355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Тина Шамрай » Заговор обезьян » Текст книги (страница 22)
Заговор обезьян
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 05:00

Текст книги "Заговор обезьян"


Автор книги: Тина Шамрай



сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 54 страниц)

Сегодня информационные агентства ряда зарубежных стран, в том числе и телекомпания CNN, распространили сенсационное сообщение о том, что несчастного миллиардера нет ни в колонии Красноозёрска, ни в больнице ФСИНа в Чите.

Сегодня наш представитель пытался получить официальную информацию в службе исполнения наказаний, но там подтвердить или опровергнуть данную информацию не пожелали, объяснив, что не могут комментировать всякие слухи. Но неофициальные источники нашего агентства подтвердили, что миллиардер с 14 по 22 августа среди прибывших этапом в читинскую больницу не значится.

Сенсация последнего часа! Вялое течение событий вокруг заключённого № 1 было прервано экстренным сообщением из Москвы. Исчезновение заключённого породило ряд вопросов, на которые пока нет ответа. Был ли это побег, или похищение? Когда именно миллиардер совершил побег? А вот на какие деньги – с этим нет никаких вопросов.

Известно, что нефтяного барона охраняли как ни одного российского заключённого. Когда он находился в Читинском следственном изоляторе, его стерегли спецназовцы, которые не подчинялись начальнику СИЗО. Тогда в Читу было переброшено не менее 150 сотрудников спецподразделений МВД из Иркутской области и Бурятии. По официальной версии, это было связано с мерами по обеспечению безопасности следственной группы из Генпрокуратуры, ведущей следствие по делу олигархов. Совершить побег из больницы ФСИН практически невозможно. Сама больница расположена на территории ИК-5, следовательно, окружена двойным, а в данном случае и тройным кордоном охраны.

Наш корреспондент побывал на месте расположения ИК-5 и выяснил, что на улицу с поэтическим названием Липовая заключённый миллиардер не доставлялся. Может, и вся история с побегом миллиардера липовая?

Как передаёт агентство Рейтер, госдеп обеспокоен ситуацией вокруг именитого узника. И сегодняшнее совместное заявление и Кремля, и российского Белого дома не прояснили ситуацию с похищением бывшего нефтяного магната. Более того, это заявление вызвало ряд вопросов: контролирует ли властный тандем ситуацию в России. Американские власти полагают, что риторика этого заявления была направлена против оппозиции, которую обвинили в создании атмосферы истерии вокруг дела обычного заключённого, каковым, по мнению властей, является проворовавшийся экс-глава компании «ЮНИС». Госдеп призывает российские власти дать полную информацию о ходе расследования этого странного происшествия, и выражает надежды, что сибирский узник жив.

Сибинфо: Новости и происшествия. 21 августа.

Яркий, горячий день только начинался, и жёлтый морской берег был совершенно пустым. Слышны были только рокот и шипенье зелёных волн, что раз за разом накатывали на мокрый песок. Ему казалось, что он чует йодный запах водорослей, полыни и лошадиного пота. Лошадь была замечательно шоколадного цвета с дымчатой гривой, он гладил её бока и всё примеривался, как половчее вскочить в седло. Надо только повернуться спиной к голове лошади, а то можно пропустить момент, если она вдруг захочет лягнуть неумелого всадника, и схватиться за переднюю луку, и вставить ногу в стремя и, подтянувшись, запрыгнуть. И получилось! Но чем пришпорить, не голыми же пятками? Но пятки не понадобились, лошадка, перебирая тонкими ногами, взяла с места в карьер, и он, припав к длинной шее, сделался с ней единым целым. Они неслись берегом неизвестно куда, и было радостно, легко, беззаботно, только грива щекотала лицо…

Скала впереди появилась неожиданно, она перегородила берег и забралась далеко в море. Лошадь неслась прямо на эти острые камни, но, как он ни натягивал поводья, остановить неумолимый бег не мог. А скала будто росла на глазах и была так близко, что видны были и рыжие складки, и белые пузырьки морской пены у тёмного от воды подножия, и щепки, что выныривали из этой пены… Только и оставалось, что прыгать на ходу, прыгать прямо в море. Но его почему-то сваливало в другую сторону, и он не мог выдернуть из стремени правую ногу. И он всё дёргал и дёргал её, и не мог выпутаться… И вот его уже волочит по земле вверх ногами, и он бьётся спиной о камни, и спине так больно, что хотелось кричать…

