Текст книги "Заговор обезьян"

Автор книги: Тина Шамрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 54 страниц)

– Только тихинько, мальчики, тихинько, договорились? А, это, значит, и есть ваш товарищ?

– Наш, наш, Галочка, – подтвердил вертолётчик и, перекрыв компаньона, принялся убалтывать женщину. И беглец с облегчением вздохнул. Он ещё и приотстал, и теперь шел за их спинами, надёжно защищённый от чужих взглядов.

Медсестра по дороге всё что-то объясняла, объясняла, он не вслушивался, шёл, опустив голову, и видел перед собой только мелькавшие маленькие пяточки в красных шлёпанцах и исполинские кроссовки. И вертолётчик, заглядывая медсестре в глаза, всё поддакивал: да, Галочка… конечно, Галочка… И рука его делала пасы за спиной девушки и всё норовила обнять её за талию. И что за человек! Своей фривольностью он ведь всё может испортить. Но вертолётная рука ничего такого не посмела, и всё обошлось.

Номер, который стараниями компаньона выделила медсестра, был в самом конце длинного, с голубыми сиротскими панелями коридора. Осталось только переждать, когда уйдет эта Галя и тогда можно жить дальше, только надо переместиться к окну. Беглец и переместился и стоял там, прикидывая, хорошо ли, что окно снаружи перекрыто решёткой. Комнату, судя по всему, использовали как склад: кроме двух кроватей, шкафа и стола, там были и старая стиральная машинка, и холодильник без дверцы, и какие-то ящики, а на большом канцелярском столе стопкой высились полосатые матрацы. А за спиной велся свой разговор:

– Вы сюда, на кроватку, тюфячки переложите. Как переложите, так свободно будет. А покушаете, потом обратно закинете на стол. Насчёт белья что-нибудь придумаем. Так и быть, выделю вам простынки! А что это, Толя, ваш товарищ такой грустный…

– Он не грустный, он усталый, ночь не спал…

– Ну, устраивайтесь, ребята, устраивайтесь… Только тут выключатель через раз работает…

– А шо нам той выключатель… Нам бы чаю! – улыбаясь, теснил к двери девушку Галю вертолётчик.

– Так я компот вам с ужина принесу. Хотите?

– Хотим! Мы всё хотим, – заверял он уже за дверью.

Вернулся он неожиданно скоро, через плечо у него было что-то перекинуто, в руках две красные эмалированные кружки с компотом, под мышкой несколько пластиковых тарелочек. Беглец к тому времени освободил стол от тюфяков и протирал найденной в закутке, изображавшем санузел, тряпкой стол, весь в коричневых пятнах от горячего.

– Ну вот, есть чем прикрыть эти перины. – Кинул Анатолий серые простыни на ближний стул с красной пыльной обивкой. А беглецу подумалось: да не всё ли равно, на чём там спать! Безлюдный коридор, комната в уединённом месте: всё не так и плохо, но захотелось большего.

– Интересно, а телевизор здесь есть?

– Объясняю: живём тихо – к ящику не подходим, а то ящик развоняется, а ты расстроишься! Оно тебе надо? – озаботился душевным здоровьем подопечного спасатель.

– Ты давай первым в душ, а я тут накрою полянку… Стой, стой! Там я тебе сменное привёз, переоденься!

В сумке сверху и в самом деле лежали синяя футболка, и кроссовки, серо-бежевые, кожаные. Ну, вертолётчик!

– Спасибо! Но зачем такие дорогие…

– А ты хотел резиновые тапочки? Давай, давай по-быстрому… Э! Погодь, давай я сперва помидорки сполосну.

Пока беглец мылся еле тёплой водой под душем, компаньон успел нарезать и разложить еду, запасённую в Балее. И, заскучав в одиночестве, нетерпеливо постучал в хлипкую дверь.

– Ты там, смотри, всё смоешь и мужиком пахнуть не будешь! Кому ты стерильный будешь нужен?

Потом мылся вертолётчик, а он, сидя в кресле и, вытянув ноги, просто отдыхал. И от накрытого стола несло таким духом, что захотелось приступить к еде немедленно. И рука сама потянулась за бутербродом, но отчего-то стало неловко: потерпишь! Пришлось отодвинуться, чтобы не так забирал чесночный запах, и терпеливо дожидаться компаньона. А тот не заставил себя ждать, и вышел из душа уже переодетым, теперь под синей рубашкой у него была не белая, а красная футболка. И весь он выражал готовность не только смести всё до последней крошки, но и на какие-то иные подвиги. Усевшись за стол, он потёр руки и жестом фокусника водрузил на стол бутылку водки, и совсем не той, что перевозил из Первомайского в Балей.

