Текст книги "Кухня века"
Автор книги: Вильям Похлебкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 80 (всего у книги 87 страниц)
« 24 февраля 1947 г.На обеде по случаю годовщины со дня смерти Алексея Николаевича Толстого. Огромный стол ломится от яств. Гости – академик Майский, генерал Игнатьев, художник Кончаловский, скульптор Меркулов, писатели Федин, Шкловский и др.
<...> Март 1950 г.Пирушка по случаю присуждения Сталинской премии С. А. Макашину. Гости – „столпы литературоведения“. (О меню – ни слова, видимо, больше пили, не закусывая.)
<...> 30 июня 1951 г.В гостях у Е. В. Тарле. Великолепный обед с закусками, с пятью или шестью сладкими.
<...> 1 апреля 1952 г.Подарки на день рождения (70-летие К. И. Чуковского): ларец сладостей, коробка конфет, бутылка вина.
<...> 29 января 1954 г.Праздник у Збарских. Пирожки, пирожные („вот твое любимое с кремом“)».
Из этих скупых записей отчетливо видно, что в первые послевоенные годы люди, принадлежавшие к интеллектуальной элите советского общества, – писатели, ученые, артисты, – в отличие от первой половины 30-х годов, стали придавать серьезное значение действительно их занимавшим и интересовавшим жизненным удовольствиям, которые прежде считались невозможными и которые было даже неприлично афишировать.
Показательно также, что в дневнике К. И. Чуковского более позднего времени, то есть за 1956—1959 гг., уже не встречается ни одной записи гастрономического порядка – ни упоминания какого-либо обеда, ужина, праздничного застолья, ни фиксации названия какого-либо блюда, пищевого изделия, хотя в прошлые годы дневник пестрел такими пометками, как, например: «У Всеволода Иванова, блины» или «в санатории „Сосна“ испортил желудок при помощи дурацкого меню» (хотя содержание этого меню, к сожалению, не указано).
Во второй половине 50-х годов еда уже перестала быть темой, достойной упоминания, ибо не только стабилизировалось продовольственное положение, не только пропало ощущение новизны и важности сытой жизни, но главное заключалось в том, что 1956—1959 гг. – это годы интенсивного обновления общественно-политической и культурной жизни страны, и поэтому все внимание людей, в том числе и в сугубо личных записях для себя, было поглощено общественными, политическими событиями и вопросами, в число которых быт и особенно питание уже не входили!
Одной из отрицательных черт послевоенного советского времени Чуковский называет такое явление, как «изменившиеся люди», то есть люди, переменившие свои политические взгляды, свое мировоззрение с целью приспособиться к новым общественным условиям. Чуковский несколько мягок в своих формулировках и оценках: «Сурков весь изменился на 180°. Удивляют меня эти люди – „изменившиеся“». Но подмечено верно. Можно было бы назвать это резче. Ведь после войны последовало несколько таких «изменений»: в 1956 г. сталинисты «превратились» в либералов, в 1964 г. верные последователи Хрущева – в брежневистов, в 1985 г. – не менее резкий переход брежневских клевретов в лагерь убежденных сторонников Горбачева, и в 1991 г. – тотальное отречение от горбачевской политики «нового мышления».
Оборотной стороной этой идейной неразборчивости и политического хамелеонства стали в 60—70-е годы гастрономическая всеядность, а также сведение всех основных жизненных интересов к примитивно понимаемым кулинарным интересам, интересам желудка, что Чуковский демонстрирует следующим примером.
«31 марта 1969 г. Показываю одной из здешних интеллигенток (в правительственной больнице) репродукции картин Пиросманашвили.
– Ах как я люблю шашлык, – сказала она, и здесь была вся ее реакция на творчество грузинского художника».
Чуковский с болью в душе обнаруживает, что даже хорошие, неглупые, талантливые люди далеки от общечеловеческой культуры.
«За нашей больничной трапезой, – пишет Чуковский летом 1969 г. за несколько месяцев до смерти, – женщины говорят мелко-бабье: полезен ли кефир, как лучше изжарить карпа, кому идет голубое – ни одной общей мысли, ни одного человеческого слова.
Ежедневно читают газеты, а интересуются главным образом прогнозами погоды и телепрограммой».
Умирающий, но продолжающий активно мыслить и следить за общественной и культурной жизнью страны писатель давал как бы набросок безрадостной характеристики новой эпохи, которая особенно «расцвела» в 1969—1980 гг., после его смерти, и получила впоследствии название «эпоха застоя».
