Текст книги "Кухня века"
Автор книги: Вильям Похлебкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 78 (всего у книги 87 страниц)
«Кулинарным событием» осенью 1910 г. стала и двухнедельная поездка Ильича на VIII конгресс 2-го Интернационала в Копенгаген, а оттуда в Стокгольм на свидание с матерью, где Ленин после почти 15-летнего перерыва вновь не только попробовал, но и уже по-новому оценил блюда «шведского стола» и шведские молочные изделия, особенно сметану, творог и сливки, вызвавшие восхищение его матери.
Мария Александровна, сообщая в письме старшей дочери Анне Елизаровой, что ей «очень понравился здешний стол» и что она может получить и овощи, и каши, и самые свежие яйца и молоко (ее излюбленный ассортимент), которым она вполне удовлетворена, тем более что хозяйка варит ей по утрам кофе, подчеркивала, что вследствие всего этого она обедает дома (в снятой ими квартире), в то время как Ленин все же ходит обедать в столовую или ресторан, так сказать, по-настоящему. Это значит, что Ленин в это время уже не только оценил хорошую шведскую кухню, но и не хотел упустить возможность воспользоваться ею, что прежде ему было не свойственно.
Осенью 1912 г. Ульяновы решили покинуть Париж и перебраться поближе к России в связи с активизацией работы партии после Пражской конференции. Наметили ехать поближе к русской границе, в Краков.
При отъезде произошел небольшой кулинарный инцидент, давший повод для шуток над Ильичем. Новый жилец, решивший поселиться в покидаемой Лениным квартире, оказался поляком и стал расспрашивать «соотечественника» о ценах в Париже, причем в основном на продовольствие: почем, дескать, здесь телятина и гуси. Разумеется, Ленин ничего не мог сказать на эту тему, но в семье, тем не менее, стали подтрунивать, что Ильич стал «знатоком» пищевых вопросов, с ним даже консультируются. Эта шутка, между тем, покоилась на едва заметном факте, что Ленин к этому времени стал действительно проявлять если не интерес к еде, то, во всяком случае, обнаружил понимание вкуса блюд, ранее у него совершенно отсутствовавшее, и, кроме того, у него появились «любимые блюда».
Это было столь ново для тех, кто знал Ленина многие годы, что не могло пройти мимо их внимания. И вылилось в шутки. На самом же деле речь шла о весьма серьезном явлении – об обнаружении и проявлении кулинарного интереса в возрасте, который считается классическим для кулинарных увлечений, то есть когда мужчина находится на рубеже 40-летия. У Ленина это явление, правда, в очень сдержанной форме, обнаружилось в 1910—1912 гг., когда ему было 40—42 года.
В числе блюд, или пищевых изделий, которые стали его явно радовать, к которым он был откровенно неравнодушен, оказались – грибы, копченая и соленая рыба (семга, лососина, осетрина, стерлядь), блины, а также сладости – мед, халва, пряники.
Мать Ленина, с которой он встретился после долгой разлуки в сентябре 1910 г. в Стокгольме, также почувствовала перемену в сыне, в его отношении к еде. Именно поэтому она дважды за период 1911—1912 гг. присылает Ленину «огромные посылки» с копченой рыбой, икрой и разными русскими сладостями, а Ленин извиняется, что своими просьбами прислать все эти деликатесы ввел своих родных (мать и семью Елизаровых) в громадный расход.
«Ну уж и балуете вы нас в этом году посылками», – писала Крупская Елизаровым в марте 1912 г. «Ну уж и закормили нас нынешний год домашними гостинцами, – повторяла она месяц спустя в письме к Марии Александровне. – Володя по этому случаю выучился сам в шкаф ходить и есть вне абонемента (в неположенное время. – В. П.). Придет откуда-нибудь и закусывает. Теперь он пьет на ночь молоко или простоквашу, а по утрам ест яйца. Селедки я вымачивала (в молоке. – В. П.), как ты писала, – очень вкусные. Думаю на днях испечь блины».
