Текст книги "Заговор обезьян"

Автор книги: Тина Шамрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 54 страниц)

Вот и человечек, брезгливо сбросив недвижный комок на пол, наступил на него ботинком и стал так остервенело растирать его, что пришло беспокойство: что это он так, зачем? Да от насекомого и следа не осталось! И точно, когда он убрал ногу в ботинке, на старых плашках паркета ничего не было. «Уничтожать, так уничтожать!» – с усмешкой пояснил свою ярость хозяин кабинета. И тут же без перехода ласково улыбнулся:

– Значит, комсомольский актив? – и, не дожидаясь ответа, продолжил скороговоркой: – Говорят, в Сибирь стройотрядом выезжали? Это хорошо, хорошо. Комсомольцы и должны быть в гуще жизни. В походы часто ходите? Замечательно. А мне вот не удается так запросто посидеть у костра. Некогда. А костёр зажечь хочется, очень хочется! Но работа! Работа, знаете ли, тонкая, да, тонкая работа. А за границей уже бывали? Нет? Что, и в Финляндии не были? Но про эту историю, как задержали на границе наших студентов, слышали? Четвёртый курс, кажется, да, четвёртый, хотели границу перейти… Да, это другой вуз, но вы должны отслеживать настроение в своей среде. Разве у ваших подопечных всё в порядке? Вот посмотрите: вчера нашли в аудитории, – поднял газету человечек. Под ней лежал потрёпанный «Hustler». И, развернув журнал, ткнул коротким пальцем в голый живот какой-то красотки.

– Вот! Сплошная порнография! Молодежь кто-то намеренно развращает! А со стороны комсомольской организации никакого противодействия нет. Как же так? Это прямая обязанность комсомольского бюро. А вы почему-то игнорируете мой кабинет? Почему не заходите? Нельзя так, нельзя! Мы можем быть полезны друг другу, весьма полезны, – поглядывая исподлобья, внушал истребитель насекомых.

– Значит, за границей ещё не были? Ну, это несложно организовать. Несложно. Вот в Германию, нашу Германию – по линии молодёжных организаций группу отправляем. Можем включить и вас. Мы вам, а вы – нам, так сказать! Германия – это, я скажу вам, идеально организованная страна. Есть, есть чему поучиться. Вам обязательно понравятся немки, – улыбнулся человечек и, глядя в сторону, сообщил: – Договоришься, знаете ли, приезжают на велосипеде, куда скажешь. И не шикса там какая-то, совсем даже не шикса. И, главное, у каждой клеёночка! Не надо куртку подстилать. Вот что значит немецкая аккуратность! А что это вы засмущались? Сами-то вовсю трахаетесь, а всё невинность изображаете. Разве нет? – склонив головку набок, рассматривал его человечек. – Так, ладно! Это всё лирика! Теперь о деле. Жду вас в этом кабинете еженедельно. Будем работать в тесном контакте…

Он и не понял, что его разбудило, то ли лай собак, то ли сон был так отвратителен, что пора было вынырнуть наверх. За окном давно рассвело, только перед глазами висела серая паутина, и он долго тёр голову, всё хотел избавиться от морока. Ощущение было таким гадким, что к горлу подступила тошнота.

Какое сегодня число! Кажется, двадцать первое… Или двадцать второе? С ума сойти! Прошла целая неделя… Нет, почему неделя? О побеге сообщили только вчера. А событие тогда становится событием, когда об этом сообщают официально. Ну да, что сказал телевизор – только то и правда! Но сон, как с ним быть? Меньше всего он хотел видеть эти глаза, где зрачки как следы от булавки, эти руки будто с обрезанными пальцами. Правитель всегда кладет их на стол, одну на другую. Так он демонстрирует и безупречный маникюр, и белоснежные манжеты, и новые часы, и власть. Власть! Руки на столе жили своей жизнью, отдельной от обученного непроницаемости лица, и каждый раз непроизвольно вздрагивали при неудовольствии, несогласии, раздражении. Может, глаза правителя и были откровеннее, но он всегда смотрел в сторону, и только иногда позволял себе прямой взгляд.