От этой боли он и проснулся. И тут же подумал: «Неправильный сон. Если он и мог чем-то биться о землю, то только головой». Но картина всё равно был хорошей, в кадре никого и ничего лишнего, его снам и в самом деле остро не хватало пейзажной лирики. Только почему боль в спине, наяву вполне щадящая, во сне была такой нестерпимой? А это, чтобы не забывался. Не забывался? И правильно, надо вернуться к действительности. И явью были не берег моря, а янтарная от солнечного света комната. Жёлтыми были и бревенчатые стены, и лакированный пол, только занавеска на окне зеленая.

И в подробностях вспомнилось, как он попал в эту деревянную шкатулку, вспомнился и вчерашний день, и карьер, и церковь, и городок Шилка, и поезд… Поезд не взял его с собою и теперь у него новое пристанище, с ним надо познакомиться и понять, насколько оно надёжно. И, потянувшись за очками, пошарил под подушкой, потом свесился с кровати, но на полу лежали только два серых комочка – носки, а больше ничего… Ну да, он ведь теперь не носит очков!

И тут же током пробила мысль: где вертолётчик? Кровать, что стояла напротив, была аккуратно застелена, и никаких следов его пребывания в комнате. Так и уехал, не попрощавшись. Исчез, будто сбежал, мол, дальше разбирайся сам. Ничего удивительного – человек осознал во что вляпался. Но тогда мог бы оставить на станции, а не тащить в семейный дом! Как-то всё это неразумно! Но ему ли давать оценку в таких категориях? Побег что, вверх разумности? Какое сегодня число? Вчера было двадцатое, следовательно… Чёрт возьми, прошла почти неделя!

И, спустив ноги, он поискал глазами обувь, но кроссовок не было, не видно и сумки, он что, забыл её в машине? Вертолётчик тоже хорош, неужели не заметил? И, натянув джинсы, он подошёл к окну. Сверху были видны часть участка и близкий лес, и какие-то строения, и забор, но людей не было, только слышался звенящий звук циркулярной пилы. А что с другой стороны? За дверью пусто и голо, только у порога стояли разношенные мужские тапочки. Снизу слышалось монотонное бормотание: радио? И это почему-то не нарушало сонной тишины, а только подчёркивало спокойствие в доме. И он в этой налаженной и размеренной жизни, как инородное тело, как ложка дегтя, как…

Стоп! Перед началом сеанса самоуничижения всё-таки умойся! Где-то здесь, ему говорили, можно было помыть ноги. Ну, а если ноги, то, наверное, и всё остальное… Босой, он прошёл в конец коридора, там было ещё одно окно, но оттуда ничего особенного не просматривалось: так, какие-то сарайчики. А что за коричневой приоткрытой дверью? Там как раз и была ванная комната. Оказывается, в доме был водопровод, из крана тонкой струйкой текла вода, был даже клозет – всё несколько грубовато, но выглядело вполне симпатично. Было даже узкое окошко, вид из него перекрывало какое-то дерево, и оттого и на белом кафеле, и на овальной белой ванне лежали зелёные тени. Было так уютно, что хотелось забраться в это корытце и долго лежать в теплой воде. Но эта процедура так интимна, что возможна только в собственном доме. Только не надо о доме! Всё, что вмещает в себя понятие Дом – безнадёжно, больно, горько, и в чужом уюте это чувствуется ещё острее.

Но, сколько ни запрещай себе, всколыхнувшиеся воспоминания по приказу не исчезают. Он так и не успел по-настоящему пожить в собственных хоромах. Дом появился поздно, всё было некогда заняться возведением того, что будет не только строением, но прибежищем, пристанищем, очагом. Визуально это долго не вырисовывалось. Но как-то, в один из приездов в Штаты, он оказался в районе Квинса и удивился, что в Нью-Йорке могут существовать такие совершенно патриархальные островки: красные крыши двухэтажных домов среди густых деревьев, зелёные лужайки – и никаких заборов, только подстриженные кусты.

