Текст книги "Заговор обезьян"

Автор книги: Тина Шамрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 54 страниц)

Вот, пожалуйста, подробнейше указаны физические параметры: рост, возраст, особые приметы. Перечисляются и болезни, и привычки и наклонности. Подшиваются в дело и доносы стукачей, и отчёты начальника отряда, и докладные сотрудников оперативной части и много чего другого. Из этих донесений, что фиксировали каждый неосторожный шаг, каждое неосторожное слово и складывалась тюремная биография человека.

А уж как старательно, как подробно заполнялись страницы дела нашего арестанта! Так, из особенностей личности отмечено: брезглив, любит сладкое и привередлив в еде, получает бесчисленные посылки с книгами и всё что-то пишет, ну, и так далее, и так далее. Но вот психологический портрет сотрудникам приходилось лепить по собственному разумению. Так, отметили скрытность и поясняли: близко к себе никого не допускает. А где скрытность, там и лживость, так ведь? Это утверждение подкреплялось примером: отказался отвечать на вопрос, кому принадлежит телефон, найденный при обыске в общежитии отряда. С особым удовольствием отмечалась несдержанность: может нецензурно выражаться. И одно такое ругательство старательно, без отточий было там же для примера выписано.

Но генерала Туркова такие подробности не интересовали, для вида пошевелив листы, он бросил папку рядом с собой на сиденье. И стал с серьёзным лицом наблюдать, как майор что-то писал в путевом журнале, его по ходу этапа должен заполнять начальник конвоя. Всех занимали формальности, о заключённом будто забыли, вот и не обратили внимания, а тот стал самовольничать – сдвинул тесную шапочку на макушку. Он, осознав, что перешёл в руки отнюдь не прокурорского десанта из Москвы, встревожился. Значит, везут не на пересмотр дела. А куда? Что случилось за эти дни? И ведь не спросишь, а спросишь – не ответят. Но открытая неприязнь явлена столь явственно, будто он не человек вовсе, а так, ветошь. И это не преувеличение – ветошью в колонии называют зэковскую одежду. Так везут только на расправу… Стоп! Не накручивай! Что-что, а за все эти годы обращение с ним не выходило за определённые рамки. Нет, разумеется, его, как и каждого зэка, давили. Для этого и стараться особенно не надо, когда есть такие правила содержания, и все силы уходят на то, чтобы существовать по предписанным нормам. Сегодня просто действуют грубее, чем обычно, и не более. Не более.

Но как ни призывал себя к спокойствию арестант, та унизительная поза, что заставили принять на виду враждебных ему людей, не оставляла никаких иллюзий. Вот и пришлось сидеть, не поднимая головы, и видеть всю неприглядную изнанку машины: серый пыльный пол, какие-то железки, обрывки бумаги, чёрные полосы от резиновых подошв на обшивке, что-то похожее на плевки, клубок длинных волос, застрявших у ножки кресла, остатки жвачки. И ноги, ноги, ноги! Они могут двинуть в спину, а могут и в висок…

Чёрт возьми! Никак не удается найти подходящее положение, чтобы не так сильно трясло и не сваливало на бок. И приходилось то цепляться свободной рукой за поручень, то упираться ладонью в жёсткое покрытие пола, но это мало помогало – автобус мчался на бешеной скорости, и здорово трясло и качало. Куда это они так торопятся? Что за пожар приключился и где? Может, плюнуть на всё и переместиться на колени, а потом, после тычка или окрика, просто сесть на пятки. Не успеет! Как только он приподнимется, его ударом вернут на место и сами не позволят ему встать на колени! Терпи, закончится и это! Чем? Хорошо хоть дует в открытые впереди окна, а то бы точно спекся, сгорел от жары, от злости, от негодования.

Но когда с переднего сиденья упала синяя папка, и один из громил стал её поднимать, только заключённый углядел, как из папки выскользнул какой-то тёмный прямоугольник. Он уже открыл рот и хотел крикнуть, мол, там что-то такое выпало, даже руку поднял показать: да-да, за железкой! Но вовремя остановился: опомнись! Вертухайские бумаги – не твоя тема!