И будто наяву увидел и лакированную поверхность приставного столика, и малахитовый, с бронзовыми накладками письменный прибор, и настольную лампу… И каждый раз, назначая встречу, правитель подолгу держал посетителей в приёмной. О, эти вечные опоздания, когда ждут десятки или сотни! Этот грех, говорят, наблюдался за ним ещё в молодости, но теперь… Теперь, когда вокруг столько челяди, и она готова донести хоть на горбу, хоть на вытянутых руках… Неужели правитель не понимает, что такой стиль поведения, как ничто другое, выдаёт в нем не уверенного в своём праве человека?

Именно таким безликим, как во сне, он увидел его много лет назад в кабинете питерского мэра. Тот вызвал своего заместителя и стал насмешливо и язвительно распекать будущего правителя за отсутствие какой-то важной бумаги. Победительный мэр не отличался особой деликатностью, тем более в обращении с подчинёнными. Эпизод был рядовой, но отчего-то неприятный, уж очень жалок был маленький чиновник, и пришлось тогда отойти к окну – вид оттуда был замечательно петербургским. А когда, помнится, повернулся, проштрафившегося клерка уже не было. Впрочем, эти двое нашли друг друга. Или нашли мэра?

Но теперь-то зачем это приснилось? Что должен означать этот сон? Самое смешное, похожий эпизод действительно был в студенческие годы. Тогда был такой же дядечка, но только благообразней и презентабельней. С его холеного лица не сходила снисходительная улыбка, и она была особенно обаятельной, когда дядечка говорил гадости. Это он высказал предположение, что в аудиториях трахаются, и в таких выражениях стал говорить о девчонках! В той страстной матерщине было что-то личное, больное. Они втроем – кто был с ним тогда, не помнит – пулей вылетели из кабинета этого куратора и бежали по коридору, боясь посмотреть друг другу в глаза. О, эта скабрезность в соединении с благообразностью! Он помнит, как куратор всё выпытывал, что дает ему общественная работа. А в подтексте читалось: как с такой фамилией он стал членом бюро комсомола? Некоторые до сих пор гадают, как он попал в комсомольские функционеры.

Да нет ничего проще! Надо только исполнить дело, от которого отлынивают другие. И скоро этих поручений стало без счёта, и он уже не мог отказаться, он ведь такой ответственный. И потом, когда тебя, студента, избирают в состав комитета комсомола или в ученый совет – это клёво, это поднимало в собственных глазах… И вот уже искренне не понимаешь, как можно напиться и устроить дебош, пропустить лекции, не сдать сессию… И когда на бюро выносились личные дела таких шалопаев, включаешься в обсуждения, весь такой бескомпромиссный, положительный дурак… Впрочем, куда делись все моральные принципы, когда сам по-настоящему влюбился и бросил жену с маленьким сыном. И совершенно не ощущал своей вины, это чувство пришло с годами, а тогда… Тогда это была такая буря, шторм и натиск, что голову снесло напрочь. И долго пришлось терзаться от неуверенности, любит ли его Айна так же сильно, как он, и успокоился в один миг, когда уловил точный сигнал: любит. Теперь утверждают, мол, работал в комсомоле ради карьеры. Разумеется, ради карьеры. Он ведь собирался ковать щит Родины. И комсомольский или партийный билет – это как справка о благонадёжности, допуск к самореализации. Женщина могла укрыться в семье, мужчине всегда нужен простор. И простор обеспечивает только социальная активность индивида.

Нет, тогда он воспринимал всё не так определённо, понимал только: есть правила, их нужно соблюдать. По правилам пришлось делать и красную биографию, зарабатывать трудовой стаж для поступления в институт. И делал это без всякого напряжения. И учился потом с азартом – знал для чего! Вот только его мозги военке не понадобились. И помнится, тогда это задело. Но не пропадать же добру, пришлось найти применение голове в другой сфере. Там-то и пригодилась не самая плохая привычка всё доводить до конца, что выработалась на общественной ниве. Он всегда был готов в любое время суток бежать, ехать, лететь, и на месте обсудить, принять решение, наладить работу.

