Текст книги "Заря над Уссури"

Автор книги: Вера Солнцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 47 страниц)

Прищурив близорукие глаза, Лебедев внимательно проследил за его уходом, похожим скорее на бегство.

– Оставайся с нами, бабушка Палага! – согласился командир: понял по непреклонному выражению ее лица, что решение принято безоговорочно, никакие доводы не помогут. – Оставайся, родимая.

– Спасибо, Сергей Петрович, – растроганно поблагодарила бабка Палага и бросилась разгружать наполненные доверху сани.

Лебедев возвратился в землянку, накормил Борьку и Димку, напоил их горячим крепким чаем.

– А теперь собирайтесь в путь-дорогу, ребята. Вам здесь оставаться нельзя. В селе следите в оба: если будет что-то важное, из ряда вон выходящее, связывайтесь с нами только через Валерию. И впредь держитесь, – соблюдая, конечно, крайнюю осторожность, – партизанского боевого обычая: чем смог, тем и сбил врага с ног. До свидания, мои орлята. Поручаю вам Валерию. Доставьте ее домой в целости и сохранности. Поторапливайтесь, скоро будет темнеть, не задерживайтесь.

Ребята неохотно оделись и вышли из землянки. Димка, приладив получше лыжи, придирчиво проверил, как сидят лыжи на ногах друга.

– Лерка! А ты как? Без лыж пришла?

– У меня их нет, – сконфуженно ответила она, – я так шагала, дорогой шла. Я здесь несколько раз бывала… еще летом… Лесников приказывал: «Ежели, говорит, какая беда на селе случится, беги ко мне». Я и ходила. Мы с маманей полночи не спали, все о деденьке Никаноре кручинились. А чуть посветлело, она меня проводила за околицу, я сюда пошла.

– Готовы, ребята? – спросил Сергей Петрович и, обернувшись, крикнул выходившему из землянки Бессмертному: – Достал, Семен Никанорович?

– Достал, Сергей Петрович! – ответил Семен. – Хорошие саночки. Только бы нам не попало за них от Лесникова. Заворчит старик: зачем без спросу взяли?

– Ничего! Как-нибудь отговоримся! – добродушно улыбнулся командир.

Взяв из рук Семена веревку от небольших деревянных санок, Сергей Петрович сказал паренькам:

– Димка! Вы с Борисом поедете на лыжах. У Валерии их нет. Повезете ее вдвоем на санках.

– Ура! Идет! Мало я ее катал? Мы, как рысаки, ее до дому доставим! – весело завопил Димка.

– Нет, ребята, вы ей не давайте все время сидеть в санках. Шубенка на ней плохонькая, а мороз к вечеру крепчает. Продрогнет. Вы ее вывезете на твердую дорогу и заставьте пробежаться. Согреется – тогда опять везите. Ну, тронулись в путь.

Через час Сергей Петрович и Семен Бессмертный вывели ребят на широкую санную дорогу и, указав кратчайший путь на Темную речку, простились с ними.

– Да-а! – произнес в раздумье, глядя им вслед, учитель. – Наш народ поставить на колени? Да никогда!

И Семен от этих простых слов командира почувствовал, как поулеглись, поостыли его тревоги и страдание, точившие сердце с момента известия о мученической смерти отца. Он слушал слова Сергея Петровича, и перед ним вставал Дальний Восток, тысячи и тысячи людей, поднимающихся в неудержимом порыве на смертный бой. «Учитель. Один-одинок человек. Ни кола ни двора. А раньше всех встал за Россию, за край наш бороться. Алмаз чистый! Ничего у него нет кроме народа, его горя, его борьбы. Потому люди и чтут свято каждое слово, каждый приказ боевого командира. Идут не оглядываясь: он только на праведное, справедливое дело их поведет…» – думал партизан Бессмертный, поглядывая на спутника, неброского внешне, скромного человека с близорукими глазами.

Глава четвертая

Вечером на поляну, вокруг которой были вырыты землянки партизанского отряда, вихрем влетела, раскидывая во все стороны снег, упряжка заиндевевших гольдских собак. К нартам были прицеплены широкие сани, на которых высилось несколько полных мешков.

Управлял упряжкой гольд Иван Фаянго. На нартах рядом с Иваном сидел Вадим Яницын. Фаянго гортанным окриком остановил разбежавшуюся упряжку, затормозил нарты шестом и сказал другу-побратиму:

– Приехали, Вадимка. Ходь до фанзы. Замерз, однако?

