Текст книги "Кухня века"

Автор книги: Вильям Похлебкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 87 страниц)

Во время войны и в действующей армии, к сожалению, эта тенденция сохранялась, хотя и не везде и далеко не всегда. Все зависело от того, кто конкретно готовил пищу в том или ином полку или батальоне. Ибо в самостоятельные грамотные действия этого лица, в том числе и во все поправки к рекомендованным меню, никто уже не мог вмешиваться, если его обедами, его работой были довольны солдаты.

Но продолжим далее обзор раскладок новых для армии травяных блюд образца 1943—1944 гг. Вот какие предлагалось делать супы (состав одной порции):

Суп из сборной зелени

Борщевик, сныть, мальва, подорожник, лебеда – 80 г

Кислица, щавель – 20 г

Морковь – 4 г

Лук – 5 г

Мука – 5 г

Жиры – 5 г

Специи (лавровый лист, перец, соль) – 0,5 г

Вода – 120 г

Выход при уваривании: 550 г готового супа

Холодный суп из лебеды и селедки (летний)

Лебеда – 100 г

Щавель – 30 г

Лук (репчатый или зеленый) – 12 г

Огурцы свежие – 40 г

Укроп – 7,4 г

Эстрагон (или хрен) – 3,5 г

Сметана – 15 г

Селедка (уже в очищенном виде: нетто) – 25 г

Чеснок – 0,78 г

Вода – 500—600 г

Выход при уваривании: 550 г готового супа

Конечно, в композиционном отношении и здесь были немалые кулинарные изъяны, поскольку суп с селедкой даже умелому повару сделать вкусным далеко не всегда под силу. Но стремление получить из «травы» вкусное варево даже при данном рецепте явно проглядывало, поскольку в основе его лежали многокомпонентность и наличие пряностей (лук, чеснок, лавровый лист, перец) – показатель кулинарной грамотности составителей или, по крайней мере, стремления к ней. Разумеется, и здесь для пользы дела долю лука надо было бы увеличить вдвое, а то и втрое, но до этого «инженеры общественного питания» почему-то либо не додумались, либо были связаны снабженческими рамками интендантской службы.

Технологические указания, которыми снабжались подобные рецепты, были кулинарно грамотными и правильными: во-первых, тепловую обработку кислых и некислых трав строго предписывалось вести раздельно, а не сваливать их все в одну кучу, в один котел. При этом перед отвариванием их тщательно мелко-намелко шинковали. Отвары, получаемые при этом, охлаждались вместе с гущей. Культурные овощи (не корнеплоды) – огурцы, укроп, хрен, лук – тепловой обработке вообще не подвергались. Затем все три части в охлажденном виде соединяли, заправляли сметаной, добавляли квас, солили и только после этого клали кусочки очищенной селедки или иной вареной или соленой рыбы.

При точном, тщательном исполнении получалось не только съедобно, но и вкусно. Особенно если попадались повара-фантазеры, дополнявшие и видоизменявшие рецепт в сторону его кулинарного совершенства.

Не только салаты и супы готовились с травами, но и вторые блюда: котлеты, запеканки, биточки, пюре и даже зразы, омлеты, разумеется, с добавлением и других продуктов – мяса, рыбы, яичного или омлетного порошка, сала или иных жиров, муки, сухарей, круп.

Зелень была подспорьем, сезонной добавкой, но не заменой основного рациона.

Вот несколько таких рецептов, входивших в стандартный набор армейских и, конечно, тыловых кулинаров в 1943—1945 гг.:

Биточки из сныти

Сныть – 200 г

Крупа манная – 30 г

Сухари – 10 г

Жиры – 5 г

Специи, соль

Выход – 162 г

Мелконарезанную сныть варят в небольшом количестве воды до уваривания в пюре, затем смешивают с манной крупой, варят еще 10—15 минут, заправляют специями, дают остыть, разделывают на биточки и жарят. Подают либо с грибным, либо с ягодным соусом.

