Текст книги "Заговор обезьян"

Автор книги: Тина Шамрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 54 страниц)

– Нет у меня денег на машину, – вскинулся Алексей Иванович.

– Я тебе куплю, я. Или вот своего «хорька» отдам.

– Эту, что ли? Куда мне! Я же не смогу её содержать…

– Об этом поговорим потом, а сейчас некогда. Пересаживайтесь в машину и поедем, – подгонял младший Пустошин.

– А как же… – начал было Алексей Иванович.

– Твою оставим здесь! Потом как-нибудь разберешься с гаишниками, утилизацию оформишь, с регистрации снимешь… Правильно я говорю? – обернулся он к незнакомцу. Тот, улыбнувшись, развел руками: не ему решать.

– Так что, мы бросим её прямо здесь? – продолжал упрямиться Алексей Иванович.

– Да, прямо здесь, – терпеливо как ребёнку объяснял сын отцу. – Папа, ты меня удивляешь! Что ты за неё уцепился? Это только в советское время человек за всю жизнь имел одну машину, и то катафалк напоследок… Не переживай, экология не пострадает, на обратном пути заберешь.

Пустошин-младший только забыл добавить: если машину аборигены не разберут на части. Ведь в тех краях по обеим сторонам трассы такие брошенные машины были не редкость. И большинство из них были оставлены не после аварий, а вот так, застучало, заклинило, а ремонтировать нет резона, проще купить другую. Брошенная машина и трех дней не простоит, подъедут мужички, разберут в полчаса и всё – нет японочки – только её железный скелет останется лежать в кювете. О, сколько разнообразных автомобильных креслиц стоит там по окрестным домам… Правда, всё это было в те достославные времена, когда зависть к успехам соседней страны ещё не застила разум в иных головах.

Растерявшийся Алексей Иванович принялся, было, что-то перетаскивать из своей машины в «харриер» сына, но тот стал убеждать, что кроме фонаря, госномера и талона техосмотра ничего брать не надо. И тут же, достав отвёртку, стал свинчивать белую табличку. А отец всё суетился, приговаривая: да как же так, машина, мол, ещё вполне, вон какой салон чистый, велюр даже не потёрт, давай её на буксире переправим во Владивосток. Алексею Ивановичу было неловко за пристрастие к своему имуществу, да ещё при таком свидетеле, но взять и оставить машину, что два часа назад резво так бегала, было выше всяких сил.

– Все, папа, оставляем, слышишь? Только во Владике не хватало такого барахла, – садясь за руль, отрезал младший Пустошин. – Ну, вы садитесь, или как? Поехали, поехали, мужики!

Алексей Иванович ещё с минуту смотрел в окно, будто прощался со своей ласточкой, а потом, спохватившись, представил сына.

– Это, значит, Юра – сын…

– Не забудь добавить, Юрий Алексеевич. В честь Гагарина называли.

– Ну, Гагарин из тебя не получился! А это товарищ со мной издалека… у нас дело во Владивостоке…

– А звать-то товарища как? – улыбнулся в зеркало Юра.

– Эээ… – повернул голову к подопечному Пустошин: мол, как вас теперь называть? – Анатолий, Анатолием и звать! Вот! – И скосил глаз: правильно я сказал?

«Ну, Алексей Иванович! Вы же говорили: никаких имен…»

– Ты всё такой же, папа! – хмыкнул Юра.

– Какой такой? – вскинулся старший Пустошин.

– Неугомонный, неугомонный, вот какой! Всё-то тебе больше всех надо, всё-то ты, Алексей Иванович, хлопочешь… Как там мать, как Ленка, племянники мои? А зятёк? Всё нормально?

– С утра было нормально, но вот… – начал рассказывать Алексей Иванович, но Юра, не дослушав, уже отвлёкся.

