не оставит, и у них тоже будут неприятности за потворство зверству. Его схватили и вместе с ребёнком вывезли подальше в пустыню, бросили гореть уже вдвоём. Переводчика, как местного, пощадили, велев убираться и не болтать о том, что произошло.

– Валена ради, Алварес, я отказываюсь верить в то, что ты говоришь!

– Я говорил тебе, что Дэвид боится огня? У него были кошмары после Центавра и Тучанкью… И теперь он оказался внутри своего кошмара. Ты можешь себе представить, что это такое – несколько часов лежать на солнцепёке, где к полудню температура достигает 50 по Цельсию, и воздух раскаляется до того, что им больно дышать? И кричать бесполезно – зная, что везли тебя сюда несколько часов, что на много километров не будет ни одной разумной души, услышать тебя могут разве что хищники, готовые ускорить твою кончину. Он дополз, волоча девочку зубами на платье, до небольшого кцла – это то самое растение, похожее на торчащий из земли зуб – дававшего немного тени, и привалился к нему так, чтоб бросать тень на ребёнка. Очнулся он в шатре кочевников, обложенный мокрыми тряпками. Ребёнок лежал там же. Им очень повезло, что путь этих кочевников пролегал там, вдали от общих дорог. И ещё больше повезло с тем, что религиозные взгляды кочевников отличались от взглядов племени девочки. Их тотемом было животное с рогами, подобными рогам Дэвида – ныне вымершее, но его черепа всегда хранились в шатрах вождя и жреца. Они подумали, конечно, что непонятное человекообразное существо – потомок этого бога, и помочь ему – это принести удачу племени… В общем, эта история несколько скорректировала взгляды Шериданов на проблему нетерпимости к инакомыслию. Ну, Диус просто хотел сравнять тот город с землёй… Но ограничились тем, что Совет города в полном составе повесили. Они как раз, в общем-то, и были инакомыслящими. Принадлежали к течению, во многом не разделяющему генеральную линию. Неплохо устроились на своих постах, взимая с населения мзду за медикаменты и средства гигиены, выделенные по программе из центра, выставляя это как свою личную милость. Естественно, не ссорились с вождями и жрецами, в целом в жизни региона большинство изменений было только на бумаге. Отчёты в центр уходили приличные, по факту люди продолжали работать на тех же и крышующих их новых, механизированная обработка земли позволила только больше собирать от них себе в карман, разве что лекарства несколько уменьшили смертность… А вот просвещением, разумеется, никто и не планировал заниматься. Тёмный народ – послушный народ. Переводчика, кстати, через два месяца нашли в деревне у дальней родни. И тоже повесили.

Дайенн зажмурилась, переваривая услышанное. Представить… если вспоминать наиболее жаркие летние дни, когда они с Мирьен получали строгие выговоры от матери за то, что много времени провели на поле – нет, не представить. Да, это было жарко, но не нестерпимо, мать больше боялась даже не солнечного удара, а возможных повреждений кожи от длительного воздействия ультрафиолета. И волос. Волосы для родителей долго были чем-то чуть ли не мистическим, они прилежно читали всё, что было в доступе, о строении и свойствах волос разных рас. Можно вспоминать те случаи, когда ей приходилось довольно много времени провести перед раскалённой печью, это бывало нечасто, но бывало…

Нет, на самом деле тут не проведёшь параллелей с собственным, слишком малым и скудным пока жизненным опытом. Тут нужно вспомнить истории из Свитков Бездны – о тех, кто умирал посреди океана или космоса, осознавая, что даже не дни, а минуты его сочтены, что помощь не успеет. И ужаснуться, ведь Дэвид Шеридан не воин. Он, несомненно, читал эти свитки – в силу полученного образования и в силу профессиональной деятельности, но от него не требовали глубокого погружения в них для испытания и воспитания крепости духа. Дайенн же помнила, что в один из тех жарких дней они с Мирьен как раз потому и ушли на полдня в поле, что накануне прочитали последние записи Йанира из Звёздных Всадников, погибшего в первой битве с Древним Врагом…

– Почему девочку считали злым духом? Что она, такая маленькая, могла сделать?

– Маленькая она для тебя, Дайенн, а там дети этого возраста уже вовсю работали на полях и в шахтах. Ничего она не сделала. Она просто была телепаткой. Я говорил, это редкое явление на Корианне, и дикое племя в Кунаге точно ничего не могло знать про ворлонские гены. Они привыкли просто избавляться от того, что видится потенциальной угрозой. Шериданы добились её перевозки в Эштингтон, там было, чьим заботам её поручить. Она так до конца и не восстановилась. У жителей таких экстремально жарких широт слуховые отростки покрыты дополнительным защитным слоем из мелких чешуек, так же, как у жителей экстремально морозных широт – повышенными жировыми выделениями, но у детей этого ещё нет. Детская кожа очень нежна, поэтому родители, сколько могут, не выпускают их на солнце, либо повязывают на головы платки. Некоторые слуховые отростки обгорели, и слышала она после этого плохо. Впрочем, в тех краях было немало глухих. И это были везунчики, ведь они всего лишь оглохли, а не умерли от ядовитого укуса, от голода или непосильной работы.

Бессмысленно спрашивать, почему он так цепляется за негативные примеры относительно религии, почему все примеры мудрости, подвижничества, милосердия он игнорирует. Его так приучили. И конечно, такие истории для впечатлительного детского ума как раз идеальный метод пропаганды.

– Алварес, то, что ты говоришь – это, действительно, ужасно…

– Это всего лишь одна из историй, Дайенн. Была ещё история с взятием города-базы Ополченцев Народного Строя, именно так, не много не мало, они себя называли. Эти просуществовали дольше всех, их ликвидировали уже на моей памяти. Им ещё во времена революционных действий на континенте удалось захватить много оружия, окопаться в затерянных глубоко в пустыне селениях – фактически захватив их жителей в рабство, дав выбор между смертью и вступлением в их ряды. Их набеги принесли соседним городам и сёлам более чем достаточно зла. Они угоняли людей и скот, убивали партийцев – показательно и со вкусом, взрывали только построенные здания и сооружения. Всё, что подпадало под их определение «чуждого из-за моря» – что было им ненавистно вовсе не потому, что придумано в других странах, а потому, что применяемое именно так и именно теми, разрушало власть вождей и жрецов, власть управленцев на местах, получавших от развитых стран свою долю за эксплуатацию собственного народа. Они просто хотели сохранить всё таким, как удобнее всего для них, и ради этого были готовы на всё. И даже понимая, что возврат к дню вчерашнему невозможен, они своим нутром не могли принять дня сегодняшнего.