И захотелось такого же не помпезного дома с мансардой и открытой лоджией. И непременно тёмно-красные стены, и белые рамы, а сквозь большие итальянские окна видны белые лестницы. Некоторые удивлялись: зачем столько стекла, дом ведь просматривается насквозь. Но таким и должен быть дом – светлым, открытым, и обязательно с солнечными дорожками на полу… Там, в доме, тоже было окно в ванной, и ночью, когда стояла полная луна, вода в ванной мерцала серебром, и Айна в ней казалась белой, совершенной формы рыбкой. По утрам она была такой… Была! Он так гордился, что построил дом по своему вкусу, для неё, для детей. И рядом коллеги, единомышленники, друзья – именно это и создавало особую атмосферу и чувство психологического комфорта. Но как недолго это было! И никогда не вернётся. Квинса не получилось и не могло получиться, когда за забором, стоит только немного отъехать, всё те же хибары, и временами неловко перед их обитателями. Но из гранатомета по нему шарахнули отнюдь не поборники социальной справедливости…

Он долго бы ещё плескался под душем, но вовремя вспомнил, что воду здесь греет не газовая колонка. Хорошо бы побриться, но делать это чужим станком не решился. А вот полотенцем воспользоваться придётся, не вытираться же футболкой, а то ведь сменить нечем. Вернувшись в комнату, заправил кровать, получилось ровненько, и подушка встала уголком. И вокруг было чистенько, пахло лаком. На этажерке аккуратные стопочки. Журналы? Он потянул за край верхней тетради, оказалось, «Роман-газета». И выпуски за 70-й год! Чёрно-белый портрет неизвестного писателя на голубоватой обложке, имя было совершенно незнакомым, желтоватая, рыхлая бумага, серые буквы… Что волновало автора в те далекие, как Средневековье, годы? Неужели, и правда, производственный план? Но ведь когда-то его самого волновало именно это. Волновало, и ещё как! Но здесь и герой без изъянов, и дистиллированный конфликт – борьба хорошего с лучшим, и ничего похожего на настоящую жизнь. Такое даже в камере читать невозможно, но здесь придётся, надо же как-то пережить этот день. Он постарается никого не беспокоить… Он-то постарается, но, соглашаясь пересидеть, теряет время. Бегает больше недели, но топчется на одном месте. И как провести в чужом доме ещё сутки, целые сутки? А если Анатолий задержится, если и вовсе не приедет? Да и что вертолётчик может? Этот хвастунишка посадил на поезд, как обещал? Нет! Но зачем-то потащил в семейный дом. Тащил? Разве кто-то сопротивлялся?

А Чугреева и Фомина, наверное, уже похоронили. Провели экспертизу и похоронили, и родственникам сказали: погибли на боевом посту! Эта стая не жалеет даже своих, да и что жалеть – они лишь слуги, а в слугах ходит весь народ. Конвоиров похоронили, а он ещё трепыхается, ещё елозит лапками по стеклу. Нет, почему он доверился этому весёлому шофёру-вертолётчику?.. Ну, ну, формулируй! Так ответ будет неприятным: больше некому! Человек был с машиной, вот на это он и польстился. Но на трассе машин до черта, только останавливай! Тогда что же он сидит? Руки в ноги – и вперед! На вертолётчике свет клином не сошёлся… Нет, в самом деле, выйти погулять и… И не вернуться. Только как выйти? Вот из окна видно калитку, а у калитки собаки… Он ещё рассматривал пути отхода, когда уловил неясный звук, но не со двора – с другой стороны, за дверью.

И, прислушавшись, понял: скрипит лестница, но шаги лёгкие, хозяйка? Но зачем? Хорошо, хорошо! Он сам выйдет, сам покажется на глаза. И распахнул дверь. На лестнице показалась голова в мелких рыжих кудряшках – та самая старушка, что наказывала ему ночью непременно помыть ноги. Аккуратная такая маленькая старушка с острым личиком и в синем фартуке с большими карманами.