Другое дело, привычка не оставлять незавершенные дела на потом и не позволила ему уехать. И она тоже! Хотел разобраться, понять мотивы, надеялся всё исправить. Не смог, не сумел, не успел. Но вот в заключении стал зачем-то объясняться, как оправдываться. А всё, сказанное из-за решётки, именно так и выглядит. Хватит! Ни за годы в комсомоле, ни за годы в бизнесе, ни за эти несколько свободных дней он оправдываться не будет. Если только за своё пребывание в этом доме, вот и лестница заскрипела, сейчас зайдут и спросят…

Но за дверью была всё та же Петровна, она большими рабочими руками протянула ему джинсы и тенниску.

– Вот она вещички ваши, ну, которые стиранные…

– Спасибо, спасибо… Не подскажете, который час?

– Да пора вставать, чай уже сделался. И Нинка наказала, шобы спускались! А так рано ещё, Борис Фёдорович токо-токо за стол севши.

Ну, что ж, придётся спуститься. Там, внизу, взгляд сразу упёрся в работающий телевизор, и только потом заметил и Нину Васильевну, и Бориса Фёдоровича. Вид у обоих был озабоченный: что-то случилось? А он сам не догадывается?

– Ну, гостёк, ты сегодня рано… Ну, садись, заправимся, – вяло пригласил хозяин к столу.

– Доброе утро! – отодвинул стул гость.

– Доброе, доброе, а вот кому и не очень… Ты ж, Коля, и не слыхал, а вечером передали: олигатор из колонии сбежал, да, сбежал! О, какие дела!

«Олигатор? Это что же, по ассоциации – аллигатор, эксплуататор? Забавно». Только надо что-то на это и ответить.

– Что вы говорите? И когда? – равнодушно, без всяких усилий над собой спросил гость. Он был уверен: Борису Фёдоровичу зачем-то нужна его реакция.

– А этого не сказали. Убежал, а что и как, они и сами не знают. А потом найдут чего сбрехать! Нет, ты рассуди, его ж так охраняли, и муха не пролетит, а он взял и убёг. Так тут и гадать нечего – сами охранники и помогли…

– Вполне возможно, – охотно согласился гость.

– А в телевизоре сказали, что всё из-за границы сделано было, – вставила своё слово и хозяйка. – У нас женщина знакомая здесь, в Шиванде, живёт, у неё в той колонии двоюродного брата сын сидел. Так он рассказывал, этот миллионер так нагло себя вёл, со всеми через губу разговаривал, а капризный какой, говорит, всё фыркал: и то ему не так, и это…

– Что вы говорите! – начал энергично размешивать сахар гость, но что-то эту энергичность остановило, то ли пауза в разговоре, то ли эти изучающие взгляды. Не переигрывай, приказал он себе.

– Так ты возьми во внимание, кто он, а кто они? – загорячился Борис Фёдорович. – Там кто сидит? Одна ж нищета! Понятное дело, ему было поперёк горла рядом с ней обретаться… Скоко этих колоний, может, тыща, а его обратно сюда вернули, носом стали тыкать: сиди тут! Ну, он, само собою, терпеть не стал, кончилось у мужика терпение! Да и у кого бы не кончилось?

– Наняли ему людей из-за границы, за большие деньги отчего же не нанять, – тянула своё Нина.

– Ну, они теперь брехать всякое будут, а без вохры в этом деле не обошлось. О! Зараз нам всё доложат, – развернулся Борис Фёдорович к телевизору. – Уже уселся, листочки перебирает… А ну, Васильевна, сделай звук! Может, уже нашлась пропажа…

В молчании все трое уставились в экран. Только в бодрых утренних новостях о побеге красноозёрского заключённого не сказали ни слова.

– Видать, не поймали, а то б похвастались! В обязательном порядке похвастались! А счас лови его, будет он ловцов ждать, как же! Теперь ищи-свищи его! – резонировал Борис Фёдорович, допивая чай. А Нина, чувствовал беглец, настороженно наблюдала за ним. Хочет понять, он не он? Но ему не привыкать к рассматриванию, потому пристальные взгляды женщины не тревожили, почти не тревожили. Но уходить из дома надо, и как можно быстрее.

– Ну, что, Николай? Чем займёшься?

– Да вот хотелось посмотреть окрестности, что за курорт такой – Шиванда.

– Сходите, сходите, – поднялась из-за стола хозяйка. – Попробуйте нашей водички. А то были в наших краях, а вспомнить нечего…

– А что, источники здесь горячие?

