Текст книги "Заговор обезьян"

Автор книги: Тина Шамрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 54 страниц)

– Да мне только доехать! А там – всё, никакие деньги не нужны.

– Та хиба ж цэ гроши? Цэ так, копиёчки! И я всегда говорил, шо ты реальной жизни не знаешь. Это ж дорога! Мы скоко сюда добирались, а? То-то и оно! Бери, бери, без разговоров.

И пришлось сдаться:

– Но ты ведь понимаешь, я не сразу верну…

– Так это ж кайфово! Это ж кому сказать, кто в должниках, а? – хихикнул майор. – Ты, главное, никуда не суйся, на станциях не выходи, а как проедешь Ерофея Павловича, знай, это уже другая область – Амурская, понял? Главное, из вагона – никуда! И не обижайся, шо так, с заминками получилось. Ты думаешь, я не переживал? Наобещал, а оно всё никак…

– Если переживал, то продиктуй свои адреса…

– Та на раз! Я тебе и харьковский и киевский дам.

– У меня в твоём родном городе родственники живут, вот только адрес я не помню…

– И ты молчал! Ну да, где тебе помнить харьковскую родню…

– Майор, ты будешь меня воспитывать или займёмся делом?

И оба стали искать, на чём записать, но ничего подходящего не было. Тогда развернули шоколадку, и Толя начал размашисто рисовать буквы и цифры. Пришлось, отобрав обёртку, самому мелко записывать всё остальное.

– Толя, звонить из изолятора не смогу, но обязательно напишу.

– А я обязательно дам ответ. Ну, давай, пей! На дорожку святое дело, – затеребил майор. Пришлось отпить, но водка, само собой, была теплой, и в горло не лезла, хорошо, пирожок оказался свежим, с капустной начинкой, и рука потянулась ещё за одним.

– Ну, Колюня, с Богом и так, шоб с попутным ветерком! Может, хоть зараз скажешь о своих планах, а? Ну, от приехал ты в Хабаровск и… – начал майор.

– И рассказывать нечего! Если доеду, найду знакомого журналиста или кого-нибудь из этой братии, потом – прокуратура. Вот и все планы.

– Прокуратура? Как прокуратура! – привстал Толя. – А на гада ж мы… Ты серьёзно?

– Не волнуйся, я о тебе ни слова не скажу.

– Говори хоть десять! Ну, шо они могут сделать? Пытать? Так я сам, если спросят, скажу – подвёз человека! Та забил я на их вопросы, понял? – усмехнулся майор и, поднявшись, он вдруг затряс руками и ногами, и так перекосил красивое лицо, что показалось: изо рта вот-вот потечёт слюна. Преображение было мгновенным и таким убедительным, что пришлось невольно отшатнуться. Ну, лицедей! А майор, вернувшись в себя, удовлетворённо хмыкнул: «Имел в виду я эту прокуратуру! Включу дурку и…» И тут же пошёл в новое наступление:

– Не, не, как-то у тебя не продумано! А говорили, ты умный!

– Мало ли что обо мне болтают! Нет у меня другого выхода, Толя, нет!

– Как нет? Как нет? Ёлы палы! – и майор в непередаваемых выражениях высказал всё, что он думает о намерениях неразумного товарища. А потом вдруг загорелся:

– Эх, был когда-то рейс из Хабаровска на Анкоридж… Теперь летают токо из Владивостока… А так долетели бы до Чукотки, туда бывший губернатор стоко техники нагнал, угнали б вертолёт. Не, не, до Фэрбенкса не дотянули бы, но там от острова Ратманова до Крузенштерна, токо две мили. А Крузенштерн – это уже Америка!

– Ну, раз ты знаешь всё о Чукотке, тогда скажи: кто первым нас собьёт – наши или американцы? Особенно будет жалко тебя, такого мечтательного…

– Но должны быть варианты, должны! Ну, встретишься ты со своим журналистом, а потом садись на поезд, лучше на харьковский – и езжай обратно!

– У тебя один вариант – харьковский поезд. Сам говорил, что это длинный маршрут, и за неделю пути многое может случиться, да ещё на запад. И потом ты забыл о границе!

– Так ты раньше спрыгнешь, ну, где-то в районе Белгорода! А ночью и переберёшься через линию фронта.

