Текст книги "Заговор обезьян"

Автор книги: Тина Шамрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 54 страниц)

– Это кто ж такие берут нас на абордаж? Пираты? Это не пираты, это погранцы к нам идут, – пропел, предупреждая, компаньон. И беглец, как будто кто другой управлял им, стянул жилет с паспортом и, скомкав его, втиснул между креслом и обшивкой. Зачем? Детский сад какой-то! Если его опознают, то перевернут весь салон… Но что-то же делать надо, и он переместил короб к себе на колени: в него можно было уткнуться лицом. Или изобразить спящего? Да нет, всё равно и растолкают, и разбудят, и поднимут! А майор рядом скалится: спокойно! И через минуту он, стремительный, уже держал на руках малыша с зелёными глазами.

– Ты смотри, какой смирный пацан, а? А шо это мамка у нас одна? А где наш папка, а? – притворно удивлялся майор, а малыш только улыбался слюнявым ртом и молчал. – Как нас зовут, а?

И беглец удивился, как спокойно отнеслась мама к перемещению ребёнка в чужие руки, и уже хотел пошутить по этому поводу, но тут в салон вошли пограничники. Один служивый встал у входа, другой сразу направился к мужчинам отчётливо восточной наружности, третий парнишка прошёл в конец салона. Коротко оглядев пёструю пассажирскую массу и, не обнаружив ничего настораживающего, вернулся в середину салона, где сослуживец изучал документы кавказцев.

А Толя, ненадолго притормозивший, снова засюсюкал с малышом, изображая любящего отца. Ну, лицедей! Впрочем, у майора это выходило вполне органично. Только по его голосу чувствовалось: и майор вибрирует. Что тогда говорить о нём самом! Но его почему-то беспокоили не те, что проверяли документы, а тот, что застыл у входа, оттуда парень неспешно водил глазами по салону, не то пересчитывая, не то сканируя каждого. И он боялся, что эти глаза остановятся на нем и застынут, и опознают. И тогда, оставив кавказцев, они втроем бросятся к нему. Это майору всё нипочём, подбрасывает малыша, хохочет вместе с ним. Так ведь он тоже ребёнок и не понимает: малыш не поможет, а только навредит его матери.

– Толя, отдай ребёнка! – выдохнул он. Компаньон повернул голову: «Тебе?» – изобразил он непонимание. – «Маме отдай! А лучше пересядь туда, к ней, слышишь?» – «Ага, счас пересяду…» – прошипел тот и громко продолжил: «Зубки у нас режутся?.. Режутся зубки… Зубки наши режутся…»

И под эту бессмыслицу хотелось взвыть, но, сжав давно прорезавшиеся зубы, пришлось пережидать секунды, минуты, а они длились, длились, длились… Но, видно, не только ему была тягостна проверка, скоро поднялся глухой ропот, и женский голос заволновался: «Ну, скоко можно стоять? У меня внучка малая одна дома!» И, как по команде, загалдела молодёжь. «Скоро отчалим-то? Домой поздно приеду, мамка ругаться станет» – вскричал кто-то юношеским тенорком.

Пограничники, не отвечая, продолжали что-то выяснять. Лишь один из них повернулся и обвёл недовольных нарочито строгим взглядом. Но тут стали неспешно выбираться со своих мест кавказцы и под конвоем – один пограничник впереди, два позади – пошли к выходу. И, когда задержанные были уже на берегу, кто-то весело выкрикнул: «Ну, чуреки, попались!»

И легко представилось, как его, беглеца, задержат, как потребуют завести руки за спину, как поведут к машине, и кто-то обязательно порадуется: добегался! И это будет не одинокий голос, а многоголосый хор. Но сегодня ему снова повезло, другие оказались на его месте. Но это только временная передышка, ещё что-то дрожит внутри: а если проверка не закончена? Если пограничники вернутся? А Толя, передав мальчика женщине, как будто ничего такого и не было, хмыкнул:

– И шо характерно, меня не так бабы любят, как собаки и дети! Слухай, а скоро ж внуки пойдут! Хочешь внуков? Такого маленького пацанчика, а? Я так жду не дождусь…

– Как ты сам догадываешься, я никак не могу влиять на этот процесс. Но старший сын на сей счёт уже постарался.

– Ну, и правильно… Жизнь продолжается! – как-то виновато проговорил Толя, будто что-то неосторожно задел.