«Получили сегодня от вас две посылки. Вот уж кучу сладостей прислали нам! – писал Ленин родным в феврале 1913 г. – Надя на меня страшно сердита, что я написал Вам насчет рыбы и про сласти. Но я не ожидал, что все окажется в таком гигантском количестве. Пошлина здесь на рыбное – невелика, а вот на сласти – порядочная».
А родные посылали варенье, пряники, «абрикосовский», яблочный и клубничный мармелад, халву, изюм, урюк – все то, чего тогда в Западной Европе не было и без чего вообще скучали русские люди, долго жившие в эмиграции, и чему они особенно радовались, и в чем они видели «кусочек России». И прежде равнодушный к еде Ленин оказался этому также не чужд.
Характерна приписка Крупской к этому письму: «Крепко целую за подарки. Только больно уж все роскошно. Мы совсем так не привыкли. Много. Сегодня Володя позвал всех знакомых по случаю посылки. Я завела блины. Володя был архидоволен всей этой мурой. А насчет горчицы, это Володя по своей инициативе спрашивал».
Так мы узнаем, что при пробуждении кулинарного интереса у Ленина появилась потребность в пряностях и приправах, в частности в горчице, о которой он спрашивал, как ее можно приготовить самостоятельно.
Однако кулинарные радости были недолги. Началась первая мировая война, пришлось перейти целиком на крестьянскую пищу – «квашне млеко с земяками» (простоквашу с отварной картошкой), которая Ильичу тоже очень нравилась. Когда Ленина арестовали как русского и посадили в тюрьму в местечке Новый Тарг (близ Поронино), то ему носили передачи, так сказать, обычные для польских крестьян, – сало, черный хлеб, соль, лук и чеснок. И сокамерники, а в камере было 12—15 человек, не отличали Ленина от остальных мужиков, прозвав его «бычий хлоп» – мужик с бычьей шеей, «крепкий мужик».
Когда в октябре 1914 г. удалось, наконец, добиться освобождения из тюрьмы, Ульяновы немедленно перебрались в нейтральную Швейцарию. Здесь опять началась жизнь, похожая на «студенческую», – в Берне стали питаться в столовой (ноябрь 1914 г.). Но Ленина уже ограниченный молочный стол не удовлетворял. Он стал ходить в предгорья Альп, где мешками набирал белые грибы, стал заядлым грибником, спорил насчет сортов съедобных и несъедобных грибов с другими собиральщиками и никогда не ошибался.
В 1915 г. пришлось переехать в Цюрих. Здесь нашли хозяйку, бывшую повариху, которая держала несколько нахлебников, представителей «народного дна», в том числе уголовников и проституток. Кормили хорошо, просто, сытно и дешево. Еда у нее очень нравилась Ильичу. Но публика была такая, что Крупская торопила Ильича переехать в другое место – очень уж ее шокировали проститутки, которые не стесняясь говорили о своей профессии за столом.
Последним местом питания в эмиграции был «домашний стол» в семье рабочего Каммерера в 1916—1917 гг. Крупская стала учиться готовить у жены этого рабочего, осознав, наконец (в это время ей было уже 47 лет!), что готовить самой просто необходимо. «От фрау Каммерер я многому научилась, – вспоминала позднее Крупская, – как дешево, с минимальной затратой времени, сытно варить обед и ужин».
О питании Ленина в России, начиная с апреля 1917 г. и до самой смерти в январе 1924 г., в общих чертах достаточно хорошо известно. Большую часть этого периода оно было традиционным – всухомятку (бутерброды), в лучшем случае – яйца, молоко. В период же с 1919 по 1921 г. вообще жили впроголодь и, главное, питались кулинарно бездарно – манная каша с сахаром («изобретение» Крупской), хлеб с солью, горячая пища как исключение, да и то в кремлевской столовой. Присылаемая товарищами, знакомыми из провинции рыба неизменно направлялась в детдома. Новым существенным элементом питания в этот период был, несомненно, чай, причем очень крепкий. С весны 1917 по лето 1922 г. перерыв с чаем был только во время пребывания Ленина в Финляндии (август – сентябрь 1917 г.), где он остро (и впервые!) почувствовал всю трагедию такого отсутствия, особенно в период напряженной работы и громадных нервных нагрузок накануне революции.