– Как переберусь?

– Абнаковенно! Ляжешь на брюхо и по-пластунски, по-пластунски… А как преодолеешь рубеж, встанешь, отряхнёшься и пойдёшь на Харьков!

– Ну, если в порядке бреда…

– Какой бред! Ты ж не дослушал! Как возьмёшь билет – звони, а я в Чите присоединюсь, ферштейн? Не, в натуре, так и пойдёшь в эту правиловку? На гада это надо?

– Надо, майор, надо! – выдохнул беглец. – Это я тебе как инженер инженеру говорю. – А Толя, ероша густые волосы, всё переживал:

– Не, не, варианты должны быть! Должны! Ты это… извини! Я б до самого Хабаровска с тобою, веришь? Но не получается, и не токо из-за документов…

«Он что, серьёзно поехал бы со мной дальше? Нет, зачем? Теперь сам доеду!»

– Ну да, как же я без тебя, майор?

– А шо такое? – тут же подался к нему Толя.

– Кто же меня кормить будет, нос вытирать, штаны застёгивать… – Он ещё не закончил, когда вдруг понял: майор шутку не принял. И помрачнел и, сцепив пальцы в замок, молча рассматривал его светлыми и теперь серьёзными глазами. И подумалось: «Сейчас выдаст!»

Но тут в глубине зала что-то переменилось, послышался громкий голос, и майор, подобравшись, оглянулся, и оба увидели, что в их сторону идёт человек в милицейской форме. «Вот тебе и Фэрбенкс! Вот и долетели!» – пронеслось в голове. А служивый ещё издали во весь голос начал отчитывать:

– Вы что не знаете, распитие спиртных напитков на вокзале запрещено.

– Товарищ капитан, – подхватился Толя и, прикрывая подопечного, шагнул навстречу. – Тут такое дело… Служили мы в Могоче… Вы ж знаете, тут вертолётная часть стояла.

– Когда это было! Теперь там пэвэошники.

– А ДОСы как, пустые, наверное?

– Зачем пустые, в некоторых живут.

– Да, хорошее было время. Грибов было! Отойдёшь на нескольких метров – и хоть косой коси! А сюда, на станцию, за колбасой и пивом к поездам ездили, – Толя протянул милиционеру удостоверение.

«Зачем он это делает? Милиционер ведь не спрашивал документы. А что я буду предъявлять?» – замельтешило в голове у беглеца. И сразу задеревенела спина, и пересохла глотка, и тёхнуло сердце. И теперь, как Толя две минуты назад, он сцепил дрожащие руки и сидел не шевелясь…

Я всё, мужики, понимаю, но вы осторожней, а то довспоминаетесь, пропустите свой состав… А какой ждёте?

– Да вот друг – новосибирский, а я до Читы…

– Заканчивайте, заканчивайте с этим делом и на перрон… Я думаю, вы, как офицеры, понятливые. Тут мероприятие сечас одно будет, а потом всё по графику. – Капитан что-то хотел сказать ещё, но забормотала рация, и, что-то коротко буркнув в ответ, милиционер вразвалочку пошёл к выходу. И тогда отпустило, и можно было продолжить разговор и задать вопросы:

– Ты действительно служил здесь? И как?

– Как? Было у чёрта три дачи: Чита, Могочи, Магдагачи – вот как! Ты вот думаешь – дыра. От Тахтамыгда – это дыра. Там ещё была взлётная полоса времен войны, знаешь, такие железные шестигранники, раздолбанная на нет! Нормально было! Молодость, надежды, вся жизнь была впереди. Тут же целая бригада базировалась – отдельная десантно-штурмовая бригада, а в ней наш отдельный вертолётный полк. Я с такими мировыми ребятами служил! Тут и с Сашком задружился. Скоко всякого было! На танцах с местными дрались, в Хабаровск лётали посидеть в ресторане, на губе скоко раз сидел! Ну, а из передряг выручал, как ты догадываешься, полковник Абрикосов.

– Да, повезло тебе с полковником, – усмехнулся беглец.