И никто ничего не заметил. Гоблины, не обращая внимания на Чугреева и Фомина, вели на птичьем языке какой-то свой разговор, человек, сидевший в кабине рядом с шофёром, переговаривался по рации, очкастый бумажечки перебирает… Вот же гебня, злился Чугреев. Надо же, как прикрытие обставили! Всё что-то мудрят, других за людей не считают. Помахали удостоверениями и строят из себя не знамо кого… Этот небритый сидит, развалился, ноги расставил, яйца, что ль, натёр? И генерал – козёл крашенный! Он что, по жизни так марафетится или это временная маскировка? А стволы у них серьёзные! Автоматы новые, смотри, какие чёрные, интересно, что за сплав? Когда и нас такими снаряжать будут? А то всё только этим специалистам! Вот что это торчит у гоблина из-под жилетки, небось, какой-нибудь «Вихрь» или как там его… «Вал», кажется. Говорят, без шума стреляет, без пламени. Да у них и сигареты стреляют! Вот зачем этот чёрт здоровый держит пачку и не курит, держит в руках и всё… А у этого, второго, вроде как радиостанция на коленях. Зачем она ему, у них отдельный человек на связи… Какая, ёбс, радиостанция! Есть такие пистолеты-пулемёты, они в сложенном виде как раз на радиостанцию и похожи…

Так или примерно так накручивал себя подполковник Чугреев, а потом по привычке стал зачем-то считать людей: водитель, рядом с ним – хрен с рацией, три гоблина, чин в очках, ещё эта пэпэже – итого семь. И нас, причисляя к нашим и заключённого – трое. А сколько там, в «рафике», подумал он вскользь и тут же отвлёкся, стал рассматривать женщину: лицо белое и крашенная – ничего так шмара, но жилистая, прямо как мужик. Она что же, только с генералом емается, или они её всем хором, всеми органами?

К органам Чугреев относился с опаской ещё со времен армейской службы. Был тогда момент, когда мог погореть лейтенант Чугреев и крепко погореть. А всё из-за особиста Ляликова. Особиста давно нет на свете, а он, Чугреев, всё помнит его неподвижное лицо и водянистые глаза. И не столько эти пронзительные глазки, сколько то, как сам потел и изворачивался. Извернулся и не признал, что он, Чугреев, старшина Бабичев и старлей Ахметзянов вели антисоветские разговоры. Потом, оказалось, не эти разговоры – это было так, до кучи, Ляликова интересовали другое – коммерческие мероприятия старшины. Ляликов пытался то так, то эдак выведать, не торгуют ли Ахметзянов и Бабичев оружием. Чего не знал Чугреев, того, ей богу, не знал, посвящён не был. Если и обделывались какие-то делишки, то без него, Чугреева. А вот что касаемо выпивки, да, гнал Бабичев в своей каптёрке самогонку, так и Ляликов пивал её не раз. С той поры утекло много воды, и сам Чугреев давно действует так, что куда там особисту, но неприязнь к конторским, та, что сродни зависти, была стойкой: им можно всё, а нам, если что…

И потому злился: вот, мол, он майор… тьфу, подполковник внутренней службы, вынужден молчать в тряпочку, и получается, немногим отличается от зэка. И обернулся: как там фон-барон? А тот скрюченный, наклонив голову, трясся на полу, и Чугрееву не то, что стало жалко мужика, но и так везти нельзя, нет, зачем так-то? Плевать, кем он там был на воле, но вот за колючкой сумел ведь стать арестантом, а это негласное звание попробуй заслужи у зэков. Нет, он, зараза-законник, донимал администрацию, ещё как донимал! Другой раз так бы из карцера и не поднимал). Но команда была: дозировать, вот и приходилось сдерживаться. Нет, ну, в самом-то деле! Попробовали бы они так обращаться, адвокаты жалобами завалили бы. Но тут и он, Чугреев, не против, если бы кто навтыкал конторским за такую перевозку. И тут подполковник запутался в своих ощущениях. Ну, хоть сдали на хрен, утешился он и, как Фомин, стал с преувеличенным вниманием смотреть в окно, будто в первый раз видел те унылые картинки.