– Я пить не буду, – как-то виновато предупредил беглец. И приготовился к уговорам, но вертолётчик только и спросил: «Серьёзно?» – «Очень серьёзно!»

– Придётся провести трезвый вечер, – легко рассмеялся компаньон, но тут же загорелся новой мыслью. – Слышь, а если нам женщин позвать? У Гали, наверно ж, и подруга есть. Тогда и водочка пойдёт, посидим, побалакаем, шо такого?

– О чём? Может, мне рассказать, кто я и откуда?

– А тебе обязательно надо покрасоваться! Познакомились бы как мужчина с женщиной, поговорили, она б взяла и пожалела, ну, и ты её…

– Ну да, кто о чём, а ты всё о…

– …а я о насущном! Ты разве того самого не хочешь?

– Хочу! Я многого хочу. Но исполнение желаний приходится откладывать на неопределённый срок. – Он что-то там ещё говорил, говорил и с такой интонацией, что весёлость в глазах вертолётчика сменилась на жалость, правда, беглец этого не заметил, так спешил остановить, убедить не делать глупостей.

– Ну, ты что, не понимаешь, и женщины могут пострадать…

– Могут! Токо так пострадать каждая хочет… Ну, раз тебе жалко тратиться, то ничего не поделаешь… А шо ты всё репу свою оглаживаешь? На месте твой компьютер, на месте…

– Привычка такая, – отчего-то застеснялся подопечный и руку с головы убрал.

– А? Ну, тогда давай, приступим, благословясь! Пошамаем, и можно на боковую. Я токо машину сполосну, а может, и заночую в кабине.

– Зачем в машине? Почему в машине?

– Так храплю я.

– Что ты говоришь? Но ведь и я могу…

– Я ещё и…

– Нашёл чем удивить… И почему-то в Шиванде не предупреждал об особенностях своего организма?

– Не, не, ты деликатный, а я… Ты ж понимаешь, машина новая, чужая, утонят, и следа не останется, а её нужно сдать, – нашёл вертолётчик аргумент повесомей. – У меня недавно такой же фургон был, токо побольше, на нём мужик Доркин и разбился… А ты шо мнёшься? Бери, харчись!

– Извини, я не очень понял про Дору и грузовик.

– Муж Дорки шоферил у меня, попал в аварию, разбился, машина тоже.

– Насмерть разбился?

– Вдребезги! Заснул за рулём…

– Эксплуатировал, наверное, человека?

– Само собой! У вас, акул капитализма, и выучился. Так я и сам, знаешь, як мантулю! Натура такая, ничого нэ зробышь… Главное, чтоб всё крутилось! Я ж кэмэлом начинал.

– Кэмэлом?

– Ага, они на границе челноков встречали. Я с одного убитого самосвала поднялся. А зараз пятнадцать машин, трактора, бульдозер, ну, и так, по мелочи. От бери визиточку, а вдруг и пригодится, может, надо будет шо-то перевезти, – усмехнулся вертолётчик, протягивая кусочек картона. И беглец с любопытством прочел: Фирма «Флагман». Были там и телефоны, и обозначение Толиной должности – директор, и рекламное обещание: «Перевезём всё быстро, надёжно, бережно». И, не удержавшись, съязвил:

– Что особенно впечатляет, так это обещание бережной перевозки…

– Так довёз же! – не обиделся перевозчик. – А давай за это и выпьем, а? – соблазнял он. Но тот держался стойко: нет, нет. И показал на визитку.

– Извини, но это хранить при себе не могу… Ты лучше скажи, дело-то у тебя как, прибыльное?

– А ты шо, хочешь заняться перевозками? Не советую! Колготня, морока, прибыль – серединка на половинку. Это ж тебе не добыча нефти.

– Да уж догадываюсь. Значит, не советуешь?

– Не, не потянешь…

– Почему это? – по-детски обиделся беглец.

– Мозги не так заточены, от потому! Тебе ж масштаб подавай! А тут мелочёвка, руки грязные и болят, заразы… И опять же геморрой!

– Ну, геморрой не только за баранкой можно заработать, но и сидя в кресле.