А суденышко тем временем развернулось и, сходу набрав скорость, понеслось по реке, и успокоился народ, а тут и трансляция снова включилась, и полилось что-то русское и народное. И Толя под эту музыку то и дело толкал в плечо: «Смотри, смотри!» Берега, действительно, были великолепны, почти Швейцария, если бы не облик селений в тех местах, где скалистые берега Шилки обрывались и становились плоскими. И хоть тянулись они на километры, но вид имели такой бедный, что щемило сердце… Эх, на такой бы реке в Европе всё выглядело по-другому. По ней бы сновали катера, баржи, пароходы, а по берегам высились красивые дома, совсем маленькие, и большие роскошные виллы. А тут всё рушится, отмирает, вон на берегу стоит одинокая церковь и ни одного дома вокруг, даже развалин, а она стоит. Стоит!

И на виду этой церковки динамик на минуту примолк, а потом хрипловатый голос неожиданно вывел: «And now, the end is near, And so I face, the final curtain. My friends, I'll say it clear…» Длинная песня набрала силу и неслась и над бедной головой, и над рекой, и над всем белым светом… Она была так неуместна здесь, среди мешков, коробов, мата и подросткового визга. И майор рядом вторит: То say the things he truly feels and not the words of one who kneels…

Песня кончилась, а в голове продолжало звучать: Yes, it was my way… «Всё делал по-своему? Ты уверен?» А Толя, закинув руки за голову, будто что-то подытожив для себя, проговорил: «Май вэй – хайвэй!» И тогда, не удержавшись, он спросил: – А ты в каком объёме знаешь английский?

– В матерном. А там всего пять слов! Но ты не переживай, мэйдэй смог бы подать, диспетчеры бы поняли! – ухмыльнулся тот. Всё ему шуточки! Но ведь он слышал, как майор на долю секунды, но опережал Синатру.

А теплоход нёсся по реке, как заведённый, и хоть часто останавливался, но продвигался всё дальше и дальше на восток. И скоро в салоне осталось с десяток человек. Где-то по дороге высадились мужики с коробами, присмиревшие тетки, подростки, пришёл черед и женщины с ребёнком. Майор, само собой, донёс до выхода и сумки, и ребёнка, наверное, пошёл бы и дальше, но тут на берегу показался мотоцикл, и к воде сбежал бородатый парень и кинулся к женщине! Бог мой, как он обнял, как закружил, как стал целовать и её, и ребёнка! А Толя, глядя в окно на эту счастливую картину, лишь лукаво улыбался. Ну да, вызвал у девушки минутную слабость – и доволен. Да нет, не минутную! Улучив момент, женщина обернулась и помахала рукой. Пролетел мимо, махнул крылом и зацепил! Ну, перехватчик, ну, истребитель!

На место прибыли, когда солнце совсем низко опустилось у них за спинами и ещё играло бликами на воде. Теплоход лихо врезался в пологое место на берегу, высоко задрав переднюю часть суденышка. Оказалось, это были не Нижние Куларки, как рассчитывали компаньоны, а только Усть-Карск. И, когда выбрались на берег, Толя тут же подскочил к рубке: «Командир, может, слётаем вниз, а? Заплатим, скоко скажешь…»

Он ещё по дороге заверял, что на пристани найдут посудину и сплавятся вниз по течению хотя бы до Горбицы, и теперь вот старался. Но, кажется, напрасно…

– Да я с тобой слётаю, а меня по шее! Ходим токо до Кары, всё! Там ниже такой перекат, я днище сходу пропорю. Ты вон к этим обратись, – показал речник вправо, где у лодок кучковались мужики. – Они тебе и слётают.

И, надвинув затёртую капитанку, скрылся в глубине рубки. И майор, чертыхнувшись, двинулся к лодочникам, пришлось и беглецу тащиться за ним по мокрому песку. Оглянувшись, тот коротко бросил: жди тут! И припустил на длинных ногах, и скоро добрался до лодок, и вступил там в переговоры.

Пришлось терпеливо дожидаться, чем всё кончится. Но вот один из парней забрался в лодку, а Толя подбежал и схватил короб.

– До Горбицы не хотели, а до Куларок шо там ехать? Уговорил, дерут мужики безбожно, но оно ж того стоит. Давай, давай, быстренько!

