Текст книги "Заря над Уссури"
Автор книги: Вера Солнцева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 47 страниц)
Глава шестая
Тревожное, насыщенное событиями лето 1918 года мчалось стремительно! По поручению Дальневосточного краевого штаба Красной Армии, гвардии и флота Яницын вел большую организаторскую работу: формировал в деревнях и селах военные отряды, закупал у крестьян муку и крупы для нужд фронта, изымал из воинских складов старой армии оружие, снаряжение, фураж, продовольствие.
По возвращении в Хабаровск вновь и вновь обращался с просьбой послать его сражаться с белыми и чехами, рвался с оружием в руках схватиться с интервентами. Ему отвечали: «Вы накопили опыт борьбы с голодом и недостатками. Продолжайте свое дело. Накормить, одеть, снабдить оружием и снаряжением красных воинов – задача не менее ответственная, чем личное участие в бою. Уссурийскому фронту важнее ваша работа на месте…»
Скрепя нетерпеливое сердце подчинялся Вадим. Горько, конечно, но превыше всего партийная дисциплина: «Подчинись, солдат…» Что скромная роль то ли интенданта, то ли заготовителя имела большой смысл, он понял, хлебнув мурцовки в низовьях Амура. Там он попробовал горького до слез, когда сам-друг погрузил на пароходы сотни бочек с кетой, горбушей и вывез их в Хабаровск. Все незамедлительно пошло на фронт.
После изнурительной поездки грязный, изможденный Яницын еле доплелся до родного крова.
Марья Ивановна, милая мама Маша, так и всплеснула руками:
– Хорош! Да в чем у тебя душа-то держится, сынок? Вадим, Вадимка! Высох-то как, кожа да кости…
– Были бы кости, мама, а мясо нарастет, – отшучивался сын; собирал белье, мыло – в баню, отмыть дорожную грязь. И бежать в исполком, отчитаться, узнать последние новости – положение на фронте с каждым днем веселее! – прочитать свежие газеты, повидаться с товарищами и опять – в который раз! – просить отправить его на фронт: душа кричит, просит ратного дела. «Победят, опоздаю!» И опять – в который раз! – он получал отказ и подчинялся: такова воля партии.
Дела на фронте развивались отлично: Красная Армия шла в наступление.
Яницын ни в чем, казалось, не мог винить себя: приказ есть приказ, ему говорили – он и его товарищи приносят огромную пользу фронту, – и все же Вадим горько стыдился своей «штатскости» и, как всякий сильный молодой человек, не сомневался, что на поле брани он один бы «семерых побивахом».
В ответ на его сетования мать, умница Марья Ивановна, утешала, будто в воду глядела:
– Навоюешься! Жизнь большая. Еще успеешь «семерых побивахом», передряг на твою долю хватит, сын…
Яницын был в Хабаровске, когда во Владивостоке, помимо англо-японского десанта, произошла высадка новых союзных десантов – американского, французского, канадского.
Вадима срочно вызвали в штаб. «Готовьтесь к длительной поездке, подбирайте по своему усмотрению людей для работы и рассредоточьте их в Советах крупных поселков – фронту необходимы новые отряды Красной Армии, требуется пополнение Красной гвардии. Формирование, немедленное формирование воинских частей – безотлагательная задача! Утверждайте в штабе людей – и немедленно в дорогу!»
Вадиму и заикнуться не дали с просьбой направить его на фронт: «Вы нужны сейчас здесь. На фронте ничего не изменится от вашего пребывания там в качестве рядового бойца или комиссара, ваша работа в тылу больше даст фронту…»
Перед отъездом Вадим срочно приводил в порядок записи, документы. Тяжелая дума томила его после беседы в штабе. Рано, рано радоваться блестящим победам наших войск! Хотя в августе 1918 года Красная Армия победно двигалась вперед и от нее в панике бежали бело-чехи, хотя на повестке дня было уже освобождение Владивостока, поведение интервентов внушало тревогу.
