Текст книги "Наследие Изначальных (СИ)"

Автор книги: Allmark

Соавторы: Саша Скиф
сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 50 страниц)

– Вы сейчас идёте к этой девочке, да?

– Да, дорогая, – Реннар погладил Нирлу по растрёпанным косичкам, – пришло время давать ей очередное лекарство.

На минбарском языке так слукавить не получилось бы, подсказала совесть, а на земном вот – почему нет. Лекарство – это то, что лечит, но, как говорил когда-то его наставник, не было нашей доблести в том, чтоб найти средства от заражения тела, они дарованы нам милостивой природой. Наш долг – найти средства от заражения души, приходится спрашивать себя, насколько мы преуспели в этом.

– А можно, я пойду с вами? Я могу заодно отнести ей обед! Лалья не справляется один, а мне не даёт ему помочь… Но к девочке же мне можно зайти, это же не опасно, это не нарушение?

– Нет, не опасно, Нирла.

«Теперь не опасно».

Аврора была, как все последние дни, немного вялой – ей приходилось давать почти взрослую дозу наркотика, подавляющего телепатические способности, но меньшего на её уровень могло и не хватить. Кроме того, из её комнаты убрали все предметы, которыми она даже теоретически могла нанести увечье себе или другим – рисковать здесь нельзя. До её отправки на Минбар оставалось два дня, отделение оформляло последние документы. Реннар, в сопровождении двух охранников и Нирлы, осторожно отпер дверь.

– А ничего, что девчонка-то… тоже с вами?

– Да брось, чего она сделает-то им, ребёнок же.

– Как сказать… в госпитале давно был? Так сходи, полюбуйся, оттуда ещё не всех депортировали.

Охранники остались у дверей – камера маленькая, случись что, в два прыжка будут рядом. Реннар прошёл к постели Авроры, где она, подложив для удобства книжку, что-то рисовала на большом листе пальчиковыми красками.

Нирла с любопытством смотрела на девочку – почти свою сверстницу, которую держат запертой, как опасную преступницу. На внешний вид, может быть, Аврора опасной совсем и не могла показаться. Но Нирла невольно вздрогнула, поймав её быстрый взгляд. Ей показалось вдруг, что всё это – белокурые локоны, забранные ободком с бантиком, голубое платье, явно наспех перешитое из взрослого, пятна краски на пальцах – всё это фальшивое, иллюзия… Она слышала, взрослые говорили, что Аврора умеет наводить морок, заставлять людей видеть то, чего на самом деле нет. И хотя сейчас, благодаря уколам доктора Реннара, она больше не могла пользоваться этой способностью, всё же казалось, что вот этот образ сусального ангелочка с картинки – это такой наведённый ею морок, иллюзия, созданная для взрослых. А сквозь этот морок, изнутри, проглядывает что-то холодное, хищное, совсем не детское, совсем не человеческое даже.

– Здравствуйте, доктор. А я вас уже ждала, сказали, что вы придёте через двадцать минут, женщина сказала, которая в коридоре мыла. А кто это с вами? – Аврора радушно улыбнулась, пристально вглядываясь в личико Нирлы. Выглядело почти искренне – что ж, надо думать, она скучает, особенно теперь, когда не может слышать мыслей и играть с ними, и каждое новое лицо – какое ни есть развлечение.

– Это Нирла, она живёт у нас в отделении, потому что у неё, как и у тебя, другой семьи больше нет. Взрослые всё не могут определиться, в какой мир её отправить, видимо, ждут, пока она вырастет здесь, – неловко улыбнулся Реннар, открывая свой чемоданчик. Аврора равнодушно протянула руку с закатанным рукавом. Что ж, у этого препарата есть такое достоинство – оно не проникает через плацентарный барьер. Об этом в своё время позаботились ещё корпусовские химики – отказать кому-то в праве выбрать такую альтернативу сердечным объятьям Корпуса они не могли, навредить потенциальным детям этих несчастных, которые, насмотревшись на пример матерей, могут всё же оказаться покладистее – тоже. Легче ли от этого…

Священность жизни не означает, что мы вообще никогда не допускаем её отнятия. Иногда это приходится делать для пропитания, иногда – для защиты. Уничтожение зародыша не подходит под эти оговорки, и подобное на Минбаре не то чтоб совершенно невозможно, но почти невозможно. Нет оснований полагать, что душевная болезнь обоих родителей непременно скажется и на ребёнке. Нельзя отрицать эту вероятность – но нельзя и возводить её в ранг непреложности. Да и кто взял бы на себя подобное решение? Реннар – определённо, не взял бы.