– Вода холодная, но хорошая вода, хорошая, – стоя у двери, стал пояснять хозяин. – Я бы это… довез тебя, но еду в другую сторону… Да тут недалеко, сходи, прогуляйся…

Нина вслед за мужем вышла на крыльцо, а он, оставив недопитый стакан, бросился по лестнице наверх. Натянув жилет и кепочку, похлопал по карманам: футляр с очками, деньги на месте, и оглядел жёлтую комнату. Нет, ничего не оставил! Хорошо, сумка осталась у вертолётчика, просто замечательно, что он забыл её в машине. Чёрт с ней, с курткой, как-нибудь перебьётся, но теперь он пойдёт налегке, будто и вправду погулять. Погулять и не вернуться. А то изучающие взгляды хозяйки, её настороженность и сухость, совсем не случайны. Нет, определённо, отношение хозяйки дома изменилось. Он что-то не так сделал? Ведь если бы она опознала, то… Что то! Он просто не знает, как должны вести себя люди, догадавшиеся или уже опознавшие, особенно если это опознание касается его, лично его! Способность субъекта к познанию объекта… Способность субъекта к познанию объекта, всплыло вдруг и привязалось… Способность объекта…

Спустившись вниз, он подошёл к двери кухни – Нина была там, мешала что-то в кастрюле. Он громко поблагодарил, она, не оборачиваясь, ответила: пожалуйста, пожалуйста.

– Я пойду, пройдусь, – счёл нужным ещё раз предупредить гость.

– Идите, идите, калитка открыта…

На веранде он натянул кроссовки и спустился с крыльца. Собаки в своём загоне забеспокоились, но тут же и притихли. День обещал быть нежарким, ветерок качал верхушки сосен, сыпал последними листьями, в глубине дома играло радио. И всё вокруг было мирным и обычным, только у него внутри всё перевернуто, и в связи с этим полнейший беспорядок в башке. И нервы сдают, вот и вздрогнул, когда окликнула Нина и протянула ему белый бидончик, такой небольшой, литра на три.

– Я что подумала? Раз идёте к санаторию, так наберите-ка и в дом водички, а то и послать за свежей некого. Наберёте?

«Как это некстати!», – подумал он, но вслух пробормотал: да, да, конечно.

– Вас когда ждать, а то Толик приедет…

– Я ненадолго, через час-полтора вернусь.

И уже за воротами стал корить себя, зачем обозначил время. Ведь если он не вернется, тогда все поймут, что он не просто так ушел. Он бы и ринулся в эти сосны, и побежал бы, не разбирая дороги, но вертолётчик… А что, если подождать его у дороги? Какой дороги? Плохо нет карты! Может, поискать в посёлке, есть же там книжный магазин? Да-да, купить карту и выяснить, какая дорога ведёт на Читу, и пойти навстречу.

Но в посёлке никакого такого книжного магазина не было. То ли посёлок был слишком мал, то ли книги без надобности. Вот часовенка была, продуктовые магазины были. Что ж ещё надо? Нет, оказывается, есть ещё газетный киоск. Там, за стеклом были детские игрушки и женские мелочи: флаконы, коробочки, заколки, и только в глубине можно было разглядеть газеты, почему-то только спортивные. Киоскёр, молодая женщина, подсчитывала что-то на калькуляторе. На его «добрый день» она не ответила, продолжала тыкать в кнопки пальцем.

– Скажите, у вас карты есть? – громко спросил он. Не поднимая глаз, женщина достала откуда-то снизу колоду игральных карт и бросила её к окошку.

– Нет, не это. Мне нужна географическая карта Забайкалья.

– Всем нужна, на днях последнюю продала, – задержала взгляд на незнакомце женщина. – А зачем вам карта? Боитесь заблудиться в нашей дыре? Так вы у себя в санатории спросите, там должна быть…

– Спасибо. Я последую вашему совету, – делая вид, что рассматривает витрину, заверил он женщину. Но тут же чертыхнулся: нельзя было спрашивать про карту! И гулять вольно нельзя! Но зачем-то стал кружить по посёлку, старательно обходя людей, машины и, нарезая круги, оказался у самого санатория. Бетонный корпус стоял на возвышении и был виден издалека: вывеска «Санаторий Шиванда»… чаша со змей… транспарант – «Приятного отдыха – крепкого здоровья!»