Только производственные мысли всё никак не оставляли подполковника. Интересно, что на этот раз затевается? Сегодня же позвоню этому Стасику, ну, журналюге этому… И пусть платит, а не так, как в прошлый раз: информашка мелковата! Посмотрим, сколько отвалит, а то и связываться не будет. А что байда с этим спецэтапом затевается – это и к бабке не ходи, так понятно. И Чугреев оглянулся ещё раз: ну, как оно там елозить на полу? И с удовольствием попенял зэку: «Вспомнишь ещё, мудачок, десятка-то наша – не самое худшее место было!»

Меж тем дорога пошла живописней, и было за что зацепиться взгляду. В предвечернем смягчённом свете далекие округлые сопки стали бархатно синими, и солнце из бесцветного и раскалённого сделалось жёлтым и нежным. Правда, ближний пейзаж портили развалины, сплошняком стоявшие то поодаль, то прямо у трассы. Вот уже проехали и Шерловую Гору, и Хада-Булак, и на подъезде к Мирной генерал Турков, вглядываясь в пролетающие за окном пространства, заиграл желваками:

– Вот дорога, не автобан, конечно, но построил-то её в 30-е годы кто? А построил её НКВД! А видите, что сейчас? – показал он на дома с чёрными провалами окон, обрушенными, разобранными крышами. – Это бывший военный городок. Видите, в каком он состоянии? Как после бомбёжки! Это всё, что осталось от советской военной мощи. А я в одном таком начинал служить… Остальное, помяните моё слово, доделают китайцы! – И с генералом никто спорить не стал. Да и что спорить? Так всё и есть: китаёзы наступают с юга по всем правилам, у самой границы свои города ставят, дороги подводят! И если бы кто-то из офицеров поинтересовался мнением заключённого, так и он бы согласился: да-да, китайская угроза реальна. Только кто же будет интересоваться мнением арестанта.

– Да, вроде и свой Пиночет есть, да жидковатого разлива оказался, жидковатого. Жаль, поправить некому! – завершил своё фрондёрство генерал и тут же перешёл на свойский тон.

– Ну, что, господа офицеры, пора и перекусить? Страна ведь давно рушится, что же теперь – не есть, не пить? – И Чугреев с Фоминым согласно зашевелились в своих креслах. Кто откажется? Да и отказывать иванаж ивановичаж выйдет себе дороже.

Служивая подруга тут же стала накрывать на стол, и делала всё быстро, умело, аккуратно. Сначала расставила посуду, потом достала из пластиковых контейнеров закуски. Перед лицом подполковника двигались её длинные руки, белые пальцы отделяли пластинки сыра, ветчины, вытаскивали из пакета нарезанный загодя хлеб. Но Чугреев, не отрываясь, смотрел не на закуски, а на женскую грудь, что чётко выделялась под майкой и бесконвойно – без лифчика, что ли? – выпирая сосками, колыхалась так близко. Он так увлёкся этим колыханием, что вздрогнул, услышав голос Фомина.

– Не положено! – выкрикнул майор, увидев, как спортсменка выставила на стол стаканчики и бутылку марочного коньяка. Он не так быстро, как Чугреев, но тоже пришёл к выводу, что затея с изменением маршрута ещё аукнется, и больше всех достанется ему, Фомину, а не подполкану Чугрееву. Передать-то зэка они передали, но ведь ещё не довезли. А Чугрей, смотри-ка, от нетерпения прямо сглатывает, будто водки три дня не пил.

– А что, совсем не пьёте? Нет, надо указать вашему хозяину, плохо воспитывает подчинённых, – ухмылялся в лицо Фомину генерал.

– Как не пить? Но не в этой же ситуации, – продолжал упрямиться Фомин.

– А какая такая ситуация? Скажите, пожалуйста, один зэк сколько служб на уши поставил! Бросьте вы разводить бодягу на пустом месте! Изменили маршрут, и что? Золотое яйцо выпало? Может, у кого и выпало да нам, какое дело! – хохотнул генерал. – Скоро Оловянная будет, вы на поезде сколько бы пилили? А мы к двадцати четырём часам будем на месте…

И по знаку старшего один из подчинённых вынул пробку и стал разливать пахучую жидкость по пластиковым стаканчикам. Это, значит, у них виночерпий?