– Ну, ты ровняешь! Болячка, которая от руководящего кресла, и та, что за баранкой, – вещи разные! А когда мужик крутит её и в дождь, и в морозяку? Ты знаешь, какой тут колотун зимою? А дороги? Ото ж и Доркин мужик припахался, а надо было ехать, хотел до жены, до Дорки. Ревновал он её, як скаженный! Так ты и сам знаешь, она девушка доверчивая и отзывчивая, – подмигнул вертолётчик и, вздохнув, закончил:

– И не доехал всего пять кэмэ. Приходится теперь Дорке помогать.

– Заботишься, значит, о вдове? Теперь это так называется?

– Так я, может, на ней женюсь.

– А ты что же, не женат? – прикинулся тут рогожкой беглец.

– Да уже год, как окончательно развелись. Какую бабу устроит мой образ жизни? Только Дорку, и то ненадолго. Я ж не могу на месте усидеть и неделю.

– А дети? Дети есть?

– Сын! Знаешь, такой парняга! Уже меня догнал, но на ножках ещё не стоит…

– Что-то со здоровьем?

– Почему? Всё в порядке, здоровый, токо себя ещё не обеспечивает, приходится и за учёбу платить, и одевать, и, само собою, кормить… Дочка тоже есть. У меня всё есть. Токо с ихней мамкой жизнь не удалась. Дом поделили, и детей пришлось делить. Она, главное, дочку настраивает против меня. Раньше всё: папа, папочка! А зараз пройдёт мимо, зыркнет – и всё молчком! А ты знаешь, як оно, колы твоя дитынка… Одна радость – сынок!

– А где он учится?

– В строительный пошёл.

– Это правильно, надёжная профессия. Только пусть компьютер осваивает на профессиональном уровне. И языки, языки учит. Без этих знаний любой специалист – ничто!

– Если бы это ты ему сказал, он бы послушал. А пока у него на уме одни гульки. И в кого такой? – хохотнул вертолётчик.

– Вот уж на что я теперь не гожусь, так это на роль наставника. Плохой пример для молодого поколения… Скажи, а что, развода нельзя было избежать? Ведь непонимание, ссоры – всё это, по большому счёту, такая ерунда и… – прервал он сам себя. А компаньон, перестав жевать, остановил на нем внимательный взгляд.

– А давай прямо зараз и позвоним твоим, а?

– Нельзя! Прослушиваются не только телефоны родственников, но и всех, кто хоть раз встречался с нашей семьёй.

– Так это я ж буду говорить, а не ты… А эсэмэсочку?

– Уже завтра тебя по этому телефону и найдут…

– Ну, как же так? Есть же какой-то способ связи?

«Разумеется, есть. И самый лучший способ – объявиться!

Только не здесь и не сейчас».

– А может, оно и лучше! Як що очи нэ бачать, то сэрдцэ нэ болыть… Если глаза не видят всего этого, то и сердцу легче.

И вот тут совсем некстати в дверь постучали, и оба замерли. Кусок, может быть, и застрял бы в горле, но стук был осторожным, и голос красивой девушки Гали известил: «Ребята, а мы вам водички нашей принесли!» И вертолётчик ухмыльнулся: «А вот и девушки!» и развел руками, мол, что я могу поделать. И у самой двери обернулся: как там Колюня, а вдруг передумал? Не передумал, встал у окна, отвернулся… И, вздохнув, вертолётчик вышел в коридор, и минут пять из-за приоткрытой двери слышался его воркующий баритон, и женский смех, и… Вернулся он с большим графином: «Хочешь водички?» – «Нет, нет, спасибо!»

– Шо ты всё: нет и нет! Как говорил полковник Абрикосов: Нельзя оставлять любофф на старость, а тормоза на конец полосы! Он, правда, выражался грубо, но ты ж понял, о чём я?

– Могучая мысль. И главное, такая свежая…

– …Ну, ё-моё! – не слушая, сокрушался Анатолий. – Всё ж условия, закрылись бы на ключик и общались. Один раз тесно пообщались, другой… Самое ж лучшее средство от забот: живот на живот – и всё пройдёт!

– Ты дашь спокойно поесть? Вез этого… твоего аккомпанемента!

