Текст книги "Наследие Изначальных (СИ)"

Автор книги: Allmark

Соавторы: Саша Скиф
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 50 страниц)

– Мы вылечили её лицо, – пояснил Кресан, – в дальнейшем, путём протезирования, возможно полное восстановление зрения, я не могу гарантировать наверняка, потому что никогда не наблюдал офтальмологические операции у центавриан… В любом случае, мы больше не можем оставлять её здесь. Травма, которая нанесена её мозгу… слишком мощное телепатическое воздействие… с этим могут справиться только специалисты на Минбаре. Я понимаю ваши возможные возражения, но она пациент, а я врач, и я обязан действовать в интересах пациента, даже если пациент преступник. Тем более что помощи следствию она, кажется, не может оказать никакой. Нам необходимо отправить её на Минбар, я связывался с коллегами, фриди Мелисса Аллан уже наблюдала один такой случай, и лечение было весьма успешным.

– Всё в порядке, Кресан, я сама врач, как вы знаете. Поверьте, мне нет никакой радости, если она и дальше будет просто страдать здесь на моих глазах… Следствию это не поможет ни в коей мере, ей тем более.

Кресан кивнул, и, поклонившись с традиционным минбарским жестом, вернулся к обходу палат.

Дайенн вошла в палату Аделай Нары. Хотя палата относилась к тюремным, строгих ограничений здесь заметно не было – пациентка сама не склонна была к побегу. Дайенн прошла к кровати, на которой сидела сейчас центаврианка, безразличным взглядом единственного глаза глядящая куда-то в сторону, присела на стул.

– Аделай, вы слышите меня?

Никакого ответа, ни движения. Что там говорили коллеги о послужном списке Нары? Что на троих бы подвигов хватило. Такие типажи обычно в кино бывают, а тут надо же – в жизни. Такая голова! Такой талант! Мощнейшие корпорации обставляла как детей малых, а там за безопасность сроду не профаны отвечали. Сколько народу за её головой охотилось – некоторым она, говорят, потом цветочки на могилу присылала. Разный ей конец пророчили, но никто – вот такое.

– Вы понимаете, где вы находитесь и почему?

Нет ответа. Да разве ей не задавали всех этих вопросов? Задавали на всех языках. Пытались привлечь внимание резким громким звуком, вспышкой света, даже очной ставкой с каким-то пиратом, который вроде как её когда-то знал, пирата в нервном припадке вынесли, а у неё – ноль реакции. Пытались пробиться ментально…

– Аделай, вы помните, что произошло? Кто сделал это с вами?

Нет ответа. Вздохнув, Дайенн коснулась повязки, осторожно отрывая липучку – и это тоже не вызвало в Наре никакой реакции.

– За что он вас так? Почему он не убил вас?

Нет ответа. Дайенн аккуратно приложила к пустой глазнице новый регенерационный комплекс, закрепила липучку.

– Аделай, почему там, на стене, нарисован ворлонский знак?

Бесчувственное тело вздрогнуло, с губ сорвалось какое-то слово…

– Что? Что вы сказали?

Логично, в минуту боли или беспамятства любое разумное существо говорит на родном языке. Дайенн записала слово, как расслышала, на своё более чем скромное знание центаврианского языка она надеяться не могла. Но у неё есть, кого спросить…

Утром следующего дня картина на Кандаре мало отличалась от таковой на Брикарне. Диверсионный отряд Алвареса, конечно, большинство пиратов на «их» корабле уложил насмерть (выбирать не особо-то приходилось), зато с других кораблей, после критических повреждений вынужденных так или иначе сдаться, было выгружено некоторое количество разной степени потрёпанности, но вполне себе живых субъектов. Несколько из них попытались устроить заварушку уже при посадке – надеялись захватить полицейский корабль и удрать, попутно разнеся ненавистную базу вместе со своими менее удачливыми товарищами, Вито, пакуя очередного незадачливого авантюриста в импульсные наручники (орудие, использование которых уже некоторое время неодобрительно обсуждалось, но формального запрета не было, чему сейчас все в отделении были исключительно рады – несколько молодчиков уже успели устроить драку прямо в госпитале), непрестанно глумился с вопросом – какой, по их мнению, был процент вероятности, что авантюра удастся. Реннар, закончив выдавать наставления отделавшемуся обожжённой рукой Алваресу, проследовал к заросшему бородой едва не по брови землянину, в этот момент как раз о чём-то собачившемуся с соседом, одноглазым, исполосованным шрамами хурром.

