Текст книги "Наследие Изначальных (СИ)"

Автор книги: Allmark

Соавторы: Саша Скиф
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 50 страниц)

Хуже нет – спрашивать себя сейчас, должна ли она сообщать об этом алиту Соуку. Да, должна – потому что обязана сообщать ему всё, что ей стало известно о личности Алвареса. Нет, не должна – потому что не вправе позволять своим устам такое кощунство, и потому что не должна была этого знать, это информация не её уровня. Никто, никто вообще на белом свете не должен был этого знать!.. Но почему-то ни одна сила во вселенной не остановила Лаису по дороге к этому храму.

Нет, хуже есть – размышлять, что думает об этом сам алит Соук, если действительно знает. И к которой из версий склоняется – что в равной мере колеблет самые постулаты веры. И все эти мысли, разрывающие голову – насколько некстати ввиду предстоящего полёта к месту преступления… Воистину, Альтака прав, во многая знания многия печали.

– Что, этих можно уже грузить? – Лай Вонг, потирая руки и откровенно скучая, слонялся туда-сюда по комнатам Островка, лениво попинывая трупы – благо им, давно уже окоченевшим, на это было ровным счётом плевать.

– Да, забирайте, – Сингх разогнулся, положив в контейнер очередной пакетик для сбора улик.

– Дайенн, ты там, возле этой стены, молишься или медитируешь?

– Почему три?

– Чего?

– В круге знака цифра три. До сих пор был алфавит. Чего три? Что он имеет в виду? Не могло ведь это убийство быть третьим… Нет, я не Алварес, чтоб понять эту непостижимую логику – А, Б, снова А, теперь 3…

– Ну, может, и слава богу? Нам и одного Алвареса, если так посмотреть, иной раз даже с избытком, – Сингх встал за плечом Дайенн. Та же картина, да… Окоченевшие обескровленные трупы, тоскливо звенящее под ногами битое стекло, жирно, старательно выведенный на стене символ ворлона. У этой стены и нашли Аделай Нару – скорчившуюся, полузамёрзшую, её сперва приняли тоже за мертвеца… Быть может, это её кровью написано очередное послание? Можно провести анализ…

– Три… Троица? Если уж из религиозных символов у нас ангел уже имеется…

– Это, конечно, сужает круг подозреваемых до тех, в чьих религиях принят догмат о Святой Троице, – хмыкнул Расул, фотографируя солидную пробоину в стене – судя по всему, проделанную валяющимся в соседнем помещении металлическим контейнером, но господи, это с какой же силой нужно было его кинуть…

– Вовсе не обязательно… Совсем не однозначный факт, что сам преступник исповедует ту религию, символы которой использует.

– Народ, не усложняйте, а? Вы с этим… ангелом-то закончили, откреплять от стены уже можно?

Дайенн стояла, прислонившись боком к стене – казалось, её холод чувствовался через скафандр. Холод космоса… Ей вдруг пришла в голову идиотская мысль – как обосновавшиеся здесь пираты не боялись призраков? Многие пираты, как она уже знала, удивительно для их рода занятий суеверны… Хотя, почему удивительно? Шляясь по множеству странных и опасных мест, будучи сами отнюдь не академического образования, они, сталкиваясь с чем-то, в явлениях окружающего мира или технологиях, что превышало их понимание, охотно перенимали мистические трактовки, принятые в отсталых мирах. Так появлялись легенды о «нехороших местах», о проклятых сокровищах, о том, «что брать можно и что нельзя». «Борзая молодёжь» вроде той, о которой говорил Рок, регулярно, смеясь над «стариковскими баснями», нарушала какие-нибудь неписанные запреты, и тогда уж приходил черёд смеяться старикам. Ну, версия, что вот это всё является делом рук нечистой силы, в госпитале уже звучала… Теперь Дайенн думала, что очень сложно понять логику существ, не верящих ни в какого бога, не исполняющих никаких заповедей, не опасающихся, видимо, расплаты за свои злодеяния, но уповающих на защитные амулеты и при обосновании на новой планете разбивающих ящик дорогой выпивки как жертву местным богам. Видать, недостаточно они умилостивили души погибшего народа лумати…

– Почему ты никак не можешь отцепиться от этого дела? – спросил Вито, в очередной раз поцеловавшись с бутылкой. Вадим отложил фотографию стены на Яришшо.