– Доброе утро! – вежливо поздоровался он.

– Да уж день давно! – угрюмо сообщила женщина, откусывая конфету. И, покатав во рту сладкий кусочек, продолжила: – Я чего хотела сказать-то? Нинка Васильна наказывала идти снедать. А то посуду мыть надо!

– Спасибо. Я не голоден и завтракать не буду. Вы передайте…

– Как так не будешь? Готовили, готовили, а он не будет! Ты, милок, особо не выкомаривайся! Буду я бегать туды-сюды! Сам сходи и скажи, а то Нинка будет ругаться…

Этого только не хватало! Он сейчас пойдёт и попросит не беспокоиться на его счёт, это совершенно излишне. Вот только спускаться вниз и общаться с приютившими его людьми решительно не хотелось. Снова изображать инженера из Новосибирска? Это порядком надоело! Ну да, разве эта эпизодическая роль для него! Тогда откройся, назовись собственным именем! Слабо? Нет, зачем же людей пугать. Его, как порядочного, пустили в дом, а наутро взять и обрадовать: приютили уголовника. Только без этого… без пафоса, хорошо? Договорились!

В огромной столовой, а может, гостиной, никого не было, и он несколько растерялся. Одна из дверей, что вела вглубь дома, была приоткрыта, и оттуда слышалось, как ровным безостановочным голосом радио передавало какие-то местные новости. Где же та самая Нина Васильевна, что будет ругаться? И старушка исчезла. Может, хозяева во дворе, выглянул он в окно. Но и на пятачке перед домом никого не было. Пришлось развернуться и осмотреться: голые стены, диван, ещё диван, два стола… На большом было пусто, но к одному из диванчиков был придвинут другой стол, маленький, там стояла какая-то посуда, прикрытая белым полотенцем. Рядом темнел экраном телевизор, и захотелось подойти и включить аппарат, вот и пульт лежит.

Нет, не будет он ничего включать. Зачем? Ему только надеть кроссовки, а там… Он ещё выстраивал в голове порядок действий, когда заметил: за дверью справа, что-то мелькнуло. Хозяйка? И, скользя носками по гладкому полу, подошёл поближе: женщина в цветастом сарафане стояла у зелёного кухонного стола и переливала что-то из банки в банку, пахло ягодами. У неё были слегка загорелые плечи, высоко подобранные тёмно-рыжие волосы, красивая шея, на ногах белые носки. Ах, эти белые носочки! Но это не Лина, совсем не Лина! Запомни, эту зовут Нина. Приятное имя, и так созвучно родному…

– Добрый день! – как можно непринуждённей выговорил он. Женщина была так увлечена своим мирным делом, что, заслышав чужой голос, испуганно вскрикнула:

– Ой! Вы так неожиданно! А мы думаем, как там наш гость… А гость и не показывается… Ну, как отдохнули? – засуетилась хозяйка, но тут же совсем другим тоном продолжила: – Ну, тогда пора и позавтракать! И Толик наказывал вас кормить. Давайте, давайте, не стесняйтесь! – И тем жестом, каким, видно, загоняла куриц, стала теснить гостя к маленькому столику у диванчика.

– Всё давно уже остыло, может, подогреть? Нет? – сдёрнула она полотенце. На тарелках были и котлеты, и жареная рыба, и горка оладий, а к оладьям и варенье, и сметана… И пришлось насторожиться: кто-то ещё должен выйти к завтраку? На столе провизии было на целый взвод.

– А мы давно уже поели, вот и чай остыл, – прикоснулась женщина к белым пластмассовым бокам чайника. – Сейчас, сейчас подогрею. – И, подобрав длинный провод, потянула его к розетке, потом села напротив и стала ненужно что-то переставляла на столе, придвигать то одну тарелку, то другую: ешьте, ешьте. Её чистые и распаренные руки так и мелькали перед глазами, и цепочка с крестиком в треугольном вырезе шевелилась как живая. А он всё отводил глаза, было неловко за хозяйское неведение: знали бы, кого кормят. Неловко было и за себя: без зазрения совести сидит и ест незаслуженный хлеб, ну, не хлеб, оладьи… Ну да, как тот крокодил, что льёт слезы, но ест, ест… И он жевал, не поднимая глаз, ожидая подходящего момента, когда можно будет встать и поблагодарить за угощение: спасибо, сыт. Да, да, вот только чай выпьет и встанет.