Поэтому одним из первых распоряжений советской власти был «Декрет о чае» и создание Центрочая, то есть было приказано конфисковать и передать в руки советского правительства все запасы чая на территории России с тем, чтобы правительство, его продовольственные органы могли наделять чаем как необходимейшим продуктом в первую очередь армию, партийных и советских работников и промышленных рабочих бесплатно, а остальным продавать по низкой, фиксированной государственной цене.
Совершенно исключительным, особым в смысле питания оказался для Ленина весь 1917 г., год революции. Никогда еще питание Ленина не было столь неординарным, столь кулинарно пестрым, никогда прежде не менялись столь часто и столь резко кулинарные стили, и никогда ранее Ленин не реагировал так на вкусовые особенности еды, никогда не проявлял к ней такого внимания и интереса, как в этот период.
Интересно, что органолептическое осознание особенностей еды проявилось у Ленина в самый неблагоприятный момент, в момент резкого возрастания психологической и нервной нагрузки, которая, казалось бы, должна была отвлекать его от понимания тонкостей еды. Но, видимо, именно необычность момента, необходимость концентрации всех физических и духовных сил для решения грандиозных задач вызывают и общий физиологический переворот в организме. В то же время нельзя сбрасывать и возрастной фактор, о котором мы упоминали выше, то есть период от 40 до 47 лет, когда особенно у мужчин возрастает интерес к вкусовому содержанию пищи. Постоянная смена характера пищи также могла спровоцировать, вызвать появление повышенного интереса к ней, особенно после многолетнего однообразного стола, сложившегося в эмиграции.
Во всяком случае, начиная с марта 1917 г., с того момента, как Ленин покинул Швейцарию, еда у него непрерывно менялась, причем это было очень заметно. В «запломбированном вагоне» при проезде через Германию, когда нельзя было выходить на станциях и покупать еду, эмигрантов всю дорогу кормили немецкими котлетами, которые наполовину состояли из хлеба и картофельного пюре. По приезде в Швецию, в Мальме, местные рабочие из организации Южной Швеции (Сконе) устроили для эмигрантов в ресторане отеля «Савой» ужин, крайне необычный для них по обилию блюд и изысканности. В Стокгольме Ленина и других эмигрантов из-за плохой одежды и потертых чемоданов не захотели пускать в гостиницу в центре города. Им был предложен наскоро (до улаживания вопроса об оплате за гостиницу) бутербродный завтрак – хлеб, масло, кофе, яйца. Однако после совещания со шведскими левыми их лидер Фредрик Стрем повел Ленина в ресторан и угостил бифштексом.
«Я был поражен, – пишет в своих воспоминаниях Ф. Стрем, – количеством соли и перца, которые Ленин сыпал на бифштекс. Я предостерег его, сказав, что это наносит вред кровеносным сосудам и желудку. Ленин рассмеялся».
Этот эпизод говорит о том, что Ленин в эти годы стал проявлять склонность к горчице, перцу, другим пряностям, явно начал отличать надоевшую ему пресную пищу от пищи, ярко «окрашенной» во вкусовом отношении. Кроме того, сказались и русские кулинарные привычки. Дело в том, что бифштекс «Шатобриан», который делали в ресторанах Стокгольма, был блюдом французской кухни и приготавливался из говяжьей вырезки без соли. Однако русский человек не привык есть мясо без соли, и поэтому Ленин, естественно, посолил мясо. Что же касается перца (черного), то он был обязателен для этого блюда и потому ставился на стол. Так что Ленин воспользовался им вполне правильно. А вот количество как раз и соответствовало, по всей вероятности, тому высокому «градусу» нервного напряжения, который был у всех революционеров перед возвращением в Россию.