Котлеты из лебеды

Лебеда – 200 г

Овсяная крупа – 30 г

Сухари – 10 г

Жиры – 5 г

Специи, соль

Выход – 144 г

Мелконарезанную зелень лебеды закладывают в кипящую воду вместе с крупой и варят, как кашу. Полученную массу разделывают на котлеты, панируют, обжаривают и поливают грибным, томатным или луковым соусом (возможно также сочетание с мясным или рыбным соусом).

Котлеты картофельные с крапивой

Картофель – 150 г

Крапива – 100 г

Мука пшеничная – 10 г

Лук – 8,4 г

Сухари – 10 г

Жиры – 5 г

Вес полуфабриката – 216 г

Выход – 194 г

Мясо тушеное со снытью

Мясо – 74 г

Сныть – 200 г

Щавель – 25 г

Лук – 8,4 г

Мука – 3 г

Жиры – 5 г

Специи, соль

Выход – 296 г (46 г мяса + 250 г гарнира)

Зразы из рыбы с подорожником

Рыба свежая – 75 г

Хлеб пшеничный – 15 г

Подорожник – 60 г

Сельдерей – 8,4 г

Лук – 8,4 г

Борщевик (черешки) – 30 г

Щавель – 10 г

Картофель – 75 г

Чеснок – 0,5 г

Жиры – 5 г

Мука – 5 г

Специи

Выход – 271 г

Запеканка из зелени

Подорожник, сныть, борщевик, мальва – 125 г

Картофель – 75 г

Омлетный порошок – 40 г

Сухари – 3 г

Жиры – 3 г

Специи – 5 г

Выход – 285 г

Мелконарубленную зелень отваривают. В теплом отваре (без гущи) размешивают омлетный порошок (40 г на 80 г жидкости). Картофель превращают в пюре, затем перемешивают пюре с зеленью и омлетным порошком, заправляют смесь солью и перцем и запекают на противне, смазанным жиром.

Существовало еще с десяток таких примерных рецептов блюд из зелени или с использованием зелени, хотя их могло бы быть и больше, и именно поэтому кулинарно грамотный человек не нуждался в регламентировании состава.

При их же регламентированном применении в армии (и особенно в тылу) все эти блюда неизбежно приобретали те отрицательные черты, которые были свойственны советской кухне, то есть блюдам массового производства общественных столовых, для которых во второй половине 30-х годов, непосредственно перед войной, утвердились своеобразные кулинарно-бюрократические каноны композиции и состава.

Во-первых, рецептура всех блюд строилась на явном превалировании какого-либо вида основного, «ведущего» сырья, и таким образом их авторы опирались на одну из самых консервативных традиций русской кухни, положительные качества которой могли сказаться только при наличии высококачественного мясного или рыбного сырья, но не растительного.

Во-вторых, для этого типа блюд сохранялось то жуткое луково-чесночное крохоборство, которое отличало русскую и особенно советскую солдатскую кухню на протяжении всего XX в.

В-третьих, попытки заранее определять соотношения частей в травах и регламентировать практическое применение этого «вольного сырья» говорили о полном непонимании самих принципов растительной кулинарии, где все зависело от конкретных, местных, непредвиденных обстоятельств. Потому необходимо было оставить простор для свободного выбора композиции и сырья для таких блюд.

Конечно, в условиях войны и, что еще важнее, при отсутствии необходимого числа квалифицированных кадров нельзя было отказаться от регламентации и пускать это дело на самотек. Важно было заранее предусмотреть, чтобы «примерные образцы» не превратились из временных ориентиров в застывший, не подверженный изменениям канон, что непременно привело бы к дискредитации «травяного» питания. Именно бюрократизация еды, если можно так выразиться, – один из самых тяжелых грехов советского общепита.