– Нет, ты посмотри, что он делает! Ну, кто так ездит? Тащится, как телега! – показал он красную девятку. – А тут и обойти нельзя… Был тут недавно случай, знаешь же подъём в центре на Алеутскую, ну, та, что была 25-го Октября? Вот на углу там застрял жигулёнок, новый, стёкла тонированные, но поломался. А сзади как раз «Ленд Крузер» остановился, ждет, когда это корыто дорогу освободит. А у того мотор заглох напрочь! Тогда джипперы выскочили, подняли его и сдвинули на тротуар. Но в чём комедия? Как только крузак отъехал, из жигуля вылезли четыре амбала в омоновской форме. Говорят, и оружие у них было. И все такие растерянные-растерянные, не знали, что со своей колымагой делать. Народ, само собой, потешился…

– Что ж это они на такой машине ехали-то? Для прикрытия, что ли? У милиции ведь давно иномарки…

– Так этих же жжулей пригнали, предлагают задёшево. Вот, видно, и соблазнились ребята на подачку, а может, это омоновцы были прикомандированные… Им, говорят, машины и за так дарят, чтоб служили вернее. Кто же в здравом уме на такое железо позарится…

– Да бог с ними! Ты лучше скажи, как жена-то? Скоро рожать будет?

– Алка-то? Да сейчас успокоилась, а то замучила капризами, спишись, говорит, на берег – и всё тут! Другие рожают, а она не может, да у неё родни тут столько, что… Тёща вот переселилась, достают обе по полной программе… Извини, папа, но твою просьбу насчёт квартиры выполнить не успел… Я что встретить-то хотел? Давайте-ка отвезу вас на дачу, а то у нас не квартира, а медпункт. А утром заеду. Идет?

– Это даже лучше будет… Это даже очень хорошо, Юра! – обрадовался Алексей Иванович. И, обернувшись к товарищу Анатолию, стал пояснять:

– Дача совсем близко от Владивостока. – И уже к сыну: – А там никого нет? Ну, родственники Аллочки?

– Нет, нет, сейчас там пусто. А что вам родственники? Вам что, прятаться надо?

– Почему сразу прятаться? Поработать надо… с документами… с бумагами, – подбирал слова Алексей Иванович.

– Насколько намерены залечь? Мне-то можно будет приезжать?

– Да не собираемся мы залегать. Нам только переночевать…

– Скажите, Юра, а это удобно? Присутствие посторонних… – подал голос товарищ Анатолий.

– Если не навсегда, то, нет, не помешаете, – легко рассмеялся Юра.

– Да кому мы с вами можем помешать? Всего-то одна ночь, а там… – со своей стороны стал успокаивать Алексей Иванович, показывая глазами: ну, что вы, ей богу!

– Что-то ещё нужно? Говори, папа, сразу! – теребил отца Юра.

– Твоя задача была – обеспечить ночлегом – уже помог. Только завтра машина нужна, а с этим как, учитывая некоторые обстоятельства?

– Да и с этим проблем не будет, – стал что-то там объяснять про машину младший Пустошин.

Надо же, как всё замечательно! Так не бывает. Обязательно что-то пойдёт не так. Да и подключение ещё одного человека было явно лишним, выговаривал неизвестно кому беглец. Настораживала та непредсказуемость, с какой переменились обстоятельства. Но отчего-то никаких сигнальных лампочек не вспыхивало, и тревожность была в пределах нормы, только фоном… Да и как же без неё!

После Уссурийска машина набрала такую скорость, что пейзаж за окном понёсся одной смазанной цветной лентой. Отец и сын негромко обсуждали что-то своё, семейное, а беглец одиноким болванчиком покачивался позади, стараясь не вдаваться в подробности предстоящего. Но когда пошли живописные пригороды Владивостока, Пустошины наперебой стали давать пояснения: здесь то, здесь это… ещё совсем недавно… Пришлось изображать заинтересованность, хотя занимало только одно – окончание долгой дороги.

На место прибыли засветло, сумерки только-только приглушили краски, готовясь покрыть всё тем непередаваемым сиреневым цветом, за что и ценятся загородные вечера. Дачный посёлок, зажатый между заливом и трассой, выглядел таким уютным и смахивал не то на Николину Гору, не то на Стрельню. Вот только всё портила железная дорога, она, как и в других местах, разрезала его на части. Сама дача оказалась небольшим коттеджем с большой застеклённой террасой. Юра, открыв калитку, долго возился с замком входной двери, и Алексей Иванович нетерпеливо давал какие-то советы. Беглец не вслушивался, осматривал большой, с вековыми деревьями и глухим забором, участок. Надо же как везет! Здесь ещё укромнее, чем в Шиванде.