– Ну, быть может, потому, что оно сейчас самое важное, или нет?

Комнату Синкары через некоторое время, притерпевшись, можно было назвать по-своему уютной – будучи не новобранцем, он уже имел некоторую обстановку, которую и перевёз сюда, и эта обстановка носила явственный отпечаток бракирийского колорита, начиная вот с этой чёрной с золотом обеденной зоны, едва ли часто использующейся по прямому назначению – судя по состоянию кухонной зоны, где все свободные поверхности были заставлены какой-то околорабочей дребеденью, питался Вито действительно исключительно в столовой.

– Не достохвальный подход – делить дела на важные и не важные. Но согласен, головняка, подобного этому, ещё в архивах поискать…

Вадим поднял фото диллатлиинской резни.

– И потому что все прочие наши дела, так или иначе, сводятся к этому. Пираты бегут… пираты сходят с ума от ужаса, а это сильно. Новая война Изначальных… Пусть ряженых в них, но кровь-то льётся настоящая…

Вито некоторое время задумчиво созерцал висящий на боку холодильника календарь – без пояснений Вадим бы, пожалуй, не понял, что это календарь, да что там, не понял бы, что это холодильник – то и другое бракирийское. С местными холодильниками, переключающими режимы камер в соответствии с некой своей внутренней логикой, Вито иметь дело не согласился бы – в холодильнике у него хранились выпивка и корм для питомца. С питомцем он познакомил гостя первым делом – какое-то экалтинское животное, напоминающее по виду гигантскую тихоходку, если б она ещё отрастила ветвистые, вяло шевелящиеся рога, занимало террариум длиной почти в кровать и высотой примерно в половину комнаты, представляющий из себя некий микромир. Там на своего рода полочках, соединённых мостиками, были высажены растения, внизу был небольшой затенённый прудик, где животное изволило отдыхать, отдельно оформлены были и места для приёма пищи и отправления нужды. Не хотелось даже представлять, чего стоило весь этот комплекс перевезти.

– Что означают эти буквы и цифры? Твоя теория с алфавитом, как ни крути, полетела к чертям.

Вадим покачал головой.

– Она не полетела, точнее, мы не знаем, какое значение имеет алфавит для него. Его личный алфавит…

– Да уж, личный алфавит – это звучит здорово, – Вито снова отхлебнул приличный глоток, – не дай бог так у каждого свой алфавит будет, да, – он подцепил пальцем кулон-звезду, – а твой брат что, реально вот этот алфавит понимал?

– Ну, немного читать мог, доктор Гроссбаум его учил. Дайенн как-то удивлялась полиглотам нашей семьи. Главный, правда, не я. Ну, я знаю земной, центарин, дилгарский, минбарский, корианский. Одно время мать пыталась научить меня белорусскому – это язык предков моего отца. Далеко дело, конечно, не пошло – на нём мне не с кем говорить, но у нас до сих пор лежат тетради с белорусской кириллицей. Элайя интересу ради занимался немного тоже. У Элайи, думаю, могло получиться – в учёбе он был куда прилежней, чем я. Когда не болел… А из языков он знал земной, корианский, немного иврит и немного лорканский – тётя Виргиния опять же от нечего делать его учила. Но весьма не систематически – нечего делать тёте Виргинии было редко.

Синкаре, видимо, надоело ронять ногами с полочки под столом щедрой грудой наваленные там папки с документами, он собрал их в охапку и унёс на полки книжного шкафа, прихватив оттуда, раз уж взгляд упал, толстую чёрную книгу с двумя почти одинаковыми золотыми закорючками на обложке.