– Что ж вы так плохо едите? Вот у меня Борис Фёдорович, муж то есть, говорит: завтрак – это первое дело. Да что ещё делать гостю, только есть.

– Спасибо, спасибо. Но здесь так много всего… У меня, знаете ли, жена диетами увлекается, вот и привык есть мало, – пытался оправдаться гость. Только зачем жену сюда приплёл?

– Это она зря… На салатиках вся сила теряется, – посмеивалась женщина, то и дело смахивая с раскрасневшегося лица выбившиеся рыжие пряди. – Никакой физической же силы не будет… Семья у вас как, большая?

– Большая, четверо детей, – стал зачем-то откровенничать гость.

– Тогда, конечно, тогда на еду не хватает, – посочувствовала Нина.

– Да нет, отчего же? Я неплохо зарабатывал… зарабатываю, – принял он из рук хозяйки огромную чашку с чаем. – Нам с семьёй хватает. – И замолк, ожидая дальнейших расспросов.

– Ешьте, ешьте, не стесняйтесь. В еде – вся сила. У меня муж, как мяса не поест, так… И правильно, мужчина должен много зарабатывать.

– А я сил во сне набираюсь. А еда? Могу не есть, дайте только поспать, – вроде как извинялся за долгий сон гость.

– Это потому, что спать вам, наверно, дома не дают? Дети – это же сплошное беспокойство.

– Да не без этого. Придёшь, знаете ли, поздно с работы или приедешь из командировки, а утром надо рано вставать…

– Знаю я вас, мужиков. Наверное, сами сбегаете из дома, вон как Толик. Ваша жена, видно, тоже одна кукует. А если ещё с детьми!.. Вы сколько зарабатываете, если не секрет? – заметив, что гость замешкался, женщина сама и продолжила:

– Ну, правильно, правильно, сколько ни зарабатывай, а всё равно не хватает, так ведь? А если ещё жена не работает, тогда совсем тяжело.

– Да нет, тяжело, когда работать не дают.

– Верно, верно… У нас вот магазинчик был, так бросили мы это дело. А почему бросили? Да кто только денежку не требовал! Мы, значит, работаем, отдыха не знаем, а он в галстучке приходит и руку протягивает: дай! А вы, значит, в Новосибирске живёте? И как там жизнь? А у меня сын неподалеку учится, в Томске.

– Интересный город, студенческий, – счел нужным заметить гость.

– А вы скоро домой-то? Я бы с вами одежду ему передала, сыну-то. Вам бы в Томск и ехать не надо было, он сам и позвонил бы и приехал…

– Вы знаете, все будут зависеть от Анатолия…

– Да, от Толика много чего зависит, – усмехнулась женщина. – Вы доедайте, доедайте оладьи. Вкусные?

– Как говорит моя дочь – обалденные! – совершенно искренне похвалил он стряпню хозяйки.

– Вот привозите сюда жену отдыхать, я её научу печь блинчики. Сюда люди из Москвы едут, а из Новосибирска чего проще-то? Вам как, понравилось в доме? Да и как не понравиться, все удобства, вода горячая, а кругом красота какая: лес, три речки рядом. Я вот сама городская, а города мне не надо! У нас тут и источники, и вода лечебная… На следующий год обязательно приезжайте, может, даст бог, жары не будет… Борис Фёдорович, муж то есть мой, и вход отдельный сделает, и калитка отдельная будет…

Под нескончаемый говор женщины он ещё пытался жевать, но еда на подносе не кончалась, а живот будто камнями набит. И он безотчётно приложил руку пониже груди, это хозяйка заметила и поняла его жест по-своему.

– Ой, что вы! Всё свежее, с утра приготовленное…

– Не беспокойтесь, – остановил её гость. – У меня это бывает… Сам не знаю, но что-то там барахлит.