Он представил себе крошечные номера, в которых был слышен малейший шорох из такого же соседнего, бесконечный и гулкий зал столовой, может, чуть получше, чем в колонии. А в зэковской совсем не пахло едой, пахло тараканьей морилкой, дезинфекцией, разлитой лужицами по серому бетонному полу. И так явственно вспомнился тот отвратительный, неживой запах, и его тут же передёрнуло.

И всё остальное в Шиванде мало отвечало курортному месту: и огороженный серым шифером вход в питьевой бювет, и неухоженный газон, и разлитые в воздухе тоска и скука. Да, не Мариенбад, совсем не Мариенбад и уж точно не Карловы Вары… Но почему? И здесь вода бьёт из-под земли, а пейзажи так и первозданней и мощней. Чего стоят только рокуэллкентовские краски, эти переливы фиолетового, розового, палевого. А какой простор! Эх, в эти бы края да провести газ, может, и забурлила бы здесь другая жизнь, пусть и без голубого экологического флага, но совершенно другая. Всем хочется другой жизни!

И развернулся к бювету: может, и правда, набрать воды? Но как стоять в очереди, нельзя ему стоять рядом с нормальными людьми, собрался он восвояси, и неожиданно задержался. В толпе, взыскующей лечебной водицы, выделялся высокий худой старик в серой холщовой рясе, его длинные седые волосы были рассыпаны по плечам. Рядом с ним была девочка-подросток в длинном синем сарафане, в белой платочке, из-под него выглядывала светленькая косичка, на тоненьких ножках – большие коричневые босоножки. Он ещё рассматривал странную пару, как тут у бювета притормозил красный автобус, и оттуда посыпались люди с фотоаппаратами и камерами. Туристы? Откуда? Приезжие, яркие и говорливые, сразу оттеснили и аборигенов, и отдыхающих из санатория, и всё щелкали, щелкали, стараясь заснять и колоритного старика, и трогательную девочку. Девочка стеснялась, отворачивалась, а старик, будто не замечая чужой назойливости, смотрел поверх голов.

И только тут беглец спохватился: сейчас кто-нибудь развернет аппарат, и он запросто попадёт в объектив. Надо немедленно уходить! Нет, в самом деле, сколько ещё так гулять с дурацким бидоном в руках?

Тогда он и не догадывался, а этот простенький бытовой предмет здорово маскирует человека. Да появись среди людей тот же усатый вождь, только не с охраной – с бидоном, а то и вовсе с тазиком, вроде как в баню собрался, так никто бы и внимания не обратил. Не помогли бы ни френчик, ни трубочка в зубах. А стал бы права качать, доказывать: «Ёсиф я, Ёсиф!». так народ ещё бы и высмеял: «Ряженый!» Ведь что делает человека властителем? Сначала охрана и пропаганда, и только потом восторженные толпы. А отними у него обслугу – и кто он? Так, прохожий!

Вот и беглому человеку бидончик придавал вид озабоченного семейного человека, что никак не может решить: купить ему молока или лучше нефильтрованного пива… Только прогулку и в самом деле пора было заканчивать. Но не успел завернуть за угол деревянного дома, как навстречу попалась та самая девочка в сарафане и платочке, теперь рядом с ней была какая-то старушка. И остро кольнуло иголкой. Он представил себе дочь в таком же сарафане, таком же платочке…

Какой сарафан, какой платочек, она давно не маленькая девочка, остановил он себя. Всё так, дочка выросла, стала взрослой и самостоятельной, но сможет ли она защитить себя? И что будет с мальчишками, куда их прибьёт жизнь, к кому? Лина и сама нуждается в опоре и защите. Душевные силы жены на исходе, а теперь ещё и эта история! Он тут прохаживается, ест блины, наливку пьёт, а дома…

Если бы можно было превратиться в невидимку, то и моря бы переплыл, и горы перепрыгнул, только увидеть, услышать, обнять… Американцы, кажется, в Беркли, ведут такие разработки, и китайцы, да и наши, разумеется, тоже. Но о подробностях исследований мало что известно. Ещё бы! Это ведь закрытая тема. Но вещество уже получено. Писали, его структура, как многослойная рыбацкая сеть, не только не поглощает лучи света, но и не отражает их, обманывая микроволны, а человек видит не предмет, а только свет позади него.