И вот молодой лодочник, дождавшись, когда усядутся пассажиры, дёрнул тросик, и взревел мотор, и суденышко, описав дугу, мигом оказалось посредине реки. И понеслись по зелёному коридору, между стиснувших реку рыжих скал. Проскочили какое-то небольшое сельцо, потом большие Верхние Куларки, а дальше пошли берега всё безлюдней и неприступней, и могучий хвойник бархатной зубчатой стеной стоял по обе стороны реки. Стрелку при впадении Чёрной в Шилку осторожно прошли с правой стороны, хотя от бурного норова чёрной реки в том году мало что осталось. Вот и ветер свистел в ушах, задувая, как угли, надсадные мысли, сомнения, страх. Так бы лететь и лететь по этой бесконечной воде, под пламенеющим небом к спасительным берегам.

Полетать не удалось. На виду показавшихся тёмных избушек лодочник стал тормозить. «Горбица?» – привстал Толя. «Она самая!» – весело откликнулся парень и, заглушив мотор, стал ждать денег. Майор долго отсчитывал купюры и, показалось, делал это намеренно. Лодочник меж тем канючил: «Бензин дорогой… никто не хочет везти, а я вот повез», и прекратил стенания, когда Толя сунул ему в руки бумажки. Пока тот пересчитывал, компаньоны выбрались на берег.

– Э! А вы слыхали новость-то? – выкрикнул вдруг парень.

– Какую? – оглянулся майор, поправляя лямки короба.

– Как какую? Эту суку, ну, этого… беглого нашли!

– Иди ты! – изобразил приезжий удивление.

– Точно говорю. Передавали, нашли труп горелый, его, бухтят, захватили, а вскоростях и пожгли…

– Кто захватил? – сурово потребовал ответа майор.

– Кто, кто? Грят, американцы, а то кто ж ещё? Не смогли, грят, вывести, ну, и того… прикончили. У них, грят, вертолёт грохнулся, упал в Аргунь. Точно, точно… Пограничники видели! А вы, чего ж, и не знали?

– На кой он нам сдался, правда, Коля? – хохотнул, дразня компаньона, майор. А тот молчал, сосредоточенно оглядывая берег – никого, только в отдалении, почти рядом со скалами, кто-то жег костёр. И пришлось напомнить:

– Толя, солнце вот-вот зайдёт. Сумерки, как ты знаешь, длятся не более сорока пяти минут, за это время нам надо решить главный вопрос – транспортный! – И майор, соглашаясь, кивнул головой, но двинуться в деревню не торопился.

– А вы, что ж, за грибами сюда? – всё любопытствовал лодочник. – Так нет в этом годе ничего…

– Мы найдём! – заверил его Толя. – Так, может, ты нас и дальше повезешь, а?

– Нет, мне домой надо засветло попасть… А куда вам дальше?

– А в Часовинку…

– Так нет Часовинки! Никого уже там не осталось, никто не живёт, – парень принялся, было, рассказывать подробности нежизни неведомой Часовинки, но майор, уже не слушая, стал подниматься в горку. За его спиной заурчал мотор, и лодка, взвихрив воду, снарядом понеслась по чёрно-зелёной глади.

Сельцо тянулось вдоль Шилки и по берегам впадающей в неё какой-то мелкой речушки, и имело издали бесприютный вид, особенно сиротливо выглядела в вечернем свете заброшенная деревянная церквушка. Она возвышалась сторожевой башней и над речкой, и над селом, и вся была где-то там, в горних высях. Да живут ли здесь люди?

Оказалось, живут. Вот и в одной избе, и в другой занавесочки на окнах висят, валенки на кольях забора сохнут, только никаких сельчан поблизости не было.

– Куда это народ подевался? – начал беспокоиться Толя, оглядываясь по сторонам. Они прошли ещё с десяток метров, когда у ближнего дома показался полуголый парень с вилами в руках. И как ему не холодно, тут и в куртках уже пробирает.

И Толя кинулся к парню, как давнему знакомцу:

– Здорово! Есть у вас хоть какой-то транспорт?

– Как не быть, трактор есть. И мотоцикл у Димона, но он его ремонтирует. И джип ещё есть…

– О! Ну, если джип, тогда конечно… Ты гляди, как люди тут живут, а? А как джипера вашего найти?

