Текст книги "Заговор обезьян"

Автор книги: Тина Шамрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 54 страниц)

– Причин много было. И самая главная – репутационная…

– Какая, какая? А, ну да! Из принципа не уступлю дорогу «камазу», так? Знаешь, скоко таких, неуступчивых, по дорогам бьются!

– Если честно, я и не представлял, что со мной можно так просто расправиться…

– Думал, с верхней полки тебя не достать?

– Что-то вроде этого…

– Ну, ладно – ты! Тебя обезьяны по-крупному курочили, но они ж и мелочью не брезгуют. Емают народ по всякому, а народ молчит. Это как?

– А как в твоём любимом фильме говорится? Ну, в «Великолепной семёрке». Вспомнил или подсказать?

– Стой, стой… Если кто не хочет, чтоб его стригли, пусть не будет овцой. Так?

– Может, и не совсем те слова, но по смыслу верно. Хорошие фильмы мы с тобой, ровесник, в детстве смотрели!

– А я всё равно старше!

– Само собой, на целую войну и старше…

– Нашёл, чем мерить – войной! У каждого мужика она своя, а у твоей войны так и конца не видно. Слушай, а шо там у тебя в военном билете? Какая учётная специальность?

– Очень серьёзная, майор: специалист по взрывному делу.

– Ё! А как же это тебе терроризм не приписали?

– Оставили на десерт, когда других обвинений не останется.

– Не, надо было уезжать. Хоть на Украину! Добрались бы до Харькова, а там…

– Далеко бы я уехал – на Украину! Это, Толя, не мой случай. Нет, я примерял это на себя, искал страну, место… И было всё не то, всё не по мне!

– Ну, да! Зато тюрьма в самый раз!

– Как ты не понимаешь: уехать – признать свою вину! И потом людей из-за меня столько пострадало.

– Ну, не уехал, так теперь сильно жалкуешь?

– Вот в данную минуту – да, жалею. Но какое теперь это имеет значение?

– Зря ты так, на Украине дали б тебе… это… политическое убежище. И херушки там обезьяны бы достали.

– Дали бы! Потом догнали и ещё раз дали! А с учётом того, что российские спецслужбы в сопредельных странах как у себя дома, то на Украине… Я ведь не за прокуратурой, а за этими органами… А ты сам почему не едешь на родину? Что тебя здесь держит?

– Биография. Она держит. Но в последнее время стало шо-то душно… Был я тут с машинами на техосмотре, стоим с мужиками, ну, слово за слово, анекдот хохляцкий рассказал, мужики животы надорвали. А один молодой ни с того, ни сего вызверился и зашипел: ехай в свою Хохляндию, и там на мове ботай! И бачу, мужики токо шо ржали, а тут морды отвернули и молчат. Вроде как в белорусской деревне я на немецком заговорил! Веришь, стоял я тогда как оплёванный?

– Если насчёт оплёванности, ещё как верю. Вопрос крови и почвы – самый больной вопрос. Вот сколько бы я ни утверждал, что я русский…

– А ты не отпирайся! Так прямо и говори: русский сын русского еврейского народа. Ты лучше скажи, жена дождётся?

– Не знаю. Я ни в чём не уверен, а в этом меньше всего… In the arithmetic of love, one plus one equals everything, and two minus one equals nothing…

– Причём тут арифметика! Ты по-простому скажи.

– А куда проще! Когда один плюс один – это всё, а когда два минус один – это уже ничего, пустота… Я перед ней очень виноват, понимаешь? Успокаивал, говорил, это ненадолго, через год-два меня освободят, и она верила… А пытка всё длится и длится, и неизвестно, выйду ли я когда-нибудь. А у неё жизнь проходит… Если отобьюсь от обвинений в организации побега, то за эту большую прогулку обязательно впаяют ещё года три… Нельзя требовать от женщины невозможного. Она не должна похоронить себя ради того, кто так по-дурацки распорядился собственной судьбой. Преданность – это редчайшее качество, и ценится как ничто другое. Только непомерно дорого стоит и тому, кто предан, и тому, кто… А если это и не преданность вовсе? Что, если на неё давит так называемое общественное мнение? Разлука разъединяет людей, и с этим ничего не поделаешь. Я стал другим и она уже другая. Да, у нас общее прошлое, но разное настоящее и, боюсь, будущее.