– Повезло! Так и тебе ворота откроет какой-нибудь полковник, от побачишь! – утешал напоследок майор. Полковник? Ну, да! Формально так и происходит, если учесть, что начальники изоляторов и колоний сплошь полковники. Только происходит с другими…

Майор ещё хотел бежать за добавкой, как металлический женский голос объявил: «Уважаемые пассажиры, агитационный поезд прибывает на первый путь… Просьба убрать с путей козу… Чья коза, граждане?.. Просьба убрать…»

Озадаченные компаньоны бросились к окну. На перроне явственно чувствовалось оживление, откуда-то вдруг взялись люди, но по виду это были не пассажиры, и не встречающие, а какая-то особая, мобилизованная публика, вот как стайка подростков в жёлтых майках с плакатами и надувными шариками. Толпа громко переговаривалась и давала советы двум мужикам в грязных оранжевых жилетах, тащивших с рельсов упирающуюся белую козочку. Животное из всех сил сопротивлялось, но послушалось цыганенка, что поманил самым простым способом – куском хлеба. А скоро после шуршания и неясных восклицаний из эфира полились звуки марша.

– Это шо, Ким Ир Сэн, или как там его, опять едет? – удивился Толя.

– Ты же слышал: поезд – агитационный, значит, если и какой-то Ир, то наш, собственный…

И, открыв окно, они вытянули шеи в ту сторону, откуда медленно въезжало на станцию нечто, похожее на длинный автобус. Белое полотнище на боку железнодорожной машины красными буквами извещало: «Программу партии „Единая Родина“ поддерживают железнодорожники Забайкальской магистрали!» Был там и портрет правителя с чернеными бровями.

– Красавец! – оценил портрет майор. – А шо за агитация, опять выборы?

– А это чтобы народ не забывал, кто рулит, – усмехнулся беглец.

– Ну, ляд с ними, давай допьём, пока они там базлают, пошли они лесом…

– Так интересно же.

– Какой интересно! Это ж дурдом!

– Именно этим, майор, именно этим!

А тут над станцией загромыхал голос: «На узловом планерном совещании нашего участка железной дороги было принято решение… Наш эстафетный поезд оправился со станции Хилок… Лучшие локомотивные бригады и передовики производства… На каждой станции нас встречают… Все поддерживают линию руководителей государства… На крупных станциях Забайкальской железной дороги открыты приёмные партии „Единая Родина“… Её руководитель неустанно… С каждым днём ширится…»

И вся эта свинцовая галиматья падала на головы, ещё не чугунные, и забивала уши, оседала в мозгах, душила мертвечиной. Господи, какой век на дворе? А он ещё хочет что-то доказать? Кому? Этим людям, согнанным с рабочих мест и покорно застывшим в молчании. Но им чужды и надрывающие лужёную глотку агитаторы, и какой-то там взятый за одно место богатей…

Мимо окна прошла женщина с сумками и тут же вернулась, и, вытирая круглое лицо, спросила:

– Не знаете, когда этого царя увезут? – махнула она в сторону поезда.

– Какой же это царь, мамаша! Это псарь! – ухмыльнулся майор.

– Да мне всё равно! – тонко, со слезой перебила его женщина. – Ой, так ехать надо, так надо, а они всё перекрыли. У нас ведь беда – племянник повесился! Завтра похороны, а поминки не готовлены, тесто не ставлено, и компот не варили. А тут не пойми чего! Восемнадцать годков всего и было… Вот и плакать уже нечем! – тужила женщина. – Теперь жди, когда этого уберут… Весной этого возили и тут, на тебе, опять привезли…

Теперь этого долго будут возить, и стая будет править вечно. Он никогда не получит свободу, никогда, стучало в висках под мегафонные крики. Да выберется ли он из этой Могочи!

– А что там с пассажирским, на сколько опаздывает? – всполошился беглец, забеспокоился и Толя. Они кинулись в службы вокзала, но обнаружили запертые двери, занавешенные окошки. И тогда майор, остановившись среди зала, зычно выкрикнул: «Эй! Кто-нибудь!» И тотчас из неприметной и бестабличной двери вышел пожилой мужчина:

– Чего безобразничаешь?.. Поезд у нас, ехать надо, а на перроне у вас… У нас всё по графику. Кому надо, все уедут… А новосибирский поезд сильно опаздывает?.. Да чуток задержится. А ты не хулигань, а то можешь и на поезд не попасть. Задержат – и все дела!.. И ты не пугай! Я давно пуганый и не такими, дядя, как ты… Ну, значит, должен соображать! Они быстро свернут, им дальше надо ехать…