Оторвал его от созерцания и сопоставления младший Пустошин. Распахнув двери, Юра улыбчиво пригласил:

– Входите и будьте как дома, но не забывайте, что в гостях.

– Хорошо же ты принимаешь людей, – почти всерьёз обиделся Алексей Иванович. И Юра тут же приобнял отца за плечи и как-то там отшутился.

И гость, стараясь держаться поодаль от хозяев, не сразу поднялся по выложенным плиткой ступенькам на просторную террасу. Туда выходили два больших окна дома, видно, терраску пристраивали много позже. Был там и большой гостевой стол и какие-то шкафчики, и длинный, во всю стену диван. И, бросив сумку на пол, беглец устало сел на краешек. Не хотелось идти в дом, мешать, пока сын будет инструктировать отца, показывая, что где стоит и лежит. Меж тем в доме зажгли свет и, переходя из комнаты в комнату, громко переговаривались…

И неожиданно над головой и из ближней форточки послышался укоризненный пустошинский тенорок: «Ну, и что вы сидите там один, как бедный родственник!» – И сам рассмеявшись своему определению, позвал: заходите в дом, заходите!

Пришлось подчиниться и переступить порог затейливо убранного дома. На полу были нежного цвета циновки с цветами и птицами, по стенам календари с нарядными куколками в кимоно – привет прапору! – какие-то пледы, светильники, модели парусников, этажерки, диванчики, раритетный телевизор – тумбочкой, вот стоит, светится синим, только звук приглушён. И сразу видно – дом человека, не один раз побывавшего за границей. Заметив, как гость водит глазами по стенам, Алексей Иванович подтвердил:

– Отец Аллочки, невестки нашей, капитаном был – это его дача. Вот недавно умер, не дождался внуков.

– Проходите, не стесняйтесь, – приглашал Юра. – Папа, ты можешь здесь, на диване, лечь, а гость вот здесь, – распахнул он лакированную дверь. Гостю было всё равно, где и как он будет спать. Дом был очень симпатичен, а всё остальное – неважно. Комната, куда определил его Юра, была с тахтой и телевизором, и окно выходило то ли в сад, то ли в лес. Изнутри окно можно было закрыть маленькими аккуратными ставенками. Замечательно, как шкатулка, определил гость. Теперь всё ограниченное пространство он мерил шкатулками, коробками или камерами.

Юра начал было объяснять: вот здесь, мол, плед, а на этой полке простыни, как вдруг кинулся к дивану. Там, на большом металлическом подносе стояла бутылка коньяка, две маленькие зелёные рюмки, была и коробка конфет, и подсохшая веточка винограда. Встрепенулся отчего-то и старший Пустошин.

– А это что такое? – строго спросил он сына. И тот, оставив поднос, замельтешил, стал закрывать ставни.

– Ну, что молчишь? – допытывался Алексей Иванович.

Надо выйти: пусть поговорят без него. Только и на террасе голоса доставали через открытую форточку, пришлось спуститься по ступенькам в сад. И вовремя. А то чужой семейный разговор мог и расстроить.

Алексей Иванович забегал по комнате и стал совсем не ко времени уличать сына:

– Что-то не похоже, что ты тут с Аллочкой был!

– Не выдумывай, отец! Кроме Алки и тещи тут никто не бывает… Да что это я отчитываюсь? Папа, я давно не курсант, мне четвёртый десяток…

– Юрка, Юрка! У тебя жена на сносях, а ты кобелируешь…

– Ну, это все-таки лучше, чем водить домой то уголовников, то каких-то ненормальных. Вот и сюда неизвестно кого привёз. Папа, ты хоть знаешь этого мужика?

– Знаю, знаю, в том-то и дело, что хорошо знаю. – Алексея Ивановича так и подмывало назвать имя. – Надо, Юра, помочь человеку, надо…

– Ну, это я слышал много раз! Только кто тебе поможет, если что… Помнишь, как писал кому-то там, в Москву, и что? Помогли тебе братья-демократы?