Благословив антисоветский мятеж чехословацких войск, интервенты внимательно следили за ходом военных событий. Когда крупные боевые успехи и продолжающееся наступление советских войск создали серьезную угрозу положению белочехов на Уссурийском фронте, интервенты стали лихорадочно готовить свои войска к отправке на фронт: «избавить чехословацкие силы от угрозы, которой они ныне подвергаются».
Вадим угрюмо и машинально вычистил перо и продолжал писать.
По улицам Владивостока уже маршируют английские войска – 25-й батальон Мидльсекского полка, под командованием полковника Уорда.
Японские войска под командованием генерала Оой.
Американские войска под командованием полковника Стайера.
Из Индокитая на пароходе «Андре Лебон» прибывают французские колониальные войска. Вот так-то вот! В исконно русском городе Владивостоке гремят по мостовым тяжелые бутсы солдат соединенного союзного десанта, сформированного из японцев, американцев, англичан, французов, итальянцев, и сила, тупая, чугунная сила – на их стороне!
А как вездесущи и активны японцы: понукаемые самураями и одураченные ими, они рвутся в поход – овладеть Дальним Востоком! И что всего омерзительнее – это двурушие и лицемерие императорской Японии: в декларациях она заверяет Россию в своих дружественных чувствах, говорит о нежелании вмешиваться во внутренние дела русских, а тем временем под шумок гонит и гонит пароход за пароходом с войсками и снаряжением. Четыре японских миноносца забрались даже в амурский лиман и назойливо маячат там! Вблизи от Николаевска-на-Амуре!
Дальсовнарком направил для защиты Николаевска канонерскую лодку, отряд красноармейцев и потребовал немедленного отхода японских миноносцев, расценивая их появление в русских водах как бесцеремонное вмешательство Японии во внутренние дела России. Но, сохраняя невозмутимую мину, Япония вновь и вновь гонит на Дальний Восток войска. С трапов «Калькутта-мару», «Конан-мару», «Явата-мару», «Рокказа-мару», «Мейсей-мару», «Ейку-мару» во владивостокском порту в полной боевой готовности сбегают сотни японских солдат.
Прав, тысячу раз прав Владимир Ильич: Япония, без сомнения, выступит, и ей помогут союзники. Иначе зачем бы им накапливаться в русском портовом городе? Русская революция – бревно у них в глазу…
Фронту нужны солдаты. Нужны сотни, тысячи воинов. В путь, Вадим, в путь, – промедление смерти подобно!
– Мама! Пойду прощусь с утесом, – сказал Вадим. – Устал, ничего в голову не идет…
– Иди, иди, сынок.
– Мы уезжаем на рассвете. Не забудь о бельишке, мама.
– Все уже готово, все собрано, – печально ответила мать, – будто впервой мне тебя в дорогу отправлять…
Обнявшись с Уссури, широко разлился Амур. Закат над ним был величественным и грозным: пылало-горело небо, полыхали облака, серебристо-пурпурная водная ширь. «Амурушко, братец!..» Клонилась вниз вторая половина августа. Безветренный, жаркий день шел к исходу! Эх! Жить бы да жить, а не дают, гады! Ну и невезучий ты, Вадим! Проедешь мимо Темной речки, а побывать там не удастся: Сережа уехал со своим отрядом на Уссурийский фронт…
– Отдыхаете, Вадим Николаевич?
Яницын вскочил с места и низко склонил голову перед женщиной в строгом синем костюме. Белая блузка, отделанная кружевами. На черных блестящих волосах синяя шелковая шапочка. С белого, порозовевшего от ходьбы лица внимательно и ласково смотрели умные глаза.
– Здравствуйте, Александра Петровна! Рад вас видеть…
– Или, как всегда, мечтаете об Амуре, населенном лодками, байдарками, яхтами, пароходами? И обязательно во множестве? – улыбаясь, шутила она.