– У вас очень плохие анализы, Рафлз. Сегодня ещё хуже. Я советую вам пойти на сотрудничество и просить о переводе в госпиталь на Энфили. Операцию вам сделать можем и тут, но вам потребуется пересадка, а с донорскими органами у нас тут не слишком хорошо. А если вас заберёт центаврианская сторона – боюсь, операции вам не видать.

– Ай, не лечи мне тут, рогатый, с этим годами живут, я одного семидесятилетнего знал.

– И это вас успокаивает, учитывая, что сейчас вам шестьдесят семь?

Вадим протиснулся мимо к палате землянина Гудмана, на которого ему указал уже осуществивший, пока Вадим помогал с описью конфиската, а потом отбивался от пытающегося его госпитализировать Унте, первые успешные допросы Ситар. Гудмана с первого взгляда можно было принять за гроума – лысая, розовая и мясистая голова его была обильно усеяна бородавками. Два сломанных ребра и сложный перелом плеча и ключицы, очевидно, поубавили ему бодрости духа, поэтому выглядел он мрачно.

– Джезекия Гудман?

– Ага. Чего надо? Думаешь, болтать буду, как эти сопливые щенки? Так не буду. Меня на испуг не возьмёшь. Знать я ничего не знаю про этих «Теней», и век бы не знал.

– Полно заливать-то, Жаба! – откликнулись с соседней койки, ввиду дефицита мест тех, чьё состояние не очень позволяло лихачить, клали по двое, – кого обмануть-то надеешься? Всю бухгалтерию с ними ты вёл, об этом Крысомордый уже напел, что, мы должны сидеть, а ты нет?

– Ну, переводил я эти деньги, и что? Мне сказали, я перевёл. Говорить-то я с одним только раз и говорил, имени он не называл, а с лица китаец как китаец, таких три миллиарда на одной только Земле-матушке. Или японец… я их и не различал никогда. Пусть вон Клауса спрашивают, он им грузы возил…

Вадим внимательно смотрел на пирата и вдруг вздрогнул.

– Откуда у вас это? – он вцепился в обмотанную вокруг массивного запястья цепочку, на которой болтался кулон – шестиконечная звезда.

– Это-то? Да с одного пацана земного снял, давно ещё. Серебро, от дурного глаза, говорят. Ещё заклинание какое-то на нём выгравировано, на каком языке – без понятия, но знающие люди говорят, защитное…

Вито, через дверной проём палаты на противоположной стороне – обе они были общебольничного режима, положенные туда пациенты к побегу были неспособны физически – в немом шоке наблюдал, как Алварес, невзирая на бестолковое сопротивление пирата, сдирает цепочку с его руки.

– Гудман, когда это было? Как выглядел этот мальчик?

– Как хмырь зачуханный, самый обыкновенный. Ты думаешь, я теперь вспомню, что ли? Знал бы, что ты спросишь, так может, запомнил бы…

– Гудман, внешность! – от крика Алвареса, кажется, испуганно мигнул монитор, – глаза, волосы…

– Да я что, помню? Это ж когда было? Ты б ещё спросил, что десять лет назад было!

– А это когда было?

– Да года три, может, четыре назад… А может, и все пять…

– А вот постарайся вспомнить поточнее, – напичканный анальгетиками, боли Вадим, конечно, не чувствовал, зато перед глазами всё плыло в тумане, всё казалось сном, а во сне, как известно, можно всё, – когда это было, где, как его звали?

Гудман нелепо брыкнулся на кровати, пытаясь вывернуться из хватки здоровой руки Алвареса – хоть держали одной рукой, зато за горло.

– А что, твой, что ли, пацан был? Ну тогда сочувствую…

– Гудман, у тебя есть какой-то особый резон меня злить?