– Какой, говоришь, это псалом? Не особо ходовой, да, я б с ходу не вспомнил. У меня над кроватью висели стихи из 90го: «Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днём, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень». А у Грайме – из Нагорной проповеди: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». На бракирийском, а библия семейная старинная была, земная ещё, из первых, привезённых на Бракир, оттуда на Экалту. Я тогда думал, я этот земной никогда выучить не смогу… Не уцелела, конечно. Столько закладок там было ещё бабкиных, мать там полюбившиеся места подчёркивала… А задний форзац заклеен был, отец когда маленький был, решил Иисуса нарисовать. Дед так охренел, что даже не всыпал ему, просто заклеил там, но всё равно просвечивало. Да уж, не думал, что буду говорить об этом с тобой… О семье ещё к тому же… Хотя чего такого. Да, ты чокнутый совок, а я – по-вашему буржуй, но есть то, что для нас общее. Береги семью, Алварес… В свой срок все мы хороним близких, конечно, главное – чтоб не раньше срока, хуже этого нет.

Вадим вытащил из-за пазухи фотографию.

– Поверь, очень хорошо это знаю.

Вито нахмурился, провожая взглядом бутылку в руках Алвареса.

– Если ты о брате, то не говори так, не смей. Нельзя говорить как о мёртвом, пока не знаешь точно. Вот говорят – тяжелее принять потерю, если расстались нехорошо. Мол, если б хотя бы не такими были последние сказанные слова… Херня всё это. Я очень хорошо с ними расставался, последний мой разговор с матерью был очень тёплым… Что, мне легче должно быть от этого?

– А мы расстались… не очень хорошо. Не знаю, легче или тяжелее мне было б, будь иначе. Точнее… И не могло быть иначе.

Вито поднял фото Элайи, неуместно лежащее поверх веера фотографий мест преступлений.

– Потому что ты был против этой поездки?

– Да. Да не в поездке как таковой дело. Я был против его выбора… Знаю, ты можешь сказать, что это его выбор и он имел на это право. Любой так скажет, когда предмет разговора достаточно абстрактен для него…

Чёрная с золотым тиснением книга лежала на краю стола и казалась его органическим продолжением. Виргиния как-то сказала, что смешнее бракири-католиков с её точки зрения только дрази-мусульмане, а Диус возразил, что встречал землян, искренне поклонявшихся Иларус, да и они тут, в общем, на довольно смешной планете живут… Отдельная проблема любого заимствования – переводы. На Диусовы переводы жизнеописаний и восхвалений богов историческая родина смотрела в основном равнодушно, но иногда даже выносила сдержанные похвалы за популяризацию центаврианской культуры – и это при центаврианской любви докапываться до каждой мелочи, которая может выставить великую Республику недостаточно великой. Вот Дэвид регулярно получал шпильки по поводу недоучтённого богатства значений какого-нибудь слова, от маститых жрецов, которые сами ничего не переводили и не собирались. Минбарцы не заявляли, как те же нарны, что священные книги нужно читать строго в подлиннике, да и поздно б это уже было – переводы некоторых наиболее популярных текстов минбарского вероучения на земной и центаврианский были сделаны задолго до Шериданов, но случая подчеркнуть, что при переводе теряется смысл, не упускали. Вот Виргинии было тяжелее, она была в положении тех самых критиков, которые сделали б лучше, если б могли – на себя смелость переводить на брим-ай или арнассианский что-то серьёзное она б не взяла, но в чужих работах недостатки видела. Поэтому все с большим интересом следили за увлекательным сериалом бракирийских споров о переводах – испытывая смесь сострадания и радости, что их это не касается. Первые попытки перевода были сделаны ещё первыми неофитами-энтузиастами, но вот этот, утверждённый Ватиканом, вариант был собран, после многочисленных соборов, прений и обвинений друг друга в ереси, только в конце 80х.

– Ну, я б не сказал, что религия – это для меня абстрактно. На меня не подумаешь, конечно, как на религиозного человека, потому что это не то, о чём я готов болтать… Выставлять религию напоказ – это фарисейство. Но и интимных тайн я из неё тоже не делаю, не вижу смысла. Нет, я понимаю тебя в какой-то мере. Когда твой близкий верит иначе, чем ты – это трудно принять, если твоя вера искрення, конечно, и если ты искренне любишь его и беспокоишься о его душе. А кто-то из родни в этом плане был на его стороне?