В детстве, начитавшись затейливого Уэллса, он долго носился с идеей изобретения чудодейственного средства, какой-нибудь таблетки, проглотив её, человек становился бы невидимым. Тогда хотелось просто позабавиться: вот кто-то невидимый разливает чай за столом, включает пылесос, открывает двери… Но самым большим приколом было бы исчезновение на глазах у всех на уроке химии, прямо у доски… Нет, были и другие желания – стыдные, но так, мимоходом. Только заводила не эта ерунда, хотелось сделать настоящее научное открытие, они теперь почему-то так редки!

И тогда в мечтах уходил далеко и, что называется на другой уровень, и уже казалось, что создание невидимого оружия – вот то, чем он будет заниматься в жизни. Он что же, как Гриффин, жаждал абсолютной власти? Этот выдуманный персонаж не знал, а он знает, она невозможна по определению. Но именно тогда и понял: планку самому себе надо задавать заоблачную, и если сбивать её, то не головой – ногами. В ту пору он и услышал выражение тонкие химические технологии. А много позже щеголял тем, что называл себя специалистом в очень тонких химических технологиях. Как там шофёр-вертолётчик сказал: превращал медяки в золотые червонцы? Было дело! Только с тех пор червонцы превратились обратно даже не в медяки – в прах. Он пока почему-то невидим для ищеек, но сколько это продлится?

Или он, как Гриффин, измученный неудачами, выйдет из тени и размотает бинты: нате вам, узнавайте! А не есть ли его прогулка репетицией сего аттракциона? Захотелось побыстрее попасть в крепкие руки специального назначения? А что изображено на эмблеме солдата внутренних войск? Правильно, сжатый кулак! И под этот кулак он всегда успеет! Да, возвращаться придётся, но не теперь. А то побег из неразумного поступка превратится в совершенно идиотскую затею.

Вот только надежд на Анатолия почти никаких. То, что он обещал, было вчера, но наступило утро, и оно мудренее вечера, и куда осторожнее. Да не приедет он, не приедет! И ему не стоит возвращаться к дому… Это что за синий автобус, рейсовый? И замечательно! Надо подойти и узнать, куда можно уехать, хотя не всё ли равно, куда. Он покинет Шиванду, и где-нибудь там, в другом месте, будет думать, что делать дальше. А бидон? Ну, Нина Васильевна, надо надеяться, как-то переживёт потерю имущества…

Вот и посадка началась, уже видны лица в окнах, осталось только пересечь пыльный пятачок, и затеряться среди людей, забиться в уголок, превратиться в невидимку… Но что, если вертолётчик приедет? Приедет, а его нет. Думаешь, его огорчит твоё очередное исчезновение? Да нет, разумеется, нет. Тогда надо было предупредить человека, ему ведь пилить за триста километров. Надо было вчера сказать: не приезжай! Хорошо, хорошо! Он скрытно подойдёт к дому и, не обнаруживая себя, просто подождёт приезда или неприезда спасателя… И в очередной раз убедится, что говорливые, много обещающие люди, как правило, несостоятельны как партнеры. Вот только узнает расписание автобуса…

Вертолётчик Саенко подъехал к дому Пинчуков в 11 часов 30 минут на новом китайском фургоне, на передней части кабины большими буквами было впечатано: Foton, на лобовом стекле справа – бумажка с номером. Борис Фёдорович у ворот как раз мыл свою новенькую «ниву», она мокро и жёлто блестела, и Саенко аккуратно, не поднимая пыли, притормозил рядом.

– О, Толик! А ты рано…

– Ну, как оно тут без меня?

– Да всё в порядке. Ты погодь, я зараз! – и Борис Фёдорович резво побежал во двор перекрыть вентиль. Вернувшись, стал осматривать фургон.

– Это чего ж, твоя машина? Ну, ты прямо как на дрожжах, как на дрожжах…

– Ты, Фёдорович, сильно не переживай, эту я перегоняю. А компаньон мой как?