В войсках, где новые рекомендации не воспринимались как жесткое предписание и были правильно поняты как развязывание рук у поварского состава для свободного кулинарного маневра, кулинарные и боевые результаты оказывались на высоком уровне. И неслучайно это бывало в войсках, которые возглавляли культурные, талантливые полководцы, понимавшие не только в своем ратном деле, но и не чуждые понимания глубокой связи между боевым духом войск и удовлетворением едой. Так, командующий Северным флотом адмирал А. Г. Головко пользовался популярностью потому, что обычно, бывая на кораблях и подлодках, никогда не пропускал случая заглянуть и на камбуз. Говорили, что он знал почти всех коков на своем флоте, причем не просто знал их в лицо или по имени, но и имел полное представление об их профессиональных качествах. Обычно он не уходил из камбуза, не съев полной миски своей любимой гречневой каши, и поскольку обычно пробовал только это блюдо, то вскоре почти профессионально мог сказать, у кого из коков оно выходит лучше.

Когда летом 1943 г. в армии и на флоте в пищу пошла «трава», все командиры в обязательном порядке, особенное первое время, снимали пробу с этих необычных блюд, относясь к ним, конечно, со скепсисом, как ко всему новому, не испробованному. Главное, опасались отрицательной реакции солдат, и поэтому все усилия и командиров, и поваров были направлены на то, чтобы не дискредитировать «кулинарные новинки» неправильным приготовлением. Конечно, при этом нормы раскладок умные и знающие повара безбожно нарушали, но зато блюда готовили очень вкусные и главное – умело вставляли «травяные блюда» в общий репертуар, создавая весьма своеобразные и оригинальные меню на неделю, месяц, а порой и на целый квартал, когда стандартные армейские каши, щи и тушенки очень кстати и тактично перемежались блюдами из рыбы, дичи и «травы», из сырья, добытого самими войсками в прифронтовой полосе.

В заключение приведу два «травяных» блюда в исполнении нашего батальонного повара Сурикова из 210-й Хинганской стрелковой дивизии, которые я неизменно продолжаю есть весной и летом вот уже на протяжении более полувека с постоянным неослабевающим удовольствием, предпочитая их иным «богатым» и калорийным блюдам.

Зеленые щи

1. Крапива, щавель (или кислица) – по 1 стакану мелконасеченной «травы» каждого вида (всего 2 стакана)

2. 2 крутых яйца

3. 1 стакан простокваши (или кефира) из цельного молока

4. 1—2 картофелины

5. 2—3 луковицы

6. Головка или полголовки чеснока

7. 1 петрушка (корень и «перо», зелень)

8. 1 морковка (средних размеров)

9. Соль, черный перец, лавровый лист, 1 ст. л. 3-процентного уксуса

Приготовление

Морковь, лук, картофель, петрушку очистить, промыть и нарезать, положить в кипяток (в кастрюлю). Крапиву, щавель перебрать, промыть в нескольких водах (дать постоять, чтобы сошли вся пыль и песок). Затем, ошпарив кипятком крапиву, быстро слить его, чтобы из крапивы не вышел сок, а потом, мелко-намелко нарезав ее (мясорубку использовать нельзя – об этом строго предупреждала армейская инструкция, за что ее авторам огромное спасибо – действительно думали о здоровье людей!), заложить в кастрюлю с уже кипящей водой. Туда же положить мелко нарезанный не бланшированный щавель. Дать покипеть этой массе на малом огне несколько минут, пока все компоненты не сварятся (15—20 минут максимум).

За это время отварить яйца вкрутую, затем заложить в суп соль, пряности, уксус.

Снять суп с огня, засыпать нарезанный чеснок, дать постоять под крышкой еще 5—7 минут, затем разлить по тарелкам, положить каждому по половине крутого яйца и влить по полстакана простокваши.

А вот и второе «травяное» блюдо, которое также отличается от традиционных котлет и запеканок.

«Овощной разброд»

1. Мясо – 75—100 г (любое – говяжье, свиное, баранье)

2. 2 картофелины

3. 2 ст. л. риса

4. 1 морковка

5. 1 петрушка

6. 1/4 небольшого вилка капусты

7. 1 стакан мелконарезанной лебеды

8. 1 стакан листочков спорыша (их можно не резать)

9. 2—3 луковицы

10. 3—4 ст. л. подсолнечного масла

11. Соль, перец, чеснок, укроп, лавровый лист – по вкусу

12. 1 ст. л. муки (любой – пшеничной, ржаной, отрубей, крахмала и т. п.)