– Прямо чтоб на его стороне – наверное, никто. Виргиния считала, что это детская блажь и это пройдёт, и лучше не давить – тогда просто из подросткового упрямства будет держаться за своё. Офелии всё это тоже не слишком было симпатично, но она считала, что если это помогает ему бороться с болезнью, то пусть хоть что… Дяди – понятно, как относились, особенно Дэвид. Но, при том значении, что он имел для Элайи – на это тоже повлиять не мог.

– Вот непонятно, кстати. Как у него это совмещалось-то? Ну, с одной стороны – родителей заповедано уважать, с другой – гомосексуализм смертный грех.

– Да, это действительно доставило Элайе много переживаний. Вито, в католичестве это тоже смертный грех, как ты совмещаешь?

В смуглой руке начальника отдела контрабанды изнанка фотографии смотрелась контрастно белоснежной.

– Мои взаимоотношения с богом – это мои проблемы. И строго говоря, ты не совсем прав. Ну, едва ли ты мог бы хорошо знать историю вопроса, откуда вам там на Корианне… Церковь уже давно не отлучает гомосексуалистов, в 2240 году Папа Марцелл III разрешил венчания гомосексуалистов. Правда, через три года уже новый Папа, Лонгин II, отменил… В настоящее время вопрос венчаний и отношения к гомосексуализму вообще отдаётся на усмотрение кардиналов, так что каждая местность по-своему… А кардиналы Экалты традиционно делают вид, что этого вопроса вообще нет. На Рагеше вот ещё первый кардинал разрешил – вот и пойми этих центавриан, то вроде как за традиции держатся, то вон… Вот чего этот твой дядя не католик? Конечно, подданные б не поняли, но он и так сын проклятого императора, что он теряет? Хотя с иномирцем, наверное, всё равно не повенчали бы, не настолько уж Рагеш эталон толерантности. У меня первый напарник был центаврианин с Рагеша, Царствие ему небесное, – Вито перекрестился, – отличный был парень, грущу о нём до сих пор. Некоторые дураки думали даже, что мы были парой, хотя у него была любимая, а я о центаврианах в этом ключе сроду не думал. Не, технически оно, конечно, очень интригующе, но неравнобоко, как ни крути – их там шесть, а задница у меня одна.

– Ну не знаю, дядя Дэвид как-то справляется, – Вадим отхлебнул из своей бутылки и снова принялся перебирать фотографии, начиная с первой.

Глаза Вито озорно сверкнули.

– О да, дядя твой вообще великая личность… Кстати, а почему, получается, они оба Шериданы, если он… Ну, я понимаю, вам там на условности плевать… Хотя я сам не очень сторонник вот этого, чтоб мужчину женой называть.

– Строго говоря, тут вообще в другом дело. Они под одной фамилией со второй или третьей книги, кажется, числились… Просто у Диуса замечательная мать, добившаяся запрета публикации их книг с фамилией Винтари на территории не только Центавра, но и Земного Содружества. Да, при том, что сама носит другую. А потом и вовсе подала иск о запрете Диусу использовать эту фамилию. Опротестовать его он, кстати, никак не может – потому что формально она права, от наместничества он отказался, а фамилия прилагалась к титулу. А та фамилия, которую она по закону не имеет права отнять – ему самому, как ты догадываешься, не нужна. Так что и минбарские, и затем корианские документы выдавались с фамилией Шеридан. Ну, Шериданы пока никаких протестов не выражали – я имею в виду земных родственников Дэвида… Почему он оставил в живых женщину? Что вообще отличает это дело от предыдущих? Можно ли считать… что, в какой-то мере, она тоже является вестником, только мы пока не можем понять это послание?

– Алварес, – Вито опрокинул в себя последние капли, – ты сумасшедший. К счастью, не такой, как автор вот этого художества, но тоже. Зачем я тебе это показал… Хотя можно подумать, Ситар бы не показал…

– Ну, по крайней мере, теперь Дайенн перестала подозревать Зирхена. Нет, правда, за столько лет… Мог кто-то из пиратов наткнуться на этот мир? Мог. Хотя в таком случае, наверное, мы уже натолкнулись бы на ранни уже где-то. Да, от того, что Раймон определённо ни при чём, не легче…

Фотография вернулась в руку Алвареса.