– Да всё в порядке, помог тут по хозяйству… кой-какие работы мы с ним поделали… Ну, руки он, конечно, натёр, да, натёр руки, но это…

– Ну, так и знал! – отчего-то вскипел Толя Саенко. – На гада ты человека трогал?

– А чего такого? Чего ему сделается, он на голову меня выше, – замельтешил Борис Фёдорович и, юркнув в машину, стал рыться в бардачке.

– Так и я про голову! Ты ж бачишь, она у человека большая, а руки маленькие. Ты не понял, чем он работает? А если б его по кумполу шандарахнуло, а? Соображать же надо! Боря, от скажи: я шо, мало грошей дал?

– Так он это… сам напросился. Скучно ему стало, захотел это… размяться! Ей-богу, так и сказал: радый был поработать…

– Какие, ёпрст, работы! У него ж пальцы, как карандашики!..

– Скажешь тоже – карандашики! А ты чего это так за него распереживался? Живой твой Николай, живой и здоровый, пошёл гулять…

– Гулять? Куда гулять? И давно? – встревожился Саенко.

– Скоро придёт, куды он денется! А ты, слыхал, передавали вчера: сбежал миллионщик, прямо так и сказали по телевизору! Представляешь, взял и убёг!

– А ты шо это заволновался, а, Фёдорович?

– Так Николай на этого беглого сильно смахивает…

– Кто, Колька? – рассмеялся вертолётчик, и весело так рассмеялся.

– И я говорю, ерундистика! А Нинка заладила: похожий, да похожий! А ты ж знаешь, она какая? Как вобьёт себе в голову, так хоть…

– Вы тут точно с ума посходили! Та я Кольку стоко лет знаю.

– И я говорю, у нас хирург в больнице работает, так на лицо, ну, чисто Берия, как две капли воды, а она зудит и зудит…

– А Колька шо, и правда, похожий? Веришь, я не то, шо телевизор смотреть, пожрать не успеваю…

– То-то смотрю, отощал. Избегался весь! Холостяцкая жизня, она такая! Нет, Толик, тебе жениться надо.

– Та шо вы меня всё жените? Дайте пожить вольно, – постучал Толя кроссовкой по колесу грузовичка.

– А ты не нагулялся! Разных там шалашовок ублажать, это ж какие расходы, они зараз требовательные… Ты понял, об чём я?

– Понял я, понял, чем дед бабку донял. Ты, я бачу, всем дела ладишь, а сам забыл про заказ? Плитку будешь принимать? – открывал дверцу фургона Толя. – Давай, показывай, куда её…

– Зараз, зараз разгрузим! – засуетился Борис Фёдорович. И они стали один за другим носить ящики под навес. И, взяв на грудь очередную упаковку, хозяин первым заметил бредущего по дороге загулявшего гостя. Так, с ящиком на животе, он и прижал Толю к забору:

– Ты токо это… не говори Николаю, что Нинка… ну, ты понял? А то он подумает, мол, тёмные какие-то, совсем без соображения…

– От сам своей Нинке это и скажи, – ухмыльнулся Саенко и, прикрыв фургон, пошёл навстречу компаньону.

А беглец, завидев синий фургон, застыл у чужого штакетника: милицейская машина? И оглянулся – следом за ним ехали две неприметные машины. Окружают? Хорошо, хорошо, он только подальше отойдёт от дома. И, резко развернувшись, двинулся в обратную сторону. И прошёл всего несколько метров, когда одна из машин свернула в переулок, а другая остановилась, оттуда вышла женщина и стала что-то доставать из багажника. И, облегченно выдохнув, он не сдержался и обернулся. Обернулся и увидел высокую фигуру у фургона и ещё не рассмотрев, понял – Анатолий! И отчего-то обрадовался…

Эта амплитуда между тревогой и радостью была такой короткой и стремительной, что организм впал в какое-то странное состояние. И только этим объясняется та бессмысленная улыбка, с какой он встретил подбежавшего вертолётчика. Тот снова выглядел щеголем, весь такой свежий, джинсовый, только, кажется, чем-то встревоженный. А разве нечем?