Приготовление

Мясо отбить, затем мелко нарезать, обвалять кусочки в смеси муки, перца, соли.

Подсолнечное масло перекалить в глубокой посуде (жаростойкой), засыпать туда измельченное мясо, а затем через 5 минут измельченные картофель (кубиками), лук, петрушку и морковь (соломкой), обжарить на сильном огне 5—7 минут. Влить 0,5—1 стакана кипятка, засыпать рис и дождаться, пока выпарится вода.

Затем добавить промытые заранее и ошпаренные лебеду и спорыш, мелко шинкованную капусту, перемешать их с овоще-мясной массой, прогреть на огне еще 3—4 минуты (сильный огонь), подлить полстакана кипятка, закрыть сверху крышкой (можно фольгой) и поставить в духовку на сильный огонь. Продержать около 15—20 минут, подавать горячим.

В это блюдо после его окончательного приготовления также можно влить полстакана кислого молока или кефира. От этого его вкусовые качества еще более улучшатся. Рассчитано на две порции.

Как может заметить кулинарно внимательный и грамотный читатель, отличие данного «травяного блюда» от тех, что предлагались официально, состоит не столько в сбалансированном соотношении чистой «травы» (2 стакана) и остальных овощей (их набирается при измельчении примерно столько же), сколько в применении другой схемы технологической обработки пищевого растительного сырья. Оно не отваривается, а обжаривается, а затем тушится под крышкой, причем в духовке. Иными словами, к степному сырью, траве, применяется не русский, «оседлый» тип обработки (варка в воде), а степной – обжаривание на большом огне и нагревание без доступа воздуха, что почти вдвое ускоряет время приготовления блюда и чуть ли не втрое улучшает его вкус.

Попробуйте. И только тогда вы поймете, насколько тип тепловой обработки пищи тесно увязан с ее составом. Именно это и не было продумано в инструкции, подготовленной в кабинетах целиком в традициях европейской городской кухни. Забыли, что в городах трав не едят, а следовательно и не имеют опыта приготовления блюд из «травы». Тут без заимствования кулинарных традиций народов степей ничего не сделаешь, ничего не добьешься.

Одной из специфических проблем питания в действующей армии в годы войны была проблема обеспечения регулярного приема пищи.

Как известно, в армии, в мирное время, завтрак-обед-ужин – священное время, выдерживаемое с точностью до минуты. Отсрочка или задержка обеда даже на несколько минут в кадровой армии считалась до войны ЧП.

Во время же военных действий регулярность приемов пищи была нарушена, хотя устав довоенных времен требовал ее неукоснительного исполнения. Но конкретная обстановка, а также крайняя инертность и бюрократизм армейской интендантской службы, ее неповоротливость и косность стали причиной нарушения режима в войсках, причем не только во время наступления, но и в условиях относительной стабильности позиционной обороны.

Например, у войск К. К. Рокоссовского на Центральном фронте, когда он рвался к Днепру, растянутость коммуникаций доходила порой до 350—400 км, и ни одна полевая кухня не успевала обеспечивать войска с такими темпами наступления горячим трехразовым питанием. Поэтому бойцы переходили в эти периоды на сухомятку, использовали сухой паек – НЗ.

Но в условиях позиционной войны, при длительной обороне, когда войска обживали свои позиции и укрытия, тыловые службы, никуда не перемещаясь и находясь в 3—5 км от переднего края, могли, казалось бы, «спокойно» заниматься своей прямой деятельностью. Однако с питанием порой бывали существенные заминки.