– Что вы говорите? А всё водочка ваша. Небось, прикладываетесь? Смотрю, бледный вы какой-то… У меня первый муж от этого и умер. Молодой был, а не мог бросить. И что только я не делала… А вы, вроде, на пьющего и не похожи…

– Всё было. Теперь только изредка позволяю себе, – покаянно опустил голову гость. Вот так всегда: начнёшь врать, а потом и не знаешь, как выбраться.

– И молодец! И правильно! Пьющий человек – из семьи, а непьющий – всё в дом, всё в дом… Может, вам грелку?

– Не надо, Нина! – стал заверять гость. – Скоро всё само пройдёт. – И сразу показалось, что называть так малознакомую женщину без отчества, только по имени – это непозволительно. А находиться в её доме позволительно?

– Может, какое лекарство, а? А то Толик будет ругаться, скажет, отравила, мол, друга…

И беглец мельком удивился: это что же, шофёр аттестовал его своим другом? А что он мог сказать? Привёз беглого, пусть у вас немножко побудет, а то девать некуда?

– Спасибо! Спасибо, еда была замечательная, – поднялся он, но продолжал топтаться у стола, не зная куда себя деть. Вот уж точно – куда! И вовремя вспомнил, что иногда ещё и читает.

– Скажите, Нина, а газет у вас нет?

– А как же, есть! Вот она, газетка, – откинула хозяйка одну из диванных подушек. – Борис Фёдорович вечером читает, да сюда и кладет, никак не отучу! А потом всё ищет: где газетка, где газетка? – Гость расправил лист, вверху значилось: «Шилкинская правда». Ниже был обозначен и статус этой правды – районная общественно-политическая. Всё как у больших! Интересно, чем определяется эта политика, правой или левой ногой районного начальника?

– Мы раньше много выписывали, теперь – дорого. Да и когда читать? Телевизор и то некогда смотреть. Вот компот вот делаю, не хотите попробовать? А зря! А мы готовим, зима, она длинная… А что там бывшая Толина жена поделывает теперь, не знаете? – выкрикнула Нина из кухни.

– Нет, не знаю, я с ней не знаком…

– Да там и знать нечего: такая вся из себя… ходит, волосы распустит, думает, красиво… У меня вот тоже большие волосы, но я ведь не распускаю… Толик всё наряжал её, а она, чуть что, села на самолёт – и то в Москву, то заграницу… Он, значит, день и ночь работает, а она по курортам, по курортам… Сейчас, наверное, локти кусает… А вы включайте-то телевизор, включайте… Мне вот некогда смотреть! – гремела Нина кастрюлями.

А гость, решившись, взял пульт, укутанный в целлофан, и нажал кнопку. Телевизор ожил, выстрелив яркой картинкой и заголосив бодрыми голосами. Чита была совсем близко, и каналов здесь больше, чем в Улятуе. Во всяком случае, «Альтес», вот он, но программа «Новостя» будет только вечером. Но сейчас самое время информационной программы на другом канале, он выдаст эти самые новостя. Он передвинулся поближе к экрану, но там, как в калейдоскопе, мелькала реклама, и казалось, это мельтешение никогда не кончится. В нетерпении он вскочил с диванчика, но у окна его догнал голос. И диктор, совсем молодой парнишка, стал быстро перебирать одно за другим сообщения, перемежая пустячную информацию с официальной хроникой: президент встретился… фондовый рынок… премьер-министр провёл совещание… московское правительство предложило…

И он поймал себя на мысли: никогда ему не было так безразлично всё, чем там занималась нынешняя власть. Это в камере он забавлялся, пытаясь расшифровывать подоплёку событий, решений, высказываний, и часто угадывал. Теперь же все эти ребусы были поперёк горла. Особенно тот, что случился несколько дней назад.