– О, спасибо, что напомнил, пойду как раз выселять этого невиновного. А то отписали этому барину целую камеру, а тут отбросы общества складировать некуда.

– Вито. Спасибо.

– Не за что. Выпивка и уши у меня всегда есть, время вот не всегда… Твою мать, уже ж среда, а мне данные с Проксимы так и не прислали! Ну, я им сейчас ввалю…

Дайенн вытащила из холодильника следующее тело и при посредстве Билла, шкафообразного молчаливого санитара, взгромоздила его на анатомический стол.

– Мужчина, центаврианин, возраст 50 лет, если верить документам… Вес около 80 кг… Точнее – 79,7… И это с учётом кровопотери… Смерть наступила предположительно около семидесяти двух часов назад, вторичное окоченение ещё не наступило…

В прозекторской, как и в операционных, центаврианского колорита, по какой-то логике, было ещё больше, чем в целом по отделению. Помимо крайне помпезного оформления всего, что тут не было привозным – видимо, центавриане не центавриане б были без этих вот завитушек, выгибулин и бляшек на ножках столов, дверцах шкафов и каркасах светильников – примерно половину одной из стен в каждом из этих помещений занимала какая-нибудь картина на тему великих светил медицины великого народа. Картины были вмонтированы в стену, демонтировать их, может, и можно было, но хлопотно, да и какой особо смысл – никому не мешали, младший персонал глазел на них первую неделю, а потом привыкал, как и ко всему прочему центаврианскому наследству. Дезинфекционную обработку они не затрудняли, так как представляли из себя литьё из металлопластика и ни от каких воздействий не портились, правда, поговаривали, после одной обработки глаза Велимари Хмурого стали светиться особо зловещим светом, но Дайенн, видевшая эту картину промельком, склонна была думать, что выглядеть добродушнее эта физиономия не могла, не было у неё такого свойства. Конкретно здесь картина являла эпизод из жизни достойнейшего ученика этого самого Хмурого – Макко Златорукого, славного своим мастерством установления причин смерти во времена, когда совершенство ядов далеко превосходило совершенство методов анализа. Здесь, стоя над телом министра Зуэйя, в соответствии с церемониальной логикой, иногда полностью перечёркивающей логику житейскую, изображённого одетым в парадный мундир со всеми регалиями, Макко величаво воздевал вверх руку, являя найденное им доказательство, что благородный министр был отравлен. Что это должно быть за доказательство – художники, видимо, не придумали, а может – причина опять же была в том, что времена натуралистичных изображений ещё не настали, поэтому рука анатома просто светилась чем-то зеленоватым. Непосвящённому могло показаться, что Макко обнаружил министра уснувшим прямо в одежде, что с удовольствием и демонстрирует столпившимся поодаль придворным.

– Но тебе-то, приятель, придётся щеголять здесь нагишом, таков уж порядок. Да и картин про тебя, правду сказать, не напишут, заслугами не вышел.

Заслугами не вышел, да, но расу, как выразился Шеномай, за скобки не вынесешь, вперёд Ц’Лаур начнёт дышать нашим воздухом, чем центавриане разлюбят бюрократию. Повадились требовать на каждый «свой» труп полный протокол. Зачем, казалось бы, им все обмеры его почек, если совершенно очевидно, что смерть была вызвана отделением головы от тела? А вот вынь да положь. Дайенн не знала, радоваться ли ей, что в родном отделении вскрытием и оформлением протоколов центавриан занимался исключительно сам Реннар, да она и с землянами и бракири была сугубо на вторых ролях – теперь она несколько паниковала, сопоставляя свой малый опыт с запросами центаврианской стороны. Но Ц’Лаур заверил, что всё, что будет надо, потом подправит, научился, за 10-то лет работы, и это будет более чем скромная плата за возможность ближайшие несколько часов хотя бы пребывать в родной атмосфере. Правки в протоколах – это звучит для минбарского воспитания как-то сомнительно, чтоб не сказать – неприятно, но помочь с тракалланскими трупами она могла б ещё меньше, а весь прочий достаточно квалифицированный персонал куда нужнее сейчас живым. Да и без совершения ошибок, как говорили учителя, нет опыта. Такие ошибки, по крайней мере, чреваты преимущественно головняками отделению, трупам хуже уже не сделаешь.