– Ну, писал… Да, не надо было писать! Если заварил кашу, то расхлёбывать должен был сам. Так ведь и расхлебал…

– Ладно, отец, проехали, извини! Слышишь, извини… И давай зови человека…

А человек старался отвлечься дачным видом. На газоне стояли качели с навесом, у беседки валялась лейка, пахло скошенной травой, откуда-то тянуло сытным дымком, несло музыкой. И воздух был таким плотным – не надышаться! Если бы не напряжение там, в доме. Что-то серьёзное?

– Куда это гость наш убежал? Пора ужинать, – услышал он весёлый молодой голос за спиной. Отец и сын вышли на крыльцо и стали наперебой звать в дом и делали это, как показалось гостю, с преувеличенной заботливостью.

– А мы думаем, куда это вы подевались… И правда, что это вы? Идите в дом, не стесняйтесь, проходите!.. Давайте вот сюда, здесь удобнее…

И когда расселись за столом на террасе, Юра приступил к подробностям.

– Вам когда надо быть в городе?

– Постарайся пораньше приехать! Вот, не бросили бы машину, так и сами справились. А теперь будешь за шофёра, – пенял отец сыну.

– Ты думаешь, не справлюсь? – хохотнул Юра.

– Да не в этом дело! Ты там дома привет передавай и от меня, и от матери, от всех наших. Так получилось, я в этот раз без подарков…

– А ты что же, не заедешь на квартиру?

– Там видно будет. Скажешь: мол, Алексей Иванович не стал беспокоить на ночь глядя, мол, дела у него в городе. Постараюсь, конечно, навестить… Аллочке-то не до меня, но сватья может и обидеться. Скажи, приедет, мол, Алексей Иванович как освободиться!

– Ну, тогда что же, тогда мне пора, а вы хозяйничайте! Правда, в холодильнике еды немного, но на ужин хватит. И вот ещё что! Там кнопка на переборке у двери слева, нет, справа – это ревун. Если вдруг что, нажимайте! Только не злоупотребляйте, папа, а то всю округу на ноги поднимете.

– А что, хунхузы шалят? – сделал удивлённое лицо Алексей Иванович.

– Хунхузы потом придут, а пока свои чистят. Народ без дела остался, вот по дачам и промышляют. Душ в доме, извините, не работает, но есть другой, за беседкой, вода греется электричеством… И гальюн там рядом. Если куда-то будете уходить, закрывайте за собой все двери, договорились? Главное, не забывайте гасить свет! Ну, погнал я! А то телефон надрывается!

– Ты езжай, езжай, мы разберемся! Только осторожней, Юра! А то ты вечно носишься. И приветы не забудь передать, – напутствовал Алексей Иванович сына.

Ужинали на террасе, здесь было прохладно, к тому же и электричество зажигать не надо. Светило из окон дома и от соседнего участка, там был такой мощный прожектор, его хватало и другим дачникам. Проголодавшийся беглец старался сдерживать себя, не набрасываться на еду. И корил себя: по дороге не догадался купить еды.

– Хорошо здесь, на Подмосковье похоже, – расслабился он, когда Алексей Иванович разлил чай.

– Ну что вы, здесь лучше! Бывал я в ваших краях, лес-то в Подмосковье ерундовый. А здесь отъедь только на двадцать-тридцать километров – и уссурийская тайга, а в тайге только кленов, будьте любезны, больше десяти видов… А бархатное дерево! А ильм! Да что вы, природа здесь исключительно замечательная! Знали б вы, какая здесь осень! Везде дожди, слякоть, а здесь деревья в золоте и солнце, солнце… Переезжайте сюда! А что? Тут для вас дело найдётся.

– На меня дело всегда найдётся!

– Да это когда вся катавасия закончится, когда освободитесь… Освободят вас, должны освободить. А на Москве ведь свет клином не сошёлся, так ведь?