– Ух ты, как интересно. Откуда ты здесь, Нирла? Сколько тебе лет? Выглядишь совсем мелкой.

Нирла облизнула пересохшие губы. Нехорошо, наверное, очень нехорошо, что она смотрит на эту девочку вот так. Но если взрослые говорят о ком-то, что он преступник, то, наверное, стоит им доверять, один раз Нирла уже обожглась. И ей ли не знать, на что бывают способны те, кого ещё нельзя называть взрослыми. Старшие братья помогали отцу с малых лет не только в хозяйственных делах, пару раз они обсуждали, как кого-то убили вместе – точно так же, как обсуждали урожай или планы о поездке в город. Одна сестра задушила другую, потому что она съела её порцию еды. Вроде бы, и не хотела совсем-то убивать, точно Нирла этого не знала. Те, с кем летела до Зафранта, часто рассказывали о таком – подрались до смерти, убил со злости. Со злости сложно ли убить, такое, наверное, с каждым может случиться. А вот намеренно убить – это всё-таки уже другое.

– Мне, наверное, где-то одиннадцать. Меня полицейские забрали с Зафранта, это здесь недалеко. А до этого я жила на Голии.

Аврора закатала рукав обратно, чуть поморщилась, сгибая-разгибая руку в локте.

– Ты голианка? Я первый раз вижу маленькую голианку. У моих они были непопулярны. Как они говорили – это для бедных. С Голии больше всего шлюх, как и с Андромы ещё. Ух ты, это что, мясо такое?

Нирла осторожно поставила поднос с едой на колени Авроры и отошла, наблюдая, как Реннар застёгивает чемоданчик обратно.

– Не все голиане живут так. Господин Ругго говорит, что у него была очень хорошая семья, правильная, что родители очень любили его и брата и никогда их не били. И я не шлюха.

Аврора неловко подцепила пластиковой ложечкой гарнир.

– Да ну? А что ж ты тогда делала на Зафранте? Разве ты для чего-то другого годишься?

– Я умею ухаживать за животными, и вообще по хозяйству, что скажут. И чему нужно, всему могу научиться. Здесь я научилась в госпитале помогать – лекарства давать, больных кормить и прочее такое.

– А, так ты из чернорабочих? Ну, тоже полезные навыки можно приобрести. Умеешь животных резать – сможешь и двуногого кого. Не настолько разные вещи.

Нирле эти слова совсем не понравились.

– Я не резала животных. Я только кормила, убирала за ними. И мне такие навыки не нужны.

– Да, теперь-то, раз ты здесь, ты можешь думать так… Но ты ведь не можешь остаться здесь насовсем, верно?

Что говорить, это правда, и эта правда звучала жестоко.

– Жаль, я бы хотела. Но раз говорят, что я ещё маленькая, чтобы работать – значит, так и есть. Куда отправят, туда отправят. Главное, что я поняла – что что-то новое не значит что-то плохое, не надо этого бояться. Когда меня везли на корабле, я очень плакала, вспоминала дом и наш сарай с овечками, мне очень хотелось обратно, я боялась, что эти люди убьют меня… Дома не было хорошо, совсем не было, но просто хотелось, чтоб было так, как было. Но когда меня забрали полицейские, я узнала, что меняться может и к лучшему. Теперь главное – что меня домой не отправят. А куда отправят – там в любом случае будет лучше. Из плохих мест не могли получиться такие, как госпожа Дайенн, господин Алварес. Господин Ранкай, правда, говорит, что его родина – не очень хорошее место, но наверное, он скромничает, да и на Захабан меня не отправят точно, не узнаю.

На манипуляции Реннара, подключающего портативный диагност и проводящего им по её телу, Аврора не обращала никакого внимания.

– Да, повезло тебе, что ни во что не успела вляпаться.

– Ну уж извини, что, получается, хвастаюсь. Может быть, к тебе проявят снисхождение, ты ведь не виновата, что тебя научили только плохому. Что у тебя не было хорошей семьи или других близких людей, которые не допустили бы этого. Говорят, ты убила очень многих…

Аврора широко улыбнулась, показывая ровные белые зубки.

– Да уж наверное, многих. Не считала, считать-то меня не учили особо. Другим вещам учили. А потом я и сама училась. Родни у меня нет, да, она вся передохла, и это прекрасно. Они были так себе. Ну, может, сестрёнка была неплохая, но я её плохо помню, лучше всего помню кровь из её перерезанного горла. Но вот близкие у меня есть. У меня есть самый замечательный на свете муж, ты его, возможно, видела. Он очень сильный и очень меня любит. Он подарил мне много замечательных подарков – платьев, украшений и всяких негодяев, на которых можно хорошо практиковаться.

Нирла отшатнулась, не понимая толком, что её напугало – в этом восторженном тоне и широкой улыбке. Об ужасных вещах не говорят так легко, со смехом. О них принято хотя бы для виду погрустить. Хотя родители не грустили, когда сестрёнка задушила другую сестрёнку, только долго ругались и побили убийцу, когда смогли поймать – после этого она сбежала, и больше Нирла её не видела. А ей было грустно, всё-таки их не хватало, разговоров с ними перед тем, как уснуть после тяжёлой работы. И другие рабы, её попутчики на корабле и соседи на Зафранте, хоть и говорили о происходившем с ними без боли, потому что привыкли, но не смеялись. А полицейские и медики считают ужасным, даже если кто-то просто нечаянно покалечится, и от них Нирла тоже научилась считать это ужасным.

– Аврора… это плохо, что ты стала злой. Я надеюсь, что ты ещё можешь измениться. Очень плохо, что ты попала в такие условия. Так не должно быть. Это всё надо забыть, понимаешь? Взрослые говорят, такое надо поскорее забыть, начать новую жизнь с чистого листа… Ты как будто совсем не ребёнок. Только притворяешься, и это… выглядит очень жестоко, как будто ты смеёшься над взрослыми.

Улыбка с лица Авроры мгновенно ушла, оставив после себя ощущение, словно её просто взяли и стёрли ластиком. Как-то слишком резко ушла, слишком резко изменилось выражение лица из детско-наивного в глумливое, страшное.

– А как же над ними не смеяться? Они смешные и глупые, и я вижу их мелкие мыслишки, как на ладони. Даже сейчас, хотя не могу слышать мыслей, я знаю, о чём думает этот бледный старый минбарец. На нём белые одежды и он боится запачкать их об меня. Об всю мою жизнь. Все эти взрослые, которых ты так обожаешь, думают, что можно вот так взять и зачеркнуть, – Аврора с силой чиркнула карандашом по листу, – всё, что было. Это ОНИ хотят забыть меня, потому что трусишки, не любящие думать о таком. Если я всё забуду, то и меня не будет. Вы бы хотели, чтобы меня не было, да?

Реннар не выдержал.

– А твой, – он сделал над собой усилие, словно произносил некое табуированное слово, – муж, когда потерял память – был трусом?

Девочка гневно указала на него ложкой.

– Эй, не смей так говорить о нём, противный старикашка. А то ведь я видела много твоих смешных мыслишек.

– Но ведь он всё забыл. Даже собственное имя.

– Он не забыл. Он раскололся. Тот, кто был, был слишком слабеньким, чтобы выжить и справиться. Тому, кто стал – не нужна память этого слабенького мальчика.

– Уверена? – Реннар окончательно отринул всяческие поправки, что говорит с ребёнком – слишком ощущения тому противоречили, – тогда почему он назвался именем своего родственника? Почему сдался ему? Почему он сам – пытается вспомнить?

Аврора оскалилась.

– Вы не посмеете!

– Посмеем, Аврора, ещё как посмеем. Мы вернём его личность, потому что это правильно, и потому что вселенной нужен Элайя Александер, а не Вадим.

– Старый дурак! Кому нужен? Его мамочкам, смертельно уставшим от его болезни? Или этому… Алваресу? Никогда не возьму в толк, за что этот Элайя его любил. А мне нужен мой муж.

– Ты прекрасно понимаешь, – голос Реннара стал жёстким, – что он незаконно занимает тело, жизнь, которая ему не принадлежит.

– «Незаконно»! Вот умора! – маленькую телепатку, кажется, начинало трясти, – а что же было законное в нашей жизни? Может, законно меня родили, а потом продали? И законно избивали и насиловали? Мне плевать на ваши законы, они ничего не стоят. Мне нужен человек, которого я люблю. Который подарил мне новую жизнь, а я хранила и берегла его новую жизнь.

– От чего? От его памяти?

– Да, – лицо Авроры было загнанно-мрачным, видимо, с выключенными способностями против Реннара она чувствовала себя очень неуютно, – ему это не полезно, он от этого расстраивается. Я сперва хотела помочь ему всё собрать, но поняла, что от этого только больнее. А тем, кого любят, не делают больно. Это было бы чёрной неблагодарностью, дядечка, а я благодарная. Поэтому нам всегда было хорошо вместе.

– Но всё же он не успокоился, – голос Реннара стал каким-то даже злорадным, – и вы здесь. Потому что он так решил. Потому что выбрал Вадима, не тебя.

Глаза Авроры стали чёрными от злости, но увы, препарат действовал безупречно.

– Ещё посмотрим…

Нирла помотала головой.

– Хорошо? Вам хорошо было вместе убивать людей? Ты довольна, что ты стала убийцей? Посмотри, что с тобой стало! Госпожа Дайенн после разговора с тобой долго плакала, она говорила, что совершенно немыслимо, когда такое делают с ребёнком… Я думала, это потому, что тебя сильно покалечили… Но тебе не тело покалечили. Человек, который тебя забрал, должен был заботиться о тебе и не позволять больше видеть ничего плохого, он не должен был позволять тебе убивать, он должен был найти тебе врачей… Полицейские, которые меня забрали, действительно заботятся обо мне, они меня сразу уводят, даже если арестованные преступники начинают при мне громко ругаться, не то что драться!

Арестантка зашлась сухим, злым смехом.

– Очень довольна. Я стала хорошей убийцей, и очень помогла своему мужу, а это для меня главное. Видеть в его глазах одобрение и гордость за мои успехи, знать, что полезна, что могу его защитить. Кем я была без него? Просто маленькой шлюхой, иногда пробивающейся гипнозом. Он помог мне раскрыть, развить свой дар, найти в нём смысл и достойное применение. Знаешь, Нирла… Ты ещё просто ребенок. Ты не понимаешь, что такое любовь. Не понимаешь, что такое ответственность. Что такое, когда встречаешь человека, за которым пойдёшь всюду, и всё для него сделаешь – как он для тебя. Это бесконечное наслаждение – не только телом, но и душой, мыслями, и совместным наказанием мразей… И счастье от того, что могу достойно применить свои навыки.

Нирла зажала руками уши.

– Ты говоришь совершенно ужасные вещи, Аврора! Как ты можешь, сама, желать быть вот чем-то таким? О какой такой любви ты говоришь, разве это любовь! Я, может быть, и ребёнок, а вот ты совсем не ребёнок, но ты, видимо, никогда не вырастешь, не поймёшь, какой должна быть любовь у детей и взрослых, не поймёшь, чего ты на самом деле лишена. Меня здесь этому научили, мне показали, как надо, как правильно. А ты… Ты совершенно какая-то ненормальная! Тот мальчик, Лоран, хоть и питается кровью, гораздо больше человек, чем ты!

Едва не врезавшись в Реннара, Нирла выбежала за дверь.

Вадим остановился у двери. Этот тот случай, когда на каждый шаг, на каждое слово ещё нужно набраться решимости.

– Прости, что пришёл только сейчас. Раньше было… не рекомендовано.

Элайя, не повернув головы, кивнул.

– Да, знаю. Тот последний разговор… вызвал дестабилизацию состояния твоего брата. Но я не собираюсь тебя винить. Сядь и послушай. Это важный разговор. Ничему не удивляйся.

Вадим сглотнул.

– С кем я говорю сейчас?

Парень едва заметно переменил положение тела, неловким, чужим движением убирая прядь с лица.

– С одним старым и давно мёртвым нарном. Хорошо, что тебе не надо долго объяснять некоторые вещи. Я немного знаю, кто ты такой, сынок, ну, побольше, чем тот, с кем ты говорил до меня.

Вадим, не чувствуя тела, опустился на стул.

– Ментальный слепок?

– Кто-то называет так, кто-то иначе. Ну, суть ты понял – я предсмертный отпечаток сознания. Некая тень того, кто когда-то жил и дышал. Я б сказал, довольно странно чувствовать себя в земном теле, да ещё и телепатском! Но на это нет времени. Мальчишку отправляют на Минбар, да это ты и без меня знаешь. Если всё сложится удачно, то фриди займутся им ещё до суда. А значит – я, с вероятностью, исчезну, не успев встретиться с кое-кем очень важным для меня… Так, помолчи. Я к этому готов и считаю, что чем скорее этого юношу приведут в норму, тем лучше. Но мне необходимо кое-что сказать…

– Кому?

Элайя неловко протянул руку в сторону брата.

– Моей дочери. Возможно, ты знаешь её, она твоя коллега. Ли’Нор, нефилим.

Вадим отвернулся.

– Я собирался спросить…

– У него, про меня? И боялся услышать ответ? Логично, нарн с моим именем и положением не мог бы не вернуться на родину, к семье. И раз меня не было среди освобождённых – значит, я мёртв. И это естественно – я был стар, и плен очень подорвал моё здоровье… После освобождения я прожил совсем недолго. Однако кое-что я успел сделать… Я понимал, что мне осталось недолго, и выбрал остаться у них. Не ради твоего брата и его сумасшедшей девчонки – ради других людей там, которым я, из последних моих сил, как-то смог помочь. И я хотел бы попросить у своей дочери прощения за то, что выбрал их, не её. Но я врач, и пока мои руки способны были что-то держать, или хотя бы мой голос был ещё слышен, чтоб давать рекомендации, я должен был что-то сделать для жизней, и без того искалеченных чудовищными жерновами. Я знаю, она поймёт меня. И всё же я не могу не передать ей свои извинения. Передай ей, Алварес. Расскажи, что последние свои дни я встретил свободным, что издевательства этих скотов не сломили меня, потому что меня поддерживала мысль о ней, моём обожаемом творении. Передай, что я люблю её и горжусь ею. Её существование, её взросление, её успехи украсили финал моей жизни, как весенний цвет порой украшает старое, иссохшее дерево. Во всём этом не очень-то много смысла, меня давно нет. Но я хочу, чтобы она услышала…

– Она услышит. Обещаю.

– Спасибо. Ничто другое мне уже не нужно.

Вадим облизнул губы.

– И он… он ещё кого-то так… отпечатал?

Лицо брата усмехнулось чужой усмешкой.

– Мне этого знать не положено. Но есть основания полагать, были и ещё. Ты, наверное, сейчас думаешь о том, что это ведь для психики не безвредно… Ну, для его психики одним предсмертным контактом больше, одним меньше… уже ничего не решало. Ты-то знаешь, что всё очень скверно.

– Когда мы ещё были рядом… всё было не настолько ужасно.

И снова вспоминались те дни их детства, и всегда мрачный после услышанных разговоров Гани с корианскими детьми Элайя – напоминания об отце, которого он никогда не знал, были для него болезненными. «В древности был закон, что те, кто недавно женился, не должны ходить на войну, они должны быть со своими жёнами. Если б он не полетел тогда – может быть, он был бы теперь жив… И моя мать не бросилась бы следом, и не оказалась бы между жизнью и смертью. И я родился бы здоровым». – «Да, Элайя, ты, наверное, прав. Но древний воин мог остаться в стороне – другие воины были в точности такими же. А силы, равной силе твоего отца, во вселенной не было. Имея такую силу, можно ли просто наслаждаться жизнью обычного человека?»