Как известно, Заполярный фронт был самым стабильным. Он остановился в августе – сентябре 1941 г. в 25 км от Мурманска и держался на этой линии, не смещаясь ни на один метр, три года – до осени 1944 г. Основной задачей оборонявших этот рубеж войск было строительство укреплений, поскольку открытая белесая местность и сплошной скальный грунт не позволяли «зарыться» в землю. Подвоз боепитания и продовольствия к фронту также был затруднен, местность просматривалась и простреливалась противником. В этой обстановке за горячей пищей к полевым кухням, расположенным в 2 км от переднего края, бойцы были вынуждены ходить с котелками, пешком и поодиночке, используя единственную надежную, но крайне узкую складку местности. Вначале это сочли нормальным, ибо бойцы, меняя друг друга, оставляли позиции на строго определенное время. Однако, когда подсчитали потери времени, то оказалось, что только в одном 58-м полку почти треть людей в течение шести часов в сутки занималась только подносом пищи. Какие уж тут оборонительные работы!

Но упорядочить подвоз пищи оказалось крайне трудно. Батальонные колесные кухни располагались в тылу артиллерийских позиций, более чем в двух километрах от склада боеприпасов и продовольствия. Так как кухни не могли сами двигаться по бездорожью, то к ним от склада и от них до позиций солдаты носили продукты, горячую пищу и хлеб, затрачивая почти по 10 часов в день. Можно ли было мириться с тем, что многие бойцы на столь долгое время вынуждены были покидать окопы? Но что же делать? В конце концов выход нашли: сократили число подносчиков и перешли с трехразового на двухразовое питание в сутки. К этому же, независимо друг от друга, не договариваясь, пришли и на других фронтах.

На многих фронтах, особенно на стабильных, армейская интендантская служба взяла на учет огороды, брошенные жителями в прифронтовой полосе, и своими силами стала собирать урожай и использовать его для пополнения питания войск.

• • •

Говоря о питании и кулинарной специфике во время войны, я, конечно, основное внимание уделил армии. Однако не следует забывать, что армия вообще, а действующая армия в особенности, снабжалась продовольствием во время войны наиболее полно как в количественном, так и в качественном отношении, и основные проблемы с питанием возникали у мирного, тылового населения.

О продовольственном положении населения в тылу во время войны дают представление нормы принятой единой государственной системы рационирования, которые были приведены выше. Это базовые продукты, выдаваемые по карточкам. Эти нормы менялись в зависимости от складывающейся экономической ситуации в том или ином регионе, причем менялись, как правило, в сторону еще большего сокращения, например, во время ленинградской блокады. Вместе с тем нормы рационирования продуктов не всегда отражали реальную обеспеченность продуктами питания населения ряда районов. Ибо наряду с продуктами по карточкам имелись и другие виды пищевого сырья, которые не подлежали рационированию в ряде регионов, например, в Сибири, на Дальнем Востоке и в Средней Азии.

Не отражают нормы рационирования и качественную сторону питания тылового населения, а также совсем не дают представления о том кулинарном преобразовании, которое получали базовые продукты в разных регионах и у разных групп населения. Они лишь указывают на общее оскудение пищевого ассортимента и, следовательно, на известное кулинарное упрощение готовой пищи, хотя и не всегда.

В такой большой стране, каким был Советский Союз, различия в питании тылового населения в разных национальных и географических районах были весьма значительны. В целом в первые годы войны в худшем положении оказалось городское население. В то время как в осажденном Ленинграде царил голод, в сельских районах Зауралья, Дальнего Востока, Южной Сибири война ощущалась довольно слабо, особенно до 1943 г., когда из этих регионов усилилась «выкачка» продовольствия для обеспечения разоренной Европейской части СССР, а также промышленного Урала, где сосредоточились подавляющая часть военно-промышленного потенциала страны и значительные контингенты рабочего класса.

Наиболее уязвимой и плохо обеспеченной продовольствием категорией населения стали в годы войны так называемые эвакуированные (в основном женщины и дети) из Москвы, Ленинграда и других крупных городов прифронтовых областей. Часть из них, правда, попала в сравнительно обеспеченную Среднюю Азию, с ее теплым климатом, фруктовым изобилием, возможностями устроиться на работу.