«На Москве-то как раз всё и сошлось» – усмехнулся беглец, но вслух заметил:

– Если бы меня хотели освободить, давно бы это сделали…

– Да, тут вы правы! Это я, знаете ли, размечтался, – и Алексей Иванович, щёлкнув зажигалкой, прикурил сигарету. – Будете? – двинул он по столу пачку. – И давайте уточним наши действия на завтрашний день, – с деловым видом начал он. – В консульство на разведку пойду я…

– Да нет, Алексей Иванович, никакой разведки. И вступать в контакт нужно мне самому. Легенда такая: нужна экспресс-виза! Да, процедура подачи документов, само собой, за эти годы изменилась, но никаких других мотивов для посещения этого учреждения нет.

– А если консула не будет на месте?

– Да зачем консул! Для начала нужен обычный консульский офицер, понимаете? Только попасть в дипломатическое представительство вот так с улицы – проблематично. И одна из проблем: как миновать охрану. Я имею в виду не морских пехотинцев, а наших милиционеров…

– Так и я о том же. Давайте так: виза нужна мне, а вы вроде как сопровождающий. Я подойду, скажу: нужно срочно в Штаты, попрошу пригласить этого офицера и передам ваше письмо. А как у вас с английским?

– На короткую записку моих знаний хватит…

– Вот если бы можно было связаться с кем-то из посольских по телефону…

– А вы помните, как там было у Солженицына, в «В круге первом»? И дело не в том, что вычислят быстрее, просто консульство станет совершенно недоступным, сами американцы на сей счёт постараются. А вот передать записку…

– Так ведь я предлагаю: пойдём вдвоем, я отвлеку нашего, а вы с морским пехотинцем поговорите.

– Это уравнение со многими неизвестными, и действовать придётся по обстановке. Главное, переступить порог, а там всё будет по процедуре. Модус операнди в таких случаях отработан до мелочей… Американцы будут разбираться со мной в максимально открытом режиме, а это как раз то, что нужно.

– А если туда сразу и прессу пригласить? Тут вся надежда на дружка моего – Кирилла Михайловича. Я ведь ему дозвонился вчера, да, дозвонился! Он на месте, завтра встретимся. Кирилл наверняка знаком с кем-то из пресс-службы консульства.

– Нет, это всё потом, потом. И вот ещё что, мне крайне важно вернуть паспорт до того, как… Надо будет заехать на почту.

– Да с этим-то какие проблемы! Само собой, заедем. Слушайте, а что если спецслужбы штурмом возьмут это посольство… чёрт, консульство и силой увезут вас и без адвоката, и без журналистов?

– Да нет, штурмовать никто не станет – это все-таки клочок американской территории. Но я и могу рассчитывать только на какой-то минимум. Жаль, раньше не изучил юридические тонкости таких процедур…

– Ну, вот видите, сколько нового вам предстоит ещё узнать, – посмотрел Пустошин на часы. – А вот и новости подоспели! – И стремительно кинулся в дом.

Через окно было видно, как он возился у телевизора, там, на экране, вспыхивая, то и дело менялась картинка, потом будто ниоткуда появились женщина и мужчина, оба попеременно стали беззвучно открывать рты. И, обернувшись, Алексей Иванович махнул рукой: идите быстрее!

Когда он присел на краешек дивана, на экране как раз началась официальная хроника. Правитель с напряжённым лицом зачитывал что-то, изредка отрываясь от бумажки, исписанной крупным почерком. Почему он так раздражен, буквы, что ли, не читаются? Ну да, а надеть очки для такого сорта людей – это как признаться в некоей неполноценности, той, что сродни мужской слабости. Вот и приходится скрывать возрастную дальнозоркость.

А тут ещё скучные обязанности, вся эта рутина: дурацкие заседания, обязательные поездки, все эти встречи с надоедливым народом. Всё это так раздражает, так мешает торжеству и довольству. А правитель переполнен торжеством и это прорывается то скабрёзной репликой: а вот вам! То как бы случайной откровенностью: и это съедите!

Вот и министры, застыв истуканами, смотрят в стол, гадают, кто сегодня получит свою порцию разноса. Иногда человека предупреждают: ввиду, так сказать, политической целесообразности порка будет публичной. Вот правитель вперил в кого-то взгляд и, казалось, сейчас свистящим голосом назовёт имя, припечатает, заклеймит. Но нет, камера скользнула по его белому лицу с синеватыми подглазьями, по скошенному подбородку, уткнулась в подрагивающие листочки, тут сюжет и кончился.