Центральным персонажем и творцом этой эпохи был Леонид Ильич Брежнев, пришедший к власти в 1965 г. и скончавшийся в 1983 г. Вот почему интересно проследить, каковы были его кулинарные пристрастия, уровень его пищевой культуры, его представления о значении этой сферы в общественной и частной жизни.
Но прежде чем приступить к «истории еды» Брежнева, следует ответить на закономерный для каждого читателя вопрос: почему пропущена такая фигура, как Хрущев, несомненно, более значительная и колоритная в политическом отношении, чем Брежнев. Дело в том, что в кулинарном отношении Хрущев не представляет исторически ничего нового и, следовательно, своеобразного и интересного. Грубо говоря, в кулинарном отношении Хрущев – простой мужик. Его личные кулинарные вкусы были крайне примитивны: кулеш, соленые огурцы, сало, водка. Ничего нового, что отличало бы его отношение к еде, что создавало бы связанную с его именем кулинарную эпоху. Во времена Сталина Хрущев как «статист» разделял сталинский стол, не проявлял к нему никакого индивидуального отношения. Возможно, из осторожности. Но когда он занял самостоятельное положение, то так же автоматически и послушно стал пользоваться как должным предоставляемым в его распоряжение, согласно его рангу, государственным столом.
После отстранения от всех государственных должностей он спокойно вернулся к домашнему столу среднего служащего, который ему обеспечивали жена или его родные. Он не переживал о том, что был свергнут с кулинарного Олимпа. Он целиком был потрясен свержением с Олимпа политического и переживал это крайне болезненно. Еда, хотя он ее и любил, и ценил, была для него, тем не менее, явлением побочным, производным.
Что же касается Брежнева, то будучи еще большим «мужиком» в вопросах кулинарии, чем Хрущев, Леонид Ильич, тем не менее, явно ценил эту сферу едва ли не больше, чем свои политические позиции. Он стал не только символом, но и невольным творцом новой эпохи, для которой кулинарный имидж был более значительным, чем политический. И это заставляет – проанализировать данный феномен.
Леонид Брежнев как жизнелюб
Жизнь Брежнева условно можно разделить на два периода – до и после 1950 г. Они отличаются друг от друга разным уровнем общественного положения, которое занимал в эти периоды Брежнев, и отсюда – разными бытовыми условиями. По продолжительности эти периоды почти равны: первый охватывает 36 лет, второй – 32 года. Их хронологические рамки определены не случайно.
1913 г. – первый год, когда Брежнев упоминает еду в своих «Воспоминаниях», то есть начало того периода, когда он стал относиться к еде вполне осмысленно. Брежнев носит отцу на завод обед, собранный матерью. С этого времени он осознает значение еды в жизни людей, перестает быть беспечным ребенком, видит социальные и индивидуальные различия между людьми, которые проявляются в отношении к еде. Например, обед отцу он носит в судках, то есть это жидкие блюда – борщ, щи, суп, и горячее второе блюдо – каша, кулеш, возможно, горячая лапша с мясом, то есть его отец ел не всухомятку, ибо был металлургом, занятым на тяжелой работе, ему была необходима горячая, настоящая еда. Но вот другим, менее квалифицированным рабочим, зарабатывающим меньше, еду дочки или жены носят в узелках, то есть получается обед всухомятку – хлеб, огурцы, шматок сала. Да и времени на обед работающему тогда не отводилось: перекусывали, когда случалась пауза в ходе производственного процесса. И для многих именно еда всухомятку была в такие моменты «удобнее» – быстрее можно было перекусить.
Связь между едой и ее содержанием, а также обстановкой, в которой приходилось обедать, и тем социальным статусом, которым обладал человек, с ранних пор, с детства, с семи лет глубоко запала в сознание, в душу Леонида Брежнева, и он в течение всей своей сознательной жизни привык с этого времени соизмерять еду и статус, смотреть на еду как на важнейший показатель, индикатор общественного статуса, как на лакмусовую бумажку, определяющую жизненное благополучие, место человека в обществе, в жизни.