– Понял! Понял! Аэродром закрыт по метеоусловиям, полетели искать запасной! – поднял руки вертолётчик. – Ешь спокойно, дорогой товарищ! – И, как ни в чём ни бывало, вернулся к прерванному разговору:

– Ну, это понятно, шо на тебя одного стоко сил было брошено, такая охрана, как же ты смог убежать?

– Почему раньше не спрашивал? Теперь хочешь, чтобы я опытом поделился?

– А ты хотел, шоб я твою вавку, ну, рану, ножичком ковырял? Такую вавку шляпой не прикроешь! Ну, а тут к слову пришлось, и спросил. Шо, так допекло?

– Понимаешь, есть в химии такой метод – тетрирование, когда в анализируемое вещество капля за каплей добавляют реагент… Да не собирался я бежать!

– Ты… это, не волнуйся! Понятное дело, не бежал, а по-тихому ушел, так?

– Ну, если ты всё знаешь, зачем я буду рассказывать? – дёрнулся беглец. И вертолётчик приложил палец к губам: молчу, молчу!

– Меня везли… этапировали в Читу, везли на поезде. На станции… в Борзе, кажется, в вагон вошли люди, скорее всего, это были сотрудники спецслужб… Они пересадили всех в автобус и, не доезжая до Оловянной, свернули с трассы, нашли место, где… Они убили сопровождавших меня людей, а сами уехали. Вот и вся история. Но я так и не понял, почему меня в живых оставили… Конвоиров отравили, а я… Не мог я там сидеть… сидеть рядом с убитыми…

– Стой, стой, сдай назад! Говоришь, конвоиров убили, а откуда ты знаешь?

– Как откуда? Я там был, я видел, они лежали мёртвые… Они не дышали…

– А ты пульс у них щупал?

– Может, мне ещё и вскрытие надо было провести?

– Всё, всё! Полетели дальше! А теперь слухай сюда! Лежали, говоришь? Лежали они! А ты знаешь, что тех мужиков нашли живыми! Живыми!

– Что ты сказал? – откинулся на стул беглец.

– Ты всё правильно понял!

– Ерунда какая-то! Не может этого быть! Это просто дурацкие слухи. Разумеется, их нашли, но мёртвых! И теперь…

– Так, тихо, тихо! И слушай внимательно! У Оловянной нашли автобус, автобус с мужиками, были они без сознания. Без соз-на-ния!

– Может, это были совсем другие люди?

– Край у нас точно – линия боевых действий, но чтоб каждый день невменяемых офицеров находили – это уже перебор. Тех, в автобусе, было двое?

– Оставалось двое, – подтвердил беглец.

– Автобус – «Мерседес»?

– Да, серый такой, – не возражал он.

– Про цвет не знаю. Но мужикам было где-то за сорок…

– Ну да, примерно нашего возраста, – сопоставил и это.

– Так вот, сообщение было такое: нашли неизвестных без сознания, и при них не было никаких документов, – старательно выговорил Анатолий.

– Ну, вот видишь, кто это определил, что это были конвоиры?

– Кому надо, определили! Их через сутки из Оловянной вертолётом перевезли в Читу. Говорят, память потеряли.

– Слушай, а ведь и в самом деле, в сообщении ничего не говорилось ни об обстоятельствах побега, ни о жертвах. Почему?

– Так они и доложили всем, шо прос… профукали такого заключённого! Уже и фамилия не говорится, а все знают, про кого речь.

– Неужели они, и правда, живы?

– А шо это меняет? Хочешь в колонию вернуться? Давай, шоб не мучиться, прямо с утра и двинем, а?

– Да не в этом дело! Собственно, ничего в моём положении это обстоятельство не поменяет, но стало легче… Толя, а ты не сочинил это прямо сейчас, вот сию минуту? – остановив на компаньоне тёмный взгляд, допытывался беглец. И всё не мог поверить, что и Чугреев, и тот второй… Фомин остались живы.

– А на гада мне это надо? – искренне удивился компаньон.

– Хорошо! Откуда ты знаешь подробности?

– С утра адъютант прибыл и доложил – вот откуда! Так я ж тебе газетку привёз! И, шо характерно, сам тебе в руки дал. А ты её на самокрутки пустил или… Ну, ты даёшь!

– Мог бы и предупредить!

– Я? Тебя? А может, надо было её вслух по складам зачитать?

– Слушай, здесь ведь есть телевизор… в холле или где там ещё?

– Ну, я ж сказал: живём тихо – к телевизору не подходим, а то ящик, шо? Правильно: скажет какую-нибудь гадость…

– Я не собираюсь сам смотреть, это можешь сделать и ты. Возможно, есть какая-то свежая информация…

– Информация? В телевизоре? Запомни: орлы мух не ловят! И мышей тоже. Правда, обезьяну могут задрать, но брезгуют! А потому телевизор не смотрят.

– Но офицеры, наверное, уже дают показания…

– Ага, дают! Я ж тебе толкую: мужики память потеряли! И если они с тобою шо-то не доработали, то хай у них головка и болит…

И, подхватившись, вертолётчик вдруг засуетился, стал быстро прибирать со стола, будто куда опаздывал. И, оправдываясь, зачастил словами:

– Придётся идти до машины, а то разнесут на запчасти! А ты давай зараз в кроватку – и баиньки. Я тебя накормил? Накормил! Пелёнки принёс? Вот они! Отдыхай спокойно! Укладывайся, я дверь закрою, а ты никому не открывай! И сам никуда не ходи, а то я тебя знаю!

И уже протянул руку, будто хотел погладить подопечного по голове, как малого ребёнка. Пришлось досадливо дёрнуться: «Что он со мной как с тяжелобольным? Надо же, как вошёл в роль покровителя!»

Вертолётчик убежал, а он ещё долго сидел у стола, всё ещё не веря в воскрешение конвоиров. Выходит, он бросил их, живых, умирать. Нет, нет, этого не может быть, они там были мертвее мёртвых! Толя просто неверно понял информацию. Но если Чугреев и Фомин живы, они должны подтвердить… Что подтвердить? Ну, хотя бы то, что заключённый, не причастен ни к какому заговору! А зачем им это подтверждать?.. Но что, если это сознательная дезинформация? Может, стая таким нехитрым приёмом хочет скрыть гибель офицеров? Зачем? Хороший вопрос. Но таких вопросов накопилось чёрт знает сколько. И ни одного ответа. Слишком мало информации, и потому он не может простейшего: сопоставлять, анализировать, отбрасывать шелуху и вычленять суть…

Надо занять руки работой, самой примитивной, и это отвлечёт мысли, да хотя бы побриться, а то утром как там ещё будет. И, протерев зеркало в ванной остро пахнущим хлором вафельным полотенцем, всмотрелся в своё отражение… Лет пятнадцать назад он носил уже усы, и волосы куда длинней. Но когда кто-то заметил: мол, похож на какого-то там шоумена, кажется Листьева, он и усы сбрил, и очки сменил. И не любил себя тогдашнего. В те годы у него был несколько фатоватый вид: чёрная шевелюра, чёрные усы, затенённые очки… Бррр!

Таким и приехал в Юганск изучать процесс добычи нефти. «Пацан», – слышалось тогда за спиной. И он, тридцатичетырёхлетний, всё силился казаться старше, солидней, не торопясь цедил слова, а в накалённой ситуации, усмехаясь, молчал, ждал, когда откричатся. Тогда его воспринимали высокомерным выскочкой, имеющим то ли богатых родителей, то ли покровителей в высоких сферах. Не было ни того, ни другого. И эту поездку многие тогда посчитали показушным мероприятием: мол, за месяц-два разве изучишь весь производственный цикл? Среди скептиков отметился и сам председатель правительства, он и задал в своей манере прямой вопрос: «И нах тебе это было надо?»

Все ждали, что он не выдержит таежной жизни и свалит в Москву. Один раз измазали нефтью, облить не получалась – мол, посвящают в нефтяники, в другой – уронили на голову то ли болванку, то ли кирпич – этим, видно, тоже испытывали на вшивость. И хоть удар пришёлся на каску, но досталось крепко: голова гудела ещё несколько дней. А как-то за спиной услышал намеренно громкое и насмешливое: «И, ты скажи, что не еврей, то миллионер». Ему хотелось обернуться, просто посмотреть в глаза. Не обернулся. Кто-то из своих, почувствовав неловкость, тут же кинулся к нему с пустяковым вопросом.

А тут как раз понадобилось срочно вылететь в Нью-Йорк, и потому отъезд выглядел малодушным бегством. Вернувшись, понял: его возвращения не ждали, все распоряжения так и остались на бумаге. Пришлось проявить жёсткость. И кто-то предупредил: нельзя так круто, а то и убить могут, не поможет и охрана. Боялся ли он? Боялся. Боялся, что не успеет, не покажет класс… И ведь успел, всего-то за несколько лет выстроить такую компанию. И каких шесть лет! Да было ли это? Ему самому эти времена теперь кажутся мифическими. И вот уже не только башка, но и усы седые. Когда он сбрил те, первые, настоящие, то почувствовал себя если не голым, то не вполне одетым. Теперь что же, прикрыл лицо усами? Да какие это усы! Для полноценных нужно время, а эти пока торчат, и всё время хочется пригладить колючую полоску…

Он попробовал зажечь свет в комнате, но выключатель громко щелкал, а сам какой-то там клеммой перемыкал ток… И правильно, и не зажигайся! Занавески на окнах были такие, что комната с улицы хорошо просматривалась, надо задёрнуть. Но стоило только к ним притронуться, как одна из половинок тут же оборвалась, оказалось держалась на канцелярских скрепках. Пришлось придвигать стол к окну и, приладив ненадёжное крепление, осторожно сдвинуть шторки, только плотно пригнать не получилось. И в полумраке, кое-как расстелив ветхие простыни, он улёгся на скрипучую деревянную кровать и, закинув руки на высокую деревянную спинку, облегчённо вздохнул: всё не так плохо! А если он завтра сядет на поезд, будет и совсем хорошо… Нет, нет, не загадывай!

Он уже засыпал, когда что-то резко и коротко стукнуло, и его подбросило на койке. И затаил дыхание: не повторится ли стук, и тут же уловил ещё далёкий и неясный шум из гулкого нутра здания. И вспыхнула сигнальная лампочка, и зазуммерила тревогой. Он кинулся к двери и, припав к ней, стал слушать: что там? И скоро опознал звуки: шаги, голоса, там, в коридоре, переговаривались несколько человек. Проверка? Осознание: да, проверка было таким ясным, что заставило действовать молниеносно. Спрятаться в комнате было негде, не в шкаф же? Он сгрёб верхние тюфяки и прикрыл ими разобранную постель… Так, теперь джинсы! И через полсекунды он уже застёгивал молнию, следом натягивал тенниску, жилетку… Голоса всё ближе… Кроссовки? Под кровать! И сумку туда же! А Толина где? Её – под стол! И хоть ясно понимал: прятаться бессмысленно, но инстинкт, инстинкт, он ведь мимо разума.

Одним движением он отодвинул кровать от окна и, втиснувшись между стеной и спинкой, прикрылся занавеской: успел! А шаги в коридоре будто дразнили, они то затихали – входили в номер? – то снова слышались и шарканье ног, и голоса… Слух обострился так, что, казалось, он слышит отдельные слова, вот только не мог уловить их смысла. Когда они дойдут сюда, в этот угол? Они что, не знают, где искать? Или ищут совсем не его?

Но вот шаги остановились рядом, и надо задержать дыхание… Только ключ проворачивали в замке долго, и запаса воздуха не хватило, пришлось вдохнуть ещё раз и снова замереть. Дверь распахнулась неожиданно, и большой прямоугольник света из коридора лег до самого окна, до занавесок, до босых ног… Он распластался по узкому простенку, казалось: тонкая ткань не только обозначит его контуры, но и в самый неподходящий момент пыльной тряпкой упадет вниз. И, сжав зубы, ждал: щёлкнут выключателем, войдут, станут осматривать, шкафы откроют, занавески отдёрнут… Но люди на пороге отчего-то медлили, только пощёлкали выключателем – свет не зажёгся!

– Да неисправен он! Электрику сколько раз говорили, а он… – оправдывался женский голос.

– А здесь у вас что? Кладовая? – перебил жалобу напористый мужской голос.

– Нет, но всякого подотчётного имущества столько, что приходится складировать в номере. Но на отдыхающих это не сказывается. Номерной фонд у нас достаточный, принимаем всех желающих…

– Всё понятно, – не дослушал проверяющий. – Главное, чтобы соблюдалась дисциплина, и в номерах не было посторонних. И спрос не с кого-нибудь, а именно с вас. Вы это понимаете? Закрывайте, теперь – второй этаж!

Дверь с грохотом закрылась, и стало темно. Он не помнил, сколько так простоял за занавеской, твердя себе: нельзя, нельзя выходить! А вдруг проверяющие нарочно не зашли, а теперь ждут, когда он успокоится и выйдет, а они тут и вернутся. Не вернулись. И постепенно в здании всё стихло, и он тяжко выдохнул: хххааа! И его тут же накрыло горячей волной, и сделалось жарко, душно, стыдно. Стыдно за свой заячий страх. Он ещё топтался на месте, выбираясь из-за спинки кровати, когда почувствовал острую боль в ноге.

И, доковыляв до ванной, включил свет и, плотно закрыв дверь, стал рассматривать стопу – разрез был глубоким и здорово кровоточил. И, осторожно ощупав рану, он пытался понять, есть ли в ране стекло. Стекло было. Но вытащить осколок, как он ни старался, не мог, только вызвал ещё большее кровотечение. Надо просто забинтовать, но чем? Не бинтом же, которым Толя обматывал его руку? Моясь, он снял его и выбросил в ёмкость для мусора, стоявшее под раковиной. Пришлось лезть в ржавое эмалированное ведро, выуживать бинт, стряхивая крошки и шкурки от колбасы и ещё что-то мокрое, скользкое… Он уже хотел брезгливо отдёрнуть руку, когда понял: яблоки из компота… Ничего не поделаешь, пришлось сложить грязный бинт тампоном и промокнуть рану. И тряпочка сразу сделалась красной, и тут же затошнило от вида собственной крови, от её запаха, будто не ногу порезал, а вспорол живот.

Тогда он с остервенением содрал с вешалки огрызок полотенца и обмотал ногу. И марлей, которой очищали стол, пришлось затирать столь красноречивые следы и на кафеле, и на линолеуме в комнате. А потом пришлось полоскать тряпку и в забитой раковине долго стояла бурая от крови вода. Наконец, Добравшись до постели, он лег, положив ногу на стул, стоявший У кровати. Стекло – ерунда! А вот если бы его вытащили из-за занавесок… Но ведь не вытащили! Нет, всё-таки хорошо, что они не пили! Спиртное и еда дают такое стойкое соединение, и запах этой смеси так долго держится в воздухе. И проверяющие наверняка бы учуяли этот запах… Да! Чистый воздух – залог здоровья!

И когда в дверном замке заскрежетали ключом, он воспринял это спокойно, был уверен: это вернулся Анатолий. Ну-ну, а ведь собирался ночевать в другом месте! А вертолётчик, приблизившись в темноте к кровати, наклонился и тихо спросил: «Спишь?» От него повеяло такими вольными запахами: прохладой, табаком и, кажется, духами…

– Что это было? – приподнял он голову с подушки.

– Ты лучше скажи, куда ты девался, когда эти пошли шарить по корпусу? Галка пришла – и плачет, и смеётся. Открываю, говорит, номер, а он пустой… Понимаешь, я и предупредить не успевал, токо камень кинул, а там эта решётка…

– Так это был ты?

– Ну, думаю, Колюня там дрыхнет, кину камень, а как не проснётся? Извини, так получилось! Главное, непонятно, шо за проверка такая. Ну, в одном номере муж не по путёвке обретался, так оставили до утра, куда же его на ночь отправлять? Электрика вытащили из постели отдыхающей бабы… И на гада было людей тревожить? До меня приступили: кто да откуда, как здесь оказался? И машину проверили! Хорошо, документы при себе были, а не в сумке… Ты извини, так получилось, – всё объяснялся и объяснялся компаньон. И даже в темноте чувствовалось, как он смущён всеми этими обстоятельствами. Неужели лётчик-вертолётчик сам не понимает: это просто замечательно, что его не было здесь, в комнате…

– Открыли, говорит Галка, дверь, а там – никого! А ты где ховался?

– Всё тебе расскажи! Но искали, я думаю, не мужей и не электриков…

– А то! Но лучше на этом не зацикливаться, – решил закончить тему компаньон и щёлкнул выключателем – и свет вспыхнул! Ещё бы, кто зажигал! Но от яркого света пришлось зажмурить глаза и запротестовать:

– Ты что! Зачем свет? Ты же видишь, с улицы все видно…

– Уехали они, уехали! Пронесло! Посланные за тобой истребители вернутся ни с чем.

– Ты думаешь, пронесло? Нас же видели вместе, и не одна Галя…

– Ну, извини, не нашлось такого, который бы доложился. А может, и доложился, токо не нашли. А это шо такое? – увидел спасатель замотанную полотенцем ногу. И пришлось прикрыться простынёй.

– Ничего особенного, так, стекло.

– Так давай выну, а то завтра распухнет, и возись с тобою. А вдруг заражение? – засуетился благодетель. Хотел, видно, деятельно загладить какую-то свою вину. И тут же за руку стащил с кровати и, подталкивая в спину, довел до закутка с ванной. А там, вооружившись невесть откуда взявшейся булавкой и нацепив очки, приступил к операции. И вот такой, сосредоточенный, в маленьких очках в тонкой оправе, Саенко А. А. выглядел доктором, забывшим надеть халат.

Пальцы у него было горячими и осторожными, но даже таким умелым рукам осколок долго не поддавался. Дело стопорилось ещё тем, что из раны текла кровь. Доктор тихо матерился и, в какой-то момент не выдержав, предложил: «Давай я Галку позову, всё-таки медик». И пришлось вскинуться: никакой Гали! И спасатель, скрипя зубами, снова принялся за операцию. «Вот не будешь напрашиваться!» – раздраженно пережидал экзекуцию оперируемый.

– Надо ж такому случиться… А крови, крови, прямо, як с кабанчика! И рана такая нехорошая! Точно такая, когда с поля боя драпают…

– А ты знаешь, что это такое? – дёрнул ногой раненый.

– Помолчи, и стой тыхэнько… А то у меня и так все руки в крови… Ты никогда не братался? – ни с того, ни с сего спросил вертолётчик. Беглец усмехнулся: с тобой, что ли, и ничего не ответил. Умолк и Толя, но когда, наконец, из раны что-то там показалось, обрадовался как ребёнок.

– Ну, сукин кот, попался! Бачишь, кривое – это от зеркала! – показал он большой осколок, будто и в самом деле вынул пулю. – О! Это такая зараза, когда от зеркала, у меня такое было. Позвонила жена друга: мол, выпил, буянит, давай спасай! Поехал я мирить, а они уже обменялись нотами протеста и начали бить посуду. И зеркало разбили в прихожей, раскокали. А я, как зашёл, сдуру ботинки снял, осень же была, грязь, ну, и с налёту напоролся. Тож думал: само пройдёт, а оно как начало зудеть и болело, зараза, наступить не мог… В больнице пришлось вытаскивать!

– Значит, переговоры по примирению сторон не удались?

– Ещё как удались, они ж на меня переключились! Ну, ты дальше сам, а то тут не разминёшься.

Когда беглец, вымыв для дезинфекции ногу хозяйственным мылом, ещё оглядывался по сторонам, чем бы её перевязать, на пороге ванной снова возник компаньон. И был он и с пластырем, и с бинтом. Ну, спасатель!

Он уже лёг в постель, а взбудораженный Толя ещё долго большой кошкой сновал из комнаты в ванную и обратно. И всё что-то говорил, говорил, потом долго стелил постель, видно, эта процедура с курсантских времен была прочно забыта. И перед тем, как опрокинуться на кровать, вздохнул и пожаловался:

– А у меня потеря, так потеря! Покотовать не удалось!

– Что не удалось?

– Блядки не удались! – рассмеялся вертолётчик и потянулся на кровати так, что зазвенели все пружины. – Я ж с Галочкой сговорился, а тут эта проверка! – И перевернулся своим большим телом раз-другой, мечтательно проговорил:

– Эх, ось так бы: цок-цок, цок-цок. Но не удалось! А я знаешь, какой ласкавый, таких больше нет.

– Так ты ласкавый или ласковый?

– Это одно и тоже, но я ж ещё и нежный!

– Хвастун! Ошибаешься, есть и другие, такие же ласковые и нежные, – рассмеялся вдруг беглец. И сам удивился этому смеху: с кем поведёшься? Или это страх так выходит?

– Ну, такого не может быть! – приподнялся вертолётчик. – Ты шо, лично таких знал?

– Не только я, ты их тоже должен знать. Раньше этих ласковых часто показывали по телевизору. Так что ты, Толя, не эксклюзивный, – хмыкнул он. И как наяву представил ласковых говорунов: и вальяжного циника Константина Натановича, и молодого, ещё не потерявшего щенячьей радости от жизни Бориса Ефимовича. Он не раз видел, как зажигались серо-зелёные глаза у одного и шоколадные у другого при виде женщины, любой привлекательной женщины… Нет, это не имеет ничего общего с распутством, тут другое – витальность такой силы, что они и сами порой были ей не рады.