– А это в конторе, у председателя. Он в Куларки подался, брат евонный заболел.

– Так у вас же берегом дороги нет.

– Как нет? По левому берегу и попёр. А вам машина зачем? – поинтересовался парень.

– Нам до трассы надо добраться…

– Дак вы дальше-то пройдите, там, у Мамоновых, бортовая есть. Может, он сам и повезет…

И точно: у одной из избушек с антенной на крыше стоял старый зилок. У капота возился мужичок в грязной голубой майке. Наискосок от машины у заборчика сидела старуха в ватнике и шерстяном платке на голове, на коленях старуха теребила красную тряпку. А маленький брюнет, заметив незнакомцев, поднял с земли большой гаечный ключ и выпрямился. Ещё бы, незнакомцы, особенно тот, что справа, были вдвое выше его.

– Тихо, тихо, мужик. Ты что такой неласковый? Я ж токо спросить хотел, – приостановился Толя.

– Ну, спрашивай! Чего хотели-то? – не расслаблялся хозяин машины.

– До трассы не подбросишь?

– А вы откуда? Штой-то я вас не знаю.

– Так друг звал на рыбалку, а сам не приехал, а тут позвонил, говорит, заболел. Ну, а мы тут мест не знаем, решили вернуться.

– Кто такой дружок-то ваш? – недоверчиво выспрашивал мужичок.

– А он такой же, неместный… Ну, так как?

– Сетями, чё ли, ловить стали бы?

– А ты шо, рыбий инспектор?

– Да какая разница?

– Вот и я говорю, – оглянувшись на старуху, понизил голос майор. – Кто волохается, а кто дразнится – эту разницу знаешь? Ты ж видишь, мы без рыбы, уехать надо, а ты допросы устраиваешь!

– Да я это… так поинтересовался, – пошёл на попятный мужичок.

– Ну, так шо, повезёшь?

– Не, на ночь не поеду. И не просите! И денег не надо! С утречка ещё ладно, а вечером не поеду. И не просите! – выкрикивал хозяин зилка.

– Э! Э! Остынь! Мы тебя про завтра и спрашиваем, – обошёл Толя машину и по привычке постучал по одному, второму колесу.

– Скоко ж годов твоей лайбе? И бегает?

– А куда ей деваться…

– Ну, значит, договорились?

– Пятьсот! – решился мужичок и замер в ожидании ответа. Майор с ухмылкой какое-то время рассматривал его, изображая раздумье.

– Двести!

– Двести пятьдесят!

– Ну, грабитель с большой дороги!

– А вы это… не вздумайте ночью шариться. Я машину во двор поставлю и собаку привяжу…

– Ты её в койку положи, так надёжней, – посоветовал повеселевший майор. – Так когда выезжаем?

Мужичок не успел ответить, как на крыльце появилась полуголая женщина с большим животом в коротких шортах и грязном лифчике. В одной руке она держала нож, в другой гриб, видно, чистила. И тут же капризным голосом стала наводить порядок.

– Генаша! Ты квасить, чё ли, собрался? Тебе утром ехать, а ты… обещался ведь…

– Никто и не предлагает. Это на завтра попутчики.

– Ходют всякие, – повела плечом хозяйка.

– Мадам, прикройтесь! А то у меня от такой красоты глаза повылазят! – вежливо попросил майор.

Женщина не сразу поняла смысл затейливого комплимента и, хмыкнув, скрылась за дверью. Но через минуту, прикрывшись цветастой шалью, вернулась и стала что-то там выговаривать то ли мужу, то ли посторонним.

– Так, когда подойти? – не обращая внимания на женщину, уточнял Толя.

– А как рассветёт, так и подходите. Но она такая, что может и того… Капризная машина… А вы у кого ночуете-то?

– Вот и пусти переночевать…

– Не знаю… – оглянулся он на жену.

– Ну, если только на сеновал, а в избу не пушу, – тут же отозвалась хозяйка сеновала. – И туда-то опасно. Вы, небось, курящие?

– Ага! Мы ещё и пьющие, мы ещё и… – с трудом придержал себя майор. – Токо к вам на сеновал мы и сами не пойдём. У вас там мыши бегают! – И, развернувшись, двинулся в обратную сторону, увлекая за собой компаньона.