1950 г. – начало второго периода в жизни Брежнева, когда Леонид Ильич впервые и целиком окончательно порывает с обстановкой, так или иначе знакомой ему с детства, со своей «малой родиной» – Днепродзержинском, да и вообще с Украиной, и начинает совершенно новую жизнь государственного и партийного деятеля высокого, а затем и высшего ранга, жизнь, в которой еда также играет свою роль, но уже в ином качестве – не только как средство пополнения сил и утоления голода, а как род удовольствия и показатель престижа. Что же касается роли еды как индикатора жизненного благополучия, то именно в этот второй период жизни Брежнева эта сторона еды приобретает решающее значение.
Конечно, у каждого человека в жизни, возможно, случается так, что он в какой-то период переходит из одного социального статуса в другой. Но этот процесс все же протекает не скоропалительно, а постепенно. В случае с Брежневым самым примечательным как раз было то, что никакого «плавного» перехода из одного периода в другой практически почти не было. Перед Брежневым сразу, в один год, даже в какие-то два-три месяца, открылись все мыслимые и немыслимые возможности. И именно это обстоятельство мешает мне сделать какой-либо определенный вывод о его кулинарных пристрастиях и лишает возможности говорить о том, существовали ли, имелись ли вообще такого рода пристрастия, и если да, то когда они сложились – в голодный период или в сверхобильный.
Вопрос этот далеко не праздный, а имеет значение для понимания человеческой психологии. Известный постулат – «человек есть то, что он ест» – содержит ясный намек на то, что пищевые привычки, склонности, антипатии или предрассудки способны рассказать о внутреннем мире и характере человека то, что он скрывает или не проявляет в своих поступках, словах, поведении.
Все, что касается особенностей брежневской психологии, его облика, его человеческих качеств и свойств, наконец, его поступков, «дел» и всех перипетий его карьеры, нам, современникам, как раз абсолютно ясно. Здесь загадок уже никаких нет. Но вот его кулинарных пристрастий мы почти не знаем и к тому же не можем доверять чисто формальным сведениям, например, репертуару его меню в период пребывания на посту генерального секретаря. Почему? Да просто потому, что это репертуар неограниченных возможностей, и выделить, вычленить из обширного перечня блюд и кулинарных изделий именно то, к чему Брежнев был безразличен или что он особенно отличал, не представляется никакой возможности.
Вот почему надо попытаться пойти другим путем – отталкиваясь от характеристики человеческих качеств Брежнева, реконструировать примерную модель его кулинарных симпатий. Кроме того, надо совершенно отдельно рассматривать первый и второй периоды жизни Брежнева с точки зрения его кулинарных склонностей. Ибо общий уровень возможностей, а также общая социальная и культурная обстановка и непосредственно та среда, в которой жил в эти периоды Брежнев, были не только глубоко различны, но даже в известной мере диаметрально противоположны! А потому – несопоставимы.
Итак, начнем с характеристики человеческих качеств и свойств Брежнева.
Леонид Ильич Брежнев был бесцветным, малообразованным, примитивным человеком с весьма низким интеллектом.
В первые годы своей государственной деятельности Брежнев сознавал свои слабости, свою некомпетентность во многих вопросах государственного управления и особенно в вопросах идеологии и внешней политики. В свое время некоторые политологи характеризовали Леонида Ильича как эпикурейца, жизнелюба. Но такая характеристика, указывая на главное направление его истинных жизненных интересов, в то же время неверна, потому что слишком мягка, расплывчата и совсем не подчеркивает основных черт брежневского «жизнелюбия».
Он, конечно, был любителем наслаждений, но при этом обладал плебейско-вульгарными и циничными чертами. Его правление, с точки зрения исторических результатов, было не менее вредным для страны и народа, чем сталинизм.
Несмотря на все это, и биографы, и многие современники считают Леонида Ильича Брежнева благодушным, благожелательным, человечным, даже добрым, забывая, что этот расточитель государственного добра был щедр за государственный счет.
Показательно, что незаслуженный имидж «добряка» был приобретен Брежневым в немалой степени в связи с его отношением к еде. Именно при нем были узаконены в номенклатурной среде особые пищевые «пайки», совершенно не мотивированные в мирное и экономически благополучное время и предназначенные вовсе не обездоленным, а, наоборот, наиболее обеспеченным категориям государственных служащих. Более того, даже высшим должностным лицам в государстве – Председателю Совета Министров, его замам, членам Политбюро – Брежнев в 70-е годы посылал «продуктовые приветы» в виде кусков мяса от убитых на охоте оленей, кабанов, медведей.
Это уже смахивало на какие-то архаично-феодальные или купеческие замашки и абсолютно не согласовывалось с общественно-политическими идеями коммунизма, но никто из получавших подобные «подарки» не отвергал их, и оправдывалось и объяснялось это «добротой» и «щедростью» генсека.
Казалось бы, первые 30—40 лет брежневского жизненного пути должны были способствовать появлению у Леонида Ильича совершенно иных качеств, стать мощным препятствием против возникновения тех его свойств, которые пышно расцвели и стали известны во второй период его жизни.
Три десятилетия подряд Брежнев воспитывался в обстановке постоянных бытовых ограничений, и уж если не нужды, то, во всяком случае, отсутствия всяких излишеств. Про конец 20-х – начало 30-х годов он писал, что «жилось нам в общежитии иногда голодно».
Несмотря на то, что с 1913 по 1941 г. должностное положение Брежнева все время менялось и в целом – улучшалось, в бытовой обстановке, особенно в области питания, существенных сдвигов не происходило. Эта сфера по своему характеру не менялась. В первый период своей жизни, то есть в годы детства, юношества и затем работы на скромных должностях – рабочего-металлурга, кочегара, землемера, – Брежнев, по его словам, «спал урывками, обедал, где придется», и скорее всего, как придется. Ибо не это было главным. Состав обедов даже в то время, когда Леонид Ильич поднялся до уровня руководителя – сначала техникума, затем завода, райкома и горкома – в 30-е годы, был стандартным по всей стране, особенно в провинции. Это были нехитрые столовские блюда – на Днепропетровщине, конечно, с небольшим «украинским акцентом»: борщ, вареники, свиное соленое сало, молоко, кулеш, компот. В армии, в Забайкалье, где служил Брежнев, – тоже обычная армейская еда того времени: щи, суп перловый с мясом, гречневая каша с маслом – сытно, достаточно (у дальневосточников в то время была повышенная порция, в день они получали 3300—3500 калорий!), но никакой «изысканности», никакого разнообразия. Леониду Ильичу казалось тогда (об этом он писал в «Воспоминаниях»), что «такие „университеты“ не забываются». Однако оказалось, что в нем как бы «спали» другие инстинкты, иные «идеалы», которые только и ждали благоприятных условий, чтобы вдруг проснуться и мощно «расцвести».
Индифферентно к еде Леонид Ильич никогда не относился. Конечно, он не был искушен в гастрономии, но на сером однообразном фоне столовской и казарменной еды он отличал простую домашнюю пищу, о чем он с ностальгией (отчасти немного искусственной) вспоминал даже в 60-х годах. «До сих пор вспоминаю ее (матери – В. П.) домашней выделки лапшу. Никогда такой вкусной не ел». Это довольно распространенное и крайне типичное для простых людей явление, когда они, привыкнув за длительное время к стандартизованной и безликой столовской еде, воспринимают любую домашнюю пищу как «необычно вкусную», хотя сущность этого вкусового эффекта заключается не в кулинарном искусстве приготовления, а в принципиальном отличии домашней еды от серийной столовской, которая абсолютно стандартизована и одинакова по вкусу независимо от места приготовления и от исполнителя.
В двадцатилетием возрасте Брежнев, во время кратковременного пребывания на работе в Белоруссии вдали от материнской домашней кухни, женился. Жена – Виктория Петровна, по национальности еврейка, с первых же дней совместной жизни наладила домашнее столование. С этого времени любимое домашнее блюдо Леонида Ильича – суп-лапша куриная, которую еврейские домохозяйки активно внедряли не только в своих семьях, но и в частных заведениях с нахлебниками (об этом я писал в первой части книги). С середины 30-х годов это блюдо стало одним из трех главных дежурных блюд и в диетических, и в обычных столовых СССР – щи, борщ, суп-лапша куриная.
Таким образом, кухня жены как бы продолжила и дополнила основные тенденции материнской кухни, и это было большим положительным фактором в жизни Леонида Ильича. Его семейные узы укрепились, в них не возникло трещины, и его «семейная лодка не разбилась о быт», как это часто случалось в те годы у многих его сверстников. Все это, безусловно, помогло благоприятному течению карьеры Брежнева. Роль сыграла, конечно, не кулинарная, не вкусовая, не гастрономическая сторона домашних обедов, а их чисто «организационное» значение. Леонид Ильич не был привередлив в еде. Его требования к пище ограничивались в ту пору чисто количественной стороной порций, а также частотой застолий в течение суток. Каких-либо особых гурманских претензий ему и в голову не приходило предъявлять ни столовым, ни Виктории Петровне.
В период работы в обкоме и горкоме во второй половине 30-х годов с количеством пищи все обстояло благополучно – в доме всегда были свиное соленое сало, соленые огурцы, квашеные капуста и кавуны, как было заведено на Украине. Такая закуска, разумеется, просто провоцировала на употребление водки, но в те времена делалось это келейно, в пределах дома и в праздники.
Всю войну Леонид Ильич находился на армейском довольствии, где особых разносолов не предвиделось. Правда, у 18-й армии на Северном Кавказе была возможность пополнить рацион своих солдат, а тем более офицеров, местными ресурсами – фруктами, ягодами, черноморской рыбой, а то и барашками, из которых получались обугленные, задымленные, но зато сытные шашлыки.
На Малой Земле временами бывало очень голодно, так как противник бомбил транспорт с продовольствием еще более ожесточенно, чем живую силу. Но все же южные условия во многом выручали, ибо можно было воспользоваться подножным кормом. «Целые подразделения посылали в лес собирать дикий чеснок», – вспоминает о таких моментах Леонид Ильич в своей брошюре «Малая Земля».
В последний год войны Брежнев, находясь в составе войск 4-го Украинского фронта, которые прошли через Карпаты в Чехословакию, несомненно, не упустил случая вплотную ознакомиться с чешской кухней и чешским пивом, тем более что короткое время после окончания войны он оставался начальником политуправления Прикарпатского военного округа. Эта должность и звание генерал-майора обеспечивали несравненно более высокий уровень кулинарного обслуживания и гастрономического разнообразия, чем это было когда-либо прежде у Брежнева. И наш «жизнелюб» не преминул активно воспользоваться такими возможностями. Оружие было, а в Карпатах водилась разнообразная дичь. Охотничьей страсти было не занимать. В результате то оленина, то кабаний окорок неизменно появлялись на генеральском столе в сопровождении, разумеется, местных вин – «Берегсасского», «Траминера» и доставляемого контрабандой из Венгрии «Токая». Так, кулинарно-гастрономический горизонт Леонида Ильича постепенно, но неуклонно расширялся.
Но в целом первый период, несмотря на то, что в течение его Брежнев прошел огромный карьерный путь – от сержанта до генерала и от кочегара до первого секретаря обкома партии, характеризовался примитивными кулинарными представлениями и такой же примитивной, ограниченной по своему гастрономическому содержанию едой. В значительной степени все же слишком часто это была не горячая, а закусочная еда. Так складывалось по условиям работы.
Об уровне пищевых понятий красноречиво свидетельствует одно его суждение в 1947 г., высказанное отнюдь не по поводу еды, но имевшее, так сказать, «пищевую» лексику для образности сравнения. На одном из совещаний партактива первый секретарь обкома Брежнев сказал: «Критика не шоколад, чтобы ее любить». Самому ему это очень понравилось, казалось верхом образности. Но так мог говорить лишь человек, имеющий крайне примитивные представления о пищевых продуктах. Считать шоколад верхом гастрономического наслаждения мог лишь шестилетний ребенок! Других «вожделенных» продуктов первый секретарь обкома, генерал, просто на знал: ни по вкусу, ни по названию!
Прорыв на более высокий кулинарно-гастрономический уровень произошел у Брежнева лишь в 1950 г., когда Леонид Ильич был неожиданно «переброшен» с полуголодной Днепропетровщины в Кишинев на место Первого секретаря ЦК КП(б) Молдавии.
Молдавия в ту пору считалась настоящим продовольственным раем. Уже в 1948 г. здесь был достигнут довоенный уровень производства. Основу экономики республики составляло сельское хозяйство, а оно не подверглось разорению в годы войны.
В отличие от всего Союза в Молдавии существовали прекрасные кулинарные традиции. Блюда национальной кухни – фаршированные перцы, мититеи, костицы, плечинты, не говоря уже о мамалыге, готовили здесь артистически в самых захудалых столовках.