И действительно, не успели они вернуться к окну, как всё действо закончилось, и Толя не преминул заметить: «Да понятное дело, там у них уже всё накрыто, всё нолито!» Автобус на рельсах медленно и торжественно скрылся под бравурный марш, и перрон в мгновение ока опустел, как ничего и не было. Будто несколько минут назад на станции замиражило, а потом морок развеялся, и пошла обыкновенная жизнь. А скоро женский голос известил о прибытии поезда из Новосибирска. Компаньоны вылетели на перрон, и дальше всё пошло впопыхах, в рваном ритме, в суматохе.

– Не обижайся, братка, если шо не так! Ну, такой я… Ну шо ты со мною сделаешь? – сбивчиво извинялся Толя.

– Это ты меня извини, если было… Спасибо, Толя! Без тебя… – Гул состава заглушил последние слова, замелькали вагоны, вагоны, и беглец дёрнулся и готов был бежать за седьмым вагоном, что проехал далеко вперед.

– Куда ты? Стоянка пятнадцать минут, успеешь! – придержал его майор. И на виду вышедшего к поезду милиционера они степенно двинулись вдоль состава.

– Ты до своего друга доберешься, дай знать!

– А як же, Толя, а як же! – пообещал он, отъезжающий.

– Я с тобой серьёзно, а ты…

– Ну, если что-то случится, ты об этом узнаешь сразу…

– Типун тебе на язык! Я не это имел у виду… Ну, шо у тебя всё нормально… Я ж это… беспокоиться буду.

– Хорошо, хорошо. Я позвоню, – рассеянно пробормотал беглец. Он уже вполуха слышал Толю и на подходе к вагону был озабочен одним: как унять дрожь нетерпения. Неужели он сядет в вагон и поедет, поедет, поедет на этот вожделенный восток. Нет, надо ещё пройти паспортный контроль… Он уже протянул документы пожилой проводнице, но та отвлеклась на свою товарку из соседнего вагона, стала что-то спрашивать.

А он видел только грязные ступеньки и женскую руку на отлёте. На пальцах этой большой, совсем не женской руки был перстень с красным камнем, как глазок прибора. Толя топтался рядом и шипел: успокойся, всё нормально. И уже начинали раздражать и майор, и проводница, и вся станция Могочи! Господи, он никогда не сядет в поезд! Но тут рука резко выхватила у него паспорт с билетом и тут же, не сверившись, вернула документ. И Толя сжал плечо: что я говорил? И подтолкнув его к вагону, стал взбираться по ступенькам: вот, мол, друга провожаю. Но его порыв тут же остудили предупреждением:

– Имейте в виду, стоянка сокращена! Стоим пять минут…

– Давай прощаться тут, в тамбуре. – Но там уже стояла молодая пара и, не обращая внимания на посторонних, так истово целовалась, что у девушки на спине треснула белая кофточка.

Тогда спустились на перрон, но тут зазвонил телефон, и майор стал кричать в телефон какому-то Ивану Павловичу: «Без меня ни шагу, я скоро буду! Скоро, сказал! Завтра с утра…»

Самое время вернуть паспорт, он всё это время держал его в руке. Ну да, паспорт теперь ему ни к чему… Или к чему? Ну, если только до Хабаровска, только до Хабаровска, а там он вышлет паспорт…

А тут объявили об отправке поезда, и уже поднялась в тамбур проводница, а за ней один за другим и курившие на перроне пассажиры. И майор, приобняв беглеца, стукнул его своей лобастой головой, но тут же, будто устыдившись своего порыва, отпрянул. Они ещё неловко, как подростки, потолкались, потом по-взрослому пожали друг другу руки, и Толя ещё успел пошутить:

– Не, ты шо такой хмурый? Где твоя улыбка, полная задора и огня? Кончай горевать, давай, братка, ехай! И пёрышко тебе…

– Я понял, понял про пёрышко. А дорога как – скатертью? – пряча улыбку, поднялся беглец по ступенькам.

– Токо так! Токо скатертью! Шоб ни складочки, ни морщинки! – кричал снизу майор. И он, отъезжающий – отъезжающий? – прошёл в вагон и остановился у окна напротив проводницкой, где за стеклом на перроне Толя стал что-то показывать длинными пальцами. Пришлось отвечать.