– Какие мыши? Полёвки набегут, когда похолодает, – загорячился Генаша. Он ещё что-то говорил вслед приезжим, но Толя оборвал его, крикнув: «Готовь машину, завтра придём!»

Они уже отошли на приличное расстояние, когда беглец хмыкнув, попенял майору:

– А ты злой! Что ты так с женщиной?

– Я злой? Та я их всех люблю, но токо вымытых и стеснительных. Ну шо, пошли по хатам? – остановился Толя посреди улицы.

Нет, нет, стал возражать беглец, хватит с него чужого жилья! И потащил к реке, отчего-то хотелось туда, где горел костёр. И это было странное желание, ведь там мог сидеть кто угодно, да и пограничники такими кострами у реки как раз и интересуются. Но какая-то сила тянула его к огню, осталось только спуститься к воде. И так хотелось поскорей покинуть деревню, что неосторожно выдохнулось: «Господи, какая глушь!»

– Глушь? – отчего-то вдруг обиделся Толя. – Ты отъедь от Москвы километров на сто-двести – ото глушь! Я года четыре назад был там проездом. Хотел, дурак, сократить дорогу и свернул на трассу, слышал, есть такая – М9? Так ещё до поворота на Псков, где-то между Пустошкой и Опочкой, чувствую, шо заплутал, а дело к вечеру и погода такая, короче, полная заблудень. Представляешь, в декабре дождь мелкий такой, а вдоль дороги редко-редко так деревни, заборы поваленные, хатёнки скособоченые, трактора брошенные, как танки в войну. И всё чёрное. Веришь, не по себе стало! Пробираюсь я на своей фуре и думаю, хоть бы какая зараза показалась на глаза, спросить же надо – а никого, как вымерло!

И тут бачу, указатель какой-то, ну, думаю, деревня живая. И шо, ты думаешь, на том указателе обозначено? «Зажопино»! Не веришь? Это тебе зараз смешно, а я такой расстроенный: ну, думаю, шо на свете не бывает. Машину, значит, стопорю и в горячке по карте шукаю: нэма такого села! Зажогино есть, а Зажопина нету. И не пойму, шо ж оно такое? Присмотрелся, а это какой-то мудила палочку пририсовал, и из Зажогино получилось такая херовина. Так, ты думаешь, это всё? Токо я тронул машину, бачу, зажопинцы чимчикують, мужик и баба. У мужика на спине ружьё, и так они на машину зырятся, наче привидение побачилы. Я кабину открыл, кричу: «Где тут трасса?» А они ни слова, ни полслова, и боком так, боком от машины – и в лес! Ё, думаю, это ж они за подмогой кинулись, зараз и другие зажопинцы налетят, кагалом машину раскурочат, и меня, такого молодого и нежного, в этом лесочке и прикопают. И точно, токо я газку хотел прибавить, а на дороге фигура нарисовалась, и не поймешь: мужик или баба. Увидела машину и встала, як вкопанная, и молчит. Ну, думаю, это они её, немую, дозором выставили! Еду дальше, и тут бачу, в одной хате окна светятся – я туда! Может, думаю, там кто живой и на головку нормальный. Подъехал, а окна – раз! и почернели! Не слышно ни шороха, ни вороха, ни писка… Ну, думаю, это они свет выключили и сидят, затаились с вилами наготове, ждут, когда я из кабины выйду. Видел же американские ужастики: заброшенная ферма… хозяева-мутанты… заплутавшие путники… ну, типа «Техасской резни»…

– Выл ещё один – «Штормовое предупреждение».

– Во-во! А ты говоришь, глушь! Тут не стыдно глушью быть, а возле Москвы-столицы – это ж позоруха! И народ тут другой, лучше! Скажешь, нет?

– Я скажу – да! Особенно хороши у здешнего народа его отдельные представители, – хмыкнул беглец. – Но как же ты выбрался из псковской глуши?

– Как, как! Погнал машину оттуда – куры на крыши взлетали! – рассмеялся майор. – И километров через пять на трассу и выехал. Так шо и ты из своего Зажопино выберешься. От побачишь!

– Твоими бы устами…

– Не, не, меда не надо, мне чего покрепше и бабу помягше! А правда, не вечно ж те обезьяны на верху будут сидеть? Или сами соскочат, или кто палкой погонит…

– Я вряд ли этого дождусь! – пошёл к кромке воды беглец.