Молдавские и еврейские повара, прошедшие еще румынскую школу и ориентирующиеся частично на французскую, частично на греческую кухню, прекрасно владели искусством изготовления не только национальных молдавских блюд, но и разнообразных кондитерских изделий европейской и турецкой кухни. Обилие винограда, кизила, чернослива, груш и яблок позволяло развивать плодово-консервную промышленность и виноделие. Домашнее столовое вино продавалось в Кишиневе прямо из бочек в нескольких торговых точках, и стакан вина стоил что-то около 12—14 коп. В цековской столовой повар-виртуоз готовил для первого секретаря, сразу оценившего разницу между кишиневскими блюдами и привычной ему до тех пор армейской пищей, индивидуальные, так называемые порционные блюда.
Кулинарно-гастрономический горизонт Леонида Ильича еще больше расширился. По сути дела, речь шла уже о новом качестве жизни, и жизнелюбие Леонида Ильича быстро приняло чрезвычайно активное направление – рыбалка на Днестре и Пруте, в устье и гирле Дуная, охота в Кодрах и на границе Молдавии с Северной Буковиной. Леонид Ильич не только вновь попробовал кабаний окорок и запеченную в тесте оленину, но и открыл для себя такие ранее незнакомые гастрономические прелести, как зернистая осетровая икра из Вилково, дунайская осетрина и малосольная сельдь.
Причина высокого уровня, которого достигло кулинарное искусство в Молдавии, была, в первую очередь, в сочетании обилия разнообразных продовольственных ресурсов и сохранения традиций турецкой и греческой кухонь, на базе которых веками развивалась национальная молдавская кухня. Наряду с городскими ресторанами для богатых людей и общепитовскими столовыми, в которых ассортимент блюд был попроще, подешевле, основную массу составляли специализированные столовые, изготовлявшие какое-нибудь одно кулинарное изделие. Так, при базарах обязательно были «Мамалыжные». Здесь готовили исключительно мамалыгу разных видов и сортов. В «Плечинтных» пекли изделия из вытяжного теста – плечинты и вертуты, в «Мититейных» делали блюда из мяса – мититеи, в «Кифтелучных» можно было заказать молдавские кифтелуце, еврейские котлеты или украинские битки, причем только из баранины.
Такая специализация позволяла не только совершенствовать технологический процесс и отрабатывать наиболее рациональную рецептуру фирменного блюда, но и ускорять производство, увеличивать количество выпускаемых за день изделий, так как не надо было тратить силы на разнообразные операции, – весь производственный процесс шел, как по конвейеру, по заведенному образцу.
Позднее, в 70-х годах, эта хорошая практика была изменена, и в Молдавии все столовые и рестораны стали работать только по всесоюзному стандарту, что привело к ликвидации и «Мититейных», и «Мамалыжных», к исчезновению узких специалистов, а тем самым – к ухудшению качества кулинарных изделий и созданию очередей в столовых, чего прежде в Молдавии не было. Словом, «унификация» общепита по всесоюзному образцу фактически разрушила, убила весьма эффективную и оригинальную систему специализированных «едален» в Молдавии, которую еще застал и которой пользовался Брежнев.
В те годы в Кишиневе работали два замечательных мастера: повар Василий Мельник и кондитер А. Д. Волканов. Во второй половине 50-х годов, когда Брежнев уже находился в Москве, они написали и издали в Кишиневе свои книги – «Молдавская кухня» (в первом издании «Домашняя кухня») и «Домашний кондитер» – результат 30-летней деятельности на кулинарном поприще. Это были первые поваренные книги в СССР после войны, причем индивидуально окрашенные (так называемая микояновская «Книга о вкусной и здоровой пище», изданная еще до войны, была безликим коллективным произведением, в ней не было ничего принципиально нового в послевоенных переизданиях).
Весьма примечательно, что в Молдавии обе книги были изданы не по линии Министерства пищевой промышленности или Министерства торговли, как это было принято в отношении кулинарной литературы в Москве, а по линии Министерства культуры Молдавской ССР. В маленькой, «провинциальной» и очень скромной в то время Молдавии на дело «кулинарного просвещения масс» смотрели более правильно и более разумно, а главное, менее бюрократично.
Надо сказать, что Леонид Ильич и в силу своего осторожного характера, и особенно потому, что он был в Молдавии совершенно новым человеком и немного терялся в «заграничной» обстановке, не только не вмешивался в сложившиеся в Молдавии порядки, не только не пытался унифицировать под «общесоюзный уровень» молдавскую жизнь, но и фактически поощрял молдавскую самостоятельность. Вот почему в Молдавии о нем сохранились добрые воспоминания.