– Что-то этот товарищ в последнее время стал нервничать. Кажется, взял, что хотел, а счастья нет, наверное, в три горла не лезет… Вот и биографию стал подчищает. Теперь оказывается, он не вербовкой осведомителей занимался, а добывал военных секреты на Западе. То-то, думаю, чего это он всё живчиком прыгает: то он на корабле, то в самолёте, то на мотоцикле? Оказывается, он Джеймса Бонда играет! Вот так, будьте любезны! А тут вдруг на всех углах стал кричать: я тут ни при чём, так суд решил, суд… Это он за вас так оправдывается! – тыкал пальцем в экран Пустошин. – Надо же, сколько злости – и всё в одном человеке!

«Да что злость! Дело в другом, совершенно в другом. У правителя давно нет родителей и будто никогда не было семьи – ни жены, ни детей. Он просто не знает, что это такое – угасающие по ту сторону решётки отец и мать, и сыновья при живом отце растут сиротами…»

И так захотелось на воздух, там, за порогом, пахнет так йодом. Море так близко? Но не успел он подхватиться, с дивана, как молодая женщина чётким голосом принялась зачитывать официальный документ: «Специальные меры по розыску беглого преступника дали свои результаты… На территории одной из северо-восточных провинций Китая… Власти этой страны, в свою очередь, оказывают всемерную поддержку поиску и задержанию… В район поисков направлены подразделения воинских частей Народно-освободительной армии Китая… Над территорией, где предположительно скрываются преступник и его пособники, барражируют десятки вертолётов… Поиск затруднён из-за лесных пожаров, бушующих в предгорьях Большого Хингана…»

– Вот, как хотите, а не пойму я: они сознательно дезинформируют народ или сами себя под наркозом держат? Ну, замечательно, раз они отвлеклись, то и нам свободнее будет, – хмыкнул Алексей Иванович.

Но беглец не разделял веселости Пустошина. «Нет, нет, сообщение более чем странное. Кто же дает авансы до завершения операции? Интересно, как они будут завтра объяснять его перемещения от Хингана к Тихому океану? Да не беспокойся, не моргнув глазом, придумают что-нибудь… Этих башен кривая стрелка изобразить все, что угодно».

Но тут в новостях дошла очередь и до подправителя. А как ещё назвать, если не совсем поручик, не совсем полковник, не совсем правитель… Это был очередной брифинг после подписания какого-то постановления или указа. Что-то там, захлёбываясь, тараторил репортёр, потом настала очередь синхрона, и подправитель выдал несколько фраз о значении документа и, улыбнувшись в камеру, повернулся к ней спиной. А та, бесстрастно уставившись, показала, как он совершенно дамским движением провёл двумя ручками по фалдочкам, видно, проверял, в порядке ли пиджачок там, сзади. И так много было в этом жесте! И легко представилось, как державный парень прихорашивается у зеркала, как учится держать узенькую грудь колесом, как примеряет разнообразные улыбки и тренирует значительность на лице. Ему ещё так трудно сидеть спокойно в кресле, и так хочется всплеснуть руками, радостно рассмеяться совсем без повода, просто от неожиданного счастья, а надо изображать взрослого, зрелого мужа, чеканить речь, хмурить бровки…

И на этого человека он надеялся! Да ведь показалось, будто тот руку протянул, но потом – раз! – и спрятал за спину. Хорошо хоть невиновную женщину отпустил… Но, если надеялся, значит, он сам был глуп, если повёлся на молодого, образованного, приятного. А молодой властитель ничего не может, сам зажат в железные тиски. Тиски? Но разве он не знал о тех железках, когда его подводили к трону? Они там на виду лежат. Не знал, как старшие товарищи бдят, глаз не спускают, и не позволят, как когда-то Горбачеву, свернуть в сторону? Так может, этому парню никуда в сторону и не хочется…

И вот уже внутри волнами поднималось раздражение, но что раздражало, он и сам не понимал: то ли мельтешение взбудораженного Пустошина, то ли злость на самого себя. Он так нагрузил собой людей! Была, была в его притязаниях и просьбах какая-то неадекватность: непременно журналисты, консулы! Надо было заказать ещё и лимузин, а то как же он доедет до дверей приморской прокуратуры.