Вернувшись в Петроград и живя на квартирах друзей и рабочих, Ленин ел супы и гречневую кашу.
Новый кулинарный поворот – полный переход на деревенскую пищу – происходит в напряженнейший момент июля – августа, когда Ленин находился в подполье накануне и во время VI съезда. Он жил в шалаше в Разливе, где приготовленная на костре свежая уха, печеная на углях картошка, черный хлеб, свежие летние овощи – огурцы, капуста, пареная брюква – причудливо сочетались с привезенными Серго Орджоникидзе рассольным кавказским сыром, хачапури и вялеными фруктами. Эта еда затем сменилась на чисто финскую национальную во время двухнедельного пребывания Ленина в деревне Ялкала в финской семье Петра и Анны Парвиайнен, говоривших по-русски и знавших Ленина. Они обходились со своим гостем без всякой конспирации, запросто и разделили с ним свою повседневную пищу – соленую салаку, карельские пирожки (калитки), которые Ленин попробовал впервые, копченое сало и финские блюда – капусту с сахаром, вяленого сига и суп из «сущика». Затем Ленин переехал из этого приятного уголка в Выборг, где легче было получать газеты. Хозяйка конспиративной квартиры Мария Усениус, жена финского рабочего, не имея ни мяса, ни рыбы, жарила ему на подсолнечном масле свеклу, которая Ильичу чрезвычайно понравилась. И неудивительно – для русского подобное блюдо было совершенно необычно по вкусу. Ленин, как вспоминала Усениус, даже попросил у нее рецепт этого блюда, чтобы сообщить сестрам и Крупской.
Вскоре, однако, Ленина переправили на новую конспиративную квартиру – в Гельсингфорс, где были другие хозяева, не знавшие русского языка и не готовившие для Ленина обеда. Не желая опять, после открывшегося перед ним разнообразия вкуса, переходить на опостылевшие крутые яйца и молоко, Ленин попросил Крупскую прислать ему любимую копченую рыбу. Крупская прислала баночку паюсной икры, которую хозяйка – Эмилия Блумквист приняла за ваксу и чуть было не почистила ею Ленину ботинки! Это привело Ильича в ужас! Э. Блумквист (ум. в 1969 г.), вспоминая в начале 60-х годов об этом случае, подчеркивала, что она никогда прежде не видела и не знала даже о существовании такого продукта, как икра, но поняла, что Ленин смотрел на эту маленькую баночку как на величайшую ценность.
Самое загадочное в кулинарном отношении время в жизни Ленина, никогда не освещавшееся, приходится на сентябрь – декабрь 1917 и январь 1918 г. Особенно накануне Октябрьской революции, когда в течение месяца Ленин ни разу не выходил за пределы квартиры М. В. Фофановой на Сердобольской улице в Петрограде.
Что ел Ленин в течение этого месяца? Ведь он там был не один, как на немецких и финских конспиративных квартирах. Рядом все время находилась Фофанова, которая, видимо, готовила горячие обеды. Посещали квартиру лишь изредка Эйно Рахья и совсем редко, буквально пару раз, – Крупская. Ленин жил там ровно месяц. До этого он бывал там только один раз, в июле 1917 г., и то, что он решил вернуться в эту квартиру в решающий месяц перед восстанием, – не случайно.
Ему там было комфортно, что было крайне важно, так как в это время он усиленно работал над «Государством и революцией». Его там ничто от работы не отвлекало. Фофанова ежедневно готовила обед на троих – на себя, Ленина и кого-нибудь третьего, неожиданно явившегося от ЦК (это могли быть лишь четыре человека – Крупская, Юкка, Эйно Рахья и Шотман).
Вот почему Ленин работал на квартире Фофановой очень продуктивно, смог совершенно абстрагироваться от суеты и прийти к важному выводу о точном дне восстания и даже его часе.