– Дождёшься! Пошли, пошли! Нас у костерка уже ждут.

В загустевшей вечерней синеве красный костёр горел весело и зазывно и там, у огня, обнаружился нестарый человечек в брезентовых рыбацких штанах. На ногах у него были огромные, за колено, резиновые сапоги, на плечах армейская куртка. Лицо в свете костра было оранжевым, раскосым и приветливым. Увидев незнакомцев, человек тут же поднялся.

– Подгребайте, подгребайте, у меня уж всё готово!

– Он за кого нас принимает? – удивился за спиной майора беглец.

– За кого? За людей! – успокоил тот, снимая со спины короб.

Над костром на гнущейся жердочке висел котелок, оттуда тянуло таким ароматом, что сам собой открывался рот, и рука искала ложку. И Толя, молча вынув две бутылки водки, аккуратно выставил у костра, а потом вывалил запасённую провизию, и на траву полетели пакетики, баночки и свертки, отдельным кирпичом вывалился хлеб. Рыбачок отнёсся к этому широкому жесту пришлого человека так, будто именно он посылал гонцов за харчами, ну, вот те и прибыли.

– Зря ты тут раскидался, в сторожку надо отнесть… Во! Хлеба-то как раз и не хватает. Завтра мужики подъедут, а сегодня – никого. А я привык, когда вокруг народ. Вот такой я! Хорошо, хлеба принесли, хорошо!

– А водка не нужна? – взял за горлышко бутылку майор.

– Да что ты, что ты! Но хлебушек! А то ведь и корки нету.

– Понял, понял! Анатолий! – представился вертолётчик. – А это – Николай, товарищ мой.

– Веня… Вениамин, стало быть! У костра посидим или в помещение пройдёте? – показал рыбачок на сторожку. Майор обернулся к товарищу Николаю: как?

– У костра, разумеется, – сходу определился тот.

– Да сидите, комары не лютуют. А сумки и продукты надо занесть, ночью росно. Ходите за мною, покажу место.

И, перебирая короткими ногами, Веня покатил к деревянной хибарке, и беглец, подхватив сумки, пошёл следом. Не успел рыбак отворить оббитую серой мешковиной дверь, как в нос ударил тяжёлый запах. Пахло рыбой и псиной, хотя никаких собак рядом не было. Рыбак включил большой жёлтый фонарь на столе, и теперь можно было рассмотреть и заваленные тряпьём нары вдоль стен, и железную печку у входа справа, и тусклое, будто слюдяное окошко в той же стороне, и большой стол напротив двери. Под столом стояла разнообразная посуда: закопчённые котелки, немытые стеклянные банки, пустые бутылки. Рыбак гостеприимно засуетился, что-то стал убирать со стола, а беглецу хотелось на воздух, к костру. Но тут в дверях появился Толя и сходу поинтересовался:

– Ну и амбре тут у вас? Прибраться не пробовали? – и поставил короб на ближний топчан.

– А на кой? Нормальный запашок, я так ничё такого и не чую, и вы привыкнете, – заверил рыбак. – Не хотите тут, пойдём на бережок. Пошли, пошли, ушица стынет! Вы как, хлеб сами нарежете?

Толя отказался от замызганной доски, что совал ему в руки Веня и, вернувшись к костру, нарезал хлеб большими ломтями на весу. Пока рыбак разливал в алюминиевые миски уху, уверяя: чистые, чистые, не сомневайтесь, вертолётчик кинулся в сторожку и вернулся с куртками. И, подняв с земли компаньона, распорядился: эту под себя кинь, а эту на себя! И беглец поверх своей натянул ещё и просторную куртку из дома Василия Матвеевича, и стало замечательно тепло. Вот только сесть, как майор – по-турецки, и не пытался, знал, не получится, просто лёг боком. И, приняв из рук рыбака миску, – тот варева не пожалел и в мисках возвышались здоровенные куски рыбы – поставил её, горячую, прямо на траву. А майор вскрыл бутылку с водкой и потребовал: «Ёмкости давай!» У рыбака и здесь было приготовлено, и водка полилась в разнокалиберные эмалированные кружки. Толя и рыбачок выпили, а беглец всё примеривался, не решаясь последовать за ними. Пить совершенно не хотелось, да и утренние ощущения конца здоровья ещё не выветрились.