Другая часть эвакуированных временно осела в областях Заволжья, Прикамья, Предуралья, где были относительно неплохие условия для размещения прибывающего населения, но гораздо хуже обстояло с продовольственным снабжением. Да и не для всех категорий эвакуированного населения жизнь и быт, особенно проблемы питания, складывались одинаково. Очень многое зависело от приспособленности людей к тому, чтобы самим заниматься приготовлением пищи, а главное – уметь это делать. Все, кто умел готовить, кто не надеялся на столовское обеспечение по талонам, а сам мог ходить на рынок, лично покупать и выбирать со знанием дела нерационированное пищевое сырье – овощи, местное зерно, бобовые растения, фрукты, – практически не чувствовали недостатка питания. Имело место и чисто имущественное, социальное и психологическое неравенство в среде эвакуированных, но при наличии умения готовить остальные различия выступали не столь резко, нивелировались. Особенно удачно адаптировались те, кто не замыкался в среде приезжих, проявлял неподдельный, живой интерес к быту народов союзных республик и усваивал и осваивал национальную еду и приемы ее приготовления. Однако таких было крайне мало.

К сожалению, советская социологическая наука не оставила нам ни одного объективного обобщающего исследования, рисующего хотя бы самую общую картину тех проблем (жилищных, продовольственных, производственных), которые приходилось решать правительству в связи с передвижениями массы эвакуированного населения в годы войны. Никто из советских ученых не провел исследования, насколько эвакуированные затруднили, усложнили снабжение местного населения ряда регионов и снабжение армии, какую долю пищевых продуктов они отвлекли на себя.

В художественной литературе военных и послевоенных лет также отсутствует объективное описание положения эвакуированного населения и проблем, которые оно создавало для центральных и местных властей, в основном по линии продснабжения.

В связи с этим интересно отметить, что как раз те, кто мог бы осветить бытовую и продовольственно-кулинарную сторону существования эвакуированных, то есть писатели, артисты, художники и другие представители творческой интеллигенции, которые попали в первые эшелоны эвакуированных из Москвы и Ленинграда, с конца лета 1941 г., как правило, не любят вспоминать об этом времени. Но есть, разумеется, и исключения. И они дают возможность составить более нюансированную картину.

Некоторые из эвакуированных были устроены в продовольственном отношении очень хорошо. Например, драматург Евгений Шварц пишет, что кроме обычных и литерных карточек он получал еще и так называемый лимит. «В особом лимитном магазине я мог покупать продовольственные, дефицитные товары на сумму 300 рублей».

Другие, не столь привилегированные интеллигенты, обычные библиотекари, учителя, бухгалтеры, пользовались в качестве дополнительного снабжения «ужинами», то есть талонами на дополнительное (к двухразовому!) питание (1943 г.).

Но были и такие, которые, кроме обычных карточек, ничего не имели. Эта, как правило, обеспеченная публика должна была заботиться о себе сама. Вот как описывает жизнь эвакуированных осенью 1941 г. в Татарскую АССР московских и ленинградских писателей драматург А. К. Гладков в своей книге «Встречи с Пастернаком».

«В самом конце осени 1941 г. я попал в Чистополь, куда была эвакуирована часть Союза писателей.

Маленький обычный провинциальный городок с приездом эвакуированных москвичей и ленинградцев принял своеобразный вид. Особый оттенок придавали ему писатели, которых было, вероятно, несколько десятков.

В модных пальто и велюровых шляпах они бродили по улицам, заквашенным добротной российской грязью, как по коридорам дома на улице Воровского. Не встречаться три раза в день было невозможно.

Все обедали в крохотной (и единственной) столовке, напротив райкома. Здесь были тогда Л. Леонов, К. Федин, Н. Асеев, К. Тренев, В. Шкловский, М. Исаковский, А. Дерман, А. Глебов, А. Ивич, Н. Гудзий, М. Зенкевич, А. Эрлих, А. Арбузов, В. Парнах, И. Нусинов, А. Фадеев, А. Сурков, С. Липкин, М. Лифшиц, Е. Долматовский, Б. Пастернак и другие.