О! Искусству жестикуляции он выучился в судах, только так и можно было разговаривать с теми, кто приходил поддержать. Отвечать майору он отвечал, но с каждой секундой всё больше заводился оттого, что поезд никак не сдвинется с места. Да и диалог был однообразен: «Держись… всё, всё, иди… обязательно позвони… да-да, позвоню… всё будет хорошо… спасибо…» А его, как льдину от берега, уже отрывало от майора, и он был не здесь, не здесь…

И вдруг, вспомнив что-то, Толя показал жестом: «Выйди!» – и он кинулся в тамбур, но выход перегораживала девушка в разорванной кофточке и другая, квадратная, спина.

– Куда вы? – обернулась недовольным лицом проводница. – Сейчас отправляемся, идите, мужчина, на своё место, идите!

И пришлось вернуться к окну. Вернулся и, не дождавшись его у двери, Толя. Что он хотел сказать, о чём предупредить? И не успел он спросить через стекло, как поезд, лязгнув всеми своими составными частями, дёрнулся и медленно поплыл, поплыл, поплыл. Майор ещё какое-то время шел рядом с вагоном, а напоследок, уже отставая, щегольским жестом выбросил два пальца к виску.

Военная прокуратура Дальневосточного военного округа проводит проверку по факту аварии самолёта Су-24 ВВС РФ.

Как сообщалось ранее, 23 августа в Хабаровском крае в ходе выполнения планового учебного полёта на аэродроме Хурба потерпел аварию российский фронтовой самолёт Су-24, оба пилота катапультировались. На земле жертв и разрушений нет. Экипаж доставлен в лечебное заведение авиагарнизона Хурба. Состояние здоровья летчиков удовлетворительное. В Военно-воздушных силах России приостановлены полёты фронтовых бомбардировщиков Су-24 до выяснения причин аварии.

Как сообщают забайкальские информагенства, прокуратура края засекретила расследование по факту исчезновения нефтяного барона. Пресс-служба прокуратуры отказывается предоставлять журналистам данные о ходе расследования этого дела. Наотрез отказываются давать какие-либо комментарии и в читинских управлениях федеральных структур – службы исполнения наказаний и службы безопасности.

Во время рейда в Японском море экипаж патрульного судна «Маньчжур» задержал моторную лодку с двумя браконьерами, сообщили в пресс-службе Пограничного управления ФСБ в Приморье. У них изъяли более 50 кг лососевой икры. Браконьеры сеткой вылавливали рыбу и потрошили её. Себе оставляли только икру. По факту незаконного промысла проводится разбирательство. В этой связи хотелось бы знать, кто ловит тех, кто заготавливает икру тоннами и вывозит её пароходами и самолётами?

По сообщениям ряда зарубежных информагенств Москва полна слухами о расколе властного дуумвирата. Такие слухи время от времени возникали и ранее, но на этот раз, по мнению наблюдателей, обстановка в коридорах власти резко обострилась. Что стало причиной на этот раз: финансовый кризис, протесты населения, или обычная политическая борьба перед выборами, остается только гадать. Но, судя по всему, ставки в это борьбе высоки как никогда.

Завеса секретности над расследованием то ли побега, то ли похищения главного заключённого страны породила уже множество домыслов. Так, в СМИ Забайкалья регулярно поступают звонки о том, что миллиардера видели то в одном, то в другом месте. Один из таких информаторов уверял, что похожий человек пытался сесть в поезд на станции Шилка Забайкальской железной дороги. Но сделать этого не смог, его спугнул наряд ОМОНа, который патрулировал станцию.

Дальинформ. Новости и происшествия. 27 августа.

И вот уже проехали станцию, потом и посёлок скрылся из виду, а он всё стоял у окна, не решаясь из предбанника пройти в вагон. Там справа и слева были полки, полки, полки и свисающие простыни, и коричневые одеяла, и люди, люди… Он и забыл, когда ездил в таких вагонах, только в студенчестве, но тогда толчея ему даже нравилась. Теперь же после зоны и камер… Но там их всех держали вместе насильно. А вот почему свободные люди сами забиваются в эти тесные и душные отсеки? Но и стоять соляным столбом нельзя – мешает. Пассажиры снуют туда-сюда, вот и к ёмкости с кипятком подходят… Надо найти своё место, у него ведь есть своё место? Выбито девятнадцатое – это должно быть в середине вагона. Сейчас проверим.