«Спитая, однако, команда! – определил Фомин. – Ты смотри, как отработано, всё без лишних слов! Будто все из одного кабинета…»

– Давайте, давайте! Не стесняйтесь, коллеги! Ваше здоровье! – поднял свой стаканчик генерал. Чугреев толкнул напарника в бок, и Фомин сдался. Да и сопротивлялся он больше для вида. Нет, и в самом деле, не кидаться же почём зря на дармовую выпивку, а то специалисты ещё отметят где-то у себя: имеет, мол, Фомин такую слабость. А ему эта должность таким трудом досталась, вертелся, как распоследняя олюра на… Вспоминать не хочется! Зато теперь инспектируй себе, да поплёвывай. Вот только с этапом ему кто-то, падла, удружил, ох, чует он, удружил! Это подполкану хоть бы хны, вон как наворачивает… Метр с кепкой, а прожорливый! Интересно, на обмывку своей звездюли в ресторан пригласит или в каком кабинете накроет?

Когда до арестанта дошло, что там, за столом, приступили к еде с выпивкой, пришлось снова подобраться. Пьяные надсмотрщики – это априори опасно. Служивый люд, милиционер или конвоир, выпив, редко бывает благодушен. А если вдруг захотят позабавиться? Нет, его никто пальцем не тронул, но он видел, как били других, и всё ждал, когда-нибудь и ему достанется. За решёткой каждый должен быть готов к разнообразным экзекуциям. Вот только стать мячом для этих спортсменов никак не хотелось. Хорошо, сидевший позади громила переместился к кабине…

– Закусывайте, закусывайте! – с видом тренера, озабоченного здоровьем команды, продолжал угощать офицеров генерал Турков. – Ужинать нам придётся ещё не скоро. Пока доставим объект, пока то да се, к тому ж, оперативная обстановка в городе, знаете ли, господа, обострилась. Пресса в связи с этой уголовщиной – банки у вас, однако, грабят, машины взрывают, – налетела… Вот же стервятники, и откуда узнали, что этого должны везти, а? Как там его, Хаймович, Борухович, Пейсахович? Так вот я и спрашиваю, откуда все знают, что этого абрашу везут? Это как? Ох, займемся мы вашим водопроводом, ведь от вас течёт, – будто мимоходом пригрозил он конвойным офицерам. – И пресса ногами сучит, ожидаючи, как там эти щелкопёры говорят, информационного повода. Так вот, обломаем мы этот повод! А давайте-ка ещё по одной!

Теперь генерал сам разливал коньяк, только получалось плохо, проливал на закуски. Но не успели Фомин и Чугреев выпить вторую порцию, как тот налил по третьей. И чего, ёбс, так частит? – расслаблено подумалось подполковнику.

– Ну, и что же вы? – удивился генерал, увидев, что офицеры не решаются продолжать в таком темпе. – Когда ещё попьёте французский коньяк? Настоящий, без подделки, я и сам редко такой пью.

«Знал бы ты, какое у меня пойло в сейфе стоит», – ухмыльнулся Чугреев, но вслух попытался протестовать: не могу-с… служба-с.

– А то на службе не пьёте? Пейте, господа офицеры, пейте! – рассмеялся генерал золотыми зубами. Офицеры через силу выпили ещё по одной, но закусывать стали активнее. С переднего сиденья за ними внимательно наблюдали два молодых гоблина. В руках у них теперь тоже были стаканы, но с минеральной водицей, правда, бутерброды им подруга заделала трехэтажные. Она сама не пила, не ела, а всё подкладывала еду на стол. Но вот, набрав в стаканчик воды, спортсменка подошла к заключённому и наклонилась над ним: «Пить хотите?»

– Спасибо, – отозвался тот и, подняв голову, мельком взглянул на женщину, застывшую в насмешливом ожидании. Мельком-то мельком, но успел заметить у ворота белой футболки и маленький микрофончик, и прозрачный провод.

– Спасибо – да или спасибо – нет? – настаивала спортсменка. Арестант молча взял из её рук пластиковый стаканчик, быстро выпил и вернул в протянутую руку.

– Ещё? – спросила женщина.

– Спасибо. Нет.

Но любопытная особа, опершись на спинку переднего кресла, не отходила, продолжала рассматривать в упор. От женщины свежо пахло дорогими духами. Кто она, в каком звании, или с этой спецгруппой ездит так, для развлечения, раздраженно подумал арестант, ожидая, когда спортсменка, наконец, отойдёт. Ей-то что надо, задержал он взгляд на её белых пальцах с короткими розовыми ногтями, впившихся в серую, в фиолетовых разводах обивку кресла. Такие же были у биологички, что на уроках анатомии отрезала лапку и потом снимала кожицу, чтобы наглядней показать действие электрического разряда на мускулы препарированной лягушки. Помнится, лапка, как живая, всё дергалась и дергалась… Вот и у этой особы взгляд исследователя, увидевшего неизвестный вид насекомого.

Арестант был несправедлив: его рассматривали вовсе не как букашку, но с интересом антрополога, обнаружившего интересный мужской экземпляр. Она отметила и покрасневшее лицо, и длинные брови, и тонкие морщины у глаз, и мелкий прыщик на виске. Если было бы можно, она раздела его и осмотрела бы всё остальное. Медсестра Таня Лапина после училища несколько лет проработала в кабинете дерматолога и почти каждый день видела голых мужчин. И каждый раз без стеснения высказывала докторице своё мнение об особенностях очередного пациента.

«Тебе, Татьяна, не надоело! Мне так всё равно, что там у него и как, главное, определить диагноз!» – пеняла ей докторша. – «Через год, может, и меня тошнить будет, но вы мне сейчас объясните, отчего у них такое разнообразие?» – «Не говори глупостей! – невольно втягивалась в дурацкий разговор пожилая докторица. – Замуж тебе надо! Что-то зациклена ты на…»

Но замуж девушке Тане не хотелось, а вдруг муж попадётся из этих, то и дело шастающих по диспансерам? Ей казалось, что все мужчины проходят через такие кабинеты. Они же боятся сразу идти к венерологу, всё норовят дерматологом обойтись. Вот военные – мужики чистенькие, знают, как обеззараживаться, а все остальные… И этот с такой мордой – ходок, наверное, ещё тот был! И чего нервничает, забавлялась женщина смущением подневольного человека. Но, когда заключённый снова поднял голову и посмотрел женщине прямо в глаза, она сделала вид, будто не держится на ногах и падает. И пришлось откинуться назад и поднять руку для поддержки её, падающей. Только женщина, усмехнувшись, выпрямилась и вернулась к своим.

И у передних кресел тотчас раздался гогот, видно, спортсменка поделилась наблюдениями, а, может, смеялись чему-то своему. Шумно стало и за столиком, где пили старшие офицеры. Ещё немного и запоют, усмехнулся заключённый. Но тут вдруг запищала рация, и гоблин, сидевший рядом с шофёром, перекрывая шум, крикнул генералу: «База запрашивает! Ответьте!» Все разом смолкли, и только генеральский голос отвечал кому-то отрывисто: «Вас понял… Хорошо, понял… Да, действую по обстановке!» Откинувшись в своём кресле, он счёл нужным коротко пояснить: всё в штатном режиме, так что продолжайте, господа, продолжайте!

А дорога от станции Ясная оторвалась от железки и свернула загогулиной к Хара-Бырке, там к дороге подступил лес. Позже, у посёлка Оловянный, обе дороги снова сольются, чтобы разойтись ещё раз в Могойтуе, но в Дарасуне пойдут рядом уже до самой Читы. Автобус мчался с завидной скоростью, обгоняя фуры, лесовозы, какие-то лайбы. «Так действительно к десяти-одиннадцати вечера в городе будем… Может, и правда, завалиться к Томке? Говорят, так одна и живёт…» – прикидывал подполковник Чугреев. Но с приятных мыслей о давней подружке Тамаре, о предстоящем в Чите сабантуе то и дело сбивала неясная тревога. Это Фомину всё до одного места, а тут, если что, не только новую звёздочку не нацепишь – старые с мясом повыдирают. Но и Фомин с неудовольствием воспринял появившуюся на столе очередную бутылку коньяка.

– Я – пас! – Фомин с полным ртом накрыл свой стаканчик рукой. – Спасибо, но…

– А мы по последней! – сверкнули очки Иван Иванович. – По последней за успехи вашего коллеги. Грех ведь не обмыть, а? Выпить надо, обязательно выпить, чтоб быстрее полкана получил. – И подмигнул всколыхнувшемуся Чугрееву. Тот поморщился: вот же, гэбики, всё знают! Ну, и ладно, и обмою лишний раз, когда ещё за счёт конторы перепадёт…

И майору Фомину пришлось убрать руку, хотя пить, на его взгляд, было совершенно не к месту. С чего это фэйсы расщедрились? Просто так они ничего не делают. А не станешь пить, кум Чугреев припомнит. Он такой, без мыла начальству в зад лезет. Ну, так и он по поводу сегодняшнего этапа имеет, что сказать. И даже знает, в какое ухо…

А генерал, не услышав больше возражений, похвалил:

– Ну, вот и правильно! Выпить за успехи товарища – это не каждый может, нет, не каждый! – и, подняв стаканчик, скомандовал: «Поехали!»

Тут же к столу поднялся небритый спортсмен вроде как за бутербродом. И ещё один подскочил со своего места и, сделав вид, что идет в конец салона, встал за спиной Чугреева и Фомина. Женщина с сигаретой в зубах что-то искала в большой синей сумке с красным крестом. Так она медик, удивился Чугреев. Он выпил свой стаканчик залпом, и последнее, что видел маленький лагерный подполковник внимательные глаза Ивана Ивановича. Ничего не успел понять и майор Фомин. А чуть позже к конвойным офицерам, держа в руках шприцы, подошла военный медик Лапина.

Делала уколы Таня Лапина так профессионально, что даже находившийся рядом человек не всегда мог заметить короткое движение её руки. Не заметил ничего и арестант, только насторожился, почувствовав в передней части автобуса какое-то напряжение. Но понять, что именно там произошло, не мог из-за вставших у стола частоколом спортсменов. Изнутри этой коробочки доносился лишь глухой голос человека в очках, ему что-то вполголоса отвечали. Что там случилось? Кому-то после выпивки стало плохо? Но почему не слышно голоса подполковника? Что с ним? Или с тем, другим конвоиром, гадал арестант.

На подъезде к Оловянной основная часть работы и была закончена. Именно вблизи этого места операция, кодовое название которой вряд когда-нибудь станет известно, должна была и завершиться. Варианты завершения были разные, вплоть до самых радикальных, но остановились на щадящем. Но, как бывает в таком живом деле, как тайные операции, многое не смогли предвидеть, например, того, что нейтрализация одного из конвоиров пошла не по плану. На каком-то этапе контакт с капитаном Балмасовым стал невозможен: обидевшись на какую-то неосторожную шутку, этот хряк затеял драку, и пришлось применить к Балмасову крайнюю меру.

А тут и Оловянная показалась, и мост через речку, и затор из машин у моста. Но ни серый «мерседес» и ни синий «рафик» не встали в очередь, они, не доезжая переправы, свернули с трассы вправо, на дороту, шедшую вдоль реки. Через несколько километров обе машины вновь свернули и по целине двинулись прямо к горной гряде, что значилась на карте как Цугольский хребет. Доехав до редкого перелеска у подножья скал, машины и остановились. Место было выбрано обдуманно: и от трассы недалеко, и от посторонних глаз скрыто.

Старший группы планировал переместить и заключённого, и конвойное начальство в «рафик», но отметил, как аккуратно впечатались в стол офицеры: не стоит и трогать – пусть себе лежат! А обыскать вертухаев – это пара минут, откинули тела, обшарили и вот они: документы, телефоны, рация…

Ладно, «рафик» хоть и не «мерседес», голову пригибать придётся, зато неприметней. Собственно, машины, купленные по частным объявлениям, так и так придётся бросать. Но хоть наварили на этом старье прилично, особенно на немке, на неё разброс цен самый большой. Одно беспокоило – мёртвый вертухай, с этим получился перебор. Ну, да ничего, исправим – по дороге и выбросим.