Жизнь Пастернака в Чистополе зимой 1941—1942 гг. не была „сладкой сайкой“. В бытовом отношении ему жилось хуже, чем большинству писателей, не говоря уже о так называемых „литературных первачах“, вроде Леонова и Федина. Контраст его с бытом, например, Леонида Леонова (который, будучи формально советским писателем, на протяжении всей своей жизни по сути дела оставался тем, чем был до революции, – человеком из алчной, эгоистичной и жестокой купеческой среды) был поразительный.

Леонов держал специального сторожа, который ночью с охотничьим ружьем охранял его чемоданы. Он бочками скупал мед на скудном местном рынке, где цены вскоре стали бешеными. Чтобы не зависеть от привоза на рынок мяса, купил сразу целого быка. Но большинство литераторов – бедствовали. Так, поэт и переводчик Валентин Парнах, в прошлом парижанин, книга стихов которого вышла с иллюстрациями Пикассо, – следил в столовке за пару мисок пустых щей, чтобы входящие плотно прикрывали двери. Маленький, с несчастным, как бы застывшим лицом, с поднятым воротником помятого, но когда-то щегольского пальто, в засаленной парижской шляпе, он одиноко сидел в углу с раннего утра до часа, когда столовая закрывалась. Помещение не отапливалось.

И вот, приходя в эту столовую, где температура была такая же, как и на улице, и где никто никогда не раздевался, Пастернак обязательно снимал пальто и вешал на гвоздь свою шапку. Мало того, он в столовую брал с собой и работу: англо-русский словарь, миниатюрный томик Шекспира. В ожидании порции водянистых щей из капусты (вскоре кончились и они) – он работал над переводом.

Впрочем, дома у него было не намного теплее. Он говорил, что, когда пишет, у него зябнут пальцы. Ходить к нему в комнату приходилось через кухню общего пользования, где шумели три примуса. Иногда, чтобы температура сравнялась, Борис Леонидович открывал дверь на кухню. Часто к шуму примусов присоединялись звуки патефона. Все это неслось в комнату, где работал Пастернак.

Жены его целыми днями не бывало дома. Она служила воспитательницей в интернате детдома, где ей давали за это обед и ужин. Ужин она приносила домой и делила с Пастернаком. И в этих условиях он не унывал.

Я с утра до ночи один и могу без помех работать, – бодро сказал мне Борис Леонидович, когда я пришел к нему в первый раз».

Интересно, что в дневнике драматурга А. Н. Афиногенова есть запись от осени 1937 г., где тот, удивляясь нетребовательности Пастернака к удобствам, пишет, что человеку такого духа будет легко везде, и даже на тюремных нарах. Действительно, в лагерях тяжелее всего бывало людям, привыкшим к комфорту, налаженному быту, к развлечениям и т. п.

« 10 декабря 1941 г.Прихожу в столовую. Холодно, но Пастернак сидит без пальто, положив его на соседний стул. Зовет сесть за свой столик, но извиняется, что будет заниматься и за едой. Справа от тарелки остывших пустых щей перед ним лежат четыре маленьких листочка бумаги. Он то ест, то просматривает их, что-то исправляя.

Среди сидящих здесь в шубах и шапках сплетничающих и бездельничающих литераторов он – как белая ворона: весь в своей работе.

18 декабря 1941 г.Снова обедаю с Пастернаком в столовой Литфонда. Рисовый суп, очень жидкий, и почти несъедобное рагу из чего-то, что здесь называется условно „бараниной“. Но Борис Леонидович с аппетитом грызет горбушку черного хлеба.

25 декабря 1941 г.Днем встретил в столовой Пастернака. Он зовет, как всегда, сесть за свой стол. Едим постные щи, к которым дается 200 грамм черного хлеба. Второго нет.