Вадим направился к землянке Сергея Петровича.

Партизан Фаянго, малорослый, ловкий, крепко сбитый старик со скуластым кирпичным, почти коричневым лицом, на котором весело и лукаво поблескивали узкие, с косым разрезом черные глаза, степенно, за руку, здоровался с обступившими его со всех сторон высыпавшими из землянок партизанами.

– А! Ваня! Сколько лет, сколько зим не видались! Ты к нам и глаз не показываешь! – похлопывая его по плечу, пританцовывал на морозе Силантий. – Ох какая на тебе кухлянка богатая. Видать, камчатской работы? Ишь олешка разрисовали, узор на узоре! Разбогател, видать, Ваня Фаянго?

– Когда Ваня Фаянго богатым был? – простодушно посмеивался гольд. – Ты наскажешь, Силашка! Кухлянка добрая. Камчатская. Вадим-дружок надел. Мы с ним, однако, день-деньской гоняем. А на мне тулупишко драный. Вадим раздобылся кухлянкой. Говорит: «Носи ты ее, друг-побратим. Заморожу тебя – перед бабушкой твоей отвечать неохота…»

– О, Фаянго! Папаша Фаянго! – обнял старика Иван Дробов. – А я слышу Ванин голос и ушам своим не верю. Здоров, старикан! Как тебя ноги носят?

– Однако, носят еще, не жалуюсь, – улыбался во весь рот Иван Фаянго, радуясь встрече с друзьями, которых он знал многие годы. – Зачем ты, Ванюшка, без шапки выскочил? Мороз хватает!

Иван Дробов тряхнул шапкой курчавых русых волос, сверкнул глазами.

– Какой мороз надобен, Ваня, чтоб меня хватил? Градусов, поди, с тыщу! Ну как, Фаянго, охотился в эту зиму? Соболевал?

– Где там! – махнул рукой гольд. – Целыми днями с Вадимом на нартах носимся. Сегодня в третье место приехали. Старуха только своими руками сыта, я ей эту зиму совсем никудышный добытчик!

В дверь землянки выглянул Сергей Петрович:

– Фаянго! Ты чего там застрял? Иди скорее!

– Иду, Сережа!

Иван Фаянго привязал к деревьям упряжку, снял с тока – нарты – мешок с мороженой рыбой и бросил корм голодным, набросившимся на рыбу, зарычавшим друг на друга собакам.

– Но! Но! Однако, не балуй! – сердито прикрикнул старик на двух вцепившихся друг другу в загривки собак и ткнул их длинным деревянным шестом.

Собаки с визгом отскочили и вновь бросились на пищу. Только одна собака, не бывшая, очевидно, в упряжке, стояла горделиво и отчужденно в стороне и настороженно, будто ожидая особого приглашения, смотрела на старика.

– Селэ-вуча! Ходь! Сюда! – крикнул ей Фаянго и указал на порог землянки Лебедева.

Поводя острыми сторожкими ушами и выжидательно глядя в глаза хозяину, собака, поджав под себя широкий пушистый хвост, улеглась недалеко от входа.

Следом за Фаянго в землянку ввалилась толпа оживленных партизан. Сбросив с себя широкую, не по его фигуре, оленью кухлянку, Иван Фаянго оказался в национальном гольдском костюме, богато изукрашенном блиставшей яркими красками вышивкой. Искусный орнамент, изумительная красота и тщательность отделки узоров – дело прославленной по гольдским стойбищам вышивальщицы Анны Фаянго, жены Ивана.

Сбросив с маленьких рук кожаные, тоже расшитые рукавицы, Иван Фаянго потрогал приплюснутый нос, степенно разгладил реденькую бороденку и усы. Простодушно поглядывая раскосыми, узкими глазами на хозяина землянки, лукаво посмеиваясь, он неожиданно запел-заговорил речитативом, притопывая небольшими ногами, обутыми в меховые оленьи унты:

– Однако, здоровенек будь, Сережа! Здоров был, Силашка! Здоровы будьте и вы, сверху и снизу, с Амура, Уссури и Тунгуски приехавшие люди! Хорошенько, в два остро поставленных, как у Селэ-вучи, уха, слушайте мою короткую простую песню. О чем может рассказать, что знает бедный нанай – земной человек? Нанаец – земной человек, кроме бедного стойбища, нищего темного жилища с окнами, затянутыми рыбьей кожей, что хорошего видел и слышал?

Нанаец – земной человек – ловит в реке осетра, калугу, сазана, кету, горбушу!

Нанаец – земной человек – охотится на белку, соболя, кабаргу, козулю, изюбря!

И дед так жил. И отец так жил! Я, сын, так жил – в окне через рыбью кожу света не видел…

– Ванюша, – перебил его учитель, – а ты-то чего ради на старости лет в партизаны подался? Сидел бы около своей бабушки, охотился.

– Ой, какой ты, дружок Сережка! – хитро прищурился на него нанаец. – Мне Вадимка все объяснил. Целую ночь мне глаза открывал.

Всю жизнь Ваня Фаянго трудился: кету ловил, охотником был, гусей-уток стрелял, зверя в тайге промышлял. Однако, тыщу сохатых убил, а сколько соболя, белки носил – и не сосчитаешь. На нартах мешками возил. А все Ваня Фаянго бедный, все живот пустой кричит. И бабушка Анна голодная. И сынок Нэмнэ-Моракху голодный. Все за долг уходило.

Китаец нам из Сан-Сина товары возил – дабу, табак, буду, ханшин. Зиму целую охочусь, а все долг не убывает. Китайца, однако, убили, его хунхузы ограбили и голову отрубили. Стал нам дядя Петя товары возить. Опять долг растет.

А вот пришел, позвал побратим Вадимка Яницын наная Ванюшку Фаянго: «Идем, друг Иван, дело делать! Идем толстых купцов, вредных царских чиновников, жирных скупщиков пушнины из ружьишек бить! Заездили они совсем народ: совсем дышать ему не дают». Вадимка мне сказал: «Помогать партизанам будешь – весь долг тебе скостят. Сам меха продавать будешь, кому хочешь. Богато жить будешь». Однако, Вадимка правду сказал: кухлянку камчатскую видел – ношу! Одна беда: Вадим шаманов ругает, а как без шамана жить? Кто охоту богатую у духов выпросит? Нет, Вадим, однако, мало ты еще об этом думал…

Ваня Фаянго большой век живет, большой век гольдом его обзывают, гнушаются, а он нанаец – земной человек и от неправды купца, скупщика, промышленника много зла терпел. Ай, Вадимка! Ай, побратим! Поеду с тобой к людям, которые неправду бьют! Вот и носимся на нартах теперь с Вадимкой. Вот вам и вся моя простая короткая песня.

Горе у меня: Иван Фаянго старый стал, болеть стал – Аннушка Фаянго травами лечит, а все дух захватывает, голоса не хватает, голова ослабла, мало слов стал помнить.

Прошу я всех: не сердитесь, не судите с гневом за это старого охотника Ивана Фаянго. Будто через бурный порог на оморочке, сюда со слезами едва приехал: дно тока – нарты – провалилось, собаки в упряжке устали, истомились, ремешки перетерлись-полопались, шест-погонялка иступился, и я здесь, с вами, очутился! Однако, еще раз здоровы будьте, с верху и с низу рек приехавшие люди! Здорово, Сережа! – добродушно и доверчиво поздоровался старик за руку с командиром. Потом внимательно осмотрел землянку, в которую все набивались и набивались партизаны, и одобрительно сказал: – Однако, хорошая фанза у тебя, Сережа, большая фанза. Человек сто поместится?

– Ну, сто не сто, а человек двадцать с грехом пополам входит, – засмеялся Сергей Петрович.

– Покормить найдешь чем друзей-побратимов, Сережа? Живот, однако, совсем пустой. Замучит меня до смерти Вадимка: ездим из отряда в отряд, а поесть не дает. Некогда все ему. Найдешь поесть, Сережа?

– Найдем! Найдем! – в тон ему весело отозвался Сергей Петрович. – Юкола есть, каша из буды варится. А бабушка Палага привезла нам сегодня мороженых пельменей. Угощу на славу!

С ворохом нарубленных дров появилась на пороге бабка Палага. Она уже освоилась на новом месте и чувствовала себя как дома в землянке Сергея Петровича, который пригласил ее жить и хозяйствовать в «халупе».

– Чего это так понабивались? Холоду-то напустили, – заворчала было старуха, сбросив дрова к трещавшей железной печурке.

– Гости, гости у нас, бабушка Палага! – откликнулся на ее воркотню Лебедев.

– Гости? – Старуха подняла от печурки седую голову. Строгие глаза ее потеплели. – Ой! Да это никак ты, Ванюшка Фаянго?

– Я сам и есть, Палашка. Ходь ко мне: подарок тебе от бабушки. Вожу с собой неделю – никак в Темную речку не загнем. Моя бабушка ворчит: «Шатаешься по всему свету, а бабушке Палашке подарка не отвезешь».

Фаянго открыл квадратную дорожную сумку, висевшую на стене, и из ее, казалось, бездонных карманов выволок берестяной туесок, украшенный тонким, художественным орнаментом, вырезанным тоже из бересты.

– Красавец туесок какой! – восхищенно всплеснула руками Палага, любуясь мастерской резьбой. – И с крышкой! Хорош – мед держать. Ну, спасибо Аннушке, удружила! Люблю вашу работу: десятки лет простоит – не скоробится, не потечет, и рисунок как тонко вырезан!

– Сережа! – вновь дипломатично намекнул Фаянго. – Я кашу из буды и из чумизы люблю и пельмешки люблю, а моя сука любит юколку. Угости-ка ее юколкой. Мне юколки не надо, она и дома надоела. Угощать-то скоро будешь?

Лебедев засмеялся наивной хитрости друга.

– Скоро, скоро угощу, Ваня!

Покосившись осторожно в сторону переобувавшегося Вадима, Фаянго прошептал Сергею Петровичу:

– Однако, Сережа, живот у меня совсем пустой. Набивать надо – кричать начинает. У Вадима бутылочка есть, самогончик! – И, щеголяя отличным знанием русского языка, старик прибавил: – У меня кончик носа чешется: может, и мне в бутылочку заглядывать?

Лукаво смеялось скуластое открытое лицо старика, прищелкнувшего для пущей убедительности пальцами около сморщенного, выдавшегося вперед кадыка.

– Любишь выпить, Ванюша?

– Сам знаешь, Сережа, однако, вместе в стаканчик заглядывали! – намекающе напомнил старик.

– А где твоя собака?

– Не в фанзу ее тащить, Сережа! На дворе оставил.

– Зови ее сюда. Пусть погреется.

– Она тепла не любит. Однако, позову ее. Накормить надо. Тоже день целый на ногах была и малька в рот не получила.

Фаянго открыл дверь и свистнул:

– Селэ-вуча! Селэ-вуча! Ходь сюда…

На зов хозяина в землянку стрелой влетела великолепная низкорослая, с густой шерстью и широким хвостом собака. Она остановилась около Фаянго, глядя на него умными быстрыми глазами и поводя острыми сторожкими ушами: покорно ждала приказа.

– Какой замечательный экземпляр! – заметил Лебедев, любуясь напружинившимся, мускулистым телом собаки, прочно стоящей на широких, крепких лапах. – Вся как литая! Красавица сука! Таких, как она, и десятка не наберешь во всех стойбищах… Селэ-вуча? Что это значит по-русски, Фаянго? – спросил Сергей Петрович, пытаясь вспомнить слова, которые он знал в детстве.

– Железная сука! – гордо ответил Фаянго. – Железная сука! – Откинув назад длинные, густые черные волосы, заплетенные в косу и перевязанные на концах разноцветными шнурками, Иван добавил: – Однако, этой суке, Сережа, цены нет. Соболевать в тайгу вместе с ней ходим, на изюбря, козулю, кабаргу с ней, на белку с ней. Она да ружьишко – мои первые кормильцы. В верховья заберемся – там на мелких местах рыба бьется, вверх скачет. Селэ-вуча сама из реки на берег зубатку, кету выбрасывает…

Селэ-вуча, чутко насторожив уши, вытянувшись вся, как бы готовясь к стремительному прыжку, слушала хозяина, а умный, внимательный глаз ее уже косился в сторону Сергея Петровича, резавшего на куски вяленную на солнце кету-юколу. Подвижные, влажные, розовые ноздри собаки раздувались, жадно внюхиваясь в раздражающе вкусный запах.

– Однако, зачем ты режешь, Сережа? Чево ты кусков накромсал? Она и сама справится, зубы у нее как железные гвозди, все перегрызут. Почему ее железной сукой назвал? Она, вот те Христос, Сережа, однако, железная. Я сотню верст пройду, и она сотню пройдет – и не жалуется, не устает. Она мне жизнь спасла.

Вот как дело было. Шаман у нас злющий, жадный. Знаешь ты его, однако, Сережа? Сахсае-шаман. Вредный старик – за все ему денежку подай.

По нашему нанайскому обычаю, перед тем как на охоту отправляться, идем мы, охотники, к шаману: «Шамань, Сахсае-шаман, проси у духов хорошей охоты, много битого зверя нам дать!»

Взял Сахсае-шаман гизель – колотушку, обтянутую кожей козули, – начал легонько бить в уичху – бубен.

Завопил шаман, вскочил, как ужаленный змеей, с места, давай скакать, кружиться! Бубен гудит, как колокол на колокольне. Он вопит, лупит по бубну изо всех сил, прыгает все выше и выше.

Охотники тоже кричат, тоже грозят злым духам: «Уходите!» Пот со всех градом льется, задыхаются, устали. Сахсае-шаману труднее всех достается: одет он жарко. Шапка на нем большая, меховая, с волчьими хвостами, на которых погремушки звенят; на шапке по бокам железные рога – вроде оленьих, а впереди пришиты тяжелые медные бляхи с китайскими рисунками. Поверх рубахи надет жилет кожаный; украшен жилет кожаной бахромой. На Сахсае-шамане пояс кожаный, погремушками обшит. На ремнях висят на груди и спине шамана тяжелые медные круги. С такой тяжестью попрыгаешь – устанешь, однако, язык высунешь. Долго-долго, часа два, наверно, так молил-шаманил Сахсае-шаман. Кончил. Сел на циновку – отпыхивался. Уставился вверх, говорит охотникам: «Удача будет нанаям-охотникам. Добрые духи с вами ходить будут. Злых прогнал за Хехцир».

Пошли охотники по фанзам. В то время деньгами я беден был, а дать шкурку шаману не захотел: однако, жирно будет? Все охотники отблагодарили Сахсае за его тяжелую шаманскую работу, а я один поскупился. Сахсае-шаман ничего не сказал, обозлился, решил мне отомстить, дать плохую охоту!

Иду я по тайге знакомой – бывал здесь сто раз, – а ничего не узнаю: перед глазами туман стелется, красные, синие и зеленые шары крутятся, в ушах так звенит, будто кто бревном в бубен изо всех сил лупит.

Отстал я от охотников. Они давно впереди шли. На нартах продукты собачья упряжка везла – тоже вперед умчалась. Хотел я их догнать, хожу-хожу, ищу-ищу, а зимовья найти не могу!

Не выйду – и все! Пропало зимовье, даже будто и не бывало его. Тут я испугался. Погибель меня ждет. Смерть со мной рядом ходит. Злые духи радуются! Знаю – бывал я здесь раньше сто раз, прошлой осенью с гнезд уток и гусей с выводками поднимал. А вот в этих местах бывала у меня обильная добыча. Только соображу, куда мне повернуть, – все пропало!

Летят на меня с громким криком вороны, сороки, чайки, каменные стрижи. Со злостью и без пощады долбят меня жесткими клювами дятлы, носятся, сердятся, клюют, бьют крыльями иволги, зимородки, трясогузки. Слышу в небе клекот: орел крылья раскрыл – спускается. Вцепился железными когтями в мою голову, а клювом бьет по шапке, рвет ее в клочья.

Потом охотники сказали: семь дней я по тайге бегал голодный. Шаман злобу на мне вымещал! Я помирать собрался – идти больше не мог – и упал. Селэ-вуча меня не бросила, за мной бежала, скулила, ночами грела. Видит – дело плохо! Надо Ванюшку Фаянго спасать! Оставила меня, вынюхала, зимовье отыскала. Лает, кричит: «Идите за мной! Ванюшка помирает!» Они – за ней. Подобрали они меня, однако, мертвого: три дня в зимовье лежал, ничего не понимал, и пища вон шла. Они мясо сохатого варили, в рот мне вливали. На четвертый день я охотников узнал, Селэ-вучу, зимовье; туман и круги, как блюдца, красные, зеленые, пропали! Шаман все может! – убежденно закончил Фаянго.

– Просто ты, Ванюша, был болен. Шаман тут ни при чем, – сказал Сергей Петрович.

– Не говори, Сережа, не болтай, чего сам не знаешь!

– Ладно, не обижайся, друг-побратим. Веришь – и верь. Тебя поздно переделывать, – примирительно ответил разволновавшемуся нанайцу Сергей Петрович. – Садись-ка за стол. Об еде даже забыл со своими шаманами… Бабушка Палага, как там дела? Каша из буды сварилась? Готовьте пельмени, скоро вода в ведре закипит, можно будет засыпать.

Партизаны, заметив приготовления к ужину, исчезли из землянки: знали, что угощения на всех не хватит.

– Весь день, с утра еще, когда и куска во рту не было, мне все рыбкой икалось. К чему бы это? – намекаючи, хитровато спросил командир у Силантия.

– Ой! Я и забыл, – лукавит Лесников. – Бабушка Палага! Там на полочке горчица есть и уксус. Приготовьте для строганины. Для дорогих гостей заморозили свежего осетрика и нельму на строганину.

Лесников вышел из землянки, принес замороженную нельму и небольшого осетра.

– Строгать рыбу тебе, Ванюша, – сказал Сергей Петрович улыбавшемуся во весь рот Фаянго.

Вытащив из ножен, висевших на бедре, остро отточенный нож-кинжал, нанаец принялся ловко и быстро строгать мороженую рыбу. Тонкие, почти прозрачные пластинки мастерски настроганной рыбы Фаянго уложил на глиняное блюдо. Оживленно переговариваясь, все принялись за строганину, обмакивая ледяные пластинки рыбы в уксус с горчицей и солью.

– Хороша строганинка! – простодушно закатывал глаза Фаянго. – Ах и хороша! Однако суха, а сухое рот дерет!.. – откровенно поглядывал он на вещевую сумку Яницына.

– Хитер старикашка… – засмеялся, поднимаясь со скамьи, Вадим Николаевич.

Достав бутылку самогона, он разлил ее по кружкам. С восторгом крякнув, Фаянго двумя руками обхватил свою кружку, нюхая ее содержимое и посверкивая разгоревшимися узкими глазами.

– Бабушка Палага, присаживайтесь к нам! – пригласил Вадим хлопотавшую старуху.

– И без меня обойдется. Пейте сами, что там придется на четверых-то?

– Садитесь, бабушка! – настойчиво повторил приглашение Сергей Петрович и прибавил, обращаясь к Яницыну: – Вадим! Оставь полкружки Семену Бессмертному. Он скоро здесь будет.

– Вот удружил так удружил, Вадим Николаевич. Водочкой-то! Мы ее в кои веки не видали, а известно, без росы и трава не растет! – заглядывая в кружку, радовался Силантий.

– Выпьем, друзья, за успех, за успех и победу! – серьезно и торжественно предложил Вадим.

Все чокнулись и выпили. Довольный Силантий с наслаждением жмурился, нюхал кусочек черного хлеба. Фаянго, закрыв глаза, прислушивался, как бежит огненная влага по его усталому, наголодавшемуся телу.

– Огонь-вода! Хорошо, однако, жжет! – довольно бормотал он, поглаживая себя по животу.

– Ванюша у нас не пьет, а ото рта не отымет! – подшучивал над ним Лесников.

Присутствующие невольно расхохотались, глядя на блаженное лицо охмелевшего нанайца.

– Любишь, Ванюша? – спросил Вадим.

– Люблю!.. – восхищенно отвечал Фаянго.

Бабка Палага поставила на стол ведро с кипящими пельменями, и разговор сразу оборвался.

– Вот уплетает так уплетает! – хохотнул Силантий, следя за мелькавшей в воздухе рукой нанайца. – Видать, вы, товарищ Яницын, его в черном теле держите? Дорвался – за уши от тарелки не оторвешь!

– Однако, здорово я набил живот! – удовлетворенно сказал Фаянго.

Узкие глаза его смыкались, но он преодолел сон и вышел из землянки – проверить собак.

– Ходь со мной, Селэ-вуча! Ходь! Будет, побаловалась! – сердито позвал он собаку.

Вернувшись в землянку и выпив две кружки горячего чая с хлебом, Фаянго окончательно разомлел от тепла, сытного ужина, выпитого самогона.

– Однако, я, Сережа, спать лягу! – бормотнул он, не в силах разомкнуть осоловевшие глаза.