Он двинулся по проходу, на него тотчас налетел парень, потом кто-то крикнул за спиной: «Осторожно!» Пришлось посторониться, и мимо пронесли дымящуюся кружку. И тут же толкнули в бок, и пришлось схватиться за ближнюю полку, где лежала совсем молоденькая девушка. «Извините» – пробормотал он, отшатнувшись от её испуганного лица, и кинулся дальше по вагону. И всё не мог понять, где искать обозначение посадочных мест. Оказалось, с краю, и когда глаз выхватил цифру 23, пришлось повернуть назад. Его нижняя полка была занята, там возились двое детей, один лет шести, другой был похож на трехлетнего. Рядом были молодая бабушка и юная мать этих славных деток. Та, что постарше, в красной блузке и белых бриджах, сразу предложила:

– Это, значит, ваше, нижнее? А вы не согласитесь поменяться на верхнюю полку, а то у нас дети…

– Хорошо, хорошо! – тут же согласился он. Но на верхних полках были хоть и пустые, но неубранные постели, пришлось откинуть матрац на той, что справа, и поставить туда сумку. Он уселся у прохода и, надвинув кепку, стал ждать, когда проводница принесёт бельё. И осторожно скользил взглядом по купе: хотелось понять, что за соседи. Да, в толпе можно затеряться, но в толпе надо ещё как-то и жить!

Нет, на зоне было проще, а здесь одни женщины и все так легкомысленно одеты. Прошла зрелая дама в развевающемся халате с разрезами и задела рукавом, носятся туда-сюда девушки, одна так и вовсе не стесняясь, переодевалась, стоя в проходе в лифчике и колготках. Он, ошарашенный, отвёл глаза, но прямо перед ним молодая мамаша, перебирала голыми ногами по простыне. Они что, все сговорились? Пришлось прикрыть глаза, может, так удастся отрешиться от гомона, резких запахов, вида полуобнажённых тел. А мозг сверлила мысль: слишком людно! Потом пришла другая, примирительная: не капризничай! Всё нормально! Он ведь едет! И третья, совсем трезвая: надо быстрее изолироваться! Забраться наверх, отвернуться к стене и вставать только ночью.

Чёрт возьми, где застряла эта проводница? Напомнить? Снова идти по вагону? Нет, нет, он подождёт. А тут и дети отвлекли. Притихшие было при появлении чужого человека, они быстро освоились и снова начали прыгать и галдеть. И приходилось поднимать с пола то карандаш, то книжку, то надгрызенное яблоко… Мама шаловливых ребятишек не отрывалась от телефона, а бабушка всё выговаривала и дочери, и внукам: «Ну, когда вы успокоитесь… Лера, нельзя же так баловать детей… Нет, я больше с вами никуда не поеду…» И перемежала эти ламентации просьбами: «Вы уж извините, извините».

Приходилось бормотать в ответ: ничего, ничего! Но тут старший мальчик успокоился, когда ему разрешили забраться на верхнюю полку, а малыш стал носиться за его спиной, и пришлось отодвинуться на самый край: пусть бегает. Но в какую-то минуту ребёнок, видно, устав, неожиданно лег ему на спину и замер там, положив ручки на плечи. И он боялся пошевельнуться, от маленького тельца шло такое тепло, что как больной зуб заломило сердце. Он уже и не помнит, когда так к нему прижимались его маленькие сыновья, не помнит, как брал на руки сразу двоих одинаковых… Только сейчас за спиной был чужой ребёнок, и ни приласкать, ни оторвать от себя было нельзя. Он, зачумлённый, не смеет трогать его руками.

Была надежда, что мать или бабушка заметят неловкость ситуации, но те оживленно щебетали о чём-то своём. Слава богу, малышу наскучило лежать, и он стал прыгать, больно толкая маленькими коленками в спину. Но и это ему скоро надоело и, придвинувшись, ребёнок стал рассматривать усатого-полосатого дядечку. Он дышал ему в лицо, и совсем близко были и светлые глаза, и маленький бледный рот с оранжевой полоской от сока над верхней губой, и спутанные светлые волосы на выпуклом лбу… Что там увидел в лице небритого незнакомца сам малыш – неизвестно, но, запустив руку в кармашек клетчатых шорт, он вытащил оттуда спичечную коробку.