– Ну, шо ты её греешь? Давай, пей! Не отделяйся от коллектива, – затеребил майор.

– Ты думаешь, посуда не мытая? – по-своему понял он раздумья компаньона. – А ты не бойся того, шо в рот, бойся того, шо изо рта!

И водка, на удивление, пошла хорошо, под неё съели по две миски ухи. Он и не помнил, когда ел нечто подобное. А ещё удивился своему аппетиту, надо же, по дороге отказывался от еды, что совал ему Толя, а тут, смотри-ка, съел, не глядя.

Но когда майор потянулся было плеснуть по второй порции спиртного, самому протестовать не понадобилось, первым заартачился рыбак. И Толя сдался: ну, как хотите, было бы предложено. Заканчивали трапезу, когда вокруг костра стало так темно, что не было видно ни берега, ни реки, ни неба. Слышался только шум воды, особенно сильный, когда у костра замолкали. Всё это время и Толя, и Вениамин говорили о видах на рыбалку в здешних краях. Рыбак рассказывал, как ловил ленка, хариуса, и особенно подробно, как поймал зашедшую в Шилку из Амура здоровенную рыбину – калугу. И вертолётчик преувеличенно удивлялся: не может быть! Из Амура сюда? А Веня горячился и доказывал:

– Дак её, рыбу-то, за хвост не привяжешь, чать, не корова, плавает, куды хочет! – И всё пытался втянуть в разговор и товарища Николая, а то трудно было рыбачку справиться с насмешливым майором. Но тот рассеянно и невпопад кивал, не понимая, что своим молчанием доставляет хозяину костра беспокойство: чем гость недоволен?

– Вы покушайте ещё ушицы-то. Тут её ещё во скоко! – суетился Веня.

– Спасибо, но я так наелся, что, кажется, рыбий хвост изо рта торчит, – стал объяснять молчаливый товарищ. И так виновато у него получилось, что Веня рассмеялся и отстал. А он всё подбрасывал хворост в костёр и, прикрываясь курткой, когда дым шел в его сторону, не отрываясь, смотрел на огонь. И огонь, и запах дыма, и близкие голоса вызвали забытое ощущение покоя. И уже было всё равно, забредёт ли на огонек абориген, или из речной воды, как подводная лодка, вынырнет катер с загорелыми ребятами. Но не было ни деревенских, ни катера, только сердито рокотала вечная река…

И вспомнился ресторанчик в Карловых Варах, что был у самой реки, как раз напротив раззолоченного здания тамошнего театра. По реке у ресторана плавали утки, серые такие, и только селезень был ярким, как тот петух в Улятуе. Какой селезень! В этом ресторане он ел какую-то вкусную рыбу и рассматривал дома по берегам узкой Теплы. Вычурные особняки выглядели картонными декорациями, казалось, за фасадами и нет ничего, но было, было. Потому многие из этих особняков принадлежат разнообразным персонажам из Москвы, вот и замком в старинном парке владеет российский газовый концерн. И он тогда и передумал покупать отель для компании, не хотелось становиться в тесный ряд тех господ. А вот квартиру в Праге надо было купить. Ему, помнится, предлагали уникальные апартаменты, расписанные самим Альфонсом Мухой. Он тогда и не знал, что это за Муха такой. А для чехов, оказывается, – художник номер один. Что теперь вспоминать! Это было так давно, что, казалось, неправдой. В последнее время он часто повторяет эту незамысловатую сентенцию…

– Ты шо, заснул? – услышал он над собой голос. – Ты это… брось спать на земле – спина ж больная! Вставай, вставай, а то яйки застудишь!

– Да, умеешь ты простым армейским способом вернуть к действительности.

– Не, ты чуешь, какой воздух, а? Пил бы! И где бы ты ещё посидел у костерка? Признайся, москвичок, ты хоть раз сидел от так с простым народом?

– Последнее время я только и делаю, что сижу с этим народом. И скажу честно – не понравилось.

– А мне вот такой костёрчик когда-то жизнь спас…

– И что за история? Рассказывай, рассказывай!