И сам Алексей Иванович всё не успокоится: «Нет, вы смотрите, что делается, а?» – «Да ничего особенного, если знать те нравы! Ведь не Гавелы у власти, а юристы. Особого рода юристы – интерпретаторы в пользу не права, а прихоти». И тут Пустошин, будто запнувшись, наконец, остановился.

– Но вот что я хочу вам сказать! Прежде чем идти, как говорится, сдаваться, подумайте: может, есть другой выход?

«Ну, вот и Алексей Иванович, как майор, хочет каких-то вариантов! Да какие там варианты и выходы!»

– Выход всегда есть, – поднял он голову. – Только какой? Уйти в подполье? Жить в землянке, на чердаке, а нагрянет спецназ, отстреливаться?

– Ну, зачем на чердаке? И зачем так уж сразу – отстреливаться? Да, будьте любезны, ситуация! Не дай бог, не дай бог! Но вы представляете, что вас ждет? – повысил вдруг голос Пустошин. И будто только сейчас осознав действительную тяжесть ситуации, выпалил:

– Да с вами могут сделать все, что угодно! Припишут такое! Вы ведь давно вне закона, а теперь и подавно!

И для себя продолжил: «Неужели, и правда, затевалось помилование? А теперь какое к чёрту помилование… Теперь только зиндан – и ничего больше! И какая же сволочь подвела человека под монастырь, а? Монастырь, монастырь…»

– Вы знаете, для меня явка с повинной будет, действительно, болезненной процедурой, но теперь, думаю, всё будет не так фатально.

– Нет, нет, что-то надо делать, – Пустошин ерошил волосы, хмыкал и, ударив кулаком по спинке стула, вдруг предложил:

– Тут недалеко монастырь мужской есть, то есть не то, чтобы близко, но мы бы завтра… – И, увидев скептическую улыбку на лице подопечного, наклонился и заговорщицки выпалил:

– Нет, это не так абсурдно, как вам кажется! В монастыре вы сможете укрыться на какое-то время, а когда ситуация успокоится, то и объявитесь! Ведь события вокруг вашего дела вышли на международный уровень… А монастырь? Нет, в этом что-то есть, – вернулся на исходные позиции Алексей Иванович. – Вы подумайте!

– То, что вы предлагаете, невозможно по определению. Церковь ведь не самостоятельна, а когда дело касается таких случаев, то и подавно! Я тут же буду выдан…

– А что же это у вас за неверие в церковь как социальный институт? Писали, будто вы ударились в религию. Неужели решили присоединиться к тем лицемерам, что почётными гостями стоят на клиросе со свечками в мозолистых руках? И у некоторых эти мозоли от упражнений с удавкой.

– Ну, обо мне много чего пишут, но тут всё верно, действительно, интересуюсь вопросами религии. Христианство – одна из немногих философских доктрин, что пережили века, и только поэтому заслуживает уважение…

– Вот-вот, христианству как мифу никогда не дадут угаснуть! Столько людей кормится и окормляется этим мифом. Но вы сами-то, сами, уверовали или…

– У меня отношения с богом просты: он испытывает меня на слабость, а я всё ещё сомневаюсь в его могуществе…

– В бореньях протекали дни его, – усмехнулся Пустошин. – А вы никак пытаетесь понять, за что это вас Бог разлюбил? Собственно, этим вопросом хоть раз в жизни, но задаётся каждый. А он, Бог-то, не особенно и милосерден, не особенно-то и разбирается, кто прав, кто виноват. И те, кто творит произвол, вряд ли будут наказаны, и не надейтесь! Разве история двадцатого века вас в этом не убедила? И хорошо, квартирка всевышнего неизвестна, а то бы люди выбивали ему все окна, разнесли бы дом по кирпичику… Хотя бывают и чудеса, вот как с Николаем Вторым. Сначала всем миром поносили, да так, что не жалко было убить и его, и детей его, а потом, будьте любезны, произвели в святые…

– Да разве дело в наказании, дело в справедливости. А она есть! Должна быть. Вот в этом и вся вера!