– Значит, говоришь, ещё ждёт? – отозвался майор и бросил ветки в костёр. И тот, брызнув искрами, загудел и взвился пламенем. И Толя – оранжевый бог огня, сам загорелся и решил утешить по-своему:

– Но ждать с тюрьмы – это ещё не показатель, не, не показатель. Я тебе точно говорю! От когда сляжешь, тогда и узнаешь, шо у тебя за баба рядом была… После катастрофы я, само собой, в реанимацию попал. Лежу голый, весь в трубках, в проводах, на конец гондон натянули… Из меня ж всё самотеком выходило… А кто там будет стоять с уткой, ждать, когда мне приспичит… Даже когда в сознание пришёл, позвать никого не мог, ослабел так, шо муху согнать не мог. И запашок от меня шел, конечно, ещё тот! Жена ухаживать не приходила. В реанимацию, само собой, не пускают, но если женщина серьёзная, и не просто плакать приходит, а ещё за другими присмотрит, то врачи не против…

– Что же, не нашлось медсестрички ухаживать за тобой?

– Зачем медсестричка? Врач ухаживала, ночами дежурила, реакции проверяли, – рассмеялся майор. – Не сбивай меня с мысли, не сбивай! Короче, открываю я как-то глаза, и первое, шо я бачу, стоит моя законная жена, и лицо у неё такое… ну, вроде перед ней не я, дорогой и любимый, а раздавленная колесом жаба. Веришь, меня как бритвой по глазам полоснуло… А она побачила, шо моргаю, тут же платочек достала, вроде как плачет… Потом узнал, врачи её предупредили, шо не встану и в лучшем случае лежачим буду… Ну, жалко ей себя стало, она молодая, в самый цвет вошла, а тут мешок костей… У нас одного полковника после травмы жена до матери отправила, не хотела жить с бездействующим инвалидом, так он через полгода застрелился. Я б тоже с этим не затягивал, у меня и наградной есть… Ну, от с того случая у нас и началось! У неё свои претензии были… Не, не, по-чёрному я не блядовал, понятия имел, волю себе токо после госпиталя дал. Ну, держались кое-как, пока сын с дочкой не выросли… И, ты знаешь, и дом поделили, и вход у каждого отдельный, а не могу женщину в дом привести…

И майор тут же, то ли застеснявшись свой откровенности, то ли душа просила, раскинул руки и затянул:

 
Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю,
Чому я нэ сокил, чому нэ литаю?
Чому мэни, божэ, ты крылэць нэ дав,
Я б зэмлю покынув, тай в нэбо злитав…
И пришлось потребовать: переведи!
 

– А шо тут переводить? Смотрит на небо мужик и удивляется, почему он не птица. Шо ж это боженька пожалел и крыльев ему не дал? А были бы крылья, бросил бы он всё к чёртовой матери и улетел далеко-далеко. Полетел бы?

– А то! Ещё как полетел бы…

– Сбитые мы с тобой лётчики! – вернул и себя и товарища с небес майор Саенко. – Но мы ж не в отставке, мы ещё в запасе… И обязательно ещё поживём! – поднялся он от костра и махнул рукой: айда до хаты!

– А, собственно, где наш гостеприимный хозяин?

– Он давно рыбу глушит. Обещал, принесёт самую большую. Ты за него не переживай. Хай рыбачить, а нам надо на боковую. Не забыл, завтра нас будет ждать Генаша…

Вот куда не хотелось, так это снова на убогие вонючие нары. Но Толя был настойчив и уже заливал костёр из кружки, и тот недовольно шипел, пуская белые пахучие клубы дыма. В сторожке включили большой фонарь на столе, и от его резкого света по щелястым стенам и потолку заметались их тени.

– А Вениамин вернется, где будет спать?

– Так рядом с тобою и ляжет, – бросил мимоходом майор и вдруг расхохотался. – Представляешь, рыбачок подвалит к тебе, а во сне и обнимет! А кого обнимет – и знать не будет. Не боись! Он до утра рыбу будет тягать. – И, заметив, что компаньон бестолково топчется у топчана, не решаясь лечь на грязные тряпки, строго попенял:

– Ты не брезгуй, не брезгуй, бери ватник – это под голову. А укрыться можно вот этим одеялком.