– Увы! Все гораздо проще и прозаичнее, – ответил Вадим. – Просто загляделся на закат и разнежился перед дорогой…
– Опять в дорогу? – грустно спросила Ким. – И когда же?
– Завтра утром. Сами знаете, какое положение складывается.
– Да-а…
Она села рядом с Вадимом на скамейку. Надолго притихла, как птица перед дождем. Он с недоумением посматривал на нее. Обычно приподнятая и жизнерадостная, Ким сидела задумчивая, молчаливая: угнетали ее какие-то тяжелые и неотвязные мысли.
– Вы чем-то очень озабочены, Сашенька? – тихо спросил Яницын. – Что случилось?
Она не слышала его вопроса, и он не стал мешать ей: пусть отдохнет, пусть додумает свою думу.
Наконец Ким очнулась от своей рассеянности:
– Да, Вадим Николаевич! Правда, как сразу все осложнилось?
– О чем вы? – не понял ее вопроса Вадим.
– Простите меня, не объяснила толком… Вы не были сегодня в Дальсовнаркоме?
– Нет! Я все оформил вчера, а сегодня встречался с товарищами по поездке, готовился к отъезду. А что случилось?
– Вы помните предупреждение Владимира Ильича, полученное в апреле, о серьезности положения?
– Конечно, помню! Отлично помню! – отозвался Вадим.
– Оно оправдывается… Предупреждение о серьезности положения и о том, что японцы, наверное, будут наступать… и им помогут все союзники…
– Что случилось? – почти крикнул Яницын.
– Во Владивосток прибыла двенадцатая дивизия японской армии. Двенадцать тысяч свежих, не бывших в боях солдат немедленно бросили на передовые позиции. Вы представляете, что сейчас делается на фронте? Непрерывно прибывают крупные японские подразделения – и с ходу идут в бой! Двенадцать тысяч подкрепления! Такая махина рванулась на нашу армию – страшно подумать. Союзники, конечно, не отстанут. Свежие силы, обученные, первоклассно вооруженные…
– Да! Махина!.. – растерянно сказал Вадим. Новость о неожиданном выступлении японцев застала его врасплох, хотя и в штабе и сам он предполагали о возможности подобного поворота событий на фронте. – Махина! Прошу извинить меня, Александра Петровна, но вынужден покинуть вас. Побегу в штаб, буду просить направить меня на фронт. Убежден, что теперь не откажут. Мне говорили, что я нужнее здесь, что на фронте дела развиваются успешно. Но теперь положение меняется: важен каждый человек под ружьем! Откажут? Подобная мысль нестерпима! До свидания, дорогая Сашенька!..
Ах, задержись, задержись хоть немного, Вадим! Ты в последний раз видишь ее – чудесную женщину, дочь страны Утреннего Спокойствия, пламенную революционерку России. Но не дано человеку видеть самое близкое будущее!
Яницын наскоро пожал тонкую руку Александры Петровны и торопливо зашагал в штаб. Горькое, горчайшее разочарование ждало его там. «Один человек не решает исхода тяжелых, кровопролитных сражений, которые идут сейчас на Уссурийском фронте. Срочно, незамедлительно нужны новые воинские части для замены выбывших… потрепанных в неравных боях… Выезжайте немедленно. Создавайте на местах из бывалых вояк отряды Красной гвардии. По возможности поддерживайте связь со штабом, регулярно информируйте о создании новых воинских подразделений…»
Яницыну оставалось только одно – впрягаться в знакомую лямку. Покорись, Вадим! Выше себя не прыгнешь…
Яницын не слезал с лошади, без сна и отдыха мчался он от села к селу – поднимал народ на борьбу. Но лавина неостановимых, стремительных событий делала бесполезными все его поистине героические усилия. Каждый день нес известия, не оставляющие никаких надежд на благополучный исход священной войны народа с врагами революции.
Многочисленный, превосходно вооруженный отряд под командованием японского генерала Оой «с целью помочь союзным войскам вытеснить большевиков из края» движется по направлению к Хабаровску, занимает важнейшие пункты Уссурийской железной дороги.