3 марта 1942 г.Стою в очереди за хлебом в бывшей нашей литфондовской столовке, уже давно закрытой для обедов, которые не из чего готовить, и превращенной в нечто вроде распределителя. Очередь довольно большая: писательские жены и домработницы. Входит Пастернак. На него сразу сварливо кричат, чтобы плотнее закрыл дверь. Он смущенно извиняется. Моя очередь уже близка. Я машу ему рукой, увидя, что он скромно встал в самый хвост.

Он мне приветливо улыбается, но не понимает, что я хочу поставить его перед собой. Тогда я пытаюсь взять у него карточку, но он затевает по этому поводу объяснения:

– Что Вы? Не нужно. Неудобно. Зачем? – И очередь начинает ворчать.

Сильно ошибаются те, кто считает, что Пастернак, не стремящийся никогда, как Леонов или Федин, обеспечить себе комфорт в быту, жил будто бы „в башне из слоновой кости“, отгородившись от мира и его сует. Личные планы его были в 1942—1943 гг. таковы: написать реалистическую поэму („роман в стихах“) о войне и военном быте. У него уже были готовы фрагменты первой главы... Он однажды назвал ее „некрасовской“, видимо, имея в виду густоту быта, житейскую разговорность интонаций и сюжетность.

Когда уже в конце войны я как-то спросил Пастернака о судьбе поэмы (она уже имела название – „Зарево“), он мне ответил, что писать ее ему отсоветовал А. Фадеев, пришедший в ужас от реализма изображения противоречий и неустройств военного быта.

Да, он жил не в башне из слоновой кости, а в нетопленных холодных комнатах, как все, и даже хуже, чем другие. Работу над „Заревом“ он оставил, кажется, в конце 1943 или в начале 1944 г. Но еще летом он все еще числил ее в списке своих главных работ и мечтал посвятить себя ей целиком. Отрывок из поэмы „Зарево“ был напечатан в „Правде“ от 16 октября 1943 г.».

После войны Пастернак в 1947 г. говорил Гладкову:

«Мы все тянемся к призрачной и гибельной суете. А между тем только в рядовой жизни можно найти подлинное счастье и атмосферу для работы. Помните наш Чистополь? Я всегда вспоминаю его с удовольствием!..»

Оставшиеся в Москве и продолжающие работать в фактически прифронтовом городе находились в еще более тяжелом продовольственном положении, чем эвакуированные. У них не было ничего, кроме хлебных карточек. Известная писательница, секретарь Союза писателей СССР Вера Кетлинская отпраздновала свою свадьбу в 1942 г. в Москве так: она, ее будущий муж и пять-шесть приглашенных просто принесли по пайке своего «карточного» хлеба и съели его за одним столом, выпив по паре кружек подслащенного чая.

В то же время положение тех, кто оказался в эвакуации в Сталинабаде (ныне Душанбе), было довольно неплохим. Здесь вопрос о питании вообще не стоял остро.

«Мы ели», – удовлетворенно отмечает в своих воспоминаниях драматург Е. Шварц. «Да и пили», – откровенно добавляет он.

Характерным показателем нормального положения с питанием в Средней Азии было то, что эвакуированные не расстались с довоенной привычкой ходить и приглашать друг друга в гости. И, разумеется, кормить гостей. Те, кто провел годы эвакуации в Узбекистане, с удовольствием вспоминают о заведенном обычае устраивать в конце недели ужин, где собиралась всегда небольшая, но тесная компания – близких, друзей, новых и старых знакомых.

В других городах, где образовались «колонии» эвакуированных москвичей и ленинградцев, в гости не приглашали. Люди обособлялись не только семьями, но и нередко внутри семей. Каждый ревниво оберегал свою пайку.

Не только взрослым, но и детям казалось, что их «обделяют», «обжуливают». Все это создавало напряженную, нездоровую, крайне нервную, чреватую постоянными обидами и скандалами атмосферу. В среднеазиатской эвакуации этого не было. Москвичи и ленинградцы – общались. И хотя питались по привычке просто, незатейливо – картошка, селедка, оладьи и... разведенный спирт, но зато сытно. Проблем с недостатком еды не возникало.