Но и у Брежнева о Молдавии остались наилучшие воспоминания. Годы, проведенные в Молдавии (1950—1952), способствовали расширению кругозора Брежнева и укреплению в нем чувства некоего роста – политического, культурного, ибо, несомненно, этот рост произошел. Он достиг самой зрелой поры жизненного пути – 44—46 лет, и обладал еще способностью схватывать и усваивать новое, по крайней мере, полезное.
Оказавшись на высоком посту, будучи фактически первым лицом в республике, ее руководителем, он решительно преодолел комплекс неполноценности, который прежде неизбежно возникал у него, когда он сталкивался с более компетентными людьми. Для него пребывание в этой «захолустной провинции», в этой скромной «виноградно-кукурузной республике» было во всех отношениях большой школой, спасшей его от политической кессонной болезни, которой переболели многие провинциальные деятели, попадавшие сразу из какого-нибудь Белгорода или Кемерова – в Москву. Брежнев же плавно «перешел» из Днепропетровска в Москву через Кишинев – все же «столицу», «заграничный» город. И если для Пушкина, высланного в XIX в. из столичного Питера, Кишинев был «дырой», «проклятым городом», бранить который «язык устанет», то для Брежнева в середине XX в. это был прекрасный город, замечательный трамплин в новый политический истеблишмент.
И немалую роль сыграла молдавская кухня, ее домашний, мягкий, душистый, пряный и здоровый характер. Она во многом облагородила, обтесала и внешне, и психологически Леонида Ильича, сделала его увереннее в себе и немного мягче, чем он был в качестве политработника в армии, сгладила его приобретенное на войне солдафонство. Ведь «человек есть то, что он ест», в конце концов!
В Молдавии на ее вкусных «хлебах» Брежнев еще и «подкормился», то есть превратился из «худого полковника», как его звали на фронте, в упитанного, раздобревшего, вальяжного генерала. Леонид Ильич даже на старости лет не изменил своей привычке прихорашиваться перед зеркалом чуть ли не часами. Цветущий внешний вид значил для него весьма много. Он придавал ему уверенность, льстил его тщеславию.
Таким образом, молдавская кухня фактически вывела Леонида Ильича в люди или, по крайней мере, способствовала этому в весьма сильной степени. Какая-никакая, но Молдавия – все же бывшая заграница, и именно это отражалось прежде всего на быте, в частности, на уровне кулинарного мастерства, более высоком по сравнению с тем, что имелось на просторах Советского Союза. Кстати, «заграничность» Молдавии проявлялась и в том, что здесь было множество ремесленников высокой квалификации, в частности портных. И когда Леонид Ильич приехал в 1952 г. в Москву на XIX съезд партии, ладно сшитый, прекрасно сидевший и явно скроенный по заграничным лекалам костюм выгодно и эффектно отличал Брежнева от других высоких партийных деятелей в их широких, не пригнанных по фигуре пиджаках и в безобразно широких брюках по моде конца 30-х годов.
Даже Сталин обратил на него внимание. И когда ему сказали, что это новый руководитель компартии Молдавии, Сталин произнес: «Какой красивый молдаванин». Ни у кого не повернулся язык поправить Сталина и разъяснить, что Брежнев вовсе не молдаванин. Более того, многие были уверены, что это именно так – густые и черные как смоль брови, холеное, с толстыми щеками лицо. Брежнев был весьма похож на молдаванина или румына. Не хватало только конусообразной шапки-колпака из овчины, чтобы выглядеть «брынзоедом», как называли молдаван украинцы.
На XIX съезде партии Брежнева избрали в Секретариат и в Президиум ЦК КПСС и перевели на работу в Москву. Затем он вошел в команду Хрущева по борьбе с группой Молотова, а потом неожиданно получил самый высший формальный пост в стране – Председателя Президиума Верховного Совета. Устранив Хрущева, стал первым, а потом и генеральным секретарем партии. Таким образом, Брежнев оказался на вершине власти.
Отныне он мог не отказывать себе ни в каких жизненных удовольствиях. У него была мало сказать хорошая, но фактически лучшая в мире еда, лучшие вина и коньяки, возможность охоты в разных точках Советского Союза. Дружеские пирушки проходили на многочисленных дачах и дома, не говоря уже о банкетах и официальных приемах во время юбилеев и встреч с руководителями разных советских республик, с военными, ветеранами, с партийным активом и т. п.