Потом дошла очередь до заключённого. И когда расстегнули браслет и потребовали встать, арестант, приготовившись к самому худшему, замешкался на полу и не потому, что не намерен был вскакивать по первому требованию, просто не сразу смог уцепиться за что-нибудь. И старший группы стал раздражаться.

– Он что, сам встать может или в штаны наложил? – вроде как дал команду подчинённым. Небритый схватил арестанта за шиворот, толкнул на переднее сиденье и угрожающее навис над ним, подняв, будто для замаха, руку. И зэку пришлось резко отклониться.

– Ты чего валишься, чего валишься? Все люди как люди, а ты как банан на блюде. Сиди, не дергайся! – И, прижатый к спинке сидения, арестант непонимающе перевел взгляд и слева от себя увидел уткнувшихся головами в стол Чугреева и Фомина. Улеглись конвоиры на сложенные, как у школьников за партой, руки. Они что, спят? Почему спят?

– Что всё это значит? – еле сдерживаясь, проговорил он и для убедительности показал рукой в сторону конвойных.

– А то и значит, что эти офицеры из-за тебя пострадали! – весело выкрикнул кто-то из гоблинов, а небритый с блатной интонацией добавил: – Это ты во всём виноват, поял?

Имя небритого в миру было звучным – Герман Гудымов. Имел он и другие имена и разнообразные клички. В той среде умеют припечатывать, одного назовут белой мышью, другого – Фиделем, как Гудымова, видно, за привычку чуть что отращивать бороду. Только клички на судьбу специалистов никак не влияют. Одного вознесёт мутным потоком на горку, а то и до облаков, другого возьмёт и смоет в канаву. Два года назад за неумеренное усердие подполковник Гудымов был разжалован и теперь пребывал в капитанском звании. Так вот, этот Гудымов-Фидель был отменным притворяшкой, ему так часто приходилось менять легенды и становиться то коммерсантом, то наркоторговцем, то оружейным дилером, что он и сам не знал, где он настоящий. Даже теперь, с обыкновенным мужиком, ненужно наигрывал. Впрочем, он и сам бывал под следствием, но каждый раз его вытаскивали, отмывали для новых секретных дел.

Вот и эта операция была одной из многих, и никакой особой ненависти у капитана к этому лузеру не было. Прикажут убить – убьёт и даже пожалеет: пулю всадит так, чтоб человек не дергал ручками и ножками, а успокоился сразу. Теперь вот приходиться пользоваться выданной лицензией на убийство аккуратно, и бояться только одного – когда-нибудь да отберут, а как станут отбирать, он и моргнуть не успеет. А пока работаем! Работаем! Хотя на этот раз приказа на ликвидацию не было. Зачем-то этот миллиардер нужен был еще живым. Не всё выдоили?

– А как вы сами оцениваете своё положение? – наклонился к заключённому старший группы, что по документам значился как генерал Турков. Когда-то разрабатывал особого рода операции: по диффамации, дискредитации и ликвидации. А это, если делать с умом, очень тонкие вещи. Попробуй-ка, организуй несчастный случай, и правдоподобный, правдоподобный! По части достоверности этот специалист был большим затейником, мастером тех самых чёрных операций, что удивляли знающих людей красотой и дерзостью исполнения. Потому его и на пенсии не забывали, иногда вытягивали из дачного уюта проветриться, изобразить что-нибудь эдакое. Вот и это простенькое дельце должно стать большой такой загадкой. И пусть потом охотники до ребусов разгадывают и пишут всякие смешные небылицы. Тайную механику дела знают только исполнители, да и то не все…

Арестант будто не слышал вопрос, его охватило какое-то неприятное чувство, и причиной были вовсе не эти двое, что дышали в лицо. За их спинами покачивался кто-то третий, и когда небритый нагнулся, он увидел конвоира Братчикова, в руках его был наготове автомат. И тут арестант, наконец, вспомнил, где видел этого человека. Когда-то давно в одном из репортажей из Чечни уже во вторую компанию корреспондент брал интервью у спецназовца. Тот только что с группой отбил атаку боевиков, ещё дымились какие-то руины, ещё слышались крики и выстрелы… Парень, не отошедший от боя, что-то говорил в микрофон, беспрестанно облизывал губы с таким видом, как будто съел что-то вкусное. Светлые, слишком светлые глаза были остекленевши и взгляд никак не мог остановиться и всё шарил в пространстве, всё искал мишень. Вот точно так же сейчас облизывал тубы вежливый старлей Братчиков, и глаза его были такими же стеклянными будто у пьяного. В груди у заключённого похолодело. Этот парень и будет его палачом?

– Что молчим? – с нажимом поинтересовался человек в очках, поправляя клипсу переговорного устройства.

– Мне нечего сказать, – прошелестел сухими губами заключённый.

– Что? Не слышу? Порешил людей, а отвечать кто будет? – наступал с другой стороны небритый чистильщик Гудымов.

– Отвечать придётся! – сверкнул очками брюнет. Он уже переобулся в кроссовки и накинул куртку – к вечеру здорово похолодало. Стариковские зелёные тапочки со светлой грязноватой подкладкой он держал в руках, и это выглядело так нелепо, что арестант еле удержал усмешку. Откуда ему было знать, что человек, настоящее имя коего затерялось в тёмных недрах органов, в молодые годы стажером подолгу сиживал в засадах и застудил ноги, теперь вот болят.

– Всё, завершаем! – бросил подчинённым генерал и, цепляясь за стойку, тяжело выбрался из автобуса. И заключённый как-то отстранённо подумал: они что, его прямо здесь, в автобусе, расстреливать будут?

– Ты думал, мы тебя кончать станем? – вычитал его мысли небритый и дробно рассмеялся. – О пуле ты будешь мечтать, а пока посиди тут. Посиди, подумай. – И, скинув чужую сумку себе под ноги, расстегнул молнию и стал зачем-то рыться в зэковском барахлишке.

– А что ж так мало взял? Тебе ведь дачку успели передать, ты что же, оставил её? А дачка была знатная, – чистильщик, по сладостной гэбэшной привычке, не отказал себе в удовольствии показать человеку: всё о тебе известно до мельчайших подробностей. – А это что же, витамины? Надеешься на химии продержаться? Так ведь, говорят, ты денег на грев пожалел, а? Пожалел? Ну, тогда что ж, тогда пеняй сам на себя…

Сколько бы Гудымов ещё выговаривал заключённому – неизвестно, но тут подала голос конвойная рация, отвечать само собой пришлось Братчикову. Старлей докладывался высоким весёлым голосом: «Так точно! Без происшествий… Отдыхают… Есть доложить в 6.00!» А следом и небритый чистильщик получил какую-то команду. Подняв ворот куртки ко рту, он что-то коротко и нечленораздельно проговорил в микрофон и на прощанье бросил:

– Молись своему еврейскому богу, авось поможет! – И повернувшись к женщине, приказал: «Заканчивайте!» и молодцевато спрыгнул из автобуса. С арестантом остались двое, старлей и эта… медичка. Вот женщина достала из сумки хромированную коробку, стал что-то там перебирать… Значит, стрелять не будут, просто сделают укол, пытался определить способ расправы подневольный человек. А старлей Братчиков одной рукой придерживал автомат, другой играл наручниками и ждал указаний. Он что, будет ассистировать этой гестаповке?

Но тут экзекуторы отвлеклись какой-то суетой у синей машины, там возились у поднятой вверх задней двери. И женщина весёлым голосом приказала стралею:

– Ты давай иди туда, помоги, я здесь сама справлюсь. Ты же видишь, он уже готовый…

И старлей Братчиков, прежде чем покинуть автобус, резко качнулся в сторону заключённого и, глядя куда-то в сторону, выдернул из карманчика зэковской тенниски одну из ручек. «Он что, думает, это паркер или черрути?» – удивился арестант. А тот, молниеносным движением убрав в карман шариковую ручку, спрыгнул на землю и понёсся к «рафику». Там всё ещё были заняты Балмасовым: его вытащили из машины и всё не могли сложить так, чтобы поместился в багажном отсеке.