– Вот, – тихо сказал мальчик и поднёс коробку к самому липу: мол, посмотри. Пришлось взять и осторожно открыть. Там на ватке недвижно лежал большой жук, его блестящая коричневая спинка была неподвижна, сбоку лежала оторванная лапка. Мёртвый жук – это первый трофей ребёнка, что он захочет иметь, когда вырастет? Один такой беленький мальчик, с нежным лицом и с таким же чистым дыханием, вырос и захотел посадить в коробку не жука – человека…

– Замечательный жук, – похвалил он. Малыш выхватил своё сокровище и стал тряски коробок, оттуда слышался сухой, еле слышный шорох. «Вот и я как этот жук, случайно выбравшийся наружу. Но совсем скоро его вернут в похожую коробочку, и хорошо, если переломают только руки-ноги…»

Занятый своими мыслями, он не сразу обратил внимание на выкрики проходившей мимо женщины в форме, сначала заметил только короткую синюю юбку и мелькавшие по проходу точенные ноги. А проводница быстро и монотонно извещала: «Есть свободные места в купе… Желающие могут пройти в соседний вагон… Есть свободные места в купе…» И как только понял смысл этих слов, тут же бросился вслед за маленькой железнодорожницей. Он ещё сомневался, правильно ли меняться: наверняка в купированном вагоне свои заморочки, ведь там пассажиры наперечёт, но оставаться среди этого многолюдья больше не мог. Захотелось в отдельную коробочку? И как только оказался в соседнем вагоне, не мешкая, протянул проводнице хабаровский билетик Женщина как-то деланно всплеснула руками:

– Ой, да где ж я вам сдачу-то найду…

– Не надо сдачи! Но вот если никто не будет мешать… Отоспаться нужно.

– Ну, это как получится, мужчина! Сами понимаете, всем ехать надо… А вы значит, ночью не спали? Что это вы, интересно, ночью делали? – рассматривала его женщина. Она была молодой, хорошенькой, с опытным железнодорожным взглядом. И надо было перевести ход её мыслей в юридическое русло:

– У меня в вашем вагоне никаких проблем не будет?

– Да всё нормально! Если вы беспокоитесь про контроль… Говорю ж, всё нормально будет. Занимайте своё девятое купе… Вот вам и постельное. Идите уж, спите! – сунула она ему в руки пакет. И прокричала вдогонку: «Чаю не хотите? Хороший чай!»

Пришлось сделать вид, что не слышит, а тут и трансляция включилась и загрохотала бравурная мелодия. По узкому коридору из открытого окна несло свежим воздухом, но, главное, в нем не было ни души. И купе в конце вагона, куда определила его бойкая проводница, было совершенно пустым, но надолго ли? Может, надо было дать больше денег? Но не рано ли он стал шиковать на Толины деньги? Обойдётся! И шевелись, шевелись! Пока никого нет, надо столько всего переделать – и сначала прибраться! Он сгреб бумажным носовым платком крошки со стола, потом достал катавшуюся под столиком пластиковую бутылку и кинул её в рундук, чтоб не раздражала, мельком отметив, что в бутылке есть вода. Теперь надо приготовить постель, потом помыться, переодеться и… Но последовательность действий надо изменить, срочно надо переодеться. В спортивных брюках, тишотке и шлёпанцах он будет похож на других пассажиров.

И первое, что увидел, открыв сумку, был торчавший из складок одежды серебристо-чёрный корпус Толиной бритвы. Ну, майор! Ну, спасибо! И когда только успел?

Он так лихорадочно стаскивал одежду, а потом натягивал другую, что пришлось притормозить самого себя: куда он так спешит? Всё! Спешить некуда, останется только ехать! И, стащив с багажной полки скатку из матраца и подушки, стал стелить простынь на верхней полке. Получалось плохо, пока не догадался стать ногами на нижние полки циркулем, и тогда дело пошло быстрее. Вот чему он научился в колонии, так это быстро заправлять постель. И совсем некстати вспомнил, как в виде наказания за какие-то провинности отрядник мог потребовать заправлять шконки по-белому. И тогда никто не смел не то что лечь, а просто сесть на краешек своей постели. И была своеобразная пытка: в спальных помещениях отряда ведь нет стульев, а красный уголок открыт только вечером. Нет, по правилам нельзя ложиться с шести до десяти, но послабления были. И тот, кто приболел, мог отлежаться. Ведь попасть в больничку – это такая долгая и муторная процедура! Вот и привыкают зэки: чуть что, садиться на корточки.