Сзади тихо подошёл Байронн – в тишине прозекторской его чуть шаркающие шаги разносились эхом.

– Помощь нужна?

– Не откажусь, меня уже ноги не держат… Будь добр, инструменты подай… Смерть наступила, по-видимому, от анафилактического шока, потеря крови наступила уже после смерти… Грудная клетка раздроблена симметрично чуть ниже ключиц… Интересно…

– Что такое?

Дайенн щипцами поддела край раны – контрастно тёмный в сравнении с бледным обескровленным телом.

– Кожа вокруг отверстий от штырей обуглена. Видишь? Здесь, здесь… Ввиду того, что потолок решетчатый, и штыри сами по себе не удержались бы в слишком крупных ячейках, их концы были загнуты, под воздействием местного нагрева до температуры… Приблизительно 1300 по Цельсию… Но нагрев действительно очень локальный, внутри раны ткани не задеты. Мне интересно, как технологически это могло быть сделано… Учитывая совершенно одинаковую картину всех восьми ожогов – на запястьях, на щиколотках, на груди, на бёдрах… Сколько ж таких аппаратов им потребовалось? Самое интересное, что десять таких аппаратов было найдено, но в мастерских при космодроме, и по заявлению Вонга, ни один в ближайшее время не использовался. На локтевых сгибах отметины зубов неустановленного животного, напротив правого сердца отверстие предположительно от иглы аппарата для откачивания крови… Приступаю к вскрытию грудной клетки…

Байронн подрегулировал фокус у парящей рядом камеры и придвинул ближе кюветы.

– Дайенн, тебе действительно нравится твоя работа?

Да, помощь действительно не была лишней, едва ли флегматичный, давно ко всему привыкший Билл стал отвлекать её от обычных в такое время размышлений о будущности души, покинувшей исследуемое ею сейчас тело. Этот совсем не старый ещё мужчина мог бы жить, мог бы заниматься чем-то если не великим и достохвальным, то по крайней мере, достойным, мог бы заслужить эпитафию пусть скромную, но иную, чем строчки её неумелого протокола.

– Ты имеешь в виду эту конкретно, или вообще? То, что больше приходится иметь дело с мёртвыми, чем с живыми? Сложный вопрос… С одной стороны, конечно, я понимаю, что училась… не совсем для этого… Но это ведь был мой выбор, и… Знаешь, какое-то время назад, наблюдая за работой врачей госпиталя и твоей, я задумалась, не завидую ли вам… Но пока у меня не возникает желания попросить перевода.

Байрон склонился над трупом, на лицо упала выбившаяся из-под шапочки чёрная прядь, он безуспешно пытался поправить её плечом. Сразу вспомнились институтские времена, его волосы, так же падающие на библиотечные свитки, над которыми они теми памятными весенними днями едва не теряли сознание, его рассказы о детстве – как друзья издали узнавали его по этим развевающимся волосам, потому что ветер срывал с него капюшон, рассчитанный на рогатую голову, а она пыталась представить, каково это вообще – расти среди бесконечных снегов.

– Это было бы забавно. Потому что сегодня я составил текст запроса на перевод… Но пока не отослал его. Я попросился в госпиталь Брикарнского отделения, но могу исправить и на ваше. Если, конечно, у вас там есть потребность ещё в одном специалисте.

Дайенн обернулась.

– Потребность-то есть, всегда есть… Но почему?

– Сложный вопрос. Не могу сказать, чтоб то, что я делал до сих пор, не делало меня счастливым, о своей поездке на Арнассию я не могу сожалеть даже с учётом того, что было позже. Но, посмотрев на тебя, на Хуана-Антонио… Я не хотел бы оказаться на вашем месте, нет, но понял мотивы, двигавшие вами. Теперь действительно понял. Мёртвым моя помощь не нужна, помолиться о их душах может любой. А живым – выжившим жертвам, вашим сотрудникам, испытывающим такие колоссальные нагрузки… Немногие могут похвастаться, что по лицу тракаллана понимают, насколько он вымотан, а я как раз могу.