Выпуск подходил к концу, вот-вот перейдут к светской хронике, к спортивным сообщениям, и он собрался уже переключиться на другой канал, но парень в телевизоре, запнувшись на полуслове и нервно потыкав в кнопку на столе, вдруг посуровевшим голосом сообщил: «Федеральная служба безопасности распространила сообщение о том, что несколько дней назад в результате преступного сговора заключённому Красноозёрской колонии удалось совершить побег… У компетентных органов есть все основания предполагать, что это стало возможным в результате хорошо спланированной операции, разработчики которой находятся за пределами России…»

На экране для иллюстрации появилась картинка из зала суда, почему-то ещё того, первого… И тут совсем некстати на улице засигналила машина, залаяли собаки, из кухни, вытирая руки, показалась хозяйка, и он едва успел выключить телевизор. И распахнулась входная дверь, и в комнату вкатился Борис Фёдорович, он одновременно кричал что-то в телефонную трубку и отдавал распоряжение кому-то на веранде: неси, неси сюда. Его пропечённое лицо, лысина – всё сияло и блестело, и движения были так размашисты, что в доме всё зашевелилось, задвигалось, засуетилось. Пробежала маленькая старушка, протопал на кухню парень с ящиком в руках, поднялся с дивана и гость, надо поздороваться, только не мог выдавить и слова. Но хозяину и не нужны были его слова, он сам справлялся.

– Здоров, здоров, Николай. Ну, ты и мастер подушку давить!

– Уставший был, да ещё и выпил, – оправдывался Николай.

– Вот и Толик не добудился. Говорит, передай, Фёдорович, моему другу, как дела справлю, так сразу и приеду. Ну, он, значит, справит и приедет. А ты, смотрю, скучаешь? Ну да, ну да… А размяться, поработать, то есть, не хочешь? – рассматривал он гостя. И тот с готовностью закивал головой. Оглушённый сообщением, он ещё не мог собрать себя и понимал только одно: надо выбраться из дома, а там можно и за ворота…

– Ну, пошли во двор. Есть у меня работёнка и, если ты не против, то подмогни. А то все мои работнички в разгоне, а тут утеплитель привезли, скинули во дворе, – объяснял хозяин, ведя за собой на крыльцо, там и показал на груду округлых тючков.

– Давай перенесём в сарайку… Смотри, они не тяжёлые! – поднял рулон Борис Фёдорович, гость с готовностью повторил его действия. – Не тяжёлые, нет?

– Нет, нет, не тяжёлые, – механически повторил он за хозяином.

– Давай, вот сюда ложи! – показывал Борис Фёдорович.

И он по привычке мысленно поправил «клади!» и тут же одёрнул себя: да какая разница: ложи, клади… Сам ничего не соображает, перед глазами какая-то пелена, а всё туда же, поправлять других. Нет, в самом деле, почему он так плохо видит, или это здесь, в сарае, темно? И пришлось идти на голос, где-то там, в углу, хозяин расчищал место под тюки.

– Я могу и сам это переносить! – принялся уверять гость. Да, да он сам перенесёт! Он должен остаться один, должен подавить панику, и это был не песок со дна, а лавина сверху… Ну, не может сейчас отвечать даже на пустяковые вопросы. Не может!

– Ну, если сам, тогда ровненько, тогда аккуратненько так, чтоб места много не занимала. А я побежал дальше, там у меня рабочие в бане печку майстрячат, стяжку под сток заливают. За работниками, сам знаешь, надо глаз да глаз… Ну, и ты разомнёшься, а то целый день лежать вредно…

Он и не заметил, как его оставили одного, тот момент сознание сузилось до рулонов с утеплителем. Он брал в руки тючок, нёс его в сарай, там укладывал, потом возвращался за новым… Но куда нёс, как укладывал, совершенно не понимал. И постепенно монотонные движения выровняли дыхание, сбили накал горячечных мыслей, утишили стук сердца… Он стал так и эдак препарировать сообщение, но между строк мало что читалось. Одно определил чётко: информацию подверстали к готовому блоку новостей. До начала выпуска парень из телевизора не видел текста, то-то он прилип глазами к суфлёру. Выходит, только сегодня информация о побеге была озвучена в эфире. Вот значит как? Соизволили, наконец, сообщить! Решили играть в открытую? Ну, играйте, играйте! Он ведь тоже открыт и даже не особенно прячется. И сегодня, кажется, ему ничего не грозит, если только хозяева не опознают. Чёрт! Как некстати это сообщение именно сейчас, когда он под наблюдением.