Примечательно, что в первые месяцы после Октября 1917 г. пропуск на второй этаж Смольного прямо к Ленину получили только три человека – Крупская, Сталин и... Фофанова. Фигуры, по своему значению абсолютно несопоставимые. Фофанова ежедневно приносила Ильичу горячий обед. Иной возможности питаться в Смольном, работая круглосуточно, без сна, не было.
Только после января 1918 г. это чрезвычайное обслуживание Ленина горячей едой со стороны Фофановой прекращается. Она становится членом коллегии Наркомзема, но уже в 1920 г. просит Ленина освободить ее от этой работы, которая оказалась ей не по плечу. Ленин же все время помнит Фофанову и в 1921 г. говорит о ней с А. С. Енукидзе как о твердой большевичке, хотя именно партийными делами Фофанова никогда не занималась. Она типичный «спец» – агроном, животновод.
В 1922 г., в конце января, Ленин содействует отправке дочери Фофановой в Германию на лечение, хотя ни у матери, ни тем более у дочери никаких особых чисто партийных заслуг не было. Это была просто весьма «крепкая», с хозяйственной жилкой женщина, к тому же властная, «умевшая жить».
В 1929—1932 гг. я жил в Москве в том же доме, в котором жила Фофанова, – № 4 по Большому Левшинскому переулку. У нее была прекрасная квартира на втором этаже, намного лучше кремлевской квартиры Ленина и Крупской. Оборудовать свое «гнездышко» и устроить жизнь Фофанова умела и прежде, до революции. Ее квартира в Петрограде тоже была весьма просторна и комфортна и располагала к спокойной работе. Кабинет, столовая и спальня были раздельными. Приплюсуйте сюда горячий, вкусный обед, и вы поймете, что эти обстоятельства имели исключительное значение для Ленина, особенно в тот исторический момент. То, что Фофанова умела готовить, знали все ее соседи по дому в Москве. Она всегда лично ходила на Смоленский рынок и прекрасно разбиралась во всех продуктах и в их качестве, поражая этим торговок.
Именно на фоне необычного по кулинарным обстоятельствам 1917 г. и следует рассматривать повышенный интерес Ленина к вопросам питания в начале 20-х годов. Он серьезно вникал в эти проблемы, поражая современников, знавших Ленина как человека индифферентного к еде. А. М. Горький был очень удивлен, узнав, что Ленин читает книги по гигиене питания какого-то иностранного авторитета, делает замечания по поводу отвратительного приготовления обедов в кремлевской столовой. Его также удивила ленинская резолюция для А. С. Енукидзе по поводу заявления делегатов 2-го Конгресса Коминтерна о плохом питании в столовой Конгресса. Неожиданно для всех Ленин лично вмешался в этот «крайне мелкий» по тем временам и событиям вопрос! Ибо, помимо всего прочего, уже чувствовал, что разбирается и способен реально оценить все эти специфические проблемы, чего он прежде за собой, а другие за ним не замечали.
Питание Ильича в период гражданской войны было еще более скудным, чем в эмиграции. Отличительным элементом питания этого периода от питания в годы эмиграции стал черный русский хлеб, и почти полностью исчезли ранее доминировавшие в рационе яйца. Именно это обстоятельство, по-видимому, способствовало общему истощению нервных и мозговых тканей, но в то же время – замедлению склеротических процессов и поддержанию высокой степени работоспособности в 1918—1920 гг.
Нервное истощение дало о себе знать в 1921 г., и уже никакие меры, в том числе и создание относительно нормального режима питания в Горках в 1922—1923 гг., не смогли не только переломить, но и вообще сколько-нибудь существенно сдержать развитие поражения склерозом мозговых сосудов. Склероз не задел сердечные сосуды, сердце, не было стенокардии и повышенного давления, которые врачи всегда связывают с сердечно-сосудистыми заболеваниями. Все это привело к тому, что врачи были не в состоянии поставить правильный диагноз, а высокая степень сохранения ленинского интеллекта их вовсе запутала.