Дайенн вздохнула – тут можно только кивнуть. Медики в меньшей мере, чем полицейские и техперсонал кораблей, подвержены естественным рискам их профессии – хотя и такое случается, особые пациенты склонны к самым разнообразным эксцессам, здесь ей успели понарассказывать. Но некоторую текучку кадров обеспечивает сам характер работы, постоянно столкновение с самыми неприглядными сторонами жизни – и можно понять тех, кому хочется вернуться к травмам производственным, а не нанесённым рукой садиста, к вызовам, которые бросают тебе коварство вирусов или несовершенство природы, а не чей-то извращённый разум, к пациентам, может быть, и не безупречного образа жизни, но не преступного.

– Ну и да, оговорился Ц’Лаур, что специалистов по инсектоидам острая нехватка, а я, такое совпадение, как раз он и есть. Ого… Я слышал утверждение, что у центавриан не бывает цирроза, но что это, если не чистейший цирроз? Самое большее года через три умер бы, даже если б сейчас не пал жертвой вашего маньяка…

– Да, цирроз… Но байки не всегда врут, алкоголь тут фактор обычно глубоко второстепенный, если не третьестепенный. Преимущественно всё же этиология бактериальная или паразитарная. Точнее даже… подобные экземпляры, бывая в самых разных неблагополучных, мягко говоря, местах, прекрасно понимают, что подхватить могли такое, чего нам на паразитологии и не рассказывали. И пытаются лечиться… как могут, как разумеют. И к гепатотоксическому действию самой заразы прибавляется действие препаратов, которые могут быть несовместимы даже не то что с алкоголем, но с некоторыми продуктами питания. Всего в инструкциях не укажешь. Составителям инструкций и в голову не придёт, что способен сожрать пират. Слышала про субъекта, на спор слопавшего танкра.

Ассистент, не удержавшись, прыснул.

– Это же… червяк какой-то дразийский?

– Примерно. В среднем с предплечье длиной и толщиной. Говорят, на вкус как ведро помоев. Не знаю, кто пробовал ведро помоев, чтоб сравнить… Но животное вообще-то полезное. Один из тех редких видов, что способен употреблять в пищу паразитов и делает это с удовольствием. Посему большую часть жизни полон их токсинами под завязку. Очень сложно застать его в том состоянии, когда – нет.

Как тут не вспомнить было и Гароди с его ничилином.

– Гм, а это что? Вот здесь, в воротах правого семенника?

– О… Не уверена, конечно, на все 100%, но кажется, теперь мы знаем, что именно послужило причиной цирроза и как оно попало в организм. Но я не знаю, как напишу это в отчёте, они не воспримут предположение о подобной… неразборчивости как оскорбление всей расы? Но картина действительно характерная, она для всех теплокровных плюс-минус одна, только у центавриан, ввиду внутреннего расположения семенников, эти узелки не бросаются в глаза…

– Мда. Если это чёрный рынок донорской крови, кого-то ожидают очень, очень неприятные сюрпризы.

Дайенн покачала головой. Наука не стоит на месте, но синтезировать центаврианскую кровь и теперь могут лишь три крайне дорогостоящие установки и кровь остаётся стабильной в течение не более 12 часов, после чего глобулины начинают распадаться, превращаясь во что-то такое, введение чего в организм может сделать хуже, чем было. Пока ни один консервант не смог этот процесс сколько-нибудь замедлить. О чём думают преступники-центавриане? О подобных рисках они должны бы думать, но вот Ренто не думал же, куда пихал свои отростки.

– Уверена, они проводят какое-то минимальное обеззараживание, должны же понимать, что среди этой братии здоровых не встретишь. Крови в этом субъекте, может, и много было, но даже экономически выгоднее б было вылить это добро в унитаз, да простит мне Вселенная это крайне циничное выражение.

– Но ведь версия, что эта кровь откачивается как… продуктовый запас, действительно звучит куда безумнее.

Дайенн нахмурилась. В памяти, где-то за обрывками рассказов Раймона, мелькало что-то ещё, что-то связанное с Алваресом, но воспоминание было каким-то настолько зыбким и обрывочным, что никак не удавалось его поймать. И это злило не меньше, чем-то, что опять, опять в этом проклятом кровавом деле что-то связано с Алваресом, Валена ради, ну зачем?