И вдруг, застигнутый неожиданной мыслью, остановился. А что, если прямо сейчас выйти за ворота, а потом на дорогу. Зачем ждать вертолётчика? Не нужен ни шофёр, ни вертолётчик. Только кто-то, ещё разумный внутри, приказал: не сходи с ума! Собери себя в руки, а потом этими же руками возьми рулон и… И складывай, складывай, складывай! Выдохнув, он вернулся в сарайчики закинул наверх упаковку. Но, видно, досада его была так велика, что это передалось неживой материи. И ровные ряды вдруг зашевелились, задвигались и посыпались вниз, и чуть не сбили его с ног. И, закрыв глаза, он стал повторять про себя: спокойно, спокойно, спокойно! Сейчас он всё поправит, обязательно поправит! Да, если бы можно всё исправить! Тогда исправь хотя бы это, подними рулоны, уложи на место! Он ведь, кажется, обещал всё сделать сам.

Он ещё выравнивал ряды, когда посмотреть на его работу пришёл хозяин, оценивал издалека, молча. И, не оборачиваясь, пришлось переждать этот осмотр, а потом снова принялся носить и складывать, носить и складывать. Может, это и помогло упорядочить хаос в бедной голове.

«Нет, в самом деле, ты что же, старичок, и не догадывался, что тебя будут искать, что ищут? Всё вышло, как ты предполагал: вину свалили на тебя. А ты надеялся, что эта стая сообщив правду? Вот, мол, провокация не удалась, подопытный кролик исчез. Правду рассказать он должен сам. А потом пусть делают, что хотят! Впаяют новый срок, предадут анафеме, превратят во врага народа! Расскажешь, расскажешь, но только кому? Стенам в карцере?»

Когда он забросил наверх последний рулон, в проёме снова появился Борис Фёдорович, и попросил подвезти песка к бане. И тут же выдал и тележку, и лопату и на улицу вывел. Там, за железными воротами, курганом высился мокрый песок. Почему он мокрый, только что из речки? Да не всё ли равно… Интереснее было другое: двухэтажный дом Бориса Фёдоровича был крайним на неширокой улочке, и подходы хорошо просматривались… Вот вдалеке показалась одинокая фигура, и беглец решил подождать, пока она чётче обозначится. Но человек свернул вбок и скрылся за каким-то забором, и разглядывать было некого, да и что он мог разглядеть без очков. Нет, почему же, цвета он вполне различает. Вот ясно видит жёлтые бревна с коричневыми пятнами коры у синего дома, видит машину красного цвета…

Неизвестно, сколько бы ещё он рассматривал окрестности, но тут послышался хозяйский голос, он что-то сердито выговаривал собакам, и пришлось, как наёмному работнику, взяться за лопату. От ворот до конца участка, где была баня, было всего метров сорок, но что такое полная тачка мокрого песка, он почувствовал сразу. Загрузив полную тележку, он с трудом сдвинул её с места, а потом толкал своим весом, и, довезя до места, с таким же напряжением опрокидывать. Тачку надо было опорожнять одним рывком, но рывком у него никак не получалось. И приходилось вытряхивать груз по частям, и песок тянулся длинным языком, и он долго подбирал его лопатой, сгребая в подобие кучи. И скоро задеревенела спина, заныла поясница и пот заливал лицо. Хорошо, очков нет! Интересно, если бы это было каторжным уроком в колонии, насколько бы его хватило? Ненадолго. А ведь он не был хлюпиком, даже в камере старался поддерживать форму… Какая там форма, о чём это он? Руки с трудом удерживают и черенок лопаты, и рукоятки тележки…

Когда он подвёз очередную тележку, из бани появился парень, полуголый, раскосый, совсем юный. Он с интересом наблюдал за неловкими попытками незнакомца справиться с тележкой. И, оторвавшись от двери, накидал песка в железную емкость, одним движением вскрыл мешок с цементом и, набрав воды из бочки, стал быстро и ловко мешать раствор. Но когда он, вытряхивая остатки песка, перевернул тележку, парнишка, вдруг поинтересовался:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю