Текст книги "Заговор обезьян"

Автор книги: Тина Шамрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 54 страниц)

– Тут такое дело… Я про деда тебе говорил, так этот дед – батько Сашка – моего друга лепшего. Вместе служили когда-то, я демобилизовался, а он ещё лётал, токо после первой чеченской с армией завязал. А год назад Сашка похоронили…

– А что с ним случилось?

– Как говорится, свёл счёты с жизнью. Закрылся в машине, НУ, и… Вот тут сидит занозой, – положил Толя ладонь на грудь. – До сих пор не могу понять, шо его на это дело толкнуло! И перед Дедом неудобно. Дед на похороны в Читу приехал, и я ему обещал: мол, заезжать буду. Дед один живёт, понимаешь? Ну, а после похорон всё так закрутилось… Короче, я так ни разу в этот Кокуй и не вырвался. А обещал! Ну, звонил, само собой, а месяца три, как и звонить перестал. Веришь, нет, а стыдно… Вот Приду, а дед скажет: дитынах, Толик! И правильно сделает! На глаза не показывался, а тут приспичило: здрасте, я ваша тётя, приехала до вас из Киева, буду отуточки жить. Такая от захавыка! Так шо, если пошлёт и на порог не пустит, ты не удивляйся – я заслужил, – затянулся сигаретой вертолётчик.

– Так, может, не надо было приезжать сюда? – Разумеется, не надо было. Ведь на этом поезде можно доехать до станции на Транссибе, а теперь неизвестно зачем надо тащиться в чужой дом. Вертолётчик с ним что, как с чемоданом без ручки?

– Как не надо? Надо! И мы уже в Кокуе! Пошли, пошли, – подхватил он обе сумки. Ну, и ладно, ну, и пусть несёт. Но когда они вышли в посёлок, компаньон стал растерянно крутить головой, видно, не зная, в какую сторону идти. «Да помнит ли он адрес отца своего друга?»

– Я ж, понимаешь, всегда на машине и на машине, а зараз с земли и не пойму, в какую сторону двигать. Обзор не тот…

Пришлось ещё немного покружить по городку, по его улочкам, где вперемежку с пятиэтажками своей жизнью жили ещё деревянные избы с огородами. Бетонные коробки были поставлены вкривь и вкось, без всякой системы, и оттого было особенно жалко порушенной жизни частных усадеб. И скоро Толя вспомнил важную подробность: его знакомец живёт у реки. И как только они вступили на приречную улочку, то ещё издали он увидел то, что искал.

– От той дом, забор высокий, и гараж на улицу, бачишь, ворота красные! Теперь, главное, шоб дед живой был.

– Да помнит ли он тебя?

– Помнит, как не помнить! – стал уверять вертолётчик. – Но за это время могут быть перемены. У него года большие, совсем старый…

Улочка была недлинной, и скоро они стояли у глухого забора. С улицы двор не просматривался. Но и оттуда не слышалось никаких звуков, даже после того, как Толя сначала осторожно, а потом настойчиво стал стучать в калитку, из дома никто не вышел. Тогда, зыркнув по сторонам, он вплотную подошёл к забору и с высоты своего роста оглядел двор.

– Собаки нэма и никого нэма.

– Может, в доме никто не живёт? – томился в сторонке беглец.

– Живут-живут… На крыльце тапки стоят, и шо-то на верёвке сохнет. Придётся ждать.

Сначала переминались на ногах, потом присели на лавочку у калитки. Толя, прислонившись спиной к забору, примеривался: может, у соседей поспрашивать? Но на улице было безлюдно, пока не появился вихрастый мальчик на велосипеде.

– Стой, пацан! Ты деда Макушкина знаешь?

– Ну, знаю. Так он в магазин почапал…

И парнишка не спеша проехал мимо, и ещё долго был слышен визгливый скрежет колёс старенького велосипеда. Потом показалась женская фшура. Заметив её, Толя тут же настроился на свой вертолётный лад.

– Ты смотри, какая кралечка идёт. Идёт, как пишет… А ножки, ножки, и грудочки… а грудочки у нас пятый размер, – присмотревшись, опытным взглядом определил он. Женщина была ладная, смуглая, в открытом ярком сарафане: по голубому полю красные маки, на крепких ногах красные туфельки. Она шла посредине улицы, но, завидев чужаков, будто споткнулась и сдвинулась вправо. И, приняв меры предосторожности, продолжала идти с независимым видом, стараясь прямо.

– И кто это заставляет такую красоту носить тяжести? – подхватился Толя, готовый по первому сигналу не только сумку донести, но и саму женщину. Красавица ответом не удостоила, только, проходя мимо, взглянула на мужчин с понимающей полуулыбкой.

– Тебе носовой платок не нужен? – полюбопытствовал компаньон.

– Платок? Зачем? – рассеянно пробормотал вертолётчик, провожая взглядом незнакомку.

– Как зачем? Утереться…

– Не, ты мне всё больше и больше нравишься! То всё ходил, шатался, ножки заплетались, голосок был такой…

– …тихий, тихий. Ты это уже говорил. Так! Стой, стой, где стоишь! – выставил руки беглец. – Здесь подушек нет, что будешь бросать? Толя! Толя! А не твой ли знакомый идёт? – показал он рукой вправо.

В том конце улицы и в самом деле показался какой-то человек. А скоро уже можно было ясно различить старика, опирающегося на палку. Он был весь какой-то отрешённый, будто пригибал его к земле не видневшийся за его плечами рюкзачок, а нечто другое, совсем неподъёмное. Вертолётчик всмотрелся и подтвердил: он!

– Деда, привет! – бодрым голосом выкрикнул он ещё издали. Старик, не поднимая голову, продолжал идти, будто и не слышал. И Толя, бросившись навстречу, осёкся и опустил раскрытые для объятий длинные руки, будто крылья сложил.

– Василий Матвеевич! – снова позвал он, присмиревший. И старик приостановился, и с трудом поднял голову, пытаясь рассмотреть вставшего на дороге человека и того, кто был у ворот.

– Што кричишь, паря? Не глухой я… Кто будете?

– Так Толик я, Толик Саенко, – растерявшимся голосом бормотал вертолётчик. А старик, сделав шажок, замер и радостно выдохнул:

– Толька! Неужли ты, чертяка! А ты никак ещё подрос? Иль это меня книзу тянет?

– Деда, от бачишь, от я и приехал… А это мой товарищ… кхм… компаньон, так сказать… зовут Николаем. Мы это… по делу к тебе!

– Дак понятно, не просто так из Читы в Кокуй катаются. Ну, што стоим, пошли, пошли, там всё и расскажете, – повернул к дому старик. Он что-то нажал на калитке, она тут же открылась, и показался заросший травой двор, и бревенчатый домик с кирпичной пристройкой, и дальний огород, и речка за огородом. Все трое гуськом пересекли небольшое пространство и поднялись на крыльцо. Терраска была просторной, стояли там две широкие лавки и старый кухонный стол с электрической плиткой на двух кирпичах. Привет Оловянной! И старик, не снимая рюкзака, тяжело сел на лавку и жестом показал: что стоите, садитесь.

– Ну, здравствуй, Толик! Вспомнил таки… С весны обещался… Ну, хоть так, хоть так…

– Понимаешь, дед, работы невпроворот… Давай, рюкзак сниму, – кинулся он к Василию Матвеевичу и через голову снял со старика поклажу и поставил рядом на лавку.

– Ты сядь, сядь! Не мельтеши…

– Дед, а где собака? Мы подошли, стучим, никто и не гавкнул…

– Сдох Джек… Весной и сдох, таки вот дела. Ну, какими судьбами в Кокуй прибыл? Сказывают, машин накупил? И гараж новый построил, нет ли? А сюды што ж без машины? Иль где в другом месте поставил?

– Вот, представляешь, дед, я – и без машины! Як воно, диду, життя?

– Толик, говори по русскому! А то я теперь не дослышу, так и не пойму…

– Как жизнь, спрашиваю?

– Дак што я? Дожитки доживаю…

– Дед, ты это брось! А ты не женился? Надо завести какую-нибудь приходящую. Будет кому стакан воды подать, – давал неуместные советы Толя.

– Стаканами не пью. А ковшик мне и соседи подадут.

– А где соседи, улица как вымерла…

– А ты чего хотел, штоб они тебя встречать вышли? Заняты люди, кто чем, у каждого свои дела, как-никак день-то рабочий.

– И у нас дело. Но для смазки разговора я в магазин смотаюсь, – запросился на волю вертолётчик. – Водка у нас с собой есть, но мало…

– Ты место не нагрел, а уже бежать! Не гимизись! Пустое это! И накормлю вас, и стопку поднесу… Я уже думал, не увижу тебя… Звонил как-то, сказали, мол, в поездке…

– Дед, прости! – бухнулся вертолётчик на колени. – Прости дурака!

– Толя, Толя! Штой-то я тебя не узнаю! И не пьяный вроде, – растерялся старик, хотя и он разгадал этот нехитрый вертолётный маневр: бухнуться на колени и повиниться, а то словами говорить долго. Старик положил руку на покаянную голову: встань, встань! И, вскочив на ноги, Толя уже частил весёлым голосом:

– Дед, я в магазин, а? Знаю, знаю, у тебя всё есть, но ты ж и нас пойми: явились, как снег на голову… И едим много! Правда ж, Коля? – похлопал он по плечу компаньона: мол, подтверди! А тот совершенно не знал как себя вести рядом с таким непредсказуемым субъектом, как вертолётчик. Вот куда он собрался?

– Я быстро! А вы тут без меня не скучайте! – и, подмигнув, Толя выскочил из дома, и через минуту его голова проплыла поверх забора. А старик, ещё не притушив улыбку, рассматривал незнакомца.

– Ну, што ты с этим Толиком сделаешь? Отчаюга! Как здоровье-то у него? А то он такой, што жаловаться не будет…

– Насколько я знаю, у него всё в порядке, – успокоил старика гость.

– А ты, значит, товарищ евошный? Вместе робите? Ну, и хорошо, ну, правильно, – непонятно что одобрил старик. Он был так откровенно рад появлению Толи, что даже приложение в виде неизвестного товарища воспринял как должное.

– Ну, тогда што… Тогда, паря, давай готовить на стол. Картох сварим, селёдки почистим… Давай во двор, под навес, там сподручнее!

Под навесом, вытащив из-под лавки ведро с картошкой, Василий Матвеевич, вручив гостю маленький тонкий ножичек, выставил на стол миску: сюды клади! И, потоптавшись, повернул к дому: пойду, воды согрею. Вернулся он минут через семь, а гость всё ещё возился со второй картофелиной. Он так старался и, вроде, выходило хорошо, аккуратно, но старик, понаблюдав с минуту за его неловкими движениями, не выдержал и, вынув из его рук нож, быстро начистил большую миску картошки.

– Дома, наверное, не знаешь, с какой стороны к плите подойти, а, паря? А мужик сам себя должен обслуживать. И жене подмога, само собой, не помешает. Ты как, женатый или бессемейный?

– Женат, – отчего-то вздохнул гость.

– Не мастак ты руками, значит, робить. Или чем другим бабу берешь? – без улыбки ждал ответа старик.

– Уже ничем не беру! – признался тот. И тут же понял: его пристально рассматривают. В чёрных узких глазах старика читалось… Что? Удивление? Он выдержал взгляд, но когда уже был готов признать: «Ну да, тот самый!», старик, неловко закашляв, переключился на рыбу.

– Хорошие сёдни в магазине селёдки… Какого лука будем, головкой или зелёного? Зелёный у меня в огороде до снега стоит.

– Как скажете.

– А ты сам-то как? Мнение твоё, какое?

– Да какое у меня мнение…

– Ты это, паря, брось! У человека должно быть всегда своё мнение…

– Согласен. Только в мелочах я не принципиальный, а тем более в гостях. И лук не мой, и селёдка не моя…

– Тоже правильно. Правильно, говорю, рассуждаешь. Бывалый парень, а? Мать с батькой живые ещё?

– Живы. Надеюсь, живы.

– Видать давно был у родителёв?

– Давно, – опустил голову гость.

– Что же это ты? Всё по свету носит?

– Да вот как-то так…

– Нехорошо. Сам уже сивый, должон понимать, што им немного осталось…

Узловатыми и плохо гнущимися пальцами старик ловко снял кожицу с двух селёдок, вынул внутренности. Завернув всё это в газету, бросил в маленькую топку стоящей рядом железной печки на высоких ножках. – А сходи-ка, Николай, в дом, там картоха, поди, уже закипела, так ты крышку-то сдвинь! Там и хлеб на столе лежит, хлеба могёшь нарезать? Свежий сёдни, мяконький! А то, как ни придешь в магазин, а он у них всё чёрствый да чёрствый…

Пока ждали Толю, вынесли раскладной стол из дома, втиснули его между лавками на веранде и разложили еду: и сизые кусочки селёдки, присыпанные зелёным луком, и белые ломти варёной курицы, и жёлто блестевшие соленые грибы, и серый хлеб в плетёной корзинке. Старик осмотрел стол: вроде, всё путём, но его тёмные руки всё что-то беспокойно переставляли с места на место. Наконец, достигнув некой застольной гармонии, старик успокоился.

– Ну, всё готово… Толик гдей-то задерживается… А ты евошный товарищ, друг, значит? Ну да, ну да! И как там жизнь в городе? Какие, паря, там теперь заработки?

– Да по-разному, Василий Матвеевич, но при желании заработать можно.

– А ты что ж? Такого желания не имеешь?

– Отчего же? Но не всегда наши желания совпадают с нашими возможностями.

Помолчали. Слышно только было, как на плитке булькала картошка, для духу старик бросил в кастрюлю большую луковицу и какую-то приправу. И дух действительно был пряный, сытный. «Господи, зачем я здесь? – рассматривал беглец серую бревенчатую стену. – Теперь вот сиди, вымучивай из себя какие-то слова… В доме, наверное, есть телевизор… Нет, не надо ничего! И куда подевался Толя? Ну да, как же без вертолётчика? Кто ещё прикроет щитом…»

– А вот и он! – обрадовал старик, видно, и ему было тягостно с чужим молчаливым человеком. И вот уже видно, как Толя закрывает калитку, как идёт к дому, и через минуту он, улыбающийся, с пакетами в руках уже на веранде.

– Как вы тут без меня? – пытался понять он обстановку в доме.

– Товарищ твой штой-то заскучал…

– А он по жизни такой. Ты, дед, не обращай внимания! А шо это вы в доме разложились, а не на воздухе?

– Так пить будете, а у тебя голос громенный. Соседи будут знать, што гулянка какая-то.

«Предусмотрительный старик, понимающий. Понимающий что?»

– Вот коньячок, вот и пивко, – выставлял одну за другой на стол бутылки Толя. А потом ещё помидоры, яблоки, конфеты…

– Куда ты стоко? Иль вы напиться хотите?

– Какой напиться? Шо тут на троих мужиков? Кто хочет водочки, а кто вот это пить будет, – и, коротко взглянув на компаньона, вертолётчик подвинул в его сторону пузатую коньячную бутылку.

– Штой-то ты, Толик, разошёлся? Вы это съешьте, что на столе. А пиво давай на холод.

В просторной кухоньке старик открыл полупустой холодильник, и Толя стал выкладывать туда припасы.

– Я, дед, на могилку хожу, ты не сомневайся, – стал он уверять старика.

– Невестку мою видаешь?

– Она всё плачется: жалко, мол, Сашка! А сама через три месяца уже другого завела. Могла б и потерпеть, хорошая вдова до году платочек носит…

– Ну, это такое дело, Толя, не нам решать… Я то печалюсь, што внучек она сюды не пускает. Отвыкают они от деда. Раньше по телефону младшенькая-то часто звонила. Но штой ты теперь сделаешь? – прервал старик сам себя. – Давай, за стол, а то мы твово товарища оставили, сидит один… Кто он есть такой? Я ни от Саньки, ни от тебя никогда не слыхал про него.

– Дед, шо я могу сказать? Если в двух словах, не повезло мужику в жизни. Так что немного тронутый на почве жизненных обстоятельств…

– Ну, ну, – пробормотал старик. – А то я смотрю, у него глаза как чёрной водой залило…

Усевшись за стол, вертолётчик повернулся к тронутому жизненными обстоятельствами товарищу и щёлкнул пальцем по коньячной бутылке: налить? Тот помотал головой: нет, я как все! И Толя, вздохнув – и тут не угодил! – стал аккуратно разливать водку, напевая: Водочку льём, водочку пьём, водочкой только живём! Любил Сашко её петь, а сам, главное, не пил, ну, рюмку, не больше…

– Это верно, не любил пить, а, вишь, как вышло. Говорят, тот, другой, сильно пьяный был…

– В дугу пьяный… Дорога, она такая – или ты кого, или тебя кто-то! Давайте за Александра Васильевича!

Подняв рюмки, гости выдержали паузу, не скажет ли что-нибудь Василий Матвеевич, но тот промолчал, и тогда, не чокаясь, выпили. Отставив свою стопочку, старик перекрестился и взялся за вилку, вслед за ним потянулись за едой и гости. А уж когда выпили по второй и почувствовали себя свободней – да и хозяин размяк, Толя и приступил к главному:

– Мы, Матвеич, хотим вниз по Шилке сплавать. На лодке…

– А на кой ляд? – непонимающе рассматривал гостей старик. – Зачем на лодке-то? А на теплоходе? На «Заре»? Она через день вниз ходит…

– Это вроде как теплоход, токо маленький, – пояснил Толя компаньону. – Говоришь, не каждый день? Так в том и дело, а мы на лодке по своему расписанию пойдём. А то скоко в Забайкалье живём, а ни разу не сплавлялись…

– А как же вы так собирались, што у вас с собой и нет ничего? В Чите и лодки всякие с моторами, оттуда по Ингоде можно было добраться до Шилки и дальше идтить… Толя, я тебя не узнаю! Ты ж вроде деловой, и Санек всегда говорил: «Толян – голова!»

– Ну, так вот получилось, – начал, было, Толя, но старик, досадливо махнув рукой, не стал слушать.

– Дак ежели не хаживали оба, то крепко рискуете… Шилка такая речка! Пороги, быки, скалы то есть, посреди русла. А ближе к Аргуни, так там берега отвесные! Может так шарахнуть, что и костей не соберёте! А водовороты! Вот Чёрная впадает в Шилку, чёрт, а не речка, так крутит, што опрокинет лодку за милую душу…

– Но люди как-то плавают?

– Плавают, отчего не плавать. Так они живут речкой. Вы, право слово, чумные! Мужики, вроде, не молоденькие, а што это вам приспичило?

– Ну, так я ж говорю, ни разу не плавали… Короче, приспичило, дед, приспичило.

– Ему? – показал коричневым пальцем старик на молчаливого гостя.

– Можно сказать и так, – подтвердил тот. И вертолётчик тут же толкнул под столом ногой: помолчи пока.

– А то я и думаю, што это Толик хочет машину на лодку променять? Ну, раз приспичило, берите мою, она в сарайке стоит. А хотите, так и новую можно купить. Наш завод до чего дошёл: раньше катера строили, а теперь лодки деревянные клепают, мебель собирать стали…

– Нам и старая сгодится…

– …И ты скажи, речка-то как обмелела, – толковал о своём старик. – В иных местах вброд переходят, тракторами переезжают, право слово, тракторами! Когда такое бывало, чтоб по речке на тракторе? Дам я вам лодку, дам. Тольки тут такое дело, мотора-то у меня нету. С месяц как продал тут одному. Мне ж Сашка «ямаху» эту привёз ещё годов пять назад… Ох, и мотор был, право слово – зверь, а не мотор. А приёмистый какой! Но, главно дело – приспособлен к мелкой воде, можно было под углом ставить… Вот этот парняга и пристал: продай, дед, да продай. Ну, я подумал, подумал и продал. Я ж теперь – всё! Отплавался! – И старик, кашлянув, торжественно завершил. – Я, Толик, и машину продал! Вот так вот!

– Дед, ну ты даёшь! Как же без машины? – ахнул вертолётчик.

– А на кой она теперь? Внучкам она не нужная… Если только тебе, так и тебе она зачем? Надо, как говорится, подметать за собой, прибираться. Эх, знать бы, што вы заявитесь, приберёг бы мотор… Надо было позвонить, Толик, предупредить.

– Ага, предупредить надо было, предупредить, – искоса взглянув на компаньона, усмехнулся вертолётчик.

– Ну, тогда можно и тут моторку найтить. Вот у мого соседа и моторка есть, и парень евошный на каникулах. Сговоритесь, так он за деньги и повезёт. А если на веслах, то берите мою лодчонку. Тольки как бы не рассохлась…

– Мы токо… это… назад вернуть не сможем.

– А вы куды это собрались, обормоты? Не в Китай ли? Штой вы не договариваете…

– Тут, Матвеич, какое дело… У Николая проблема с документами, а ему край в Хабаровск…

– Так надо было на станцию, там попросились бы в вагон, проводницы берут. За деньги што ж не взять…

– Это раньше, дед, можно было, а теперь на дорогах строго, закон приняли такой: кто без документов – террорист. Слышал же, машину взорвали. И с заставы хлопцы сбежали с оружием… Теперь кругом патрули, и на железке, и на трассе, и получается, честным людям без документов нету хода. А к космонавтам токо попасть, такое припишут – не отмоешься… И от шо теперь Николаю делать?

– Потерял, говоришь, документ? – строго посмотрел на Николая старик.

– А ему к жене надо срочно, а то, сказала, разведётся. Уехала она к родителям от него в Хабаровск, – на ходу завивал подробности вертолётчик.

– Ну, потерял и потерял, так из дома должны подтвердить: есть такой, прописанный. В милицию заявление снесёшь, расскажешь: мол, так и так… Они там справку какую-никакую дадут, и лети до жены голубем.

– Так в том-то и дело, шо он завязывал уже не раз. Не, нет он ещё белочек не ловил, токо баба у него злая. Последний раз говорит, сходимся! А как узнает, шо паспорт потерял, сразу поймёт – это по пьяни, – несло всё дальше в дебри вымысла компаньона. – Не хочет он ей говорить, шо паспорт потерял. Обещал в окончательную завязку уйдёт… Ну, не удержался мужик, выпил, и так неудачно. Главное, Коля – мужик хороший, но баба у него такая стерва… И не спорь! – повернулся он к компаньону. – Ты её всё защищаешь, а она стервоза… Я б так давно развёлся! – Беглец, сцепив пальцы в замок, еле сдерживался, слушая вертолётную ахинею.

– А што это ты за него всё рассказуешь? Што, Николай, молчишь? Где паспорт-то потерял? Надо было у людей поспрошать, может, его в милицию давно снесли…

– К сожалению, я не помню, – теперь пришлось врать самому.

– Дак вам куда надо-то? Вы што, в Хабаровск на лодке?

– А нам поближе к Могоче добраться, а там Коля сядет на поезд.

– А што же, в Могоче закон, который про террористов, не соблюдают? – сходу уличил старик. – Тебя, Толик, што, до сих пор тянет туда? – непонятно для беглеца спросил старик.

– Ну, можно сказать и так, – поспешил тот с ответом. – Знакомая там у меня на станции… Ну, так лодку покажешь, дед? Або вжэ жалкуешь?

– Ты эти хохляцкие штуки брось! Набуровил семь бочек арестантов! Ну, раз не хотите говорить, неволить не буду! Токо не забывайте: по Шилке пограничники на своих «Аистах» ходят, они могут остановить, документ спросить.

«Где вертолётчику думать о таких мелочах, беглый ведь не он. Ну, летун!»

– А если туристы сплавляются, они что, должны разрешение получать у пограничников? – не удержался беспаспортный гость.

– Насчёт туристов не знаю, а местных они не трогают, но документ должон быть. А ты что ж, Толя, не знал, что там их база? Так и называется – Сретенский погранотряд. Я, когда работал, так мы в затоне рядом стояли.

– Кого они там ловят? Граница же чёрте где…

– Так кого прикажут, тех и ловят, больше, конечно, залётных на машинах, которые рыбу сетями ловят. И если на лодке, то могут и остановить, проверить. У тебя-то, Толик, есть паспорт? Вот! А Николай скажет, што дома забыл, адрес скажет, они запишут, проверят. А ты подтверди: так и так, товарищ мой, знаю его. Повинитесь: мол, не знали, што тут такие порядки. Но это когда остановят! А вы не балуйте, и никто вас не тронет. А вот на «Заре», там беспаспартно, плотишь деньги – и езжай себе…

– А как узнать, пойдёт ли теплоход завтра? Может, нам в Сретенск вернуться? – упёрся он взглядом в компаньона. Ведь никакого сплава на лодке не может быть по определению. Спасибо старику, прояснил детали!

– Да бог с тобой, паря! Счас позвоню и узнаю, – встал из-за стола хозяин и, держась за стену, открыл дверь в дом.

– Ты шо, серьёзно хочешь пароходом? – скосил глаз Толя.

– Давай договоримся: на ходу ничего не выдумывать.

– Не на ходу, а по обстоятельствам…

– Надо было мотивировать наше путешествие. Василий Матвеевич прав, концы с концами не сходятся. Даже с учётом моей алкогольной биографии…

– Она не твоя, а Колькина… Ты ж не Коля! А шо, плохо придумал?

– Свою биографию пересказал? Ну, сам подумай, зачем без документов нужно ехать в Хабаровск? По твоей версии, жена мне не простит потерю документов, а я, выходит, сам на это напрашиваюсь? Никакого здравого смысла! Не можешь врать, не берись!

– Какой, ё, здравый смысл, если тебя баба бросает? Ты это… любишь, а она бросает! Я ж хотел, шоб у деда лишних переживаний не было, ну, и ты не мандражировал. А ты прямо как военное начальство: те сначала берут мужиков в армию как здоровых, а потом спрашивают как с умных. Я ж тебе говорил: у меня головка слабая. И если не нравится, бреши дальше сам!

– Зачем, собственно, врать? Да ещё с этими дурацкими подробностями? Можно ведь было ограничиться тем, что потерян паспорт, а ты такого насочинял… И потом, у меня что – лицо алкоголика?

– Не знаю, шо там на твоём лице было раньше, теперь лицо с глубокого похмелья, – расхохотался вертолётчик. – Я понимаю, конечно, что такое лицо может быть и после глубоких раздумий. Остынь! Остынь! Дед идет!.. Ну, и шо там? – с преувеличенный интересом спросил Толя, замер и беглец: ну?

– Завтра утром должон придтить от Куярок, а после обеда, – говорят, опять вниз отчалит…

– Это хорошо, но запасной вариант не помешает, – решил по-своему Толя. – Дед, показывай лодку!

– Дак вы и не поели, давайте оприходуйте стол, а опосля? сходим, посмотрим. – Но не успели они выпить ещё по рюмке, как распахнулась калитка, и во двор вошла женщина, на вытянутых руках она несла блюдо, накрытое полотенцем. И, отогнув занавеску на входной двери, встала на пороге.

– День добрый! А я смотрю, Василий Матвеевич, у тебя гости, думаю, может, и кормить нечем. А я тут как раз настряпала, – поставила блюдо на стол и откинула тряпицу. На блюде горкой лежали, выгнув спинки, маленькие жёлто-розовые пирожки. И сама женщина, аккуратная, прибранная, стояла и ждала одобрения, меж тем зорко озирая заставленный тарелками стол. Пришла узнать, что за гости? Толя первым вскочил, придвинул табуретку, и женщина присела на край, сложив крепенькие руки на коленях, на них, красноватых, ярко выделялось серебряное колечко с бирюзой.

– Спасибо, Антонина, конечно, но мы не голодные…

– А мы эти пирожочки, дед, оприходуем токо так! Спасибо, мадам! У вас золотые руки. Ну, за это и выпить не грех? – взялся за бутылку Толя и поискал глазами ёмкость. На столе нашлась лишняя стопка.

– Ну, какая я мадам? Мы люди простые, – оглядывала/оценивала гостей Антонина.

– Коньячку, а? – соблазнял вертолётчик.

– Нет, нет, лучше водки, – не стала чиниться пожилая дама. – Да ещё с такими мужчинами, – подхватила она рюмку из рук одного такого, улыбчивого. А Толю забавляло и смущение Василия Матвеевича, и стыдливая развязность пенсионерки Антонины, как забавляют дети, изображающие взрослых.

– Ну, за всё хорошее, а плохое нас само достанет! – предложил вертолётчик, но, увидев, что беглец держит руки на коленях и пить не собирается, внёс поправку:

– За женщин! Каждый – за свою! – и подмигнул: попробуй отказаться!

Выпив, Антонина не стала закусывать, а, промокнув губы фартучком, тут же приступила к делу. – Я чего пришла-то, Василий Матвеевич, бочки на той недели обещались дать. Так как, забрать можно?

– Там, под навесом, и стоят, забирай, раз нужда есть.

– Да мне за один раз и не унести, – замялась женщина.

– А вы, Антонина Батьковна, в каком доме живёте, не в том зелёном? – навострился Толя, и Антонина закивала: ага, в зелёном!

– Так я с удовольствием вам доставлю в лучшем виде!

Когда они вместе с Антониной и бочками скрылись за калиткой, Василий Матвеевич, вдруг подавшись через стол, проговорил:

– Ты что же это без документов, а? Без документов нельзя, никак нельзя… А я, паря, в таком положении сам был. – И гость, растерявшись, не знал, что ответить, а старик неожиданно продолжил: – Я ведь в войну из ссылки сбежал. Право слово! Сурьёзное было дело. У тебя что? Подумаешь, паспорт потерял, Другой выдадут. А я подневольный тогда был… Где-то тут Толины цигарки были, – стал шарить глазами по столу Василий Матвеевич.