Они поставили неверный диагноз и лечили его еще два года путем систематического отравления: втирали мышьяк, висмут, делали дикие уколы морфия и других наркотиков и в конце концов замучили и без того больного человека своим «лечением».
Между тем ошибка медиков была, что называется, классической, они не могли ее видеть именно потому, что не считали ошибочными свои рекомендации в отношении питания молоком, яйцами и бульонами. Годами медики проповедовали, что вегетарианство – благо, сводя его к молочно-растительному и яичному столу без рыбы, без мяса, без птицы. Годами говорили о питательности естественной пищи – яиц и молока, не задумываясь, что же создает их сочетание, и абсолютно абстрагируясь от того, к чему ведет их систематическое употребление на протяжении всей жизни.
Совершенно забыли медики и о том, что молоко и яйца, попадая в организм человека, ведут себя по-разному в зависимости от характера кулинарной обработки. В этом заключается суть употребления этих продуктов.
Дело в том, что в молоке и яйцах содержатся витамины роста A, D, K, – полезные детям, юношам, но вредные людям после 40 лет. В этом возрасте эти продукты уже не стимулируют рост, а способствуют процессу наращивания жировых клеток либо вызывают усиленное отмирание старых клеток, чтобы уступить место новым. Так в организме искусственно создается «кладбище клеток» – источник различных болезней в зависимости от индивидуальных способностей каждого организма. Потреблять молоко надо, в принципе, только в сброженном виде, то есть в виде простокваши, катыка, кефира, йогурта и т. п. Или в кулинарно переработанном виде – масло, сыр, творог, сметана, каймак, варенец, топленое молоко и т. п. Именно в этих случаях из молока в результате различных ферментативных процессов исчезают «вредные» и появляются «полезные» вещества. Главное же, молоко в переработанном и сброженном виде усваивается человеком без напряжения, без затрат энергии различных работающих органов, которым иногда не под силу черновая работа по переработке молока.
Ленинская жизнь именно благодаря тому, что ее можно проследить из года в год документально, – прекрасный пример того, что нельзя, а что можно, как не следует организовывать свое питание. По крайней мере то, что систематическое потребление яиц вредно, Ленин, что называется, доказал ценой своей собственной жизни. Это – медицинский факт, подтвержденный вскрытием тела после смерти Ильича и изучением всех его тканей.
В последние два-три года жизни Ленина в Горках каждое событие, каждый мельчайший бытовой или медицинский факт фиксировались, заносились в журнал дежурными медсестрами и секретарями Ленина (Фотиевой, Володиной), поэтому мы можем вполне обоснованно, документально сделать вывод о еще одном поразительном пробеле в кулинарных знаниях и в «кулинарной психологии» медиков и близких Ленина, вывод об их поразительной нечуткости и слепой вере в «кулинарные стандарты» их собственной жизни, консервативность которых они оказались не в состоянии преодолеть.
Так, тогдашние немецкие медики, в частности такое светило, как невропатолог профессор Ферстер, запретили давать Ленину то, что ему хотелось, – гречневую кашу, считавшуюся на Западе «кормом для кур», «грубой пищей», якобы трудно перевариваемой. Даже тогда, когда парализованный и потерявший речь Ленин знаками показывал, что ему хочется гречневой каши, профессор был непреклонен – нельзя! Это наблюдала медсестра М. М. Петрашева, которая 29 мая 1922 г., вопреки врачебному запрету, из жалости к больному Ильичу принесла гречку и была просто поражена, с какой благодарностью во взоре встретил ее парализованный Ленин.