– Взыскуете, стало быть, правды? Дорогой вы мой, в семидесятые годы многие крестились, кто в знак протеста, кто и в самом деле пытался найти истину в религии. Тогда казалось, воцерковление решит все духовные проблемы. Да ведь не решило, нет, не решило! Теперь многие из них диссиденствуют, создают какие-то религиозные общества, ищут, чем бы ещё прельститься. Да ведь и бог – всего лишь иллюзия. Читали Ричарда Докинза?

– Но человек не может жить без иллюзий!

– Вот и власть так считает. Но для неё религия – это средство манипулирования людьми… А вам зачем иллюзии?

– Для утешения, Алексей Иванович, для утешения. И потом хочется понять, для чего сама жизнь, какой в ней смысл? Ведь согласитесь, есть что-то намного большее, чем то, что мы можем знать…

– Так ведь тут всё просто! Не может человек смириться с тем, что тело только корм для червей. Жалко человеку своих мозгов, особенно, если их не съел, прости господи, какой-нибудь Альцгеймер вместе со своим товарищем Паркинсоном. А ведь могла бы природа и предусмотреть хранение мозгов как кассет, дискет.

– Ну, альцгеймер как раз избавляет от таких мучительных мыслей. А что касается не тронутых ржавчиной мозгов, то ведь самый совершенный компьютер со временем превращается в бесполезное железо. Да и всё ли достойно вечного хранения? А то, что достойно – всё в книгах. Там хранится и коллективная, и индивидуальная память…

– А я вот, знаете ли, атеист, да-да! По нынешним временам это такая крамола, но есть, есть такой недостаток, хотя в младенчестве и был крещен… Социокультурная среда, разумеется, предъявляет свои требования. И, как вошёл в сознательный возраст, так и предложили подписать некий договор из десяти пунктов, его ведь всем предлагают. Ну, я подумал, подумал и попросил ужать документ до шести самых практичных заповедей – и подписал! Теперь вот стараюсь соблюдать…

– И как, получается? – вскинул гость любопытный взгляд.

– С пятой по десятую – вполне! Но, что касается «не сотвори себе кумира», здесь труднее… А давайте мы это дело перекурим? Одну горечь перебьём другой, – предложил Алексей Иванович.

Да, самое время выйти на крылечко, посидеть там в одиночестве, подышать там острым, свежим воздухом, оживился было гость, но тут же и одёрнул себя. Завтра это одиночество ему и обеспечат. Сначала многочасовой допрос в прокуратуре, а потом… Потом – одиночная камера в застенке, и застенок, скорее всего, будет гэбэшный. Ну и ладно, скорей бы…

И выключив телевизор и свет в комнате, они вернулись на террасу. И там, в полумраке дымили сигаретами, и молчали. Не долго молчали.

– Эх, дорогой вы мой, что ж вы допустили до такого? – выкрикнул вдруг Алексей Иванович. – Вы же не станете утверждать, что все обвинения против вас ложны? Погодите! Я не говорю, что вас надо держать в тюрьме. Не надо! Не надо и многих других! Но я не о других, я – о вас. Как же так получилось, что всё в вашей жизни пошло прахом? А тут ещё новый срок! Слушайте, а вы никак сознательно шли в тюрьму?

– Да что вы, Алексей Иванович! Я совсем не герой… По зоновской классификации, я – обычный терпила в прямом смысле этого слова. И ничего больше!

– Ну да, потерпевший! Но и обвинитель! Обвинитель! Ну, хорошо, сначала вы и не предполагали, чем дело обернётся – обернулось большим сроком. Но потом-то почему не захотели просить помилования? Принять на себя муки, знаете ли, один из ключевых принципов христианства!

– Ну, тогда четверть тех, кто сидит в тюрьмах, следуют этому принципу…

– У всех, дорогой вы мой, не было таких возможностей избежать участи. Так, может, завтра вам не пресс-конференцию в консульстве собирать, а попросить у американцев политического убежища, а? А то ведь ещё годы на цепи, и никакой надежды на перемену. Эти в Кремле вечны, безжалостны и беспощадны, сбились в стаю и готовы горло перегрызть любому, кто посмеет усомниться в их праве повелевать и властвовать.