– Вот, пожалуйста! – стал вытаскивать сигарету из пачки гость.

– Сам, сам, што ты меня в инвалиды записываешь? – И старик неторопливо прикурил, но, сделав несколько затяжек, отложил сигарету на край тарелки.

– Э, не то… Мне теперь всё не то! Как-никак, а восемьдесят два года. Подкосила меня жизня. Бабка моя померла, молодая ещё была, токо семьдесят, могла б жить ещё… Ну, это ладно. А вот Санек! У него жизня хорошая была, при деньгах, при семье, не болел – и на тебе! Я вот давно мог загнуться, а всё живу… Это как, справедливо? – старик замолчал и прикрыл глаза.

– Вы и в самом деле бежали из ссылки?

– Да нешто о таком врать буду? – будто очнувшись, Василий Матвеевич внимательно посмотрел на гостя. – До войны, слыхал же, наверно, людей по лагерям немеряно поселяли? Но, видно, не хватало в тех лагерях местов, вот и гнали людей на севера, штоб сами строились, да работали. И охраны меньше надо… Наше село на Иртыше стояло, так полсела подчистили. И нашу семью всю под корень, и мать с отцом, братьев и невесток, и нас с сестрой. Загрузили в товарняк и повезли. Набили народу, што, поверишь, нет ли, ни вздохнуть, ни охнуть. Тут же ели, тут же оправлялись, тут и же… Помню, ругались страшно, а ещё дрались… Скотинел народ, што там говорить!

Довезли нас до Красноярска, а дальше пароходом по реке Енисей, слыхал поди? Определили по палубам, кто на самой верхней, кто пониже, под крышей… Мать обрадовалась, что внизу будем ехать: мол, дуть не будет. А как утрамбовали народ, то сами полезли на верхнюю палубу, а и там негде было ногу поставить. Мы тогда и не знали, што в самом низу было ещё помещение – трюм называется, так там судимых везли. Помню, остановка была в Енисейске, есть городок такой… Подняли этих мужиков из трюма, вывели с парохода и на берегу поставили на колени. Головы стриженные, круглые, и молчат, тольки как волна серая на берегу шевелится… А дождища тогда, помню, хлестал, и вода в речке чёрная. И бабы как начали выть, боялись, што и наших мужиков вот так же под ружжом заберут…

Привезли нас на место, а там окромя леса и не было ничего. Тайгу корчевали, землянки рыли… Помню, холодно было, а скоро и голод начался, и стали людишки помирать. Да што я тебе рассказываю – пустое это. Кто не пережил, тот не поймёт, – и старик снова надолго замолчал, только чертил вилкой по клеёнке. Но когда подумалось, что старик не хочет больше исповедоваться перед чужим человеком, тот снова заговорил.

– Мужики лес валили, а мы, дети, тожеть работали, сучья обрубали. Были топорики такие маленькие… Топорик-то маленький, а за цельный день так намахаешься, што вечером руки не разжимаются. Приходилось пальцы по одному отгибать. Да добро ещё, кабы еда была, а то ведь не было никакой. Раз черемухи так объелся, дня три из лесу не выходил, хоть штаны не надевай… Летом поносили, а зимой не могли оправиться потому, как опилки из нутра выходили. Право слово, да ещё с кровью! Родители скоко-то держались, а перед войной батя помер, а как война началася – мать. И как посыпалось: старшего брата лесиной завалило, другого брата прямо с пилой в руках заарестовали. Так с тех пор об нем ни слуху, ни духу.

Остались мы с сестрой двое, прилепились к семье одной, прожили с ними зиму. Всю работу делали, спали у порога, и терпеть приходилось всяко. И, ты скажи, мужик с бабой, у которых мы жили, люди сами бесправные, а и они находили, кого мытарить. Ну, думаю, если ещё одну зиму переживём, то надо бежки бежать, а то пропадём. Ну, загодя и стали собираться… А сестра в марте взяла да и померла, кто-то снасильничал, а она руки на себя наложила. Сняли её с петли, а у ней юбка – от мамаши осталась – вся в крови. Хозяйка наша ту юбку долго отстирывала, а потом нацепила её и ходила. И у мужика ейного, помню, руки штой-то дрожали…