Но ни врачи, в том числе «свои», ни тем более иностранные – немецкие, ни даже такие близкие люди, как Крупская и Мария Ильинична, которые, казалось бы, должны были понимать Ленина гораздо лучше чужих людей, как раз в данном, кулинарном, вопросе были крайне нечутки. Они верили заграничным профессорам и полностью находились во власти тогдашних обывательских представлений о питании, полагая, что для больных нужна «нежная пища», и буквально мучили умирающего Ленина как раз тем, что ему было противопоказано. С большим трудом они доставали дефицитные в то время белый хлеб, масло, молоко, яички. Более того, они варили прописываемые профессорами крепкие мясные бульоны и кофе с молоком – тоже «нежные» и весьма недоступные по тому времени «блюда» – смертельно-губительные для пораженного склерозом Ленина. Они даже не понимали, что помимо чисто физиологической вредности такая пища просто скудна и она обрекает больного на дополнительное мучение – голодание. Но ничего существенного, вроде гречневой каши, щей из кислой капусты, русской кулебяки с рыбой или куска отварного мяса, они ему не давали. И это «кулинарное издевательство», а иначе такие вещи не назовешь, не прекращалось два с половиной года, вплоть до последнего дня жизни Ленина. Вот его последнее, предсмертное, меню 21 января 1924 г.:
Завтрак. Кофе с молоком. (И все!)
14:30. Обед. Чашка мясного бульона и полстакана кофе.
В 18:40, за 20 минут до ужина, поставили термометр: температура 42,3. Сестра доложила врачу. Профессор Ферстер, не глядя на больного, из другой комнаты сказал: «Это ошибка, перемените термометр». Но пощупать пульс, посмотреть больного он мог бы! Спустя 3 минуты Ленин умер.
• • •
Мы уделили достаточно внимания режиму и содержанию питания В. И. Ленина на протяжении фактически всей его жизни, поскольку в данном случае в нашем распоряжении имеется уникальный документальный материал по такому «второстепенному», «бытовому» вопросу, который не может быть собран в отношении какого-либо иного частного лица в XX в.
Не надо также забывать о том, что в ленинском быту отражались в значительной степени те характерные черты, которые были присущи тогдашнему быту всей русской революционной и демократической интеллигенции, причем ее положение в массе в смысле питания было даже значительно хуже ленинского и уж, во всяком случае, в десятки раз безалабернее.
А ведь именно люди этого поколения оказались после Октября 1917 г. во главе России и на решающих ключевых позициях во всех сферах управления, экономики, культуры, и их мнение, их опыт по всем вопросам жизни, а не только по вопросам внешней, внутренней и партийной политики, стал решающим, определяющим, обязательным для всей страны, для всей жизни огромного и социально пестрого народа.
Вот почему нельзя отмахиваться от учета и анализа кулинарного быта этих людей: это важно для понимания того направления, которое приняла организация продовольственного быта и снабжения советского народа, когда государство впервые в истории человечества взяло на себя с первых же своих шагов заботу об устройстве такого сугубо приватного дела людей, как их питание, их обед.
Питание гигантских, миллионных масс населения в условиях такой страны, как Россия, решено было основывать на коллективных, заводских, фабричных, машинных началах – уже тогда, когда еще не только на уровне отдельной семьи, но даже в государственной, крупной промышленности существовали сильные элементы кустарщины и ручного труда.
Решив совершить гигантский исторический прыжок в деле создания гарантированного государством, прочного, стабильного и здорового питания масс на коллективной основе и при использовании машинной кухонной техники, инициаторы и идеологи этих проектов совершили огромную тактическую, историческую и кулинарную ошибку, упустив то, что в первую очередь следовало сосредоточить внимание на организации самых мелких, самых скромных кулинарных низовых звеньев как базы, основы, фундамента всей кулинарной перестройки и ни в коем случае не пренебрегать русским, народным, крестьянским опытом домашнего питания как чем-то отсталым, исторически якобы устаревшим и ненужным новому человеку советской эпохи, поскольку личные воспоминания об этом были у русских интеллигентов самые отрицательные и безрадостные.
Но только ли русская революционная интеллигенция пренебрегла устройством своего быта, созданием благоприятных условий жизни и, прежде всего, обеспечением себе полноценного, нормального питания, символом которого являлся горячий домашний постоянный обед?