– А есть резон говорить? Что ты мне, два года из общего срока скостишь? Да и что он, один такой у нас был? Их толпы перед моими глазами прошли, смекаешь? Толпы. И не то чтоб я их у себя коллекционировал-то, какие, конечно, и на месяца засиживались – ну, шваль всякая копеечная, а каких, почитай, чуть не с трапа расхватывали – ну, это, конечно, баб, да мужиков покрепче. Или ты думаешь, я всю бухгалтерию свою в башке у себя таскаю? Бухгалтерия тех лет на Тенотке погорела в основном, это чтоб ты знал… Вот что, малыш. Ты мне поможешь – и я тебе помогу. Ничего просто так не бывает. Меня, по итогам, скорее всего на Проксиму отошлют, я с тамошними больше всего наработал… А я туда шибко не хочу. Устроишь, чтоб уступили орионским – может, и вспомню чего про твоего мальчика… На Орионе нормально, сидевшие говорят, жратва – как у президента, библиотеки, спортзалы, и по амнистии выйти можно. А с Проксимы я не выйду, там начальник – зверь, я его знаю… Мы с Барни Носатым ещё в 67 его жену с сынком порешили… Ну, я не решал, я на стрёме стоял… Так вот, Барни и остальных двоих уже в живых нету. Не знаю, какой я там смертью умру, но лютой. Придумай уж что-нибудь, я в чём скажешь сознаюсь, хоть что ихнюю бабушку подушкой задушил, но добейся для меня Ориона.

Вито, столкнувшись в проходе с медсестрой-зандерианкой и наградив её каким-то не очень приличным бракирийским выражением, наконец достиг противоположной палаты и совершенно не деликатно выволок Вадима наружу.

– Алварес, ты в своём уме? Ты что, не видишь, что он с тобой играет?

– Синкара, ты б, может, не лез не в своё, вообще-то, дело? Я наконец напал на след своего брата! Этот Гудман что-то знает, и…

– А на тебя сейчас нападут медики, стоит мне только свистнуть! Я тебя пока старше по званию и я решаю, что моё дело, что нет!

– Гудман с дружками промышляли в астероидном поясе Марса…

– И что? В этом поясе в давние времена кто только не промышлял… Он тебе скажет всё, что ты хочешь услышать. Ты не знаешь, а я уже знаю – Гудман телепат. Слабый, но достаточно, учитывая, что именно о брате ты сейчас и думаешь.

Алварес раздражённо запустил пятерню свободной руки в волосы – ощущалось это, сквозь анальгетик, странно, словно рука частично не своя.

– Это не при чём… Знаешь ли, я тоже не совсем обычный человек. От отца я унаследовал особенность – ни одному телепату пока не удавалось меня просканировать. У меня абсолютный блок.

Синкара наконец соизволил выпустить плечо Вадима.

– Пусть даже так. Это не отменяет того факта, что это самая натуральная, неприкрытая, ребёнку очевидная провокация…

Вадим сунул под нос надоедливому коллеге кулак с зажатой в нём цепочкой.

– У него кулон моего брата! Это – вещественное доказательство, а не провокация!

Глава отдела контрабанды невозмутимо хмыкнул.

– Что, этот кулон штучная работа, и других таких во вселенной нет?

– Ну, в точности таких – полагаю, что нет. Доктор Гроссбаум заказывал его специально для Элайи. Это, как выразился Гудман, заклинание – 116 псалом. Не самый ходовой – просто он, поскольку короткий, вошёл сюда весь, а не 1-2 стиха. Тут их всего два. Первый на одной стороне, второй на обратной.

Вито растерянно ковырнул пальцем мелкую вязь по граням пересекающихся треугольников.

– Погоди… Так твой брат что – еврей?

– Ну, не в национальном, а в религиозном смысле – да. Влияние друга семьи, когда-то, в общем-то, спасшего жизнь ему и его матери…

Шоколадные глаза Вито стали, мягко говоря, очень большими.

– Но вроде бы, у вас там религия всякая запрещена?