Это в следственном изоляторе лежать можно было сколько угодно, вот только днём спать не давали. В читинском централе это было своеобразным развлечением. Он закрывал глаза и ждал, когда лязгнет кормушка, и чей-то неприятный голос выкрикнет: «Не спать!» Обычно крик раздавался уже через минуту, и редко когда вертухаям требовалось большее время, только если отвлекались чем-то от монитора. А спать днём хотелось зверски, ночью не давали сомкнуть глаз сидельцы общих камер. Они, без пригляда отоспавшись днём, ночью вели свою неподцензурную жизнь. А он долго не мог засыпать под лязг тормозов, крики, стуки. Но ведь спят люди на вокзалах, в аэропортах, и он, хоть и с трудом, но научился тогда дремать урывками. В Матросской Тишине с этим было легче – держали в спецкорпусе, а там публика была другая, не такая беспокойная.

И сейчас он ляжет и не встанет с полки до самого Хабаровска, а потому ни есть, ни пить не будет, вот только приведёт себя в порядок. В туалете, что был рядом с купе, он сначала вымылся, потом стал сбривать щетину, и всё прислушивался: не собралась ли очередь там, снаружи, но всё было тихо. Тогда он и носки постирает. Как хорошо, что его никто не торопил, радовался он, собирая в пакет гигиенические причиндалы. Но когда открыл дверь, отшатнулся. За дверью стояла девушка с распущенными светлыми волосами, и это привело его в некоторое замешательство: он забрызгал водой там всё вокруг. И, только вернувшись в купе, вспомнил: забыл в туалете очки, зацепил их там дужкой за какую-то никелированную штуковину.

Пришлось, приоткрыв дверь, с нетерпением дожидаться, когда девица выйдет, и он сможет забрать свои окуляры. Но девушка словно застряла. Что там можно делать? Ей ведь не надо ни бриться, ни стирать носки. Хотя кто его знает! А тут ещё к туалету потянулись другие жители вагона: женщина с ребёнком, пожилой мужчина с полотенцем, лохматый парень. Нет, парень, кажется, пошёл курить в тамбур. А если соберётся очередь? А если очки упадут на пол, вон как качает! Прекратила его мелкие терзания тонкая рука, она протянула в купе очки: ваши?

– Мои… Спасибо! – запоздало выкрикнул он вслед, выглянув из купе. Девушка, не оборачиваясь, прокричала: пожалуйста, пожалуйста! И только тут беглец насторожился: как она узнала, что он находится именно в этом купе? Смотрите, какая розыскница! Девушка могла его хорошо рассмотреть и без очков, и без кепки. И запомнить! Чёрт, из-за такой вот ерунды… Да что она там могла разглядеть? Подслеповатого рассеянного дядечку? Но, если предположить, что память у неё обыкновенная, девичья, а не оперативно-розыскная, то всё это пустяшный эпизод и ничего более. А теперь спать!

Прежде чем забраться на полку, он опустил глухую штору, и в купе стало темно, как в коробочке, и пришлось включить свет. Наверху он пристроил очки на полочке, развесил мокрое полотенце, носки и, только вытянувшись, почувствовал, как устал, как болят ноги, как болит спина. Зато едет! И рад, что едет один! Нет, Толя хороший парень, но если честно, он немного устал от шумного майора, устал от его плотной опеки. К тому же где-то там, в подсознании посверкивала мысль: без этого случайного компаньона он, вполне возможно, уже был бы на той стороне… Это потом он будет корить себя за такие мысли, а тогда на пути от станции Могочи к станции Таптутары Читинского участка Забайкальской железной дороги именно так и думал. Но только определить роль майора в своей одиссее не успел. Укрывшись простыней с головой, он так быстро провалился в сон, что даже не успел удивиться этому обстоятельству.