– Ты где бродишь? Ехать пора! Ты как, в порядке? – рассматривал Анатолий компаньона. И уже хотел сделать выговор, уже и слов набрал в рот: «Шо ты, как наскипидаренный, не можешь на месте усидеть?» Но, увидев растерянное лицо подопечного, промолчал. А тот показал на фургон: твоя машина?

– Я, я! – изобразил немца вертолётчик. – Перегоняю. Давай бегом к машине, едем!

Теперь у калитки их ожидала нарядная Нина, её рыжие волосы горели на фоне зелёного забора. Вот и руки она с неким вызовом сложила на груди и с непонятной улыбкой рассматривала мужчин. Загулявший гость виновато подошёл, отдал пустой бидончик, женщина даже не взглянула и ничего не ответила на его извинительное бормотанье. Её занимал совсем не посыльный за водой, а возившийся у кабины вертолетчик. Вот он повернулся и под визгливые звуки всё той же циркулярной пилы и раздражённый, кого-то распекавший голос Бориса Фёдоровича пошёл в её сторону, раскинув руки, то ли для приветствия, то ли для прощания.

– Ну, Нина Васильевна, покидаем мы вас…

– И что так спешно? У меня борщ варится, такой, как ты любишь.

– Так я по-разному люблю, – ухмыльнулся вертолётчик.

– Ой, тебе всё шуточки! А что же ты не на джипе? И без часов, смотрю…

– Часы на рояле забыл, а джип у меня токо для специальных заданий.

И наклонившись, он что-то там зашептал Нине на ухо, и та вдруг густо зарделась.

– Да ну тебя! Ой, Борис Фёдорович идёт… муж, то есть, – метнулась в сторону Нина. Калитка со скрипом отворилась, и в проёме встал озабоченный хозяин и зорко оглядел и жену, и гостей.

– Ну, чего стоите, заходите! Васильевна, спроворь чего-нибудь – как раз и отобедаем.

– В другой раз, Фёдорович, в другой раз! Работа не ждёт! Надо ехать.

– А вы куда? Может, и мне с вами смотаться? Мне в Могойтуй на лесопилку надо…

– Второй дом задумал строить?

– Зачем? Я там куплю по дешёвке, а тут продам… Вот заготовил год назад щебёнку, так она теперь на ура идёт!

– Печку в бане уже сложили? – увёл хозяина в сторону вертолётчик.

– Всё, вчера закончили, сохнет. В другой раз заедешь – по-банимся. Ну, чего так у калитки и будем разговоры разговаривать? Давайте за стол!

– Не, не! Спасибо, как говорится, этому дому, а мы поедем к другому, – отступал к машине Саенко, за ним и компаньон: «До свидания!»

– Ну, как знаете! – сделал вид, что обиделся Борис Фёдорович. Нина промолчала, стояла, не сводила глаз…

И не успели они устроиться в пахнущей нагретым пластиком кабине, как машина тронулась с места и, развернувшись на пятачке у дома, проехала и зелёный забор, и жёлтый дом за забором, и застывшую Нину Васильевну в красном, и Бориса Фёдоровича в коричневой рубахе, и жёлтую машину «ниву».

Вертолётчик сосредоточенно крутил баранку, а беглец всё никак не мог поверить, что незнакомый ещё два назад человек вот так взял и приехал за ним. Уже миновали Шиванду, уже пошла дорога среди высоких деревьев, и машина то ныряла в густую зелёную тень, то подставлялась весёлому солнцу. По кабине гулял ветер, и хотелось закрыть глаза и ехать, ехать далеко, ехать за горизонт. И всё было бы замечательно, если бы… Если бы не покидавшее ощущение: его всё-таки опознали. Сказать об этом компаньону – вроде как обвинить его, не сказать – тоже нехорошо. Это ведь и Саенко А. А., теперь касается. Но выговорилось только: «И куда едем?»

И Анатолий тем же знакомым киношным жестом молча показал пальцем прямо перед собой. Ну, ковбой! Нет, на Криса он не похож, а вот на Вина смахивает. Такие же светлые смеющиеся глаза, выгоревшие брови, аккуратный рот, ленивая походка. И ведь знает, что похож! Но это же чистое мальчишество: все эти жесты, фразочки: пока – ничего, лучшее место в задней кладовке…