– А шо рассказывать? Весной девяносто четвёртого демобилизовался, хотел на родину ехать, на домик под Киевом, как планировал, грошей хватало, но стратегического запаса не было. Ну, думаю, полетаю на гражданке, подзаработаю, а там и переберёмся… Ну, лётал, ну, зарабатывал, но техника была на грани фантастики, на чём токо не летали, ё-моё, пальцев на руках не хватало, шоб все дырки затыкать… А пальчики мои многое умеют! Ломалось всё: машины, люди, жизни. А тут знакомый экипаж разбился. Вывозили они большого начальника с семьёй на материк и грохнулись. Долго их искали, а нашли, мама моя! Лежат они, битые, на снегу, а кругом деньги, деньги, деньги, как листовки кто разбросал. Оказывается, начальник с собою все припасы взял, ну, и мешочек развязался… От тут и я задумался: всех денег не заработаешь, надо закругляться, а то будешь ломанный-переломанный лежать, и зверьё всякое грызть будет… И, ты скажи, як нагадал! Попали мы в такую передрягу: и перегруз, и погода – срань сранью, видимость нулёвая, короче, грохнулся наш пепелац – полный рот земли! Второй пилот, он же и птица-говорун, радист который, сразу отошёл, командир где-то с час живой ещё был… А я, поверишь, токо глазами блымал, и ни рукою, ни ногою… Хорошо, мы умку в тот раз везли, ну, пацана без родителей, он меня и спас. Шустрый такой был, костёрчик жег, меня на брезент перетащил, воду нашёл…

– И? – пришлось подгонять примолкшего вертолётчика.

– И через сутки нашли… Слухай, а як оно там, за колючкой? – внезапно переменил тему майор. – Как ты там с ума не сошёл?

– Как не сошёл? А побег!

– Это не считается! Побег – это полёт!

«Ну, да! Полёт с крыши под зонтиком!»

– …Когда жизнь человека вбила как гвоздь в землю по самую шляпку, а он вырвался и взлетел… Не, я б тюрьмы не выдержал, спрыгнул бы с катушек…

– Выдержал, куда бы ты делся! Ничего не остается, как терпеть. Ты ведь сам и не такое переживал, разве нет?

– Ну, цугундер и стингер – две большие разницы! А годами на привязи… Там, в головке, наверно, шо то такое происходит, нет?

– Происходит, Толя, происходит. Человек меняется, и не в лучшую сторону. Понимаешь, для меня этот побег – спасение, передышка, я потом смогу ещё продержаться. У меня украли годы, я вернул себе эти несколько дней…

– А если бы ещё с женщинами пообщался, а? Кинул бы несколько палочек – и точно, дальше жить можно. Не, ты шо смеешься? И ничего смешного! Придумал тоже – терпеть! От нам с тобою за сорок, так? Самый золотой возраст от сорока до пятидесяти! В сорок лет токо полноценным мужиком становишься. Главное, шо в такие годы выжил, а если ещё и не скурвился! Столько пережил, перевидел, уже чётко понимаешь, где лево, а где право, а до горизонта ещё далеко! Понял главное – жизнь копейка! И задача человека – получить у этой жизни стольник на сдачу, – закинул руки за голову майор и потянулся.

– Это что, максима сенсея Абрикосова?

– А это мы с ним на пару! И правильно – надо жить на полную катушку! Нет, и после пятидесяти хорошо, и после шестидесяти, так особенно, если ещё что-то можешь. А лучше всего будет, когда поймешь: ничего не можется, а ничего и не хочется – полный баланс! – рассмеялся он. – Но в сорок! В сорок лет только высоту набрал, только полетать. А эти обезьяны по тебе из ракетной установки! Знаешь, есть такая дура – «Игла», две ракеты за раз пуляет… Эээх! Шоб у них, у тех обезьян, там всё поотсыхало…

– Что ты имеешь в виду? – не понял занятый костром беглец.

– Не, не руки, грабки нехай останутся, шоб морды закрывать. А всё остальное – под корень…

– Толя, что за ерунда! Нет, злости у меня было много. Но я скоро понял, что она, как кислота, мою душу разъедает, понимаешь, мою собственную!

– Ага! Ты на нет сошёл, а этот обмылок, шо тебя под винты бросил, сидит, ножки свесил, кайфует… Слухай, я не догоняю, а ты шо ж ушами хлопал? Ждал, пока главная обезьяна зубы наденет и кусать начнёт? И ты смотри: такая маленькая блоха и такая злоемучая! Она ж не просто ударит, а и нож в ране повернет. Компот ей в рот, пусть зальётся! А ты? Шо ж не уехал?