Не отголосок ли того давнего разговора воскрес в нём тогда, на корабле, увозившем его с Тенотка?

– Но большая беда уже зрела в малой, разве ты будешь отрицать? Я лишь тень себя прежнего, но всё же я тень врача, и имею возможность увидеть кое-что изнутри.

– Расколотое сознание?

Темноволосая голова склонилась, то ли согласно, то ли задумчиво.

– Расколотое сознание – лишь следствие, проявление… Нестабильное сознание. Я один из немногих нарнов, что-то понимающих в том, как устроено сознание телепата, но увы, мне не хватит времени объяснить это тебе. Мои студенты слушали это в течение полутора курсов. Есть в принципе определённые проблемы с сильными телепатами, способности которых функционируют с рождения. И тем более – когда это телекинетики… Бытует мнение, что тяжелее, когда способности просыпаются внезапно, от такого открытия можно и с ума сойти… Но эти трудности преимущественно социальные и касаются телепатов, не знавших о том, что они телепаты. Когда человек готов к предстоящему пробуждению способностей, всё протекает куда легче.

– Да, Виргиния говорила что-то подобное. У неё маркеры телепатии нашли сразу. Ну, и кто ещё только не сказал, что Элайе досталась слишком большая сила, чтобы с ней можно было справиться.

– Справлялся он с ней, может быть, и не блестяще, но вполне сносно – с учётом того, что проблема не в силе как таковой, а в том повреждении, которое он получил. Но это ты, думаю, тоже знаешь. Я не берусь предполагать, смогут ли однажды исправлять и такое, с ментальными повреждениями я знакомился весьма обзорно, это не мой профиль. Но по крайней мере, вернуть его в оптимальное для него состояние фриди могут. Мне жаль, что я только понимаю, а от понимания мало проку. Помочь твоему брату я не смог ничем.

– Как он справлялся с приступами всё это время?

Нарн внутри человеческого тела мрачно усмехнулся.

– Как организм справляется с температурой, когда организм уже не борется? Приступы были следствием борьбы сознания за своё существование. Всё внешнее просто отключается, когда все силы брошены на борьбу с этой центробежной силой. А однажды он просто перестал бороться.

Вадим перебирал в мыслях эти лоскутки памяти, озвученные сначала Лораном, потом Реннаром. Но ведь не все они были о боли, не все…

Красные цветы – это о том случае, когда Офелия почти решилась пойти с ним на праздничное шествие. И испугалась в последний момент. Что, если у него случится приступ? Может быть, он и не нанесёт никому существенного вреда, но сам этот факт – не станет ли для него травмой? Она старалась не думать в этот момент о Кэролин и Алане, действительно старалась. Но за эти годы она разучилась ставить блок на мысли – здесь у неё были свои травмы.

Горный склон – это сон Виргинии, давний сон, который она пыталась не вспоминать при Элайе, но ей дисциплинировать свои мысли давалось ещё тяжелее. Это тот сон, в который вторгся Гелен. Гелен, который, где бы ни находился, наблюдает за ней и теперь – через зонд на пушке, носящей имя убитой девочки. Как она могла не думать о таком?

Всё это – о детском бессилии перед болью взрослых. Но ведь было ещё. Свечи… Это не только их споры, это ещё и визиты Гроссбаумов, поддерживавших его в том, в чём не поддерживал больше никто…

– Я не хочу верить, что моего брата больше нет. Что то, что раскололось, больше не соберётся обратно. После нашего разговора…

– Ты винил себя в том, что спровоцировал его приступ? Теперь ты понимаешь, что не нужно? Это хороший знак. Знак, что он снова почувствовал себя, снова начал бороться. Ты задел некую очень больную струну в нём.

– Эстер?

– Да. Ты правильно понял, что с ней связан тот кризис, после которого он перестал бороться. После чего ему слишком тяжело было оставаться собой. Для 16-летнего мальчика, с его проблемами, с его домашним, тепличным воспитанием это действительно было слишком. Но совесть невозможно заставить замолчать навсегда, и сколько ни беги – ему придётся повзрослеть.

Ему необходимо взрослеть – так говорила и Эстер тогда, да разве б кто-то стал с ней спорить? Точно не Вадим, всеми силами вытаскивавший Элайю из дома. Правда, прежде речь не шла о поездках в гости к иномирным олигархам. «Боишься, что соблазнится его образом жизни?» – что-то такое спросила тогда Эстер. Тогда на выручку пришла Виргиния, сказав, что если соблазнится – вольному воля, конечно, половина наследства Андо Александера – его, да хоть и всё бы забрал, им-то с Офелией хватит зарплаты, опять же, на Марсе поселиться даже удобно будет, раз уж необходимые ему препараты как раз Эдгарс Индастриз и производит… Только вот надо понимать, что ни Вадим, ни тем более они с Офелией туда переселяться не собираются, придётся выбирать… Это кроме вопроса, не достаточно ли он уже большенький, чтоб не путать туризм с эмиграцией, готов ли он глубже узнавать совсем не сказочный мир бизнеса и политики, или будем и дальше роскошествовать привычным образом – тратя кругленькие суммы на поддержание собственного здоровья.

– Когда-то больше всего меня пугали его приступы, а радовало – когда они бывали как можно реже. Разве я мог представить, что есть что-то куда более страшное…

Нарн снова грустно покачал головой Элайи.

– Никто не мог, и не должен. Я был стар к моменту смерти, я прожил непростую жизнь и в ней было немало не самых весёлых страниц. Но я никогда не представил бы, что убью женщину, к которой относился так, как он к этой Эстер, и что она предаст меня. Действительно близкие никогда не предавали меня. С дальними бывало всякое, но близкие всегда были надёжны.

– Она предала его?

Лицо Элайи дёрнулось – видимо, хоть и главенствовала сейчас другая личность, этот разговор всё же отзывался внутри болью.

– Ты ведь знаешь, она не меняла фамилию потому, что под ней была уже достаточно известна – научные работы, патенты… Но она была замужем. И в тот момент ждала ребёнка. Как я понял, ни она, ни он в жизни не сталкивались с чем-то страшнее его болезни. Не сталкивались с жестокостью, не оказывались там, где не действуют ни закон, ни уважение к человеческой личности… Им было очень страшно. Я не знаю в точности всего, что там происходило, он, понятно, не рассказывал, а я не могу владеть всей его памятью, которая недоступна ему самому. Что они собирались с ними делать? Вероятно, использовать для шантажа, для выкупа, зная-то, кто их семьи… А тебе ли не знать, что эта братия крайне редко отпускает заложников живыми. Я только знаю, что она сломалась. Она умоляла отпустить её, клялась, что никому ничего не расскажет… Страх за свою жизнь и ребёнка оказался сильнее и гордости, и привязанности к Элайе. И он не смог справиться с охватившими его шоком и гневом… В его жизни не было такого, и не должно быть. Пираты – они, во всяком случае, чужие. Неведомые монстры, в которых нет человеческого. А Эстер была своя. Любила, опекала. И предала. Отреклась от него. Он просто… разорвал её. Разнёс на ошмётки. А вслед за этим разлетелось и его сознание.

– Господи…

– Как ты понимаешь теперь, он не мог не стать тем, кто убивал так же легко, как дышал. Он убил дорогое ему существо – как он мог дрогнуть над тем, к кому испытывал ненависть? Бесполезно говорить, что так не должно было случиться. В этом мире случается слишком много чудовищного. Тебе остаётся надеяться, что все вместе вы сможете вытащить его из кошмара. Ты дорог ему, и он тебе, кажется, тоже – значит, вы сумеете найти выход…

– Ну что, вроде, вам ещё только не сообщала. Замуж я выхожу.

Дайенн всплеснула руками.

– О, Шочи, поздравляю! Хорошие новости нам сейчас не помешают.

Дородная хаяк смущённо сплела-расплела пальцы рук.

– Да как сказать… С другой-то стороны – не к времени оно как-то, вон у тебя, Дайенн, в семействе траур, да и у Алвареса, как ни крути, семейные события не очень хорошие…

– Перестань, Каис, вот уж точно не значит, что ты должна сообразовать свою личную жизнь с нашими проблемами.