Нет, отрицательно к «домашним обедам», то есть к отвлечению своего внимания на домашнюю, повседневную кухню, на гастрономический комфорт, относилась и подавляющая часть мелкобуржуазной интеллигенции, особенно то ее крыло, которое так или иначе занималось творческой работой.
Вспомним резкую отповедь, которую дал «домашним обедам» начинающий литератор К. Чуковский в 1901 г., когда ему было всего 19 лет и когда он женился, создал семью, – «Никаких кастрюлек!», «Никаких домашних обедов».
Для этой категории разночинной интеллигенции кухня была символом мещанства, и они наивно думали избежать того, чтобы их засосал мещанский быт, «героическим» отказом от нормального питания, от организации в первую очередь – домашних обедов, то есть того необходимого условия, без которого невозможна никакая творческая работа. Они, эти наивные идеалисты, по сути дела, рубили сук, на котором намеревались утвердиться.
Одной из причин такого явления, помимо незнания жизни, было также отсутствие опыта, а у многих и отсутствие корней фамильной культуры.
К. Чуковский, например, был незаконнорожденным, он не жил в условиях устроенной семьи в детстве, ему не с чем было сравнивать, сопоставлять свой личный быт.
Да и из того что нам известно об уровне кулинарной образованности более обеспеченных в детстве, но вступивших на путь эмансипации и революционной борьбы в юношеском, студенческом возрасте представителей демократической интеллигенции начала XX в., можно сделать лишь тот вывод, что ни интереса к кулинарной стороне человеческой культуры, ни понимания в какой-либо мере сути кулинарных проблем – у творческой и особенно передовой, радикальной, революционной, политически ангажированной интеллигенции – не существовало.
Во-первых, именно быт – нормальный быт – зачастую огульно отожествлялся с мещанством, с «мещанскими запросами», а потому попросту – игнорировался и презирался.
Во-вторых, вообще устройство быта связывалось обычно с необходимостью пользоваться услугами особой «прислуги», а потому и весь быт отождествлялся со сферой, относящейся исключительно к интересам прислуги, и именно в этом состояла самая существенная ошибка всей русской интеллигенции – и той, что готова была пользоваться презираемым ею трудом прислуги, и той, что хотела избежать «эксплуатации чужого труда».
Главное, что вникать в суть кулинарного дела, отличать его от всякого иного механического, физического труда, то есть от чистки одежды, обуви, стирки белья, уборки помещения, – русская интеллигенция не желала.
В результате даже действия тех сотоварищей, таких же интеллигентов, то есть братьев по классу и уровню образования, которые предпринимали те или иные шаги для осуществления личного «контакта» с «кулинарной проблематикой», – оставались совершенно непонятными, казались другим лишь какой-то блажью, отступлением от нормального поведения интеллигента и в соответствии с этим – рассматривались как чудачество, как анекдотическая подробность.
Крупская, сама не умевшая готовить, тем не менее, удивлялась тому, что такая героическая женщина, как Вера Засулич, «покупала провизию сама» и «кормилась фантастически: жарила мясо на керосинке, отстригала от него кусочки ножницами и ела». Между тем, в действиях Засулич было больше кулинарной логики, чем в удивлении Крупской якобы несуразностью ее поступков.
Вынужденная сама, то есть на практике заниматься приготовлением пищи, Засулич, не обладая кулинарными знаниями, лишь опытным путем смогла установить, что готовность мяса наступает не одновременно для всего куска, а прежде всего и притом весьма быстро – для его периферийных частей. И поэтому она просто повторила, воспроизвела тот же прием, который в арабской кухне употребляют базарные продавцы шаурмы, – постепенно срезала периферийные части непрерывно обжариваемого куска мяса. И поэтому неважно, чем она снимала – ножницами, а не ножом, ибо это была уже техническая деталь, неважная, несущественная для самого кулинарного процесса.