– Ложись, ложись, Ванюша! – встал из-за стола Сергей Петрович. Он расстелил на нарах, прибитых к одной из стенок землянки, свой тулуп, уложил старика и прикрыл его оленьей кухлянкой.

– Милейший старик, – сказал Вадим, – мой лучший связной. Все пути и перепутья знает. Ночью и днем ориентируется на местности прекрасно. Поразительная сила и ловкость! А меткость глаза? Ездил я с ним однажды на рыбалку. Как он с оморочки бил ночью острогой рыбу! Ни одного промаха. Точность попадания стопроцентная. Сын его Нэмнэ-Моракху и племяш Навжика тоже были замечательными охотниками и рыболовами. Как сейчас помню их мальчонками. У нанайцев ребята хорошенькие, как игрушки. Ты замечал, Сергей, интересное явление?

У ребят нанайцев кожа нежно-розовая, как лепесток яблони, а как только за пятнадцать лет, как войдут в года, делаются смуглыми, почти коричневыми.

Завязался было разговор о Нэмнэ-Моракху, Навжике, Фаянго и жене его Аннушке.

– Время, друзья, поговорить о деле, – сказал Вадим Николаевич, – я на рассвете должен ехать дальше, поэтому все необходимо уточнить сегодня.

Товарищ командир! На санках Фаянго два верхних мешка предназначены нашему отряду. Гольды подбрасывают в партизанские отряды торбаса, унты, теплые варежки. Женщины расшили их узорами – от души. А остальное – по распоряжению штаба – отвезем в другие отряды. Я за это время объехал с Ваней несколько стойбищ: давно нас ждали, шили, готовили подарки. Милый и добрый народ. А какое радушие!.. Ну, теперь перейдем к неотложным вопросам…

Яницын коротко рассказал присутствующим о задаче, поставленной штабом отряду Лебедева. Долго, придирчиво, шаг за шагом проследили по карте-двухверстке пути следования к месту сбора отрядов для совместного налета на крупную железнодорожную станцию, склады интервентов в тылу врага.

Вадим Николаевич предупредил о трудностях следования по намеченному маршруту, о предстоящих испытаниях, которые явятся проверкой зрелости партизан, их мужества и готовности к ответственным заданиям.

– Наступление рассчитано на ночь, и, пока они там разберутся, мы свое дело сделаем, – энергично излагал Вадим план похода. Проницательные глаза комиссара пронзительно вглядывались в присутствующих и, казалось, читали все, что творилось в душе у каждого.

– Обмозгуем-ка, товарищ комиссар, еще разок: дело не шуточное, – сказал Сергей Петрович, и придирчиво, предусматривая все шансы за и против, партизаны стали вновь разбирать предложенный вариант налета.

«Обмозговывали» долго, сосредоточенно и, внеся некоторые поправки, приняли разработанный план.

После совещания бабка Палага подала им чай, и Сергей Петрович заметил, как внимательно поглядывает она на Вадима. Вот села на маленькую деревянную скамейку, принялась за шитье и нет-нет да и метнет испытующий взгляд на Яницына.

Сергей Петрович подсел к Палаге.

– Это ведь он приезжал в Темную речку при Советах? – спросила Палага. – Марьи Ивановны Яницыной сынок?

– Он, он! Хорошая у вас память, бабушка Палага. Сколько лет прошло, да и долго ли вы его видели!

– Ну, такого ухаря не трудно запомнить. Он хоть и старше сына моего, Николушки-покойника, и обличье другое, а вот чем-то схож с ним – тоже как будто весенним березовым соком налит: все в нем так и ходит, так и бродит! Большевик? Комиссар вашего отряда? О! Какими делами-то заправляет! – уважительно протянула бабка Палага. – Я и вижу – настоящий человек, большое в нем сердце…

– О чем это вы шепчетесь, заговорщики? Уединились ото всех! Вы к нам в гости, бабушка Палага? Неужели сами вещи привезли, а не Тимофеич и Никанор Ильич?

Палага не ответила на его вопрос, заплакала, загоревала.

– Случилось что-нибудь? – всполошился Яницын.

– В Темной речке, Вадим, случилось большое горе. – И Сергей Петрович рассказал Вадиму о казни стариков.

– Жалко товарищей! Обидно! Обидно потерять таких преданных друзей! Сережа! Возчик – Тимофеич? Он?

– Да, Тимофеич!

– Он был связным. Встречался я с ним и в Хабаровске: выполнял он там поручения штаба. У него дочь-вдова с кучей ребят. Тимофеич погиб за народное общее дело. Будь добр, возьми это на себя – я надолго выпадаю из жизни отряда – и поддержи всем, чем можно, его семью…

– О чем разговор? Конечно, будет сделано! – ответил Лебедев.

Яницын присел на скамью между Сергеем Петровичем и бабкой Палагой. Спросил участливо:

– Страшно около смерти ходить, бабушка Палага?

– И не приведи бог… Не сам смертный час страшен, а после, как домой шла. В жар и озноб меня ударило, шаг все прибавляю и прибавляю: а вдруг раздумают и на веревку вздернут? Весь день за шею хватаюсь – все будто петля давит!..

– Хватит об этом, – сказал Вадим. – Поживете теперь с нами, таежными жителями, – мы вам поможем поскорее все забыть. Вы нас должны будете сливанчиком побаловать, шанежкой картофельной…

– Николка, сынок мой, вот так вот шанежки любил, – завздыхала Палага. – Больно ты, батюшка, на сынка моего похож. На Николку. – Она заохала: – Ох похож! Убили его… Никак не свыкнусь, все он, живой, веселый, передо мной…

Чуткий охотничий сон покинул Фаянго: он услышал одышливые вздохи старухи.

– Бабушка Палага, однако, вздыхает? – соскочил проворно он с нар. – Ай, Палашка, ай, крепкая бабушка, над кем ты так вздыхаешь?

Бабка Палага вытирала слезы.

– Никанора Ильича вспомнила, кончину его мученическую, – призналась она, – доси вижу его и Тимофеича в петле…

– Никанорку? Семкиного папашку? Однако, он живой-здоровый. Я его три дня прошло в тайге встречал. Зачем так о нем вздыхаешь, Палашка? Однако, нехорошо так вздыхать, Палашка!

– Ой, Ваня! Ничего ты не знаешь, сердешный ты мой… Нету у нас Никанора. Сгубили его душители народа русского. Повесили вчерась его душегубы калмыковцы на площади в Темной речке.

Детски простодушное лицо Ивана Фаянго сморщилось. Он закачал головой, раскачиваясь на нарах, и запричитал:

– Ой, Никанорка! Ой, дружок! Помер! Ай-ай-ай! Беда-то какая без пули сразила! Ох сволочишки эти калмыковцы – направо-налево хватают. Однако, они простой народ совсем вывести хотят? Никанорка! Ай, Никанорка! Совсем молодой старик был. Однако, моложе меня будет? Я его оморочкой управлять учил…

Открылась дверь землянки. Согнувшись, чтобы не стукнуться головой о притолоку, вошел Семен Бессмертный в распахнутом желтом полушубке. Поздоровавшись с присутствующими, он коротко доложил Сергею Петровичу:

– Ваше задание выполнено, Сергей Петрович. Ответ просили передать устно – завтра в полдень будут у вас.

– Очень хорошо! Благодарю вас, Семен Никанорович!

Иван Фаянго, продолжая причмокивать и покачивать головой, смотрел жалостливо на Бессмертного.

– Однако, Семка, какая беда у тебя грянула! Папашка помер… Ай, Никанорка! Ай, дружок! Я тебе, Семка, копье – геда – подарю. Знаешь мое геда на медведя ходить… Хочешь, новые лыжи подарю? Сам приготовил, крепкие, из бархатного дерева, мехом сохатого обтянул. Ты не горюй, Семка, он теперь, однако, там с Марфой ханшин-водку пьет и сто чашек чумизы ест. Бабушка Марфа, поди, его встретила, угощение приготовила… – Нехитрыми словами Иван Фаянго старался утешить Семена. – Однако, он там с сынком моим, с Сережиным побратимом Нэмнэ-Моракху, встретился, все новости о нас передал. Поди, охотиться вместе будут, на соболя серми – ловушку – настораживать?

Бабка Палага наполнила пельменями миску до краев и позвала к столу Бессмертного.

– Выпей, Никанорыч, с холоду, – сказала она, подавая кружку с самогоном. – Да закуси пельмешками.

– Однако, чего-то опять спать захотел? – простодушно спросил Фаянго и зевнул во весь рот.

– Пора и отдыхать. Завтра дел по горло! – встал с места Сергей Петрович. – Бабушка Палага, давайте сообразим, как будем укладывать гостей…