– Ну что, приступаем к вскрытию черепной коробки?

– Ага.

Билл, с оглушительным скрежетом почесав щетину на физиономии, включил пилу.

– Что ж, приступим… Так… Менингиома лобной доли – не удивлена, косвенные признаки имеются… А это что? Байронн, взгляни.

Коллега нагнулся, едва не чиркнув выбившейся прядью по объекту интереса. Вспомнилась собственная злость учебного периода – почему волосы не могут расти как-то более равномерно, быть одной длины, чтоб получалось убрать их полностью, безупречно. У минбарцев вот такой проблемы нет. На третьем курсе она подстриглась очень коротко, мама и Мирьен наперебой жалели об этом так, что стало стыдно за этот акт обеспечения собственного удобства. Кажется, судя и по Байронну, и по Андо, это проблема всех дилгар – посторонних их непокорные волосы могут, конечно, раздражать, а для семьи что-то вроде сокровища.

– Похоже на микроинсульт.

– Да, но… на этом участке, и сразу несколько… довольно редкое явление. Интересно, чем оно может быть вызвано… Позови-ка Фенлина.

– Фенлина? Почему именно его?

– Ну, других врачей-телепатов я здесь пока не знаю, а он, вроде, даже был фриди… Видишь ли, эти доли мозга отвечают у центавриан за экстрасенсорные способности. Но телепатом Ренто не был, об этом явственно свидетельствуют цвет и форма роговидных отростков… У центавриан картина инсульта отличается от земной, больше, как это ни странно, схожа с минбарской, «выбор» поражённого участка как правило не случаен… Несмотря на то, что я вполне предполагаю у покойного атеросклероз, поражений на других участках мозга я не вижу. Почему именно этот? У меня только одно объяснение – это результат телепатического воздействия. Насильственного воздействия – глубокого сканирования или, что ещё вероятнее, гипноза. Точнее сможет сказать Фенлин.

========== Гл. 12 Слишком много мифологии ==========

Тюремная часть помещений бывшей станции была беспрестанной головной болью Гархилла, которую он посильно распределял также на Хемайни, как соображающего по экономической части, и Альтаку, соображающего, наверное, по любой части.

Собственно, ни одно отделение, за исключением Казоми, не строилось сразу как сооружение именно с такими задачами. С Казоми, говорил Сингх, попробовали, охренели от сметы и вернулись со следующими отделениями к отработанному методу «на тебе, боже, что нам негоже». Конечно, и на военных объектах, и на исследовательских станциях совершаются правонарушения, но помещений, где изолируются нарушители до выяснения всех обстоятельств дела, обычно не бывает много, иногда как мера пресечения использовался домашний арест в собственной каюте, иногда даже просто браслеты с датчиками перемещений. На Кандаре имелся целый коридор гаупвахты, и это были самые аварийные каюты, поэтому перепрофилирование было неизбежно. В помещениях, определённых под тюремные, демонтировали кухонные зоны – арестованным они всё равно ни к чему, переводили двери на режим открытия исключительно снаружи, в некоторых монтировали дополнительные койки (и, нередко, на очередных совещаниях дружно вызверялись на техников, снова воткнувших прослушку куда попало), в других, напротив, отграничивали спальную зону от остального помещения – не обычными пластиковыми ширмами полудекоративного характера, а капитальными перегородками, создавая дополнительный тамбур, ещё одна дверь на пути потенциального беглеца. И ввиду того, что большая часть этих помещений по сей день не была закончена – где-то система у дверей после каждого отключения тока по коридору перезагружалась и возвращалась к обычному режиму, где-то не работали туалет и душ, где-то климат-контроль выдавал каждый день что-то новое – компоновка арестантов каждый раз превращалась в непростую задачу. Дело осложнялось ещё и тем, что, ввиду пунктирно работающих лифтов и межсекционных дверей, иногда для того, чтоб попасть в камеру, которая по сути по соседству, приходилось спускаться, подниматься и проходить несколько дополнительных коридоров. Так что Вито по дороге несколько раз возблагодарил пресвятую Марию, что клыкастого хмыря засунули не слишком далеко.