Хабаровск в опасности!
Затаившаяся в городе контрреволюция, чувствуя приближение интервентов, начинает не только поднимать голову, но и ядовито жалить.
Ожесточенные бои на Уссурийском фронте. Перевес на стороне реакции: оккупанты подбрасывают все новые и новые силы.
Беспримерно самоотверженное и мужественное сражение Красной Армии с частями 12-й японской дивизии, тремя батальонами чехословаков, английским и французским батальонами и отрядом Калмыкова в районе разъезда Краевский не приносит победы красным войскам: численный и технический перевес на стороне врага.
Хабаровск на осадном положении!
Неустанно, тревожно, сурово бьет набат тревоги: враг у ворот города!
Враг наседает. Силы слишком неравны.
Конец августа – части Красной Армии отступили с уссурийских позиций в район Бикина.
Чрезвычайный Пятый съезд Советов, состоявшийся в Хабаровске 25–28 августа 1918 года, принял решение о прекращении фронтовой войны и переходе к партизанским методам борьбы.
Съезд обратился к трудящимся массам стран-оккупантов:
«Акт вторжения японских, американских, английских и французских войск в пределы Дальнего Востока мы считаем как самое грубое оскорбление и возмутительное нарушение суверенных прав трудового народа России… Если же под напором огромных вражеских сил мы должны будем отойти от теперь занятых нами позиций, то сделаем это в последнюю минуту, с проклятием на устах, для того чтобы, собравшись со свежими силами, вновь ринуться на обнаглевших врагов».
Японские регулярные части, чехословаки и семеновцы заняли 1–2 сентября Читу, и власть в Забайкальской области захватил белый атаман Семенов.
2 сентября Дальсовнарком эвакуировался из Хабаровска в город Свободный.
«Итак, конец? – спрашивал себя Вадим, и мысль его невольно возвращалась к другу, который часто нес ему ответ на самый запутанный вопрос. – Где же Сережа?» Об отряде, в котором он был комиссаром, шли самые лучшие отзывы. «Сражаются, как львы!» – услышал Вадим однажды в штабе. «Ну, еще бы! Комиссар Лебедев – кремешок! Я знал его мать, она тоже была негнущейся женщиной, кремешком…» – ответил седой коммунист, слово которого было для Яницына законом.
«Дальсовнарком эвакуировался в Свободный. Неужели полный разгром? В Чите обосновался Семенов. Забайкалье захватили белые. На западе враги, и с востока вплотную подошли интервенты. Мы в капкане, в ловушке, которая захлопнулась одновременно с двух сторон! Что же делать? Точный и ясный язык Пятого съезда: прекращение фронтовой войны и переход к партизанским методам борьбы. Дело! Дело!.. Собравшись со свежими силами, вновь ринуться на обнаглевших врагов». Вздрогнул, как тогда, когда слушал страстный голос Александры Ким: «Мы бессмертны, как бессмертны идеи революции».
Яницын немного повеселел, посмотрел на крепко сжатые от волнения сильные руки. Такому мужику и в кузне работать не грех! Не падай духом, Вадим! Пока жив солдат, пока жива в нем надежда и жажда борьбы, будет жива и будет здравствовать пролетарская революция!..
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГРОЗЕН ВРАГ ЗА МОРЯМИ, А ГРОЗНЕЙ ТОГО ЗА ПЛЕЧАМИ
Глава первая
Выйдут темнореченские бабы с ведрами к Уссури, перебросятся новостями. А новости одни и те же: не на живот – на смерть бьются красные с пришельцами-иноземцами; рвется враг к Хабаровску.
– А во Владивостоке-то, сказывают, опять переворот.
– Кто же таперича там у власти заступил?
– Да мужики еще не дотумкались. Обождать малость надо…
Красные. Белые. Что могла разобрать в этой неразберихе Лерка? Где уж ей, – взрослые терялись, не знали, что к чему. От беспокойной, неустойчивой жизни еще крепче хватает за горло нужда.