– Не запрещена, а не одобряется, это не одно и то же, Синкара. С Элайей кто только не проводил разъяснительную работу, включая матерей – бесполезно. Вынужденное затворничество, с лишением воспитательного влияния коллектива, плюс болезнь, ломавшая его с самого детства… Люди ударяются в религию от бессилия перед тем, что они не могут постичь и с чем не могут справиться.

– Не согласен, но это вопрос отдельный. Дай угадаю, это к этому другу семьи он летел тогда?

Вадим кивнул.

– Да, но не только. Там добавился ещё один друг семьи, из прошлого – мистер Гарибальди, ему тоже страшно захотелось принять в своём доме сына Андо, внука Литы Александер… Это был его транспортник. А сопровождала Эла дочь Гроссбаума Эстер. Ну что могло случиться, в самом деле, всё же было под контролем…

В конце коридора, вернее, правильнее сказать – в начале, у выхода в холл, куда ходячие больные из общебольничных выходили посмотреть новости и почесать языками, два дрази, временно переквалифицированных в санитары, пытались закатить в палату какую-то мудрёную установку. Установка оказалась несколько выше дверного проёма, и теперь они ждали кого-нибудь «постарше», чтоб разъяснил, можно ли её наклонять или как. В другом конце общебольничный, по-видимому, из ремонтников, с громоздкой конструкцией, сковывающей всю руку и часть плеча, крался к соседней палате – страсть как хотелось посмотреть на настоящего пирата. Издержки нехватки мест, что поделать, а повыгонять на амбулаторный всех, кто не совсем лежачий, тоже нельзя. Сквозь закрытую дверь приглушённо доносились переругивания Гудмана с соседом.

– Алварес, если этот тип действительно что-то знает – мы за него возьмёмся так, что он сам удивится глубине своей памяти. Но этого не будет, если ты с открытым ртом будешь ловить всё, что он тебе скажет. Это он должен стараться убедить тебя, что говорит правду, понимаешь? Он должен беспокоиться, станешь ли ты его слушать, а не ты – станет ли он говорить.

– Всё это замечательно и очень гладко звучит, когда говоришь не о своём брате, правда?

Вито вцепился ему в ворот и встряхнул, как куклу.

– А о моих братьях речь никогда не зайдёт – они мертвы. Не ты один тут знаешь, что такое терять – я потерял всю семью. Дважды. И первых я хотя бы не помню, не знаю их имён и их лиц, зато вот вторых помню прекрасно. Да-да, у тебя есть слабое место – твоя надежда снова увидеть брата, а у меня слабых мест уже нет.

Вадим отвернулся – видеть в обычно смеющихся и бесстыжих глазах такое выражение совершенно не хотелось.

Свет ближайшего плафона загородила широкая туча с голосом Шочи Каис.

– Ребят, если вы решили друг друга поубивать, то делайте это не в госпитале, а в морге. А вообще кое-что есть по зубастой теме. Хмырь тут один сказал, мальчишку-ранни – ну, он-то вообще не понял, что это такое, да и не разбирался – продал года три назад какому-то хурру. Имени не запомнил, и не пытался – там не вышепчешь… Хурр не из тех, с кем они сотрудничали, тех они хоть как-то запоминают. Несколько хурров у нас тут с прошлого улова осталось, надо бы очную ставку что ли устроить. Да и вообще плотно этими хуррами заняться, им окромя клыкастого мальчишки много чего интересного продали, в частности, на след королевских бриллиантов напали, тех самых… тридцать лет где-то плавали…

В комнате Андо Колменареса царил образцовый военный порядок, даром что сам он по касте был жрецом.

– Батя – это который батя Андрес – нам всегда так говорил: «Хватит Алиону того, чтоб за мной срач прибирать, меня уже не переделаешь, так хоть вы проблем не доставляйте». Ну и Диего нам хорошего леща прописывал, если хоть одна вещь не на своём месте…

Дайенн произнесла полагающуюся формулу, принимая чашку и вдыхая аромат напитка. Что ни говори, мастерство жрецов в приготовлении чаёв непостижимо. Неприятный момент обсуждения того факта, что у Андо два отца, был пройден – в немалой степени, просто потому, что касается это не воинской касты, и как ни крути, при всей скандальности этого союза, речь идёт о не последних людях в обществе, осуждать фриди если и позволено, то не рядовому воину из клана медиков, да и осуждать главу минбарского отделения Комитета помощи отсталым мирам медику не очень позволяет такт. Можно соглашаться с алитом Соуком, что наши верхи перестали следить за своей чистотой окончательно – но соглашаться следует молча, покуда твой голос никто не пожелал услышать. И в любом случае несправедливо б было возлагать на Андо ответственность за то, чему он не был виной, баланс между необходимым осуждением греха и необходимым почтением к родителям – и так достаточная для него ноша.

– Диего – это ваш старший?

– Да, он из первого поколения. Помогал родителям воспитывать нас… Он из рыжих, как и ты. А Мигель – чёрный, как этот… Байронн? Вы откуда знакомы, кстати?

– По учёбе, – улыбнулась Дайенн лёгким ноткам ревности в голосе Андо, – мы были в разных группах, но на некоторых предметах у нас бывали совместные занятия, а потом и самостоятельной подготовкой мы часто занимались вместе. Потом экзаменовались по фармакологии у одного учителя, он помогал мне… больше морально, никто с точки зрения учителя не знал фармакологию достаточно хорошо, чтоб экзамен дался ему легко. Мне ещё повезло в сравнении с многими… Тому же Байронну было тяжелее, он из жрецов, почти никакой подготовки до института не получил. А он ещё при специализации выбрал ксенобиологию, при том не просто ксенобиологию, а инсектоидную. Выпускную работу делал по проблемам трансплантологии у тракаллан. Мне это даже представить-то страшно. Ладно, не важно. По правде, мне очень хочется послушать о твоих братьях. Я думала, мои родители уникальный случай, а кто-то, оказывается, воспитывал сразу троих!

– А уж мне-то как хочется поговорить о твоей красавице-сестре! – белокурый дилгар поставил на низкий столик блюдо с мясными шариками и, сосредоточенно хмурясь, посыпал их специями – это полагалось делать на глазах гостя, как знак внимания к нему, – хотя едва ли она так же красива, как ты – кто ж может быть красивее рыжих!

– Вижу, старший брат оказал на вас большое влияние, – рассмеялась Дайенн.

Палочки были домашнего изготовления, сделанные явно не очень умелой рукой – узоры на набалдашниках, по которым различали палочки из одной пары, были выполнены кривовато, хотя старательно.

– Не без того. Мы с Мигелем сроду не сомневались, что быть ему в будущем большим начальником. Думали, как пить дать на радость бате Алиону выберет касту воинов… Но нет, жреческую. Правда, потом пошёл вот в анлашок. Зато воинскую выбрал Мигель – ну, потому что его с детства спорт особенно влёк, а все спортсмены, как ни крути, воины по преимуществу.

Может быть, ещё через пару поколений изменится и это. В медицину уже сейчас идут из не воинов не только телепаты, исторический или лингвистический профиль выбирают не только жрецы. Не так много профессий, которые остаются клановыми, кастовыми. Пока сложно сказать, облегчает ли это юношам и девушкам их выбор или наоборот.

– Ну, у нас-то какие особо трудности выбора были, верно? Семья многое определяет. Да и разве это плохо? Не могу сказать, что мне в моём жреческом обучении так уж всё по сердцу пришлось, но не все же как батя Алион. Это у него, кажется, ни одного послушания не было, в котором он не был бы лучшим. Ох, как мы страдали с этими переписываниями летописей Зилана! Диего важничал, всего с пятого раза сдал. А мне учитель вообще сказал, что моё письмо – это грех, который не прощается ни в этой жизни, ни в следующей. Тоже верно, конечно, что только кажется так, что выбрать касту родителей это лёгкий путь… Ты вот тоже столькому, наверное, ещё дома научилась, а помучиться всё равно пришлось.

– Дома учишься, так или иначе, преимущественно тому, что видишь каждый день, – вздохнула Дайенн, – специализацию. Конечно, к моим услугам была обширная библиотека родителей, теоретическую основу они мне дали неплохую, но практика была…

– Однобокой.

– Ну да. Мне есть с чем сравнить, у Мирьен экзаменовка прошла куда легче, и теперь она помогает родителям. Это здорово, когда им придётся уйти на покой, она уже будет достаточно опытной, чтоб всё оставить в её руках.

– Трудно ей, наверное, будет одной.

Со свежей зеленью в космосе обычно некоторая напряжёнка, гидропонное оборудование могут позволить себе далеко не все и не везде. Конкретно на Кандаре прибытия продуктовых заказов всегда ждали с дрожью нетерпения – даже привядший салат и подмороженные стручки гулула лучше, чем ничего. Альтака обещал, что когда-нибудь гидропонный сад тут снова будет (это оборудование земляне при консервировании станции вывезли первым делом) – надо думать, сам был в нём заинтересован. А пока только Шочи Каис выращивала под особой лампой что-то специфическое хаякское, да какие-то эксперименты проворачивали гораздые на выдумку дрази (Эйлер постоянно напоминал им, что обнаружит что-то по своей части – расправа будет страшной). Поэтому сочные, хотя и несколько бледноватые листы цароти вызвали у Дайенн восторг, которого она не смогла б заподозрить за собой в детстве. На вкус дилгара они так себе, да что там, и на вкус большинства минбарцев, но любой родитель завалит вас перечислением, сколько в них полезных веществ.

– Почему же одной? Родители всё равно будут помогать надзором и советом. И возможно, приедет для обучения кто-нибудь из племянников, об этом были разговоры… Если б родители не взяли нас, они всё равно взяли бы учеников, хотя хозяйство давно идеально отлажено, работы там на всех хватит. В теплицах автоматика, но посадку и сбор осуществляют вручную, не говоря уж о полях.

Андо, кажется, едва не подавился.

– На полях – вручную? А большие поля?

Дайенн рассмеялась.

– Странно, я даже не задумывалась над этим вопросом – большие ли. А ведь, пожалуй, да. Произведённые у нас препараты снабжают три города. Но всё моё детство я замечала преимущественно то, насколько там всё восхитительно красиво… Представь, целые пёстрые полотнища, полные стрёкота насекомых, писка мелких животных и совершенно божественных ароматов бесчисленных цветов, некоторые из них такие мелкие, что только под микроскопом можно рассмотреть их строение – но аромат этих крох извещает о их существовании за несколько метров. Поля с теми культурами, которым нельзя смешиваться, разделяются живыми изгородями кустарников, на которых тоже растёт что-то полезное, а внизу в тени – валенов корень… У нас есть даже небольшое озеро, когда сезон чиаран отходит, а он недолог, нам разрешалось там купаться. А какой там, недалеко от берега, был ягодник! По нашим с сестрой ощущениям, мы просто целыми днями наслаждались пребыванием на природе, играми и болтовнёй – но параллельно с этим умудрялись набрать по мешку листьев, корней или соцветий того, что на сегодняшний день требовалось. На поля многолетников можно было выходить хоть каждый день, там что-нибудь поспевало. А вот к люмори отец нас водил исключительно с ознакомительной целью, сбор их плодов это отдельный обряд – они их дёшево не отдают, знаешь ли, жгутся так, что не всякие перчатки спасают. Да к тому же там рядом ульи…

– Ульи?!

– Есть такое замечательное растение – хора. Опылять её, к сожалению, может далеко не каждое насекомое, точнее, в наших широтах – только один вид, имеющий достаточно длинное тело, чтобы суметь выбраться из её бокаловидных бутонов. Поэтому хору приходится высаживать изолированно, окружая по периметру ульями уллохор. Иначе из-за массовой гибели насекомых останутся без опыления и другие растения. К тому же уллохоры… ну, не очень дружелюбны. И не прочь закусить нектар мясом незадачливого конкурента. Так что если организовать разделение территорий неправильно, то одна только хора у тебя и останется. Ну, ещё люмори, потому что она самоопыляемая…

– То есть этих… чего-то-хор тоже вы выращивали?

Дождавшись, для соблюдения правил вежливости, когда и хозяин дожуёт свой лист цароти, Дайенн позволила себе взять её один.

– Ну, в основном с выращиванием себя они прекрасно справляются сами. Главное, чтобы они от тебя не ушли – иметь хорошее, обильно поливаемое поле хоры и, за неимением целого леса брачиула, в коре которых уллохоры любят строить свои жилища – улья из такой коры. Обязательно с отделением, куда они смогут относить трупы умерших сородичей – в природе они для этого используют длинные выросты в коре, которыми брачиула прямо славится. Их можно просто срезать, заливать внутрь масло лийх – и примерно через месяц готова лучшая мазь от кожно-паразитических болезней из известных. Уллохоры за свою жизнь так пропитываются нектаром хоры, что после смерти и их тела становятся лекарством.

– С ума можно сойти, что ещё сказать. Что бы мы, городские дети, о жизни знали вообще… Я грешным делом, когда о таких базах по выращиванию растений и грибов слышал, думал – вот до чего хорошо народ устроился, ходи себе, рви цветочки…

– В какой-то мере это так и есть – если всё организовано правильно, все растения растут на подходящей им почве, соседствуют только с теми, которые им не вредят, окружены нужным заграждением от вредителей – наше вмешательство минимально. Но хватает работы, например, с первичной обработкой сырья – сушкой или наоборот, созданием настоев и выжимкой масел, кроме того, у нас были грядки и теплицы и для нужд нашего пропитания… Но всё равно не могу сказать, чтоб моё детство было переполнено тяжёлой работой – мне хватало времени и на изучение родительских книг, и на тренировки с дядей Кодином.

– А мы вот с Мигелем всегда задавались вопросом, как бы так дополнительное время изыскать – чтоб и на поиграть хватило, и по шее от отцов потом не получить, если учебные задания сделаем абы как.

Что ж, раз уж они тут уже довольно много говорили каждый о своём детстве… наверное, допустимо, чтоб она задала и этот вопрос.

– Андо… Верно, что ты был знаком с моим напарником, Вадимом Алваресом?

Парень присвистнул.

– Ну как – знаком… Детство, считай, вместе провели – ну, пока они на Корианну не отбыли. Диего с Ганей дружил, ну и с Уильямом, а мы, соответственно – с Вадимом. Мяч вместе гоняли… Учились, правда, порознь – у них-то подготовка была не чета нашему, сыновья энтил’зы, как-никак. Ну, старшие, то есть, но и Вадим к тем же учителям ходил, что только программа полегче была, таких послушаний, как от Коулов, от него никто не требовал. Уже ожидалось, что Ганя тоже в анлашок вступит, но оказалось, он историей прямо серьёзно увлёкся, насколько знаю, на Корианне потом истфак заканчивал. А Уильям переводчиком стал – влияние Шериданов, не иначе.

Этот вопрос был вполне невинным, но будет ли таковым следующий? Однако, сама внутри себя понимая то, что Андо пока не очевидно – что она стоит на пороге этого самого коварного из грехов неподобающего любопытства – она должна этот шаг сделать, иначе каков же смысл…

– Ты не знаешь, почему они переехали на Корианну? Не моё дело рассуждать, это правда, но не очень логичное место для сыновей энтил’зы.

Андо задумчиво прожевал очередной лист.

– Ну, если так рассуждать… Энтил’за жив покуда и ещё долго здравствовать собирается, и должность, опять же, не наследственная. В анлашок идут тогда, когда сердце ведёт, а пока не привело – так незачем и идти. Достойнейшую из возможных подготовку, образование отец им обеспечил, ну, а дальше их собственный жизненный выбор… В принципе, они могли, наверное, остаться здесь, но видимо, не захотели расставаться с Лаисой и Вадимом.

– И это тоже мне непонятно. Как можно увозить ребёнка-гибрида оттуда, где он может получать достаточно квалифицированное врачебное наблюдение? Тем более куда – на Корианну, где только отстроили руины после гражданской войны!