– От него так пахнет! Могли бы и у костра посидеть…

– Какой костёр! А запах нормальный, рыбкой и пахнет. Это ты зараз перебираешь, а ночью замёрзнешь, все тряпки на себя натянешь. Всё, спим! Фонарь выключать?

– Да, разумеется. Спокойной ночи!

– Как говорил мой дед – взаименно, – старательно выговорил Толя и щёлкнул кнопкой на фонаре. И сразу наступила кромешная темень, в этой темноте беглец ворочался на своём жёстком ложе и всё не мог найти положение, удобное больной спине. На это шуршание, на этот скрип рассохшихся досок майор никак не откликался. Заснул? Или выговорился и теперь переживает по этому поводу? Надо же, у победительного Толи своя история. Что это нас с ним так развезло, устроили вечер откровений. И не водка здесь виновата, он совершенно не чувствует опьянения. Но и сожалений по поводу слез, выпущенных на майорское плечо, не было. Плохо только, сон пропал. Вот человек – раз, и заснул, позавидовал он крепким нервам компаньона. Но Толя вдруг шумно вздохнул: «Ты шо там крутишься?»

– Да ведь и ты не спишь, – усмехнулся беглец, довольный тем, что майор заговорил первым. – Слушай, почему ты возишься со мной? Нет, в самом деле, почему?

Майор долго не отвечал, потом включив фонарь, сел на топчане и печальным голосом спросил:

– От шо такое секс?

– Это я тебе должен объяснить?

– Не перебивай! Так шо такое секс, я имею в виду нормальный процесс? Это одно и то же одним и тем же, правильно? И, шо характерно, такая зараза, шо никогда не надоедает! И жизнь – одно и то же, одно и то же, крутишься, как та белка в колесе, и так эта карусель остое… надоедает! А тут на горизонте ты! Понятно объясняю?

– Понятно. Ищешь приключений на свою голову…

– Да не в этом дело! На Северах, помню, была такая ситуация, зарплату не выдавали два месяца, и уже ходили слухи, что наша контора накроется медным тазом. Собрались тогда мужики, человек десять нас было, ну, и забурились к главному бухгалтеру в кабинет. Ввалились гуртом, ну и дым столбом, мат-перемат коромыслом… А мужичок этот, бухгалтер который, сидит, слушает и всё молчком… Ну, мы выдохлись, он встает, подбирает с пола окурок – бросил кто-то, относит к урночке, садится обратно в кресло и тихо так говорит: «Теперь, господа, я вас внимательно слушаю». Представляешь, чем он нас взял? Исключительно вежливостью! Оставили мы в кабинете двух самых спокойных, я в то число, как ты догадался, не входил, и вышли. Короче, вопрос решился, зарплату выдали…

– Так в чём пафос твоего спича?

– А в том, что ты для меня как тот бухгалтер. Понимаешь, другая порода…

– Ошибаешься. Чужих окурков я бы точно не поднимал.

– И не подымай! Я ж не про окурки!

– Знаешь, очень опасно сближаться с людьми, от которых чего-то ждешь. Люди разочаровывают, особенно когда видишь их вблизи…

– Так и я ж про это самое! Я ж тоже думал: «О, миллионэр!» А сняли с тебя золотой фантик, а шо под ним? Мужик как мужик, два уха и хвостик. Ничего интересного! И так я разочаровался, так разочаровался! – рассмеялся майор и выключил фонарь. – И шо у тебя за мода такая, как до подушки – так расспросы? Смотри, подниму рано…

Но утром его разбудил не Толя, а могучий храп. Рыбак Веня, устроившись на столе, под грудой тряпья, издавал такие рулады, и казалось, волнами колыхался не только застоявшийся воздух, но и сама избушка. Тусклый свет, лившийся из грязного оконца, извещал: пора вставать. Майор долго мычал, не хотел просыпаться, но, открыв глаза, тут же подскочил: проспали? И, только вглядевшись в экранчик телефона, выдохнул: ещё целых пятнадцать минут можно было кемарить!

По реке клочьями плыл туман, и вода была такой ледяной, что заломило пальцы. Зато после нескольких пригоршней воды остатки сна как рукой сняло. Подхватив свои сумки и оставив Вене и короб Василия Матвеевича, и его куртки, компаньоны осторожно двинулись в деревню. Видимость была в пределах тридцати метров, но они умудрялись натыкаться то на изгородь, то на рассохшуюся лодку, то деревянную колоду. Они прошли, кажется, всю улочку, но никакой машины в её пределах не было. Что за чёрт, куда зилок подевался, бормотал Толя. А беглец пытался бодриться:

– И что в таких случаях говаривал полковник Абрикосов?

– Полковник уже давно молчит. Застрелился! – хмуро обернулся майор.

– Как? Когда? – будто споткнулся беглец.

– А пять лет назад! Я ж тебе вчера рассказывал… ну, жена отправила к родителям, а он…

– Так это был Абрикосов? Что ж он так?

– Во-во, так и знал, шо ты расстроишься. Я и сам, как подумаю, скоко знакомых по могилкам лежат! А какие мужики были!

– Но как же Абрикосов? Учил, учил, а сам…

– А бросили б тебя на руки матери, а она бы через пять месяцев умерла, и остался бы ты один, инвалидом в коляске! Мы и сами узнали токо через полгода, когда поехали проведать… Всё, не будем об этом!

– Как мы туда попадём! – беглец ещё не мог смириться с тем, что и сегодня не сядет на поезд.

– Как говорил мой дед – абнаковенно! На пердячем пару! Сядем на одиннадцатый номер и поедем! Чух-чух-чух! – изобразил Толя движение поршней, но, увидев растерянное лицо компаньона, рассмеялся:

– Пешадралом, от как! И ежиками в тумане, ежиками… Ноги до колен сотрём, а до Могочи обязательно доберемся!

И, вдруг раскинув руки, майор заорал на всю округу:

 
И если трудно нам придётся,
Когда в тиски зажмёт судьба,
Железо может и согнётся,
Но вертолётчик никогда!
 

И что этот неугомонный делает? Ведь всё село всполошится! Как там село – неизвестно, но одна тёмная фигура из тумана показалась. Это была вчерашняя старуха, на ней были всё те же ватник, длинная юбка, мужские ботинки, красная тряпица оказалась фартуком, и ростом хозяйка этих чудных мест была почти вровень с майором. Они кинулись к ней, а старуха будто только и ждала компаньонов.

– Вы никак чегой-то ищете?

– Генка, сосед ваш, мамаша, где? Вчера обещал до трассы подбросить…

– А он с вечера наказал: как появятся два мужжчины, скажи им Моревна, уехал Геннадий, уехал!..

– Вот же гад, обманул! А как, мамаша, на дорогу выйти…

– Да так прямо и идите, держитесь речки. Идите, не пужайтесь…

И пошли. И майор прокладывал дорогу и предупреждал: осторожней… камень слева… куда ты, там яма… Ничего, ничего, дойдем, твердил себе беглец. И точно, не успели путники углубиться в лес, как их нагнал рокот мотора: неужели транспорт, откуда? Оттуда! Показавшаяся из белой пелены тумана машина и была потерянным зилком. Вчерашний Генаша, остановив машину, высунул весёлое лицо из кабины:

– А я вас ждал, ждал…

– Где ты ждал? Ждал он… Смотри, когда-нибудь сам себя перехитришь!

– А как вы хотели? Безопасность – прежде всего. Ну, чево встали? Ехать будете или пёхом пойдёте?

– Не, ты посмотри на этого мудозвона, он ещё и издевается…

– Чего лаешься, садитесь!

Компаньоны один за другим забрались в кабину и уселись, тесно прижавшись друг к другу, майору явно не хватало пространства, его колени доставали до приборной доски, а руку пришлось закинуть за спину Генаши. Тот опасливо скосил глаз, но делать нечего, сам пригласил, теперь придётся везти. По лесной дороге с большими валунами и камнями поменьше и человеку идти трудно, а машине достаётся ещё больше. Генаша рулил осторожно, стараясь объезжать возникавшие то и дело препятствия, но делал это не очень умело, и оттого зилок двигался нервно, рывками, с отдышкой.

– Ну, так мы до вечера не доедем, – сердился Толя.

– Вот будет у тебя своя, на ней и гоняй. Чего это мы до вечера не доедем? Да тут до трассы ехать всего ничего… тридцать пять километров. Всяко разно, а доберемся.

Но недлинный отрезок на карте основательно измотал, и когда они, наконец, добрались до трассы, все выдохнули с облегчением. И как-то не сразу обратили внимания, что машина везет их всё дальше и дальше.

– А ты сам куда едешь? – потребовал ясности майор.

– Кто, я? Я – в Могочу, – удивился шофёр.

– В Могочу? А что ж ты молчал? Не, ты точно мудило! И нам туда! – восторженно объявил пассажир.

– Так, кто тогда… Ты ж сам говорил – до трассы, до трассы. Сам ты… – шофёр не решился вернуть определение, только недовольно насупился. А майор, не обращая внимания на переживания Генаши, всё толкал компаньона в бок: вот, мол, подфартило. Подфартило ли, сомневался тот. И особой радости не выказывал, боясь спугнуть удачу. Нет, нет, загадывать не стоит, вот доедем, тогда…

А трасса пылила и гудела. Машины, что неслись навстречу, выглядели инвалидами. Бамперы, крыши, капоты машин были заклеены бумагой и картоном, а фары липкой лентой. Некоторые умудрялись заклеить не только левое боковое стекло, но и левую половину лобового.

– От так и едут, пока день, – объяснял компаньону Толя. – А ночью стоят, вся трасса замирает. Токо если сумасшедший какой попрёт… Этот в клифте с двумя разрезами, когда ещё дорогу открыл, ленточку разрезал… Прокатить бы его самого по этой дороге недоделанной да на развалюхе с самой жёсткой подвеской… Генка, ты как поедешь? Через Давенду? Там объезд хороший…

Роль пассажира была явно не для майорской натуры, и он не унимался, и всё донимал Гену замечаниями: «Шо ты по рядам елозишь?.. И давай обгоняй, обгоняй синюю пятерку, ты ж бачишь, её на галстуке тянут… И вправо возьми, вправо…»

Но, обогнав грузовик, что тянул на тросе жигулёнка, Генина машина еле уклонилась от лобового удара с фурой. Та с рёвом пронеслась мимо, вслед ей негодующе загудела вся дорожная братия. Тут уж майор не выдержал и потребовал не только остановить машину, но и передать ему руль. И перепуганный Гена безропотно уступил место. А майор, положив руки на баранку, успокоил и машину, и Генашу, и компаньона. Зилок сразу стал послушным, перестал дёргаться и полетел по дороге, полетел, полетел…

У Кудечи съехали с трассы и дальше двинулись наезженной грунтовкой, но на выезде из села пришлось сбросить скорость: посреди дороги валялось бревно. И, как только машина приблизилась, из кустов тут же выскочили разнокалиберные детки. Они прыгали и улюлюкали у капота, с шофёрской стороны подошёл остроглазый, с косой челкой парень:

– Дайте десять рублей, а то не пропустим…

– Это с какой радости? У меня, сынок, станок сломался, не успел напечатать, – кротко уведомил парня майор. Но не успел он по-военному разобраться, как Гена зачастил:

– Дай, дай, а то не отвяжутся… Они всегда тут стоят, а у меня денег вовсе нету… Дай, а то камень запулят!

– А не твоя это банда людей оббирает, а? – дразнил Толя.

– Какой моя! Я в Горбицу три дня назад ехал, сам платил этим оглоедам… О! Они счас иномарку пошваркают…

И точно! Малолетних попрошаек отвлекла какая-то легковушка, оттуда неосторожно стали уточнять дорогу. Они мигом переключились на новенького и облепили машину со всех сторон, один тут же стал взбираться на крышу. А Толя, сдав назад, разогнался и объехал бревно по кустам.

В Могочу они прибыли через полтора часа и расстались с Генашей вполне дружелюбно. Вот только майор остановил машину, не доезжая вокзала, так, на всякий случай, и на станцию пошли пешком. По дороге, оглядывая окрестности, Толя всё вздыхал: «Да, как была деревня, так и осталась…» А беглецу было не до пейзажей, всё внимание забирало высокое здание вокзала, три этажа его возвышались со стороны посёлка, два выходили на перрон. И, кажется, никаких патрулей вокруг. И внутри бетонного куба было пусто, пыльно, прохладно. Усадив компаньона на лавку, Толя пошёл к кассе и тут же вернулся с радостной вестью.

– Через час сорок будет дополнительный «Новосибирск – Владивосток». Куда брать, до конечной?

– Нет, нет, до Хабаровска. Но ты говорил, знакомая есть в Могоче, и она посадит на поезд, нет?

– Ты меня переоцениваешь! Подруг у меня много, но так, шоб на каждой станции… Это ж никакого здоровья не хватит. Значит, до Хабаровска?

– Разумеется, до Хабаровска. А что, и билеты есть?

– Для тебя всё есть. Какой брать: купе, плацкарту? В купе будешь под наблюдением, а в плацкарте народу до чёрта…

– Вот и хорошо, не так буду бросаться в глаза…

И, пока Толя стоял у кассы, всё казалось, те трое или четверо, что стояли впереди майора, купят последние билеты, и придётся ждать другого поезда, и торчать на вокзале… И, не сдержав нетерпения, он вскочил с места и стал нервно ходить вдоль большого окна. Ходил, не различая ничего вокруг, не воспринимая смысл каких-то объявлений. Его могла успокоить только простая маленькая бумажка – проездной документ. Когда он обернулся в очередной раз, Толя уже отходил от кассы и по лицу было видно: всё в порядке, билет есть! Но почему-то не отпустило, а ещё больше завело: что билет! Надо попасть в вагон! Но до поезда надо было ещё как-то жить…

Всё, что они потом делали на станции, всё было лихорадочно и бестолково. Сначала они решили привести себя в порядок, ведь со вчерашнего дня не мылись! Но туалет был закрыт, и гигиенические процедуры пришлось отложить. Тогда они кинулись к магазину, и там майор дал волю своей фантазии и стал набивать продуктами большой пакет. Пришлось запротестовать: не будет он пить пиво: «Ты представляешь, как пахнет пивом в закрытом пространстве?» Майор сделал вид, что обиделся: «Хорошо, скажи, шо жрать будешь?» и под диктовку купил две бутылки воды, орешков, сухарей и шоколада. Но тут к прилавку принесли поддон со свежими пирожками, и он потребовал упаковать пятнадцать, нет, двадцать штук.

Так, с пакетами, они и потащились к берёзам, где среди белых стволов возвышался памятник. Там, решил компаньон, можно и выпить, и закусить. И пришлось уговаривать: нет, что ты, возле памятника нельзя! Эту мысль поддержало и лицо, что выступало из бетона. Оно было таким свирепым, что никаких дополнительных аргументов не требовалось.

– Ты посмотри, шо они из военного человека сделали, а? Руки пообломать бы за такой памятник. Карикатура!

– Пусть стоит, какой есть! Фронтовики и такому рады.

– А где они теперь настоящие фронтовики? Я знаю одного, три месяца в конце войны на аэродроме прослужил за пять тысяч кэмэ от передовой. Теперь ветеран, теперь права качает…

– Всё равно! Это хоть какое-то напоминание… Представляешь, как далеко отсюда была война! Парней забирали, везли отсюда на фронт, но было ли у них чувство, что они защищают свой дом? Мой дед это точно знал, погиб под Москвой…

– Так ты памятник, наверное, поставил богатый, а не такой, как этот…

– Я бы и поставил, только он погиб в сорок первом и где похоронен – неизвестно, хорошо, если в братской могиле.

– А у меня без вести пропал, и два его брата тоже… Значит, этому мужику на памятнике мы с тобой не чужие! И он не будет против, если мы…

– Зато вот этим я лично точно чужой и враждебный, – кивнул беглец на подъехавшую милицейскую машину. – Давай поднимемся на перрон! – Почему-то казалось, там будет безопасней. А здесь, на привокзальной площади снует народ, подъезжают машины, теперь вот ещё и эта с синей полосой…

– Ну, айда! – согласился Толя и первым стал подниматься по бетонным ступенькам. На перроне было безлюдно, если не считать каких-то двух фигур вдалеке. Они прошлись туда-сюда по вымощенному серыми квадратными плитками перрону с жёлтой предупреждающей полосой у края платформы, но ничего подходящего, чтобы примоститься и посидеть, не было. Пришлось встать у бетонного парапета недалеко от лестницы, и пока Толя шуршал пакетами, беглец озирал окрестности, пытаясь зачем-то запомнить станцию.

С перрона хорошо были видны деревенские избы там, внизу, и серые пятиэтажки на другой стороне, за станцией. Но он в подробностях рассматривал ближнюю картинку: и блестящие рельсы, белые новые шпалы, и железные фермы, и замерший товарный состав, на красных вагонах чётко выделялись белые номера. И этот состав, эти шпалы, эти рельсы и сигналящий маневровый тепловоз, проехавший мимо и обдавший запахом нагретого железа, и даже мелкий мусор между шпал вызывали у него странное чувство умиления. Эта станция его приняла, выдала билет, разрешила: чёрт с тобой, езжай!

– А сколько отсюда до Читы?

– Всё считаешь? Могу точно сказать – 722 кэмэ. Я ж тут в Могоче служил…

– Ты? Здесь?

– Я, я! – не стал вдаваться в подробности майор. – Скоко я тут тяньзинки выпил, ну, водка такая китайская, «Аньт» называлась. Это зараз всякого пойла завались, а тогда… Была ещё «Массандра» – спирт разбавленный. А спирта у меня в подотчёте было богато… Ну, шо, давай выпьем? Это и будет последний кабак на заставе…

– А надо? – замялся он. Спиртное точно было не ко времени и не к месту.

– Ещё как надо! Шоб дорожка скатерью легла…

– И что, прямо здесь?

– А шо, никогда не пил на вокзале? Попробуй и это! Не боись, мы трошки, – достал Толя стаканчики, запечатанные фольгой. На фольге было выписано: «Водка».

– Бачишь, як зараз заботятся о нашем брате. Тут всего ничего – сто грамм.

И, вручив стаканчик, майор сунул в руки и пирожок: «Ну, приступим, благословясь?» Но не успели они сдёрнуть крышечки, как перед ними будто из асфальта выросла девчонка, за ней поднялась по лестнице другая, такая же. У обеих были крашенные иссиня-чёрные волосы и совсем юные мордашки. Первая, пританцовывая на месте, курносая и накрашенная, протянула руку и молча смотрела в упор, не мигая.

– Дяденьки, угостите и нас водкой.

– А ты шо ж это, доча, молочка от бешеной коровки перепила, а?

– Вам жалко, чё ли? – тянула девчонка. – Оставьте допить. А я могу с вами пройтись, хотите так и отминетить могу… Смотрите, я чистенькая! – И, расстегнув пуговицу замызганных джинсов, показала край белых трусов.

– Ё! Тебе ж скоко лет, пацанка? Счас возьму и выпорю!

– Ага! Знаю, как будете пороть! Ну, дайте опохмелиться, не жлобьтесь…

– Нет, ты слышал? И как с такой специалисткой разговаривать, а? Ей же всё божья роса, – растерянно повернулся майор к компаньону. Тот стоял отвернувшись, не хотел ни видеть, ни слышать, ни обсуждать.

– Брысь отсюда! Скажи спасибо, что я друга провожаю, а то… – протянул он шоколадку девчонке. Та, схватив её детскими руками, смеясь, отошла в сторонку. На смену ей двинулась вторая девица, эта ещё стеснялась и потому стояла, опустив глаза, ждала. Майор без назиданий протянул шоколадку и ей, девушка благодарно подняла глаза. Только лучше в такие глаза не заглядывать, сразу почувствуешь себя виноватым.

– Пирожок хочешь? Не хочешь? Тогда быстро до мамки! – И девчонки посыпались вниз по лестнице. – Вот же, соплячки, всё настроение перебили. Как представлю, шо собственная дочка вот так вот пристаёт к мужикам – убил бы!

Майор ещё сокрушался, когда рядом встала вполне зрелая женщина в чёрном коротком платье. Чёрные путаные волосы нимбом стояли над её белым лицом. Белыми были и тонкие ножки, прочерченные зелёными венами, они подгибались на высоких каблуках.

– Ну, а мне дадите? Неужели нет? Пропадаю, мальчики! – И женщина красивым когда-то лицом старательно изобразила страдание.

– Ё! Да скоко ж вас тут? Семейный подряд? – ещё спрашивал майор, но компаньон уже протянул даме свой стаканчик. – Этого хватит? – спросил Толя. И дама, просчитав момент, скорчила гримаску: ещё хочу. – На, токо отойди! – и в дрожащие худые руки перекочевала и вторая порция.

И женщина, держа добычу на отлёте, поспешила по лестнице вниз, где её ждали и девицы, и какой-то парень с запрокинутым лицом. Они обступили его, сползшего по стене на корточки, и стали, видно, лечить…

– Да, с тех времен, как я тут был, ничего не изменилось, – протянул майор.

– Что, здесь и тогда были такие малолетние девушки?

– А ты разве не знаешь, шо самые опасные места для человека – это базар, вокзал, милиция? Ты там, в Хабаровске, клювом не щёлкай, понял? И давай передислоцируемся до вокзалу, а то ещё какая-нибудь зараза прицепится, – подхватил Толя пакеты.

В гулком зале ожидания пассажиров не прибавилось. Были там только женщина с ребёнком, две старушки, что-то перебиравшие в своих сумках, и старичок с палочкой, бесцельно перемещавшийся из одного конца зала в другой. Они устроились возле приоткрытого окна, выходящего на перрон, оттуда из узкой щели тянуло ветерком. Компаньон подтащил ещё один ряд стульев, и получилась загородка, и можно было сесть друг напротив друга. И, постелив газетку, майор стал выкладывать еду.

И пока он так обустраивался, беглец решил переменить кроссовки. Теперь можно. Он пересел подальше и разулся: ногам сразу стало легко, он ведь не снимал обувь целые сутки. Только вот носков чистых не было, и в киоске на вокзале почему-то не продавались… И кроссовки были немного маловаты. Нет, нет, всё замечательно, потопал он новыми корочками по бетонному полу. И не успел оглянуться, как Толя подхватил его старые стоптанные башмаки и стал трясти перед носом:

– Говорил, фотографии, фотографии, а вот настоящий экспонат для музея!

Пришлось выхватить, бросить в урну и самому предложить: «Обмоем?»

– А як же! Обмоем! И билет, и ботиночки… – засуетился Толя. – Давай, я сбегаю, куплю, а то, шо тут пить? – показал он на два запечатанных стаканчика.

– Хватит и этого! Слушай, майор, ты мне билет отдашь?

– О! Хорошо, напомнил! – расстегнул Толя карман на рубашке, но доставать проездной документ не спешил. Что там ещё, какой сюрприз на сей раз?

– Понимаешь, такое дело… Билет я взял на свой паспорт. И не свети на меня так своими фарами, не свети… Да, на свой! – Вытащил он, наконец, бумаги. – Это всё ж лучше, чем Сашкин…

Майор забыл только сказать: подучилось всё случайно. В кассу он сунул паспорт, не глядя, и понял, что свой собственный, когда кассирша раскрыла документ. Но о своей оплошности он пожалел только в первую секунду, а потом не то что обрадовался, но особо и не огорчился. И, действительно, как он раньше до этого не додумался, удивился он сам себе.

– И не потеряй, а то я тебя знаю! – протянул он билет и паспорт в рыжей кожаной обложке.

– Ну, Толя! С тобой не соскучишься. Как я поеду с твоим паспортом?

– Поедешь как все! Это ты со своим родным – никуда, а с любым другим – запросто! Тебе ж токо в вагон зайти, а там кому ты будешь его предъявлять? Пассажирам?

– Но мы совершенно не похожи!

– На фотографии кто? Мужик? Мужик! Я белявый, ты седой – и вся разница. А если пристанут, скажешь: мол, фотка неудачная вышла… А очки? Так снял, когда фотался. Сойдет! Это ж на крайний случай! Новое имя, я думаю, не перепутаешь?

– А как ты? Тебе ведь надо брать билет.

– Ты за меня не переживай. У меня другой документ есть, – вытащил Толя маленькое красное удостоверение. – Или я не ветеран Вооружённых Сил? Давай, убирай документы… И не в тот карман суешь, лучше в этот, верхний. Ну, вот! Теперь тебя мелко не нарежешь! Теперь ты человек с билетом. Сядешь и поедешь, не клятый, не мятый. Тут ехать токо сегодня полдня, ночь, день, ещё ночь и в обед высадишься. А теперь решим ещё один вопрос! Финансовый! – достал Толя три розоватых бумажки.

– Что это? – не понял беглец.

– Это тоже билетики, казначейские. Будешь в Хабаровске предъявлять. Бачишь, на этой стороне мост хабаровский, на другой – хабаровский памятник… А ты шо, и правда, не видел таких грошей?

– Где бы их видел? В камере зарплату не выдают. И потом, ты забыл, что давал уже деньги. Всё, всё! Не возьму.

– Бери! А то обидюсь… Ну, обижусь!