Сентябрьским, еще теплешеньким вечером зашел к Новоселовым Лесников и сказал:
– Здоровы были! Я к тебе, Настя, с просьбой. Мы с Аленушкой собрались завтра сгонять на подводе в Хабаровск. Хотим по базару порыскать: надо хоть какое барахлишко купить – совсем обтрепались, в лохмотьях ходим. Не отпустишь Валерку с нами? Боюсь на базаре без присмотра чужую лошадь бросать: тогда меня дядя Петя с кишками съест.
– Хочешь ехать с ними в город? – спросила Настя.
Лерка вспыхнула от радости, – кто же откажется побывать в Хабаровске, да еще на базаре, где шумит-гудит народ из деревень?
– Поеду! Поеду!
– Ну вот и ладненько! Молодец, работница! – развеселился Силантий. – Вы-то как живете-можете? Запурхался с делами, давненько у вас не бывал. Чевой-то Миши не видать?
– Бедуем помаленьку, – вздохнула Настя. – Давно ли мужик с фронта возвернулся? Дома его и не видим: в Николаевск на рыбалку подался – рыбы на зиму заработать. Я кое-когда по подёнкам бегаю: у дяди Пети на делянке жала, хату у Куприянова с Леркой побелили… Песня наша тебе знакомая…
Выехали спозаранку. Больше половины дороги ехали молча. Лерка дремала – не выспалась: боялась, как бы не проспать. Алена, прижав к себе Лерку, укрыла ее шалюшкой, пригладила растрепавшиеся волосы.
– Поспи, поспи! До города еще далеко, досыпай…
Рассвело. Лерка встрепенулась, огляделась.
– Далеко, далеко еще! – успокоил ее Силантий.
И он хлестнул кнутом и без того бойко бежавшего меринка. Потом поглядел на молчаливую дочь, вздохнул.
Плохо смазанная телега тарахтела, гремела – поспешала в город. Словоохотливый Силантий заговорил, обращаясь к Лерке:
– Вот, работница, как только отгоним врагов, что прут на нас со всех сторон, окрепнут Советы, тогда мы заживем! Власть Советов большой простор дала трудовому народу, и на особицу – таким беднякам-голякам, как мы с тобой, Лерушка. Как только я узнал, что в России у власти встал Ленин, у меня сердце ёкнуло: будет жить мужик-крестьянин! Я с давней поры это имя вынашиваю в сердце. Помнишь, Аленушка, как нам о нем покойный Петруша рассказывал и книжки его читал?
– Как не помнить! Все помню, от слова и до слова… – грустно ответила Алена. – Не дожил… На Ленина он молился, рассказывал, как царь его по тюрьмам прятал от народа, в снега и льды ссылал…
– А ведь это по слову Ленина народ Советы принял, – оживленно сказал Силантий. – Советы, оказывается, и в пятом году были кое-где.
– А чем Советы народу по душе, дядя Силантий? – спросила Лерка.
– Как чем? К примеру, возьмем крестьянина. Почему ему нонешняя власть мила? Эх! Знатьё бы – показал бы тебе книжицу Ленина, сохраняю ее как зеницу ока с коих-то пор! Века крестьянский люд о землице мечтал. Обезземелили еще в давние времена крестьянина помещики и богатеи – всю землю по себе расхватали. В России у меня и сыновей землицы было с гулькин нос. Здесь тоже пахотная земля оказалась кусачая: и не укупишь, и в тайге не отобьешь – без лошади и плуга не приступишься. А ноне мы – семейство Смирновых и я – не только земледельцы, но и землевладельцы! – говорил Силантий и мельком на дочь поглядывал. «Поди, Василь ей опять баталию устроил, больно невесела». – Да, теперь мы с земелькой. Наделили Советы бедноту, подрезали малость кулаков. Дядя Петя исподтишка фырчит: жаловаться-то некому, дружки губернаторы – тю-тю! Мы за землю зубами уцепимся, сами в соху впряжемся – обработаем на совесть. К весне многое надо обкумекать – Совет обещал зерна посевного на голую нужду подкинуть. Еще чем новая власть народу по душе пришлась? Ленин сказал: Россия войны не желает и из нее выходит, – народ это с радостью принимает: мужик на войне кровью исходит, а богатый – в сторонке, прибыль гребет. И еще, дочка, приказал Ленин отнять у буржуев награбленные капиталы, повернуть их супротив нищеты народной, на службу бедноте…
Живо вспомнился Лерке ночной гость учителя – Вадим Николаевич, его слова о Ленине. Вот и дядя Силантий как хвалит…
– Не дают только Ленину полным ходом идти, – продолжал Лесников. – Белой гвардии да буржуям-толстосумам не по нраву бедняцкая власть. Кому охота по доброй воле с народной шеи слезать, капиталы терять? Во-он, Лерка, и Хабаровск показался. Видишь отмели песчаные на Уссури? Скоро приедем…
Лошаденка с ходу въехала на убогую улочку окраины. Небывало тихо, город замер.
– Чевой-то народа не видать? – спросил Силантий. – Притихли, будто все попрятались. Ай еще рано, не встали люди?..
И вдруг все онемели: как с цепи сорвалась, вырвалась с противоположного угла улочки какая-то невиданная конница. Всадники нахлестывали лошадей, кричали, горлопанили. Невесть из какой калитки выскочившая дряхлая старушка семенила – поспешала перебежать узкую дорогу. Топот копыт мчавшейся конницы подгонял перепуганную старушку.
– Баба дорогу перебегает!
– Не к добру примета!
– Куда прешь, старая сука?
– Дави ее к чертовой матери! Не давай перебежать нам дорогу!
Высокий предсмертный крик отчаяния и боли. С руганью и улюлюканьем промчались конники по тщедушному, растерзанному копытами телу и скрылись из глаз.
Лерка закричала, уцепилась за Лесникова:
– Раздавили, раздавили они ее, дядя Силантий!
– Что это такое деется, батя? – трясущимися губами еле вымолвила белая как стенка Алена.
Подъехали к распростертому на земле сухонькому, плоскому телу. Силантий спрыгнул с передка, наклонился.
– Готова! Отстрадалась, преставилась всевышнему. Не к добру, родные, все это…
Пожилая женщина с плачем бежала через дорогу:
– Мамочка! Мама!..
Бешено нахлестывая меринка, Лесников продолжал путь. Шумный, многоголосый базар невдалеке от городского сада жил своей жизнью. Горожане несли одежонку, обувь и меняли их у крестьян на шматок сала, курицу, воз дров. Обесцененные деньги шли туго, товарообмен был делом более надежным. И шепотом, прямо в ухо, с испугом и оглядкой передавались страшные новости.
Вчера, четвертого сентября, банда Калмыкова и эскадрон японской кавалерии заняли восточную часть Хабаровска.
Красноармейские части отступили.
Враг в Хабаровске!
Звонили, как на пасху, колокола церквей. Священники пели «Христос воскресе». Хабаровские буржуа, чиновники, купцы, богатые домовладельцы встречали японского агента есаула Калмыкова как «спасителя» от власти узурпаторов большевиков. Нарядные дамы бросали букеты.
Ликование длилось недолго – атаман Калмыков взял в городе всю полноту власти и начал кровавые бесчинства.
Ясным, солнечным днем – первым днем нашествия – началась расправа над красными и сочувствующими им.
– Чево-то, батя, народ бежит из городского сада? Никак плачут и без ума бегут? – тревожно спросила отца Алена.
Над утесом послышались выстрелы. Крестьяне, съехавшиеся с окрестных деревень на базар, смотрели, ужасаясь: как белые лебеди, летели с утеса вниз по камням люди в одном нижнем белье.
– Людей стреляют!
– А-ах! Летят с утеса!
– Где? Где? Не вижу…
– Да вон, смотри, коло памятника Муравьеву-Амурскому…
Без суда и следствия калмыковцы расстреляли шестнадцать мирных музыкантов из бывших австро-венгерских военнопленных. Вменили в вину сочувствие красным. За несколько дней до падения Хабаровска, на открытии краевого съезда Советов Приморской и Амурской областей, музыканты играли «Марсельезу».
Калмыковцы потребовали, чтобы в их честь музыканты сыграли гимн «Боже, царя храни». Но под предлогом, что нет нот, они отказались играть. За это их послали на публичную казнь. Босых, избитых, раздетых до белья, музыкантов пригнали в городской сад, к утесу над Амуром. Их ставили на площадку по четыре человека в ряд, палачи давали залп, и казненные – среди них были еще живые – летели вниз по острым камням, обагряя их алой кровью.
Беда! Беда пришла!
Крестьяне, побросав на подводы немудрое добро, привезенное для обмена, вожжами подбадривая коней, бросились по деревням. Недобрые вести полетели по краю. Городом завладела орда палачей. Власть в руках белых. Японцы с ними.
«Батюшки-светы! Как-то мы теперича жить будем? – ныло-стонало все внутри у Алены. – Опять в кабалу к дяде Пете? – Она сидела на задке телеги, спиной к отцу и Лерке, и всю долгую дорогу горестно оплакивала блеснувшее на миг счастье вольной жизни. – Лиходеи и супостаты в Хабаровске. Белая лихая банда. Японцы. Значит, конец Советам? Значит, выделенная нам земля посыпется, как песок промеж пальцев…»
И Силантия мучила та же думка: «Отымут, отымут как пить дать землицу – только мы ее и видели… Враг навалился, когда теперь и отобьем?..»
Трясет озноб Лерку. Конница мчится на старушку. С утеса летят под откос казненные. Страсть господняя! Нешто они и в Темную речку придут?..
Беда! Не так страшна беда, как победки – ее детки, а они посыпались на несчастный Хабаровск в великом множестве с первых дней сентября 1918 года. Последовала новая жестокая казнь на железнодорожном мосту через Амур: праздновал «победу» над мирным трудовым городом белый атаман Калмыков. Японцы захватили канонерки Амурской флотилии «Смерч», «Шквал», «Бурят», «Монгол», «Вотяк».
Жителей Хабаровска будто ветром снесло – прятались по домам. Никто не чувствовал себя в безопасности от произвола, слежки, налета карателей. Тысячи жертв. Даже буржуа тряслись в особняках: под любым предлогом врывались калмыковцы – конфисковали деньги, драгоценности. Расстрелы советских и партийных работников. Аресты сочувствующих большевикам.
Белоказаки станицы Екатерино-Никольской ворвались на пароход «Барон Корф», арестовали большевиков, членов Хабаровского Совета, которые эвакуировались в город Свободный, и выдали их на расправу калмыковской банде.
Калмыков, опираясь на штыки интервентов, приказом № 1 захватил всю власть в городе, объявил себя начальником хабаровского гарнизона, с подчинением ему учреждений военных ведомств, входящих в Приамурский военный округ. Беспощадная машина его контрразведки истребляла тысячи передовых хабаровцев. Теряя лучших сынов своих, большой населенный город Хабаровск стонал от арестов в рабочих слободках, затонах, в арсенале, от массовых расстрелов, таинственных бесследных исчезновений людей; хватали по первому доносу шпионов; подвергали изуверским пыткам в застенках «вагона смерти».
Калмыков-палач, Ванька Каин, как назвал его народ, распял город на кресте пыток, доносов, грабежей и насилий.
Хабаровск, город-великомученик, ушел в подполье, глухо роптал, пытался подняться против калмыковцев, но за ними был частокол из винтовок, орудий, превосходной военной техники – стояли вооруженные до зубов войска интервентов.
Временщики торжествовали…