Снова было разлито по чашке чая, с короткой благодарственной молитвой за насыщение.

– Ну как сказать, Элайя Александер там как-то выживал, а у него посерьёзней проблемы будут. Да и как ни крути, Корианна оптимальный мир в том плане, что там никто не будет ломать копья по вопросу, Избранный он или как, а того Лаисе на тот момент больше всего было и надо.

– Избранный?! Кто – Алварес?

Андо закусил губу.

– Не стоило мне этого говорить, видимо. Но я так посчитал, что раз вы напарники, то ты знаешь…

Отец как-то сказал, что всякому соблазняющемуся кажется, что грех приведёт его к чему-то неизведанному и волнующему, между тем как грех ведёт всегда к вполне изведанному, испытанному тысячей несчастных до него – к стыду и раскаянью, ощущению своей нечистоты. Насчёт стыда и раскаянья сказать пока сложно было, но неизведанное, определённо, здесь есть. Именно неизведанное стояло сейчас перед ней – и пугающее, потому что она совершенно не понимала, о чём речь и как себя вести, понимала только одно – что недопустимо показать этот страх перед тем, чьим простодушием она сейчас пользуется.

– Смотря что. Сколько б разговоров уже ни было между нами – я не могу знать всю его жизнь. Потому я и завела с тобой этот разговор, чтоб посмотреть на того, кого знаю, глазами того, кто знал его много дольше.

– Конечно, ты говоришь правдивые вещи, только ведь это было давно, в детстве. Впрочем, не думаю, что Вадим изменился в главном – в том, что он честный и скромный малый. И его, и его мать эти кривотолки очень уж нервировали. А с ними и прочим близким нервов доставляли. Да и энтил’зе, если уж на то пошло – хоть это не его сын, но живёт ведь в его семье… Мало что ли наше общество из-за Дэвида Шеридана гудело, но того по роду матери трилюминарий признаёт, и то свечение слабое, а в Вадиме ведь нет ни капли минбарской крови, а сияние, говорила Лаиса, было такое чистое, пронзительное – вот откуда? Я надеюсь, сестра, ты не будешь говорить об этом в лишние уши. Ну, сам Вадим уж точно б этого не хотел. Хотя не знаю, долго ль утаишь шило в мешке. Всё-таки это видело множество жрецов и прихожан, разговоры, как ни крути, шли долго… Сейчас об этом уже редко вспоминают – ну так и слава Валену, Вадим не на Минбаре живёт.

Дайенн сидела, как обухом по голове ударенная. О чём говорит Андо? Как подобное может быть? Мыслимо ли не думать теперь об этом, мыслимо ли позволить себе думать – как это понимать? Не может пройти в голове даже отзвук этого ответа – что в этом человеке душа Валена. Но всё же этот ответ явился – и как очистить теперь разум от самого невообразимого кощунства? Или как очистить разум от другого кощунства – допущения, что святыня минбарского народа поддельна, что вовсе не Валенов след она несёт… И какая из этих мыслей страшнее? И сколько б было сторонников той или другой, если б Вадим и сейчас жил на Минбаре, если б разговоры не смолкали – а как они могли бы смолкнуть, если б живое напоминание дышало одним с нами воздухом? А за ним встаёт тень раскола и смерти нашей веры… И пожалуй, теперь можно понять, почему Вадим пришёл к атеизму – как можно примирить веру с тем, что ему пришлось о себе знать?

Знал ли об этом алит Соук? Ни словом, ни полсловом он не намекнул об этом, он сказал, что причина отъезда семьи Алварес – тайна, соблюдённая в высших кругах. Но какова вероятность, что он счёл бы её достойной этого знания? Нет, совершенно точно, это была б для неё лишняя информация. Мог ли алит Соук на самом деле знать об этом? Мог. Среди прихожан того храма вполне вероятно были воины. Даже если жрецы сразу пришли к решению сберечь эту тайну внутри касты (во имя Валена, это всё равно треть минбарского общества!) – мало ли было в истории секретов, предотвратить утечку которых не удалось. Но ведь в шоке первых минут об этом просто никто не подумал…