Сайта поднял голову.

– А за кого?

– За Ругго, – как-то даже удивлённо ответила Каис, словно не предполагала такого дурацкого вопроса, – я-то думала, у нас полное отделение сплетников и все про всех всё знают, а выходит, не совсем… Ну, вот так получается, за иномирца выхожу. А что сделаешь, хаякским мужчинам я как-то не нравлюсь – сами видите, какая я, кому ж нужна такая баба, которая большинства мужиков больше как не в два раза. Да и они мне, честно говоря, как-то не очень. Ну, я не про всех говорю, у моих подруг всех замечательные мужья, а мне что-то недоноски одни попадались… А Ругго, тут никто, поди, спорить не будет, мужик отличный, это кроме того, что на него я хоть сверху вниз смотреть не буду. А что детей не будет – так невелика печаль, мы ж Нирлу удочеряем. Будем всей семьёй тут жить. Как с учёбой её, тут не знаю, правда, но вроде и дистанционно можно. Она девочка-то способная. Даже не знаю, чего это хаяки с голианами детей иметь не могут, нарны с землянами вот могут, а я б не сказала, что больше похожи.

Махавир присвистнул.

– Полицейская семья, да ещё межрасовая – это, конечно, круто и, как говорит Алварес, прогрессивно. А ваши семьи как, не против?

Каис махнула рукой.

– Что там семьи у него-то. Брат не против, нет. Он и сам, было дело, чуть на землянке не женился. Ну, я вот согласие бабушки получила наконец. У нас правило такое, чтоб родня давала согласие. Обычно это формальность, кто когда что против говорит. Но тут-то инопланетянин. Ну, никто против и не был, они ж и не думали, что я замуж уже когда-нибудь выйду, бабушка вот только ещё надеялась на что-то. А так вообще кого в наше время межрасовыми союзами удивишь? Вон живой Алварес сидит. Ну и сам-то ты, чего у тебя с Элентеленне? Я ж не слепая, вижу. Ну или шеф наш, будто кто-то тут не понимает, чего его на историческую родину именно сейчас потянуло, когда Зирхенов туда отправили? Да много кто из полицейских прямо со своей расой семью создаст? Среди сослуживцев больше-то иномирцев. Ладно, к чему я тут веду-то. Вы ж на Минбар тут отправляетесь, я – нет, я ж тут на свою голову повышение получила… Так вот может, Дайенн, сможешь подобрать мне там платье? Очень уж я ваши ткани люблю. Правда, не знаю, реально ли там мой размер найти, у вас же там все мелкие, тощенькие, и то верно, шибко ли отъешься на фларне… Не Элентеленне ж просить, она ни языка там не знает, ни чего вообще… Вот печально, что Ранкай наш отбыл уже, надо б было и по такому случаю подарками закупиться – свадьба дрази это и тем более не рядовой случай. Когда это свадьба дрази-полицейского, а не толстосума какого-нибудь. Но как-то так я по Ранкаевым оговоркам поняла, жить-то они потом здесь планируют, так что может, ещё и не поздно…

– Да уж пожалуй, работу Ранкай, может, и там найдёт… а может – и не найдёт, по крайней мере чтоб иметь доход уровня, подобающего хотя бы плохонькому дразийскому семьянину. Вон даже Гархилл предпочитает торчать здесь, так, наверное, и помрёт на работе. …Они?

Шочи посмотрела на землянина сострадательно.

– А я тебе о чём толкую? Да и сам подумай, не лучший ли это вариант. Они там где жить будут? Поскольку он теперь, получается, ей первый муж – должен для жены дом купить, а это что – в долги влезать? Ему аккурат всю жизнь на этот дом и работать. Других-то мужей ждать не приходится, в смысле, чтоб с финансами. Которые с финансами – тем наследники нужны. В доме матери остаться нельзя – скандал… Да это и вообще самое лучшее – обоим свалить от родни подальше и не напоминать о себе. Вот Иешуа интересовалась, какие тут вакансии возможны для тех дрази, что ни двери вышибать, ни двери чинить навыков не имеют. Как вон Алварес не даст соврать – очень прогрессивная получается девушка.